CC BY
81
ФИЛОЛОГИЯ
М.А. Фокина
тивного характера, и какие-либо трансформации с целью актуализации денотативного или коннота-тивного плана крайне редки.
В структуре фразеологического значения могут содержаться семы как прямой, так и опосредованной экспликации. Фразеологический компонент, напрямую эксплицирующий своё значение, ярко проявляет свои лексемные качества. В результате он часто превращается в глагол-сопроводитель и далеко не всегда включается в состав фразеологического оборота. См. ФЕ быть / находиться под башмаком - «находиться в полном подчинении, в зависимости» [4, с. 63]; и ФЕ под башмаком - «в полной зависимости, беспрекословном подчинении (быть, находиться)» [6, с. 33]. В случаях включения такого глагольного компонента в состав ФЕ наблюдается широкий круг замен, основанных на буквализации фразеологического образа: под башмаком быть - держать -попасть - жить - существовать - терпеть -мучиться и т.п. Такой широкий круг замен свидетельствует о явной неустойчивости глагольного компонента, является косвенным подтверждением диахронического процесса имплицитности («сворачивания») всего фразеологического оборота, факта стабильного сокращения его компонентного состава (см. [5] об имплицитности ФЕ).
Изучение глубинных особенностей семантики и структуры ФЕ, их влияния на процессы окка-
зионального преобразования фразеологизмов открывает новые перспективы в описании динамического развития фразеологической системы русского языка.
Библиографический список
1. Ефимова Т. Ф. Толковый словарь словообразовательных единиц русского языка. - М.: Русский язык, 1996.
2. Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. - М.: Русский язык, 2000.
3. Мелерович А.М., Мокиенко В.М., Третьякова И.Ю. и др. Жизнь фразеологии в художественной речи: проспект школьного фразеологического словаря. - Кострома: КГУ им. Некрасова, 2006.
4. Мелерович А.М., Мокиенко В.М. Фразеологизмы в русской речи. Словарь. - М.: Русские словари, 1997.
5. Мокиенко В.М. Славянская фразеология. -М., 1987.
6. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. - М.: ООО «ИТИ ТЕХНОЛОГИИ», 2003.
7. Словарь иностранных слов. - М.: Русский язык, 1986.
8. Советский энциклопедический словарь. -М.: Советская энциклопедия, 1987.
9. Фразеологический словарь русского языка // Под ред. А.И. Молоткова. - М.: Русский язык, 1986.
М.А. Фокина
ФРАЗЕОЛОГИЗМЫ-ИНТЕРТЕКСТЕМЫ В СТРУКТУРНО-СМЫСЛОВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ПОВЕСТВОВАНИЯ
Преамбула. В статье прослеживаются интертекстуальные связи романа Владимира Максимова «Ковчег для незваных» (1978) с Библией. Фразеологические единицы-библеизмы занимают центральное место в смысловом пространстве текста, организуют повествование и создают авторскую модальность.
В современной фразеологии понятие ин-тертекстемы позволяет объединить совокупность проявлений межтекстовых связей (интертекстуальность). В.М. Мокиенко определяет интертекстему как особую единицу языка, опираясь при ее выделении на три категориальных признака в их единстве: 1) авторство, осознаваемое в разной степени; 2) воспроизводимость; 3) интертекстуальность, трактуемая как «способность служить строевым элементом текста, маркируя его семантически (на уровне кон-
цептов и символов) или стилистически» [4, с. 15]. Ученый дифференцирует интертекстемы-лексе-мы, интертекстемы-фразеологизмы (репрезентируемые непредикативными устойчивыми сочетаниями слов) и интертекстемы-паремии (репрезентируемые предикативными единицами, устойчивыми фразами), выявляя реализуемые каждым из выделенных разрядов интертекстем свойства, обусловленные их принадлежностью к разным языковым уровням. К.П. Сидоренко говорит о том, что интертекстема - это «единица интертек-
48
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 10, 2006
© М.А. Фокина, 2006
ста, функционально ориентированная межтексто-во, представитель претекста, межуровневый реляционный (соотносительный) сегмент содержательной структуры текста - смысловой, грамматической, морфологической, синтаксической), лексической, просодической (ритмико-интонаци-онной), строфической, композиционной, - вовлеченный в межтекстовые связи» [5, с. 143]. Исследователь отмечает, что интертекстема выделяется через процедуру сопоставления по модели «исходный текст - новый текст» (интертекстовая деривация).
Важную роль в интертекстовой деривации выполняют ключевые фразеологические единицы (ФЕ), восходящие к претексту. Очень часто в новом тексте исходные выражения подвергаются различным модификациям, что оказывает значительное влияние на формирование общей текстовой семантики, приводит к изменению структурно-композиционных характеристик текста. ФЕ-интертекстемы сохраняют связь со своим исходным содержанием (с контекстом порождения), а также формируют новые смыслы в контексте их функционирования. Исследование фразеологических средств интертекстуальных связей художественного текста (ХТ) базируется на принципах дискурсивного анализа с учетом специфики языковой личности писателя, его художественно-эстетических предпочтений, особенностей культурно-языковой компетенции автора и читателя, своеобразия жанра и стиля произведения, его места и роли в литературном процессе.
Фразеологические интертекстемы литературного произведения обычно являются смысловыми доминантами текста. Они нередко занимают сильные позиции, организуют систему текстовых повторов, способствуют развитию тема-рематических отношений заголовка и целого текста. Анализ ФЕ-интертекстем на уровне вертикального контекста позволяет установить смысловые пересечения парадигматико-синтагматических и ассоциативных связей, обеспечивающих текстовую изотопию. Ключевые ФЕ, восходящие к текстам-предшественникам, сохраняют первоначальные смыслы и/или подвергаются различным семантическим модификациям. Характер их структурно-смысловых преобразований обусловлен жанровой спецификой и своеобразием повествовательной структуры текста.
Охарактеризуем особенности функционирования ФЕ-интертекстем в повествовательном дис-
курсе романа В. Максимова «Ковчег для незваных», концептуальная структура которого во многом формируется посредством ссылок на библейский текст, выраженных эксплицитными и имплицитными способами. Название произведения представляет собой контаминацию двух известных устойчивых выражений: ветхозаветного оборота Ноев ковчег («средство спасения при бедствии») и евангельского афоризма Ибо много званных, а мало избранных (Мф 22: 14), вынесенного автором в эпиграф романа. Сильная позиция предопределяет особенности использования данных интертекстем - метатекстовых знаков [8, с. 134] - в перспективе целого текста. Заголовок становится наименованием художественного концепта, смысловое развертывание которого осуществляется в процессе развития сюжета.
Роман Максимова является сложным многомерным пространством, объединяющим текст (собственно авторское повествование), интертекст (фрагменты канонического библейского текста, цитаты-реминисценции и ФЕ, восходящие к нему) и интерпретанту. В качестве интерпретанты выступают относительно законченные и графически обособленные эпизоды - трансформации библейских образов и сюжетов, создающие своеобразную интерпретацию событий, авторское переосмысление которых становится нравственно-филисофской основой всего произведения. Такая структурно-смысловая организация сближает роман Максимова с романом М. Булгакова «Мастер и Маргарита», который также представляет собой многочленную текстовую конструкцию, объединяющую доминантный интертекст (Библию), собственно роман «Мастер и Маргарита» и «Роман Мастера», выполняющий функцию интерпретанты [2, с. 302-305]. Троичная интертекстуальная структура задает разные перспективы чтения, она основана на введении в повествовательную структуру произведения закодированных элементов, требующих истолкования. Поэтому фундаментальное значение в смысло-порождающем механизме текста имеет интерпре-танта: «Она позволяет убедительно представить работу по производству смыслов как процесс сдвигов и трансформаций внутри текста. Интер-претанта, третий текст интертекстуального треугольника, ответственна за появление того, что названо «смысловыми гибридами» (Бахтин). Интертекст конституирует смысл как работу по его отысканию» [2, с. 302].
ФИЛОЛОГИЯ
М.А. Фокина
Выбор кода образной вербализации обусловлен текстовой модальностью, мировоззренческими позициями автора. Обращение писателя к библейской образной системе продиктовано стремлением передать суровый драматизм событий, возвышенность трагических ощущений героев. Библейская символика, обогащенная индивидуально-авторскими смыслами, формирует эмоциональный тон произведения, создает психологизм повествования. Роману свойственно поликодовое выражение смыслов, т.к. автор использует образные средства многих тематических областей: библейские топосы (Содом, Гоморра, Гефсимания), антропонимы (Адам, Каин), природные стихии (бездна, хлябь, твердь, геенна) и др.
Роман В. Максимова «Ковчег для незваных» состоит из 14 глав, большинство которых содержит вставные текстовые фрагменты, непосредственно не связанные с основной фабулой произведения. Такие эпизоды графически выделены в подглавки и оформлены курсивом, что позволяет четко разграничить собственно текст и его интерпретанту. Смысловой доминантой интепре-танты являются подглавки, воспроизводящие предполагаемые диалоги на небесах Бога со Спасителем Мира, Сыном Человеческим, а также фрагменты, являющиеся авторскими трансформациями, его творческими переосмыслениями известного библейского сюжета о скитаниях евреев в Синайской пустыне. Эти ключевые эпизоды располагаются в проспекции относительно последующих частей основного повествования и задают сквозные мотивы и образы, получающие дальнейшее развитие в главных сюжетных линиях романа. Совокупностью вставных эпизодов создается текстовая ситуация, представляющая собой, по определению И.П. Смирнова, последовательность мотивов, одни из которых выполняют роль пресуппозиции, мотивировки действия или состояния, а другие - функцию вывода [6, с. 63]. Последовательность таких мотивов в романе Максимова определяет тема-рематические связи, развитие фабулы и характеров, обеспечивает художественный параллелизм авторского видения библейских событий и изображаемой эпохи (первых мирных лет после Великой Отечественной войны). Так осуществляется смысловое развертывание стержневых библеизмов-интертекстем в процессе взаимопереплетения разных составляющих многочленной текстовой конструкции, прослеживаются тесные внутритекстовые и межтек-
стовые связи, способствующие экспликации содержательно-концептуальной информации ХТ.
Лейтмотивом романа является библейский образ пути этноса к цели, намеченный сразу же в первом вставном эпизоде, являющемся интродукцией произведения:
«Сквозь явь, сквозь сон, сквозь завесу ночи, через время времен и еще полвремени, раздвигая тьму тем и дни дней, струятся, стелются, ниспадают над грешной землей два голоса:
- Они давно забыли себя, им плевать на все, кроме своей ненасытной плоти, и они уже не дойдут.
- Дойдут. Вслепую, но дойдут, только ты помоги им, в последний раз помоги.
- Пусть будет по-твоему, но больше не приходи с этим...
И звездная тишь вновь смыкается над всей земной твердью, над Россией, над деревней Сы-чевкой, что под самой Тулой» [3, с. 5].
Кольцевой семантический повтор над грешной землей - над всей земной твердью содержит ФЕ-библеизм земная твердь ('почва; земля; твердая суша в противоположность воздушному или небесному пространству'), который символизирует далее в романе традиционные, устоявшиеся основы жизни. Автор рассказывает о послевоенной судьбе бедных тульских крестьян, покинувших свою деревню и родную землю, ставшую «обузой, несчастьем и проклятием». Люди бегут от опостылевшей земли на дальние Курильские острова, которые представляются им недосягаемым раем. Писатель утверждает мысль о том, что, пренебрегая заветами предков, безжалостно бросив родные края, переселенцы не находят желанного счастья. Чужая земля не принимает «незваных»: Курильские вулканы вспыхивают мощным извержением. Многие гибнут, спасаются только двое.
Лейтмотив долгого, трудного пути развертывается на протяжении всего романа. Создается обширное семантическое поле, репрезентирующее концептуальное содержание заголовка романа: «утлые лодчонки... пятистенников плыли без руля и без ветрил по мутным водам российского безвременья»; «земля показалась ему огромным, плывущим сквозь ночь кораблем куда-то к еще неведомым ей самой берегам»; «этот видавший виды железнодорожный челн должен был стать теперь для всех их домом и крепостью на много дней пути».
Приведенная текстовая парадигма содержит смысловую доминанту - семантический ряд
слов со значением «водное судно, средство передвижения по воде»: лодчонки - корабль - челн. В романе эти лексемы приобретают метафорический смысл, становятся сквозными образами-символами, с помощью которых автор изображает не только конкретный путь людей из тульской деревни на Курилы, но и достигает глубоких социально-философских обобщений, размышляя о переменчивости жизни, поступательном движении времени, непостоянстве мира. Создается динамическая картина окружающего бытия: плывут деревенские дома-пятистенники, земля, мир, люди. Писатель говорит о быстротечности существования, о недолговечности любых жизненных проявлений, что ассоциативно сближает его идеи с библейскими сентенциями: Все течет, все изменяется; Ничто не ново [не вечно] под луною (Экклезиаст).
В результате усиления интертекстуальных связей романа с библейскими источниками происходит глобальное развертывание сквозного образа, восходящего к Ветхому Завету и пронизывающего всю мировую культуру: сущее уподобляется течению реки.
Рассказывая о драматичной судьбе переселенцев, писатель использует художественный параллелизм. Вставные эпизоды, интерпретирующие библейские мотивы, представляют собой авторскую экспликацию претекста. Писатель обращается к событиям, связанным с исходом евреев из Египта и их 40-летним странствованием по пустыне. Автор дает более детальное развернутое описание, не имеющее явных параллелей в каноническом тексте:
«Песчаное царство сделалось колыбелью, жилищем этих людей. Их жизнь завязывалась и распадалась по его зыбким, но неумолимым законам <...>
<.. .> ему вдруг порою начинало казаться, что здесь он уже проходил. Уверенность была настолько поразительно полной, что его подмывало зажмуриться, стряхнуть наваждение и более не возвращаться к этому прельстительному соблазну. Но жуткая фата-моргана повторялась все чаще и чаще, подвергая его унынию и смущению духа <...>
- <.> У меня такое чувство, будто я уже видел местности, где мы проходим сейчас. Это или бездна, или соблазн, отврати от меня наваждение...
<.> под ногами у них дрогнул и пополз песок, а следом, из самых глубин подпочвенных недр, до-
катился протяжный и грозный гул, напоминая о хрупкости и тщете земной тверди» [3, с. 16 - 17].
Мотив прочных жизненных устоев, выраженный повторяющейся библейской ФЕ земная твердь, обогащается здесь ветхозаветным мотивом бездны. Смысловая оппозиция бездна -твердь обозначена в самом начале Книги Бытия. Сравним с каноническим текстом:
«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною <.>
И сказал Бог: да будет твердь посреди воды...» (Бытие 1: 1-6).
В анализируемом вставном эпизоде романа Максимова происходит конкретизация семантики базовой метафоры бездна, символизирующей неустойчивость, напрасность, иллюзорность жизненных устремлений: по зыбким законам; фата-моргана (книжн. «о чем-либо призрачном, нереальном, обманчивом»); хрупкость и тщета земной тверди. В перспективе целого текста происходит дальнейшее развертывание этого образа, осуществляется концептуализация стержневого символа, на базе которого создается авторский устойчивый оборот заглянуть в бездну, неоднократно воспроизводимый в ряде произведений писателя, что объединяет их в общее межтекстовое пространство, образует автоинтертекстуальные связи:
«Вечерами, обходя хозяйство, Федор подолгу вглядывался в светящийся проем ее окна, но зайти, сколько себя ни уговаривал, все-таки не решился.
«Не по тебе дерево, Федя, - отмахивался он от соблазна заглянуть в манящую пропасть <...>» [3, с. 129];
«Порою Федора даже подмывало самому пойти туда, прикоснуться к запретному, заглянуть в бездну, но всякий раз, когда он уже было решался, обязательно возникала какая-нибудь помеха, отвращая его от пугающего соблазна <.>
Еще издалека он разглядел у пастушьей землянки устремленных внутрь ее людей, а подойдя ближе, услышал доносившийся оттуда голос Матвея:
- И простер Моисей руку свою на море, и к утру вода возвратилась на свое место, а Египтяне бежали навстречу воде, так потопил Господь Египтян среди моря» [3, с. 148].
Данные фразеологические конфигурации содержат авторские обороты заглянуть в манящую пропасть - заглянуть в бездну, являющиеся результатом интертекстуальной деривации, т.к. созданы на базе библейского образа бездны (ср. с узуальной ФЕ пропасть разверзается (под но-
ФИЛОЛОГИЯ
гами)). Фразеологический повтор связывает в одну сюжетную линию два эпизода: фрагмент ретроспективного повествования о военных событиях, когда на фронте осенью 1941 года Федор познакомился с врачом Полиной, и рассказ о послевоенном устройстве его новой жизни на Курилах, где разуверившиеся люди собираются в землянке старца, проповедующего Библию. Метафорический оборот заглянуть в бездну характеризует эмоциональное состояние Федора в разные периоды жизни, передает его рискованное стремление приобщиться к неведомым опасным ощущениям, которые непреодолимо влекут его, заставляют тревожиться, испытывать страх. Смысловыми коррелятами оборота, раскрывающими его семантику, являются элементы контекстного окружения: от соблазна; прикоснуться к запретному; от пугающего соблазна. Интертекстема заглянуть в бездну создает несколько рядов взаимообусловленных смысловых связей:
1) связывает два пространственно-временных плана в повествовательной структуре одного романа, способствует созданию образа одного персонажа, участвует в формировании общей сюжетной линии;
2) объединяет разные составляющие в текстовой конструкции романа - собственно текст и вставные эпизоды, интерпретирующие библейский сюжет;
3) связывает авторский текст с доминантным интертекстом - каноническими библейскими фрагментами, определяющими идейное содержание произведения и систему ключевых образов;
4) соединяет в один художественный ансамбль, в общий литературно-художественный и философский дискурс, в единое культурное межтекстовое пространство несколько романов писателя.
Таким образом, библейские ФЕ-интертексте-мы занимают центральное место в концептуальной структуре романа, организуют повествование на всех уровнях текста: на уровне микроконтекста и макроконтекста. Сильные позиции биб-леизмов (заголовок, эпиграф, ключевые повторы) предопределяют формирование концепту-
ального смысла романа. Базовые понятия (ковчег, бездна, крест, ноша и др.), являясь архетипами мировой культуры, приобретают в произведениях Максимова индивидуально-авторские смыслы, становятся символами, обобщающими конкретные жизненные факты, отдельные события и характеры, отражают мировидение писателя, создают концептосферу романа. Структура образных средств произведения определяется авторской модальностью и формируется как результат сопряжения смыслов в динамике многомерного текстового пространства.
Библиографический список
1. Большой фразеологический словарь русского языка. Значение. Употребление. Культурологический комментарий / Отв. ред. В.Н. Телия. - М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2006. - 784 с.
2. ЛеонтьевА.А. Интертекстуальные трансформации в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Семантика языковых единиц: доклады VI Международной конференции. Т. 2. - М.: СпортАкадемПресс, 1998. - С. 302 - 305.
3. Максимов В.Е. Ковчег для незваных: романы. - М.: Воскресенье, 1994. - 368 с.
4. Мокиенко В.М. Интертекстемы и текст в славянских языках // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе / Под ред. С.Г. Шулежковой. - Магнитогорск: Изд-во МаГУ, 2003. - С. 4-27.
5. Сидоренко К. От крылатого слова к интер-текстеме (межуровневая проекция) // Грани слова: сборник научных статей к 65-летию проф. В.М. Мокиенко. - М.: ООО Изд-о «ЭЛПИС», 2005. - С. 143 - 145.
6. Смирнов И.П. Порождение интертекста. -СПб.: СПбГУ 1995. - 192 с.
7. Фразеологический словарь русского литературного языка: В 2 т. / Сост. А.И. Федоров. - М.: Цитадель, 1997.
8. Шестак Л.А. Русская языковая личность: коды образной вербализации тезауруса. - Волгоград: Перемена, 2003. - 312 с.
