CC BY
435
УДК 882 (09)
М.А. Литвинюк
ФОРМЫ АВТОРСКОГО ПРИСУТСТВИЯ В ПОВЕСТЯХ Н.М. КАРАМЗИНА
Статья посвящена исследованию форм авторского присутствия в сентиментальных («Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь) и предромантических («Остров Борн-гольм», «Сиерра-Морена») повестях Н.М. Карамзина в тесной связи с художественным направлением. Проводится анализ лирической и эпической линий названных произведений. Выявлены различные формы присутствия автора: лирические отступления, эмоциональный рассказ о событиях, наделение повествователя «персонажными» функциями.
автор, лирическое отступление, повествователь, сентиментализм, предромантизм, персонаж, психологизм.
Творчество Н.М. Карамзина, завершающее ХУШ и открывающее XIX век, развивалось на пересечении сентиментализма и романтизма - индивидуальнотворческих направлений, противопоставивших себя классицизму в плане авторского самовыражения. Фигура автора приобрела в них особую значимость. Речь будет идти об авторе в большей степени не как биографическом лице, «творческой личности, существующей во внехудожественной, первично-эмпирической реальности», а как о «создателе художественного произведения как целого» (2001) :, авторе «в его внутритекстовом, художественном воплощении» 2.
В своей ранней работе «Автор и герой в эстетической деятельности» М.М. Бахтин ввел понятие «вненаходимости» автора по отношению к герою и произведению в целом: «Автор - носитель напряженно-активного единства завершенного целого, целого героя и целого произведения, трансгредиентного каждому отдельному моменту его» 3. Современный литературовед Н.Д. Тамар-ченко говорит о «вненаходимости» «по отношению как к изображенному миру, так и к той действительности (природной, бытовой, исторической), которую этот вымышленный мир воспроизводит»: «Автор должен быть отграничен, с одной стороны, от писателя как исторического и частного лица, с другой - от различных «изображающих субъектов» внутри произведения (образ автора, повествователь, рассказчик)» 4
Названные «изображающие субъекты» являются своеобразными «заместителями» автора. В.В. Прозоров делит «различные формы присутствия автора» в тексте на общие для всех литературных родов и специфические для лири-
1 Тамарченко Н.Д. Автор // Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2001. С. 217.
2 Прозоров В.В. Автор // Введение в литературоведение. М., 1999. С. 11.
3 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 16
4 Тамарченко Н.Д. Автор. С. 217.
ки, эпоса и драмы. К общим он относит «рамочные компоненты» текста: заглавие, эпиграф, начало, концовку, посвящение, авторские примечания, предисловие, послесловие 5. Специфические для эпоса формы связаны с образом повествователя, для лирики - с лирическим «субъектом» (героем). В эпосе они определяются типами повествования. Б.О. Корман различает «растворенного в тексте» повествователя, которого называют иногда просто «автором», личного повествователя, который отличается от первого «названностью», и рассказчика, «открыто организующего своей личностью весь текст» 6.
Проза сентименталистов и романтиков испытывала влияние поэзии и носила лироэпический характер. Тем более это касается Карамзина, выступившего не только как прозаик, но и как поэт. Сочетание лирики и эпоса, в том числе и в прозаической форме, дает автору большое количество возможностей заявить о себе. Носитель «авторского» потока речи выступает при этом то как повествователь (в вариантах «личного повествователя» или рассказчика), то как лирический герой, а чаще - совмещая эти функции.
Совмещение функции повествователя и лирического героя в наибольшей степени проявляется в поэтизации речи «изображающего субъекта», наиболее опосредованной форме авторского присутствия. Междометия, умолчания, риторические вопросы, авторская пунктуация переводят внимание читателя с сюжетного действия на сам процесс изложения материала. Рассказ о событиях представляет автора как неравнодушного, крайне эмоционального человека, любящего при этом эффектно выражать свои чувства. Данная форма авторского присутствия характерна для всех прозаических произведений Н.М. Карамзина. Очень ярко она проявляется в ранних сентиментальных повестях «Бедная Лиза» и «Наталья, боярская дочь», опубликованных в 1792 году в издаваемом самим автором «Московском журнале». Эмоциональный рассказ характерен и для испытавших влияние готического жанра, свойственного английскому предроман-тизму, повестей середины 1790-х годов «Остров Борнгольм» (1794) и «Сиерра-Морена» (1795), помещенных в альманахе «Аглая».
В сентиментальных повестях, где «изображающим субъектом» является личный повествователь, данная форма дополняется многочисленными лирическими отступлениями, прерывающими рассказ о событиях. Они более явно, непосредственно и многогранно знакомят нас с личностью автора. Это знакомство усиливается за счет развернутых вступлений и небольших заключений, которые вместе с заглавиями, выдвигающими в центр женские образы - Лизы и Натальи, относятся к «рамочным компонентам» текста.
Отступления, которые можно назвать лирико-психологическими, раскрывают состояние повествователя (лирического героя) и усиливают впечатление об экзальтированной личности, которая не может сдерживать свои эмоции. Иногда автор свое состояние выражает прямым обозначением чувств: «Я забываю чело-
5 Прозоров В.В. Автор. С. 11.
6 Корман Б.О. Изучение текста художественного произведения. М., 1972. С. 34.
века в Эрасте - готов проклинать его - но язык мой не движется...» 7. Иногда автор прибегает к метафоризации («Сердце мое обливается кровью в сию минуту»), дополняет явный психологический анализ тайным («.смотрю на небо, и слеза катится по лицу моему» 8) или использует его самостоятельно («Но я бросаю кисть» 9). Последняя фраза отличается особой эффектностью и обнаруживает заботу автора об эстетичности высказывания.
Значимость в повести «Бедная Лиза», в наибольшей степени связанной с сентименталистскими принципами изображения мира, придают лирико-психологические отступления. В «Наталье, боярской дочери» их меньше, зато увеличивается количество отступлений лирико-философского характера. Одни из них связаны с историческим аспектом повести (сопоставление современности с допетровской эпохой в пользу последней), другие - с проблемами воспитания. Но особую роль играют третьи, непосредственно касающиеся сентиментальнолюбовной линии. Повествователь сопоставляет чувства повзрослевшей девушки с ощущениями ребенка, потерявшего интерес к игрушкам, и осмысляет томления героини в предчувствии любви через пасторальные образы.
Лирико-философские отступления, на наш взгляд, обнаруживают неоднозначность авторской позиции в оценке природы человеческих чувств. С одной стороны, деятельность сердца оправдывается или как данная природой и вполне соответствующая законам нравственности, а с другой - у него появляются сомнения в исключительно благотворном источнике эмоций. Так, уже в повести «Бедная Лиза» внутренний монолог героя (Эраста), переживающего радость новых для него платонических чувств и полного добрых намерений «не употребить во зло любви» девушки, сменяется лирическим отступлением, в котором через серию риторических вопросов показывается возможность иного «движения» сердца: «Безрассудный молодой человек! Знаешь ли ты сердце свое? Всегда ли можешь отвечать за свои движения? Всегда ли рассудок есть царь чувств твоих?»10. Размышления повествователя (лирического героя), отражающие сомнения автора, предваряют высказывание героини предромантической повести «Остров Борнгольм» о возможном заблуждении сердца. Явно выходит за рамки размышление сентименталист-ского восприятия естественного начала как исключительно нравственного о соотношении страсти и нравственности в «Наталье, боярской дочери»: «И кто, любив пламенно в жизни своей, не поступил ни в чем против строгой нравственности, тот - счастлив! Счастлив тем, что страсть его не была в противоположности с добродетелью, - иначе последняя признала бы слабость свою и слезы тщетного раскаяния полились бы рекою 11.
7 Карамзин Н.М. Бедная Лиза. М., 1985. С. 17.
8 Там же.
9 Там же. С. 10.
10 Карамзин Н.М. Бедная Лиза. С. 12.
11 Там же. С. 37.
В ряде отступлений, которые можно определить как метатекстовые, мы непосредственно знакомимся с творческой лабораторией автора, открывая его для себя именно как создателя произведения, погружаясь в сам процесс создания текста. Предваряя в этом отношении образ автора в романе в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин», он обсуждает с читателем самые разные аспекты творчества. Решая в «Бедной Лизе» проблему соотношения вымысла и реальности в художественных образах, повествователь пытается уверить читателя в истинности происходящих событий: «Ах! Для чего пишу не роман, а печальную быль?» 12, а в «Наталье.» просит у прапрабабушки позволения «беспрепятственно упражняться в похвальном ремесле марать бумагу, взводить небылицы на живых и мертвых» 13.
Лирические отступления как форма авторского присутствия характерны преимущественно для сентиментальных повестей Н.М. Карамзина. В предро-мантических повестях их обнаружить достаточно сложно, поскольку образ автора, сближающегося с одним из героев, проникает в эпическую линию. Форма повествования от первого лица приводит к тому, что описание внутреннего состояния повествователя совмещается с изображением его действий как героя произведения. Наделение повествователя «персонажными» функциями - еще одна форма авторского присутствия в прозе Карамзина.
В повестях «Бедная Лиза» и «Наталья, боярская дочь» повествователь не является героем сюжетных историй. Однако элементы «персонажного» присутствия автора можно обнаружить в частичной персонификации повествователя, в его особых взаимоотношениях с героями. В большей степени это касается первой повести, где «изображающий субъект» предстает как современник главных персонажей, имеющий возможность не только посетить место действия, но и познакомиться с одним из участников событий - Эрастом.
В лирическом вступлении, помимо описания чувств повествователя, сообщается о некоторых его привычных действиях, в частности прогулках по окрестностям Москвы. Образ личного повествователя помогает создать привычную для сентиментализма фигуру автора: он предпочитает природу цивилизации, признается в любви к «предметам, которые трогают его сердце и заставляют его проливать слезы нежной скорби» 14 Однако стремление к одиночеству, интерес к «глухому стону времен, бездною минувшего поглощенных», - черты, которые сближают его с рассказчиком предромантических повестей. Образы томящихся в монастыре седого старца и юного монаха, возникающие в сознании повествователя, свидетельствуют о чрезвычайно развитом воображении.
Элементы «персонажного» присутствия автора в «Бедной Лизе» обнаруживаются также при переходе от вступления к сюжетной экспозиции: повествователь уточняет, что он находится недалеко от хижины, где когда-то жила Лиза.
12 Там же. С. 17.
13 Там же. С. 20.
14 Карамзин Н.М. Бедная Лиза. С. 5.
На протяжении рассказа о событиях тридцатилетней давности он не раз обращается к героям, а в лирическом заключении кратко сообщает о знакомстве с Эрастом, рассказавшем ему всю историю, и о его смерти, выходящей, таким образом, за пределы сюжета.
В «Наталье, боярской дочери» повествователя и героев разделяет целое столетие, но он оказывается прямым потомком свидетельницы событий. В лирическом вступлении создание своих произведений автор рассматривает как «взведение небылиц» и прапрабабушку относит к «сказочникам». Однако в лирическом заключении он упоминает о найденном им во время одной из прогулок надгробном камне с надписью о погребении главных героев. Последний момент не только переводит события в реальный план, но и перекликается в этом отношении с повестью «Бедная Лиза», составляя общее кольцевое обрамление - описание повествователя, прогуливающимся по окрестностям столицы.
Общий «рамочный компонент» есть и в предромантических повестях. При этом в каждом произведении отсутствует самостоятельное лирическое обрамление, в результате лирическое вступление, предваряющее «Остров Борнгольм», и заключение в конце «Сиерры-Морены» воспринимаются как общие для обеих повестей, особенно с учетом их публикации в одном альманахе. Вступление вообще не содержит эпических моментов, оно представляет собой обращение повествователя, выступающего в данных произведениях в качестве рассказчика, к читателям, а вернее - слушателям, узкому кругу близких людей, укрывшихся в «тихом кабинете» около камина: «Друзья! <...> Сядем вокруг алого огня и будем рассказывать друг другу сказки и повести, и всякие были» . В заключении после сюжетной развязки сообщается о пространственных передвижениях рассказчика и на первый план выходит его лирико-философское размышление о разрыве с «хладным миром» и «безумными существами, человеками именуемыми» 16.
Образ рассказчика в сюжетных частях предромантических повестей подготовлен частичной персонификацией образа повествователя в «рамочных компонентах» «Бедной Лизы» и «Натальи, боярской дочери». В «Острове Борн-гольм» он не является главным героем любовной истории, но «персонажные» функции настолько усиливаются, что, помимо основной любовной линии, появляется сквозная линия путешествия, в которой рассказчик, выступающий одновременно как герой-путешественник, становится ведущей фигурой. В отличие от повествователя сентиментальных повестей его занимают не только предметы, заставляющие «проливать слезы нежной скорби», но и такие, которые вселяют в сердце «странное впечатление, смешанное отчасти с ужасом, отчасти с тайным неизъяснимым удовольствием» 17. От своих попутчиков путешественник отли-
15 Карамзин Н.М. Остров Борнгольм // Сочинения : в 2 т. Л., 1984. Т. 1. С. 519.
16 Там же. С. 534.
17 Там же. С. 524-525.
чается поразительным любопытством. В результате он все время сталкивается с необычными явлениями: уединившись в местечке Гревзенд, становится свидетелем страданий неизвестного юноши; на кажущемся неприступном острове Борнгольм, попадает сначала в замок, а затем - в подземелье. Замок, связывающий повесть с традицией готического жанра, имеет особое значение в художественном пространстве повести. Он служит предметом постоянных размышлений путешественника и очень подробно им изображается. Остров Борнгольм, на котором находится замок, дает название произведению - еще одна (опосредованная) форма авторского присутствия.
В повести представлена и внешняя атрибутика, связанная с нагромождением невероятных событий, имеющих мистическое содержание: латы, превращающиеся в рыцарей с обнаженными мечами, «ужасное крылатое чудовище», стучащие двери, трясущиеся окна, колеблющийся пол. Однако в отличие от западноевропейских готических романов все это дается только как сновидение путешественника, дерзнувшего приблизиться к тайне.
Линия путешествия пересекается с любовной линией. В Гревзенде рассказчик пытается вступить в контакт с героем этой линии, но все же остается пассивным свидетелем, наблюдая (как будто из зрительного зала) страдания влюбленного юноши, который не видит его. На острове Борнгольм путешественник уже непосредственно встречается и даже беседует с героиней. Их диалог раскрывает противоречие между сентиментальным и романтическим представлением о природе человеческих чувств. «Но сердце твое невинно? - сказал я, - оно, конечно, не заслуживает такого жестокого наказания?» - «Сердце мое, - отвечала она, - могло быть в заблуждении. Бог простит слабую» .
В «Сиерре-Морене» рассказчик, являясь главным героем, теперь уже сам становится жертвой страсти, связанной для его возлюбленной с клятвопреступлением. Изображение его действий сопровождается развернутым описанием крайне противоречивого внутреннего состояния: «Я мучился и наслаждался» 19. Его действия направлены на продление данных ощущений. От дружеского сострадания к Эльвире, считающей своего жениха погибшим, он переходит сначала к тщательно скрываемым, а затем бурно выражаемым чувствам. По своему содержанию психологические характеристики главного героя явно перекликаются с изображением состояния путешественника в «Острове Борнгольм». Заглавие произведения - «Сиерра-Морена» (Черная гора) - также связано с пространственным образом - местом, где по роковому стечению обстоятельств чувства рассказчика оказываются невольной причиной трагедии влюбленных, в жизнь которых он вторгается сначала как «сочувственник».
Таким образом, основными формами присутствия автора в сентиментальных повестях Н.М. Карамзина являются преимущественно лирические отступления, а «персонажные» формы только намечаются в обрамлениях. В предро-
18 Карамзин Н.М. Остров Борнгольм. С. 528.
19 Там же. С. 531.
мантических повестях, напротив, значимую роль приобретает само участие рассказчика в событиях. Переключение внимания на собственную, причем одновременно завуалированную фигуру отражается и в заглавиях: в сентиментальных повестях по именам героинь, в предромантических - по пространственным образам, имеющим символическое значение.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества [Текст]. - М. : Искусство, 1986. -
445 с.
2. Карамзин, Н.М. Бедная Лиза [Текст] : повести. - М. : Советская Россия, 1985. -
64 с.
3. Карамзин, Н.М. Остров Борнгольм [Текст] // Сочинения : в 2 т. - Л. : Художественная литература, 1984. - Т. 1. - 672 с.
4. Корман, Б.О. Изучение текста художественного произведения [Текст]. - М. : Просвещение, 1972. - 112 с.
5. Прозоров, В.В. Автор [Текст] // Введение в литературоведение. - М. : Высшая школа, 1999.
6. Тамарченко, Н.Д. Автор [Текст] // Литературная энциклопедия терминов и понятий / ред. А.Н. Николюкин ; НПК «Интелвак». - М., 2001.
M.A. Litvinyuk THE AUTHOR’S PRESENCE IN N.M. KARAMZIN’S PROSE
The article analyzes the author’s presence in sentimental (“Poor Lisa”, “Natalia the Boyar’s Daughter”) and pre-romantic (“The Island of Bornholm”, “Sierra-Morena”) novels by N.M.Karamzin. The article analyzes the lyrical and the epic aspects of the novels: lyrical digressions, emotional narrative, etc. The author’s presence is analyzed through the prism of the literary movement.
author, lyrical digression, narrator, sentimentalism, pre-romanticism, character, psychological insight.
