CC BY
44
Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 21 (275).
Филология. Искусствоведение. Вып. 68. С. 52-56.
ФОРМЫ ОТЧУЖДЕНИЯ В ТЕКСТАХ НЕЯВНОГО СМЫСЛА
Текст неявного смысла является средством пробуждения рефлексии. Понимание - упорядоченность фиксаций рефлексии. Рефлексия устанавливает различие между предпониманием как способом бытия и пониманием как рефлексивным познанием, представляет собой связку между извлекаемым прошлым опытом и ситуацией, представленной в тексте в качестве предмета для освоения. Понятие деятельности связано с рефлексией, одним из самых сложных, интересных и мистических процессов в деятельности.
Ключевые слова: смысл, рефлексия, омонимия, полисемия, метонимия, текст неявного смысла, реалистический текст, понимание, категория отношения, формы отчуждения.
В «Поэтике»1 Аристотель говорит о задачах и способах создания литературных произведений. Он не классифицирует литературные приемы и средства (метонимию, синекдоху). Все вещи, по Аристотелю, имеют внутренне им присущую меру совершенства. В таком смысле античность говорила о совершенной трагедии и о совершенной вазе. В современных текстах меру совершенства мы связываем с художественностью. Художественный текст должен пробуждать три типа рефлексии.
Рефлексия - один из самых сложных, интересных и мистических процессов в деятельности. И. Кант пишет о рефлексии: «Рефлексия не имеет дела с самими предметами и не получает понятий прямо от них»2. К проблеме рефлексии обращается И. Кант в «Критике чистого разума», в приложении ко второй книге трансцендентальной аналитики, носящем название «Об амфиболии рефлективных понятий, происходящей от смешения эмпирического применения рассудка с трансцендентальным»3. Именно здесь впервые было показано, сколь фундаментальным по своей функции и центральным по своему положению во всякой системе (во всех областях науки и языкознании в том числе) является понятие рефлексии.
Всесторонняя разработка проблемы рефлексии означает получение возможности практически овладеть механизмами развития деятельности, целенаправленно управлять ими. Однако в существующей исследовательской традиции изучение рефлексии ведется в основном в рамках философского анализа деятельности и мыслительных процессов. В значительной степени это объясняется сложностью феномена рефлексии. Философские представления не могут быть непосредственно использованы в качестве теоретических моделей, до-
пускающих экспериментальную проверку и обеспечивающих организацию практики педагогических воздействий.
Собственно научные теоретические описания и модели рефлексии были разработаны в рамках «теории деятельности» в исследованиях Г. П. Щедровицкого по проблемам системодеятельностного подхода. Рефлексия в этих работах рассматривается, во-первых, как процесс, во-вторых, как механизм естественного развития деятельности4.
Сделанное Г. П. Щедровицким представляется удивительно цельным и более радикальным, чем то, что делалось на Западе. Георгий Петрович все же был наиболее радикальным мыслителем и пошел дальше тех, кто, так или иначе, развивал принцип деятельности.
Мы рассматриваем понимание как упорядоченность фиксаций рефлексии: «Рефлексия, которая устанавливает различие между пред-пониманием как способом бытия и пониманием как рефлексивным познанием, представляет собой связку между извлекаемым прошлым опытом и ситуацией, представленной в тексте как предмет для освоения»5.
Текст является средством пробуждения рефлексии, которую удобнее продемонстрировать на базовой схеме мыследеятельности, предложенной Г. П. Щедровицким. Схема состоит из трех горизонтальных поясов М, м-к и мД6:
М
м-к
мД
М - пояс мышления в невербальных схемах - опыт чистого мышления;
м-к - пояс мысли-коммуникации - опыт действий с текстами;
мД - пояс мыследействования - опыт предметных представлений.
Когда мы говорим о рефлексии в поясе мыследействования, уместно провести параллель с антропоцентризмом, а когда луч рефлексии направляется в пояс мысли-коммуникации, здесь ведущим становится системоцентричный подход к языку и тексту7.
По утверждению В. М. Алпатова, антро-поцентричный подход исторически первичен и представлен в европейской, индийской, арабской, китайской, японской национальных лингвистических традициях8. В последнее время этот подход расширил свои позиции, особенно в семантических исследованиях. Исходный пункт анализа здесь - осмысление и описание своих представлений, а разграничивать омонимию и полисемию в общем виде при ан-тропоцентричном подходе нет необходимости, недаром такого разграничения не было в лингвистике до появления структурализма.
Системоцентричный подход сформировался в трудах И. А. Бодуэна де Куртенэ, Ф. де Соссюра, и исходный пункт анализа в этом случае - множество устных и письменных текстов. Основным способом исследования становится сопоставление текстового материала, выявление сходств и различий тех или иных отрезков текста, позиционных характеристик, сочетаемости.
Базовая схема мыследеятельности Г. П. Ще-дровицкого является итогом долгих поисков универсальной методологической схемы. Представляется возможным изучить ряд функций текстов неявного смысла с точки зрения различных вариантов фиксаций рефлексии, пробуждаемой в каждом случае реализации текста соотносительно с тремя поясами базовой схемы мыследеятельности.
В прозе неуловимые, сквозящие текстуальные слои и сферы представляют для нас большой интерес. Например:
«He was ceasing to be embarrassed, for he had begun to perceive that she was not in the least embarrassed herself. There had not been the slightest alteration in her charming complexion; she was evidently neither offended nor fluttered. If she looked another way when he spoke to her, and seemed not particularly to hear him, this was simply her habit, her manner»9.
«Убедившись, что девушка не испытывает ни малейшего смущения, он и сам перестал смущаться. В ее свежем личике не произошло ни малейшей перемены, следовательно, она не взволновалась, не почувствовала себя оскорбленной. Правда, она смотрела в сторону и словно не слушала его, но, очевидно, такое уж у нее было обыкновение»10
Г. Джеймс строит эпизод таким образом, что действие происходит одновременно на двух уровнях. На нижнем уровне - часть собственного текста фиксирует те или иные формы отчуждения, где автор описывает не непосредственно объект, а сопоставимую с ним, параллельную ему конфигурацию связей, связанную с текстом. Несколько возвышается над этим уровнем описание взаимоотношений Дейзи и Уинтерборна.
Фраза «If she looked another way when he spoke to her, and seemed not particularly to hear him, this was simply her habit, her manner» связана с описанием расфокусировки процессов, способствующих пробуждению рефлексии читателя.
Чуть отодвинемся от предмета. Объяснимся. Понимание текста - это деятельность, которая в свою очередь является системой. Сказать, что «мир - это бесконечный, безграничный текст» или «сознание человека отождествляется с письменным текстом», - недостаточно. Все то, что у нас есть в нашем мышлении, -суть фикции. Этому ничто в реальности не соответствует, если мы проводим процедуру прямого проецирования. Поэтому нужны очень сложные опосредованные процедуры переноса из действительности мышления в реальность.
Повторим, понимание текста связано с категорией системы, а не с категорией вещи. Системы - невещные образования. Они состоят из связей и процессов. И мы должны, прежде всего, исследовать процессы. А среди процессов у нас доминирует расфокусировка, преломленная реальность.
«Мышление должно действовать в своем сообщении непрямым образом - по другому поводу, но в сходном контексте, - пишет Кир-кегор, - передавая себя вовне, оставаясь при этом со скрытым в себе самом своим внутренним содержанием»11. Кьеркегор изначально верит в скользящее, косое, игровое слово. Автор добавляет: «Без прикрытия внутреннего внешним внутреннего нет»12. Но сообщение ведь надо передать, то есть раскрыть вовне. Поэтому соединить эти разнонаправленные дви-
жения можно только косвенным характером сообщения. В итоге, внутреннее оказывается приоткрытым.
Фраза «If she looked another way when he spoke to her, and seemed not particularly to hear him, this was simply her habit, her manner»9 характеризуется отсутствием формальной сложности.
Такие веющие, сквозящие элементы в тексте С. Вайман связывает с «реальным», незримо пребывающим в мире Богом. Исследователь уточняет, что они являются мифологизированной атмосферой. И власть эта тем очевидней и прочней, чем более регулярно она воспроизводится (здесь автор имеет в виду не преднамеренные усилия, а инерционную частоту повторения смыслов)13.
Реплики, ищущие «далевого собеседника» (С. Вайман), - не субъективная находка интерпретатора. В их основе - устойчивые социальные тенденции активного восприятия чужой речи. По этому поводу М. Метерлинк пишет: «Образ может сбить меня с толку, но если он органичен и точен, то, значит, подчинен вселенскому закону строже, чем мой разум, а потому я склонен признать его превосходство над моим отвлеченным мышлением; и когда я послушен ему, за меня думает все мироздание и извечный порядок вещей, и я могу без устали двигаться вперед, перешагнув собственные свои пределы; бороться же с ним все равно, что бороться с Богом»14.
Сквозящие элементы в тексте вкрапляются в основное повествование, потому что они подыгрывают целому, «изображают» кооперацию и взаимодействие. Наоборот, в реалистическом тексте мир, прежде всего, - полнота бытия, в нем не может быть пропусков. В таком тексте происходит очищение от всяких посторонних данному миру наслоений.
Неявные аспекты текста, веющие компоненты, образуют динамическое поле, которое замещает старую аристотелевскую логику субстанции и атрибута, где примат целиком и полностью сохранялся за категорией субстанции в ущерб категориям атрибута (свойства) и отношения. Не случайно, в 1930-х годах Г. Башляр15 считал теорию относительности гораздо менее глубокой революцией в мышлении, чем соотношение неопределенностей и принцип дополнительности датского физика
Н. Бора (20-30-е годы ХХ столетия). Общенаучный принцип дополнительности вбирает в себя частные описания, соответствующие ан-
тиномичности в структуре объекта, и означает гармонический охват противоположностей с помощью определенной языковой структуры.
Одна из ведущих ролей в ходе структуралистской революции (базой для понятия структуры выступает отношение и «поле») принадлежит разрывам. Упорядочение разрывов, их иерархизация, выстраивание в ряды и последовательности помогают получить результирующую связность, то есть непрерывность, построенную на базе самих разрывов.
Обратимся еще к двум фрагментам.
1. «To introduce me, - said Winterbourne, -you must know my name». And he proceeded to pronounce it. «Oh, dear; I can’t say all that! Said his companion, with a laugh. But by this time they had come up to Mrs Miller,who, as they drew near, walked to the parapet of the garden and leaned upon it, looking intently at the lake and turning her back upon them. «Mother!» - said the young girl, in a tone of decision. Upon this the elder lady turned round. «Mr Winterbourne», - said Miss Daisy Miller, introducing the young man very frankly and prettily16.
«Но чтобы представить меня, - сказал Уин-терборн, - вам следует знать мое имя. - И он провозгласил его. «О! Я всего и не выговорю», - смеясь, воскликнула его собеседница. В эту минуту они поравнялись с миссис Миллер. Но, увидев их, она отошла к парапету, облокотилась на него, повернувшись к ним спиной, и уставилась на озеро. «Мама!» - весьма решительным тоном окликнула ее девушка. Почтенная дама оглянулась. «Мистер Уинтерборн», -сказала мисс Дэзи Миллер - сказала просто, без всяких церемоний»17.
2. «Do, then let me give you a row», - he said to the young girl. «It’s quite lovely, the way you say that!» - cried Daisy. «It will be still more lovely to do it». «Yes, it would be lovely!» - said Daisy. But she made no movement to accompany him; she only stood there laughing»18.
«Так разрешите мне покатать вас», - настаивал Уинтерборн. «Как это очаровательно сказано!» - воскликнула Дэзи. «А сделано будет еще очаровательнее». «Да, не сомневаюсь», - сказала Дэзи. Но она не двинулась ему навстречу; она стояла в сторонке, продолжая посмеиваться»19.
Данные отрывки характеризуются тем, что автор стремится уравновесить два типа отношений: недоверчивое отношение и доверие к мгновениям человеческого бытия (здесь за точку отсчета берется не индивид, а дух, в свете
которого оценивается и понимается сам индивид). Как пишет В. П. Визгин, «пространство возможных смыслов открывается только при условии, если эти две противоположности -простодушная доверительность и недоверчиво косящееся подозрение, - удерживаются, соединяются в одно целое»20. Отрывок из романа Д. Киза подтверждает эту мысль.
«I can’t say I remember Rose’s face. Although the recent photograph is a clea one, I still see it through the gauze of childhood. I knew her, and
I didn’t know her. Had we passed on the street, I would not have recognized her, but now, knowing she is my mother, I can make out the faint details -yes! Thin, drawn into exaggerated lines. Sharp nose and chin. And I can almost hea her chatter and bird-screech. Hair done up in a bun, severely. Piercing me with her dark eyes. I want her to take me into her arms and tell me I am a good boy, and at the same time I want to turn away to avoid a slap. Her picture makes me tremble. It was Rose’s face that brought back the frightening memories. She was two people to me, and I never had any way of knowing which she would be. Perhaps she would re-veal it to others by a gesture of hand, a raised eyebrow, a frown - my sister knew the storm warnings, and she would always be out of range whenever my mother’s temper flared - but it always caught me unawares. I would come to her for comforting, and her anger would break over me. And other times there would be tenderness and holding-close like a warm bath, and hands stroking my hair and brow, and the words carved above the cathedral of my childhood: «He’s like all the other children. He’s a good boy»21.
«Я не помню лица Розы. Несмотря на довольно высокое качество снимка, она все еще видится мне сквозь вуаль детства. Да, я знаю ее и в то же время совсем не знаю. Я не узнал бы ее на улице, зато теперь вспомнил все до мелочей - да! Преувеличенно тонкие черты лица. Острый нос, острый подбородок. Я почти слышу ее голос, похожий на крик чайки. Волосы стянуты в тугой узел. Она пронзает меня взглядом черных глаз. Мне хочется, чтобы она обняла меня и сказала, что я хороший мальчик, и в то же время боюсь не увернуться от пощечины. От одного ее вида меня бросает в дрожь. Фотография Розы всколыхнула пугающие воспоминания. Она была для меня двумя разными людьми, и я никогда не знал, кем из них она станет в следующую секунду. Норма прекрасно знала признаки надвигающегося шторма и всегда ухитрялась в нужный момент оказаться
вне пределов досягаемости, но меня буря всегда застигала врасплох. Я шел к ней за утешением, а она срывала на мне злобу. В следующий раз она была воплощенная теплота и нежность, она гладила мои волосы, прижимала к себе и произносила слова, высеченные над вратами моего детства: «Он совсем как другие дети! Он хороший мальчик!»22
Таким образом, текст неявного смысла строится на основе намеков, отступлений, ссылок, связанных между собой независимо от временной последовательности повествования. Читатель воспринимает их как целое и учитывает их. Только в этом случае можно понять все многогранные смыслы текста.
Неявно данные смыслы текста пробуждают мозаику рефлексии. Такой текст, или пространство возможных смыслов, характеризуется удержанием в одно целое доверительности и подозрения.
Исследование текстов неявного смысла становится особенно актуальным сегодня. Предположим, что природа никогда не лжет и не вводит нас в заблуждение, ведет себя регулярно, то есть в аналогичных ситуациях отвечает то же самое. Однако в настоящее время наше познание невероятно усложняется возможностью «космической мимикрии»23. Это происходит, когда мы проецируем на космос самих себя - способных к разного рода лжи, укрывательству.
Примечания
1 См.: Аристотель. Поэтика / пер. М. М. Позд-нева. СПб. : Амфора, 2008. С. 35.
2 Кант, И. Об амфиболии рефлективных понятий, происходящей от смешения эмпирического применения рассудка с трансцендентальным // Кант, И. Собр. соч. : в 3 т. Т. 2. М. : Изд-во МГУ, 1976. С. 152.
3 Там же. С. 160.
4 См.: Щедровицкий, Г. П. Схема мыследея-тельности - системно-структурное строение, смысл и содержание // Системные исследования; методологические проблемы : ежегодник. М. : Наука, 1987. С. 124-147; Богин, Г. И. К онтологии понимания текста // Вопр. методологии. 1991. № 2. С. 33-47; Левинтова, Е. Н. Опыт построения лингвистической теории жанра : автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1991. 22 с.
5 Богин, Г. И. Схемы действий читателя при понимании текста. Калинин : КГУ, 1989. С. 17.
6 См.: Щедровицкий, Г. П. Указ. соч. С. 135.
7 См.: Алпатов, В. М. Об антропоцентричном и системоцентричном подходе к языку // Вопр. языкознания. 1993. № 3. С. 3-15.
8 См.: Там же. С. 9.
9 James, H. Daisy Miller. L. : Wordsworth Classics, 1995. P. 14.
10 Джеймс, Г. Повести и рассказы / предисл. и пер. А. А. Елистратовой. М. : Худ. лит., 1974. С. 5.
11 Киркегор, С. Заключительное ненаучное послесловие к «Философским крохам» / пер. с датск. Т. В. Щитцова. Мн. : Логвинов, 2005. С. 297.
12 Там же. С. 301.
13 См.: Вайман, С. Т. Неевклидова поэтика: работы разных лет. М. : Наука, 2001. С. 161.
14 Метерлинк, М. Интервью // Поэзия французского символизма. Лотреамон. Песни Мальдо-рора. М. : Изд-во МГУ, 1993. С. 441.
15 См.: Башляр, Г. Новый рационализм / пре-дисл. и общ. ред. А. Ф. Зотова. М. : Прогресс, 1987. 376 с.
16 James, H. Op. cit. P. 32.
17 Джеймс, Г. Указ. соч. С. 15.
18 James, H. Op. cit. P. 37.
19 Джеймс, Г. Указ. соч. С. 18.
20 Визгин, В. П. Постструктуралистская методология истории: достижения и пределы // Одиссей: человек в истории. М. : Наука, 1996. С. 57.
21 Keyes, D. Flowers for Algernon. Orlando : A Harvest Book, 1994. P. 171.
22 Киз, Д. Цветы для Элджернона / пер. С. С. Шарова. М. : Домино; Эксмо, 2006. С. 162.
23 См.: Проблема поиска жизни во вселенной. М. : Наука, 1986. С. 24.
