CC BY
15
ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ И ЭКОЛОГИЯ
УДК 167.7 м. П. ВОЛКОВ
ФОРМИРОВАНИЕ КАНОНА НАУЧНОСТИ В КОНТЕКСТЕ РАЦИОНАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ
На материале античной философии; математики и физики рассматривается процесс складывания канона научного исследования.
Ключевые слова: канон научного исследования, духовная деятельность, античная культура.
Становление науки в качестве формы мировоззрения и способа организации мыследеятель-ности вряд ли правомерно связывать с какими-то определённым лицом: будь то Пифагор, Платон или Аристотель. Идеи широкого замысла не являются во всем блеске своего совершенства, подобно рождению Афины из головы Зевса. Они представляют собой результат продолжительной эволюции, вырастающий из незаметных изменений образа действий и мысли, происходящих под воздействием практической жизни человека.
Феномен присутствия практики у истоков человеческой цивилизации фиксируется уже на заре теоретической мысли: так, Демокрит связывает с нуждой и пользой идею развития человека и общества.
Практика, вплетаясь в познание, обнаруживает себя во множестве форм: от формирования простейших математических идеал изаций, вырастающих из пересчёта предметов в ходе обмена производимыми товарами, до познавательных процедур и методов, которые предстают как идеальные схемы практических действий с предметами.
Неразвитость практики может выливаться в парадоксальные и алогичные - для современного человека - интеллектуальные действия, говорящие о неспособности мысли отделить осуществляемые процедуры от установок жизненного мира. Для эскимоса сложение числа голов своих оленей с числом оленей соседа представляет собой бессмысленную операцию. Её бессмысленность проистекает не из недостатка числительных, а в силу невозможности сложения объектов, поскольку 10 голов его оленей, принадлежащих только ему, о чём свидетельствует тавро, и 5 голов оленей соседа, являющихся «соседски-
© М. П. Волков, 2007
ми оленями», не могут быть соединены в одно множество в пространстве мысли. 15 оленей «вообще» как некая абстрактная величина у эскимоса никак не получается, хотя он в состоянии пересчитать и значительно большее число «своих» оленей или других однородных вещей [1,268-269].
Ещё большую сложность представляет для неразвитого сознания сложение разнородных предметов: ведь для осуществления этой операции необходимо подводить их под некие знаменатели, улавливающие родство, общность различных предметов. Если сознание не поднимается до подобных высот абстракции, человек может пользоваться различными системами счёта применительно к различным вещам. Ф. Боас обнаруживает в языке чемшиенов - племени, обитающего в Британской Колумбии, 7 отдельных систем чисел, употребляемых для подсчёта предметов, относящихся к разным классам или группам. Первой системой пользуются в отношение неопределенных предметов, вторая употребляется для счёта плоских предметов и животных, третья - для круглых предметов и временных интервалов, четвёртая - для людей, пятая -для длинных предметов, шестая - для лодок и седьмая - для мер [7, 130].
Усложнение практической деятельности, позволяющее обнаруживать у качественно разнородных объектов общие и тем самым роднящие, уравнивающие их черты, сопровождается появлением в языке слов, фиксирующих эквивалентность принадлежащих к разным группам предметов: души по отношению к людям, различающимся по возрасту, полу, этнической принадлежности; головы применительно к разным видам скота; штуки - относительно различных групп неодушевлённых предметов (камни, стрелы, мотыги).
Признание практической обусловленности познания и науки является условием необходимым -
в противном случае придётся для объяснения успехов греческого сознания в области отвлечённого мышления обращаться к прирождённым свойствам народного гения [10, 924], - но недостаточным для понимания генезиса науки: ведь и греки, и их предшественники, и соседи испытывали действие одной и той же материальной нужды в еде, жилище, одежде, пользовались схожим набором орудий труда, что не помешало сформироваться разительно различающимся способам мыследеятельности. Восток, несмотря на своё цивилизационное старшинство, так и остался на стадии преднауки, тогда как более молодая античная Греция, пройдя эту фазу духовной эволюции, создала собственно науку.
Объяснение отмеченного несходства интеллектуального развития Древнего Вос тока и Греции лежит в особенностях характера культур этих двух типов цивилизации: основывающейся на культе природы, включающей развитый компонент в виде магии и фетишизма, - и потому нерациональной в первом случае, и базирующейся на пиетете перед разумом, опирающейся на культ этически нагруженного знания - и потому рациональной, во втором.
На Востоке ещё не произошло конституиро-вание науки в особую форму духовной деятельности: знания являются достоянием жрецов, обслуживая потребности культа, или государственных чиновников, привязываясь к прагматике государственных интересов. Принадлежность знаний особому клану посвященных объясняет догматическую манеру изложения результатов вычислений, которая несла на себе печать кастовой системы, окружающей ореолом таинственности духовную сферу деятельности и усматривающей в превращении ее продуктов в догматы, элементы «символа веры» профессиональной группы лучший регулятор отношений внутри данной сферы, замыкающий её на самоё себя. Элементы научного знания здесь тесно переплетены с магией и суеверием, так как боги, контролирующие земную жизнь и покровительствующие наукам и искусствам, сами - маги. В частности, Тот-писец богов, «учёный» неба, почитается обладателем и изобретателем магических писаний, перед которыми не может устоять ничто существующее, создателем арифметики. Сакральный характер знаний, их богоданность неизбежно приводили к догматической форме изложения результатов познавательных актов, когда «не даётся не только каких-либо «доказательств» или обоснований, но даже и формулировки правила, которое должен усвоить учащийся; приводится только ход решения типовой задачи при заданных числовых условиях» [3,
12]. Истины знания рассматривались как божественные откровения, которые, как и религиозные символы веры, не нуждаются в обосновании.
Вторым возражением против определения существующего в древних цивилизациях Востока знания в качестве науки является отсутствие какого бы то ни было подобия теории, интегрирующей почерпнутые из опыта зачатки знаний в логически завершенную систему. Авторитарная форма изложения материала и отсутствие доказательств, принятые в качестве единственного способа существования знания, препятствовали возникновению теории, в которой одни положения строго выводимы из других, взятых в качестве исходных. Отсутствие теории закрепляло догматизм и бездоказательность в качестве своего рода принципов функционирования знания, заменяя их ссылкой на наглядность, исходный канон, заданный родоначальником научного направления [5, 15]. Масса появившихся в исторических исследованиях доказательств, свидетельствующих о том, что уровень египетской и халдейской математики был значительно выше, чем это представлялось раньше, что египтяне и вавилоняне в своих приёмах пользовались абстрактным мышлением, не могут существенно изменить точку зрения на факт греческого происхождения дедуктивной системы.
Древневосточная математика представляет собой свод определённых правил вычисления. До какой бы степени сложности и изощрённости ни доходили древние египтяне и вавилоняне в своих вычислительных операциях, это ничего не меняет в общем характере их математики.
Объяснение инструктивности древневосточной математики - «... древневосточные тексты математического содержания - только интересные инструкции, так сказать, рецепты и зачастую примеры того, как надо решать определённую задачу» [12, 245] - кроется в том обстоятельстве, что она носила практически прикладной характер: с помощью арифметики решались задачи о расчёте заработной платы, количестве рабочих рук, необходимых для выполнения заданного объёма работы, геометрия привлекалась для вычисления площадей и объёмов. Во всех случаях от вычислителя требовалось знание правил, по которым следовало производить вычисление, вопрос же о систематическом выводе этих правил в рамках древневосточной математики принципиально не мог возникнуть, так как в условиях господства традиции во всех сферах жизнедеятельности человека сознание ориентировано на консервацию канонических образцов мышления и поведения, отвергая как еретическую мысль об отходе от них. Этому
препятствовал и приближённый характер употребляемых при расчётах формул (как в случае с определением площади круга) - явление, до-
ш
вольно распространённое на Востоке. «Индусы не обнаружили никаких способностей к теоретической строгости, - пишет Г. Г. Цейтен, - но зато они были совершенно лишены той щепетильности, которая привела греческих математиков к пренебрежению реальными числовыми выкладками под тем предлогом, что последние часто дают лишь приближённые значения» [11, 188]. Отсутствие «теоретической щепетильности» и логической строгости позволяло индийским математикам с покоряющей лёгкостью осуществлять немыслимые с точки зрения канона логической строгости операции: к иррациональным числам они спокойно применяли правила вычисления, применяемые для рациональных чисел; их не интересовал вопрос о том, до каких пор стороны полученного уравнения оставались положительными, и если искомая величина оказывалась отрицательной, то нередко без сомнения они отбрасывали такого род корень или истолковывали его как долг.
Теоретический пуризм греческой математики был следствием иного понимания принципов построения этой области знания. «Характерная и совершенно новая черта греческой математики, - пишет ван дер Варден, - заключалась именно в системном переходе при помощи доказательств от одного предложения к другому» [2, 124]. Следует также иметь в виду, что древние греки, разрабатывая технику вычислений, без которой невозможно было решать практические задачи строительства, военного дела, торговли и т. д., чётко разграничивали счётное искусство, введя для обозначения последнего особый термин - «логистика» и теоретическую математику, ставя её выше техники вычислений. В предпочтении арифметики логистике проявилась культивировавшаяся в рамках сознания «господина-раба» установка на превознесение теоретического мышления как самоценного рода занятий, могущего постичь природу всего сущего и единственно достойного свободного гражданина.
Их двух направлений развития знаний: опытно-эмпирического, связанного с развитием ремёсел, мореплавания, строительства и обслуживающего их нужды, и абстрактно-теоретического, реализующегося в философских умозрениях и математических построениях, не привязанных к практическим инженерным задачам и расчётам, наиболее полно реализует себя второе.
На взгляд автора, именно сознательное уклонение от погружения познания в область реше-
ния практических задач создало возможность построить идеальную схему научного постижения мира и избежать тем самым движения познания по китайскому варианту, отмеченному рядом блестящих практических разработок (порох, бумага, компас, достижения в метеорологии и т. п.), но не поднявшемуся до абстрактно-логического, теорийного моделирования мироздания и отдельных проблем. Древние греки, добившиеся блестящих результатов и в области опытно-практического приложения знаний (судостроение, астрономия, строительство - расчёт Евпалином трассы самосского тоннеля и т. п.), основную энергию направили на абстрактно-умозри-тельное конструирование объектов, гениально угадав в нём сущность собственно научного способа познания мира. И собственно математическое знание как сфера чистого умозрения легко укладывается в образ теории как созерцания, лишённого соображений пользы, практически значимой выгоды.
Появление «Начал» Евклида как канона, научного способа познания и организации научных знаний не является актом озарения гениального одиночки. Результаты подобного рода вырастают из подчиняющегося единой логике множества творческих порывов, реализуемых в социокультурном пространстве. «И вряд ли можно указать такой замысел, такую научную концепцию, связываемую с тем или иным учёным или философом в качестве её родоначальника, следов, зачатков, начал которой нельзя было бы найти гораздо раньше, задолго до того, как она была отчётливо сформулирована тем лицом, которому её склонны приписывать» [5, 19].
Черты собственно научного подхода к познанию мира обнаруживаются в натурфилософских учениях античности: гипотезы, выдвигаемые в них, выполняют роль математических аксиом и постулатов, позволяя посредством выведения следствий объяснять фундаментальные характеристики мироздания и единичных объектов. Тем самым уже в них угадывается прообраз гипотетико-дедуктивной системы, доказывающей свою истинность за счёт логической непротиворечивости и привязки к опыту.
Так, Анаксагор, прибегнув к гипотезе о наличии бесконечного числа гомеомерий как материальных частиц и дополнив её признанием противоположных качеств (светлое и тёмное, сухое и влажное, тёплое и холодное) и стихий (земли, воды, воздуха и огня) и следуя схеме научного объяснения, состыковывает своё, не согласующееся со здравым смыслом предположение с эмпирическим опытом. Гомеомерии - беспредельные по множеству и по малости части
обладают всеми свойствами качественно ощущаемых веществ. Вещи в этом случае будут определяться по преобладанию в них семян определённого рода: «Всё заключается во всём, каждая же [вещь] характеризуется тем, что в ней преобладает. Так, золотом кажется то, в чём много золотого, хотя в нём есть всё. По крайней мере Анаксагор говорит: «...чего [в вещи] наи-больше, тем каждая отдельная вещь наиболее кажется и казалась» [Симплиций Phys. 27, 2].
Гомеомерии не имеют изначально противоположных качеств, но предстают таковыми (сухими или влажными и т. п.) в зависимости от среды, в которой пребывают. Одни и те же частицы тем самым приобретают разную качественную опредёленность, находясь в разных стихиях.
Поскольку «всё заключается во всём», постольку в принимаемой человеком пище должно содержаться всё необходимое для создания костей, ногтей, мускулов и т. п. «Действительно, мы принимаем пищу простую и однородную -хлеб и воду, и ею питается волос, жила, артерия, мясо, мускулы, кости и остальные части [тела]... должно согласиться с тем, что в принимаемой [нами] пище находится всё существующее и что увеличение всего происходит за счёт [уже] сущего. В нашей пище находятся частицы - производители крови, мускулов и [всего] прочего. Эти частицы могут быть в ней усмотрены только разумом. Ведь не следует все возводить к ощущению, которое нам показывает, что хлеб и вода производят все это, но должно знать, что в них находятся разумом созерцаемые частицы» [Аэций I 3, 5].
Отсылка к разуму, его способности усматривать то, что не дано уловить ощущениям, - это признание его права на моделирование явлений и процессов без оглядки на воспринимаемый органами чувств мир. Ведь уже Парменид показал, что чувственно воспринимаемый мир это мир кажимости. И если разум утверждает, что Солнце - это раскалённое физическое тело, а не божественное существо, то это так и есть, это непреложная истина, которую не могут опровергнуть жалкие аргументы Ксенофонта: «... он (Анаксагор - М.В.) упустил из виду, что на огонь люди легко смотрят, а на солнце не могут глядеть...» [6, 175].
В соответствии с каноном научности построено и учение атомистов, в основе которого лежат три принципа: сохранения материи, сохранения форм (видов) материи и существования пустоты.
Отталкиваясь от гипотезы о существовании бесконечного числа бесконечных по форме не-
делимых частиц - атомов и дополнив её идеей пустоты как условия существования движения: «Без пустоты никуда вещам невозможно бы вовсе двигаться было» - атомисты наполняют «скелет» своей конструкции «плотью и кровью».
Все тела Эпикур делит на осязаемые и видимые, с одной стороны, и осязаемые, но невидимые, - с другой. Ко второй группе относятся ветры, телесность которых очевидна в силу их способности вызывать механические действия; обоняемые запахи; жара и холод; звук. Выделение разновидностей невидимых тел - не дань искусству классификации, но необходимое условие раскрытия эвристического потенциала исходной гипотезы. Объяснение таких явлений, как проникновение звука сквозь стены жилищ, промерзание организма и предметов, проникновение запаха в закрытое помещение предполагает признание наличия пустот в осязаемых и видимых телах. Если бы пустот (тоннелей) в видимых телах не существовало, то объяснить описанные явления движения невидимых тел сквозь преграды было бы невозможно. Как невозможно было бы объяснить сжатие воздуха, движение рыб в воде.
Признание существования пор в видимых телах выступает основой идеи истечения от тел их невидимых копий, «лёгких телец», посредством которого Демокрит объясняет процесс познания. С помощью этой же идеи Лукреций описывает явление притяжения железа к природному магниту, демонстрируемое даже уличными фокусниками, и лёгких неметаллических предметов к натёртому янтарю. Поскольку все тела обладают порами, то возникает обмен истечениями.
Так как теперь это все установлено твёрдо и точно,
И основания все подготовлены нами, как должно,
То остальному уже нетрудно найти объяснение,
И открываются все притяжения железа причины.
Прежде всего, из магнита должны семена выделяться
Множеством или же ток истекать, разбивая толчками
Воздух, который везде между камнем лежит и железом.
Только что станет пустым пространство меж ними и много,
Места очистится там, как тотчас же, общею кучей,
Первоначала туда стремглав понесутся железа.
(Лукреций VI, 998-1007).
v
Объяснение взаимного притяжения железа и природного магнита опирается также на существовавший у античных физиков принцип - «подобное стремится к подобному», который в данном случае трансформируется в геометрическое соответствие пор и частиц железа и магнита. Идея «обменного взаимодействия», возникшая в атомизме в форме механического представления, удерживалась в физике на протяжении многих веков.
Следование канону научности помимо приверженности гипотетико-дедуктивной модели выражается в алгоритме построения теории. Эпикур, отмечал Я. Г. Дорфман, «опирается не на какие-то абстрактные принципы, а на конкретные наблюдененные факты, из которых сами эти принципы вытекают» [4, 48]. Действительно, принятие идеи дробления макрокосми-ческих тел на невидимые глазу мельчайшие частицы опирается у Эпикура на такие опытные факты, как постепенное высыхание одежды на солнце, подводящее к мысли о дроблении воды на мельчайшие части; стирание твёрдых предметов - кольца на руке, мостовой под ногами толпы, «правые руки у статуй бронзовых возле ворот городских постепенно худеют от припадания к ним проходящего мимо народа» и т. п. Существенное же отличие Эпикура как физика от современного теоретика состоит в том, что эмпирическая база его теории сводится к данным, извлечённым из практики наблюдений и не ориентируется на получение экспериментальных данных.
Схеме научного познания объекта следует Аристотель в таких разительно отличающихся друг от друга областях исследования, как физика («Физика») и психология («О душе»). Поскольку ядром научно-исследовательской деятельности является построение идеальных объектов, выступающих в функции моделей по отношению к реальным объектам и позволяющих давать их описания, постольку они обнаруживаются в сочинениях Аристотеля в виде «ощущений», «мышления», «равномерного движения» и т. п. Работа с идеальными объектами должна приводить к получению непротиворечивых знаний, что предполагает следование правилам логики. И наконец, адекватным научному познанию способом организации знаний выступает теория, исходящая из выделения определений, аксиом и постулатов («начал») и выведения из них всех остальных знаний об объектах. Предложенные образцы и рефлексивные описания античных наук работают у Аристотеля в области знаний, относимых ко «второй» философии.
Посредством предложенной технологии познания Аристотель и Платон ориентировали учёных на получение непротиворечивых, опирающихся на доказательство знаний, порывающих с традициями здравого смысла и способов обоснования мнений: последние по Платону, могут быть весьма полезны, например, политику, но на них нельзя строить долговременную политику в силу их изменчивости («текучести»), спонтанности, неконтролируемости.
Наиболее последовательно канон научного познания в частнонаучной области был представлен в исследованиях Архимеда. В труде «О равновесии плоских тел и центрах тяжести плоских фигур» Архимед разрабатывает математическую теорию равновесия двуплечного рычага. В её основу положены 4 физических «допущения», вытекающие из обобщения физических наблюдений:
1. Равные тяжести на равных длинах уравновешиваются, на неравных же длинах не уравновешиваются, но перевешивает тяжесть на большей длине.
2. Если при равновесии тяжестей на каких-нибудь длинах к одной из тяжестей будет что-нибудь прибавлено, то они не будут уравновешиваться, но перевесит та тяжесть, к которой будет прибавлено.
3. Точно так же, если от одной из тяжестей будет отнято что-нибудь, то они не будут уравновешиваться, но перевесит та тяжесть, от которой не было отнято.
6. Если две величины уравновешиваются на каких-нибудь длинах, то на тех же самых длинах будут уравновешиваться и равные им [1, 272].
При этом под длинами понимается расстояние до точки опоры, а сам рычаг рассматривается как невесомый.
Четыре физических допущения, относящиеся к тяжестям, дополняются тремя геометрическими, касающимися «центра тяжести». На основе этих допущений чисто геометрическим способом доказывается закон равновесия рычага в виде двух теорем:
«VI. Соизмеримые величины уравновешиваются на длинах, обратно пропорциональных тяжестям.
VII. ... если величины несоизмеримы, то они точно так же уравновешиваются на длинах, которые обратно пропорциональны этим величинам» [I, 274].
Закон равновесия рычага, равно как и допущения, формулируются относительно идеального рычага, идеальных тяжестей, идеальных длин. Впрочем, следует согласиться с Я. Г. Дорфманом в том, что четыре физических допущения
«представляют собой на самом деле не что иное, как именно обобщение наблюдений и опыта» [4, 59].
Труд «О плавающих телах», в котором излагается учение о гидростатике, Архимед начинает с гипотезы, относящейся к внутреннему строению жидкости: «Предположим, что жидкость имеет такую природу, что из её частиц, расположенных на одинаковом уровне и прилежащих друг к другу, менее сдавленные выталкиваются более сдавленными и что каждая из её частиц сдавливается жидкостью, находящейся над ней по отвесу, если только жидкость не заключена в каком-нибудь сосуде и не сдавливается ещё чем-нибудь другим» [1,238].
Отталкиваясь от этого предположения, Архимед математически доказывает приводимые ниже следствия:
«1) Тела, равнотяжёлые с жидкостью, будучи опущены в эту жидкость, погружаются так, что никакая их часть не выступает над поверхностью жидкости, и не будут двигаться вниз.
2) Тело, более легкое, чем жидкость, будучи опущено в эту жидкость, не погружается целиком, но некоторая часть его остается над поверхностью жидкости.
3) Тело, более лёгкое, чем жидкость, будучи опущено в эту жидкость, погружается настолько, чтобы объём жидкости, соответствующий погруженности [части тела], имел вес, равный весу своего тела.
4) Тела, более лёгкие, чем жидкость, опущенные в эту жидкость насильственно, будут выталкиваться вверх с силой, равной тому весу, на который жидкость, имеющая равный объём с телом, будет тяжелее этого тела.
5) Тела, более тяжёлые, чем жидкость, опущенные в эту жидкость, будут погружаться, пока не дойдут до самого дна, и в жидкости станут легче на величину веса жидкости в объёме, равном объёму погруженного тела» [1, 238].
При всех отличиях логической схемы данного труда от схем, используемых при разработке теории рычага, применяемые подходы родственны в их ориентации на оперирование идеальными объектами, на построение логически непротиворечивой системы знаний и на математические методы решения задач.
Завершая краткий обзор процесса складывания канона научности, следует отметить, что при всей разнице опытов, принадлежащих разным философам и учёным, они, существуя в горизонте рациональной культуры, родственны в приверженности нормам логической непротиворечивости, доказательности, системности организации, вырастающих из строя античной культуры.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Архимед. Сочинения. - М., 1962.
2. Ван дер Варден Б. Л. Пробуждающаяся наука. - М., 1959.
3. Выгодский, М. Я. Арифметика и алгебра в древнем мире / Я. М. Выгодский. - М., 1967.
4. Дорфман, Я. Г. Всемирная история физики с древнейших времен до конца XVIII века / Я. Г. Дорфман. -М., 1974.
5. Каган, В. Ф. Основания геометрии. Ч. I / В. Ф. Каган. - M.-JL, 1949.
6. Ксенофонт Афинский. Сократические сочинения. - М.-Л., 1935.
7. Леви-Брюль, Л. Первобытное мышление / Л. Леви-Брюль. - М., 1930.
8. Лукреций. О природе вещей. - М., 1958.
9. Мегрелидзе, К. Р. Основные проблемы социологии мышления / К. Р. Мегрелидзе. - Тбилиси, 1973.
10. Православие //Энциклопедический словарь «Брокгауз-Ефрон». Т. 48.
11. Цейтен, Г. Г. История математики в древности и средние века / Г. Г. Цейтен. - М.-Л., 1932.
12. Szabo, А. Anfange der griechischen Mathematik. - Munchen-Wien. 1969.
Волков Михаил Павлович, кандидат философских наук, профессор, декан гуманитарного факультета УлГТУ. Имеет монографии, учебные пособия и статьи в области методологии и социологии науки, теории образования.
