CC BY
225
УДК 101.1:316.772
С. А. ДЕМЧЕНКОВ Н. С. ПАРШАНИНА
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского
ФЛЕШМОБ
КАК УРБАНИСТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН: СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЙ И КОММУНИКАТИВНЫЙ АСПЕКТЫ
Флешмоб (на примере одной из его разновидностей — так называемого «реального» флешмоба) рассматривается в статье как форма социальной коммуникации, переносящая специфические модели виртуальных взаимодействий в реальное пространство современного города. Показано, что флешмоб провоцирует ситуацию намеренного неразрушительного сбоя в повседневных социальных процессах. Грамматика флеш-моба представляет собой пародийное обыгрывание ритуализованной грамматики социальных отношений, призванное привлечь внимание к их семантической опустошенности и наполнить их экзистенциальным содержанием.
Ключевые слова: реальный флешмоб, социальная коммуникация, урбанизм, городское пространство, массовые коммуникации.
Один из главных факторов, определяющих своеобразие современной эпохи и одновременно обозначающих рубеж, от которого отсчитывается её нижняя граница, — это мощный технологический всплеск, породивший новые коммуникативные формы и отношения. Однако последнее десятилетие ознаменовано ещё и тем, что виртуализация взаимодействий людей друг с другом и с окружающим миром, с одной стороны, уверенно стремится к своему логическому пределу, а с другой — провоцирует появление специфичных способов контакта с реальностью. Наглядным проявлением этой тенденции выступают флеш-мобы, ставшие за последнее десятилетие характерной приметой городских локусов.
Чтобы обозначить проблему, которая будет рассмотрена в данной работе, вслед за Андре Лемосом выделим несколько последовательных этапов становления механизмов и форм социальной коммуникации [1].
Межличностная коммуникация (один адресант — один адресат ("one to one")) с распространением средств массовой информации перерастает в массовую (один адресант — много адресатов ("one to all")). Массовая коммуникация, в свою очередь, с популяризацией способов Интернет-общения трансформируется в пост-массовую, которая структурирована по принципу «много адресантов — много адресатов» ("all to all"). Отметим, что, говоря о пост-массовых медиа (post-mass media), Лемос подразумевает «не конец массмедийных процессов, а то, что не может быть вмещено в понятие " массовая коммуникация"» (здесь и далее перевод с английского наш. — С. Д., Н. П.) [1, p. 417].
Однако, на наш взгляд, сегодня можно говорить о формировании ещё одной коммуникативной модели, логически следующей за фазой "all to all", но хронологически формирующейся едва ли не параллельно с нею. Эта модель может быть обозначена формулой "nobody to nobody" («никто никому»). Обретая всё более диффузную направленность, сообщения, передаваемые посредством совре-
менных форм коммуникации, в конце концов лишаются адресности вообще. Наиболее ярко и отчетливо особенности «обезличенной» коммуникации, получившей широкое распространение в виртуальном пространстве Интернета и постепенно «перетекающей» оттуда в реальное пространство современного города и сферу невиртуализованных социальных отношений, могут быть проиллюстрированы на примере флешмобов, представляющих собой не просто «мгновенные» абсурдистские акции с отчётливым привкусом эпатажа, но метафорически-визуальное бессознательное выражение определённой социальной философии, складывающейся сегодня на наших глазах.
Впервые гипотезу о возникновении «умных толп» (смартмобов), способных к самоорганизации посредством электронных средств коммуникации, выдвинул Говард Рейнгольд: «Умные толпы (смартмобы) состоят из людей, которые могут действовать согласованно, даже не зная друг друга. Люди, составляющие умные толпы, кооперируют способами, недоступными никогда ранее, поскольку имеют при себе устройства с возможностью и общения, и обработки данных ... Эти устройства будут помогать человеку координировать действия с другими людьми по всему миру и, что, пожалуй, более важно, с теми, кто поблизости. Группы людей, использующих эти инструменты, получат новые формы социальной власти, новые пути организовывать взаимодействие и общение в нужное время в нужном месте» [2, p. XII — XIII].
Впрочем, когда теоретически предсказанный Рейнгольдом феномен обрёл воплощение в живой социальной реальности, расставленные исследователем акценты оказались заметно смещены. Умная толпа (smart mob) превратилась в толпу мгновенную (flash mob). Флешмоб появляется в то время, когда электронные средства коммуникации использовались уже достаточно активно — именно с их помощью участники акций получают так называемые «сценарии», которым необходимо следовать, чтобы планируемое действо прошло слаженно.
Первая флешмоб-акция состоялась 17 июня 2003 года в ковровом отделе универмага Macy's в Нью-Йорке, где в условленное время внезапно столпились примерно 200 человек, убеждавших продавца, будто все они жители коммуны в Лонг-Айленд-Сити и сюда приехали в поисках «ковра любви». Организатором «ковровой» акции, а значит, и «изобретателем» флешмоба выступил некий Билл, в течение почти трёх лет не раскрывавший никакой информации о себе, за исключением имени. Только в марте 2006 г. стало известно, что инициатором целого ряда нашумевших акций был главный редактор журнала Harper's Билл Васик [3]. Отметим, что анонимность участников сделалась непременным условием реализации «классического» флешмоба.
Флешмоб мгновенно распространился по «всем континентам мира, за исключением Антарктиды» [3, p. 57]. В 2003 — 2005 гг., в ходе обсуждения будущих и уже состоявшихся акций на тематических форумах и сайтах, складывается своеобразный «кодекс» мобера (участника флешмоб-движения) формируются «народная» терминология, типология и даже, отчасти, философия флешмоба.
Однако, превращаясь в «модный тренд», флешмоб постепенно утрачивает самобытность, всё ближе, вплоть до полной неразличимости, смыкаясь с другими формами общественной активности. Сравним две дефиниции понятия, данные онлайн-версией Оксфордского словаря с разрывом в 9 лет — в 2004 г., менее чем через год после проведения первой флешмоб-акции, и в 2013 г. «Организованное через Интернет или посредством мобильной связи публичное собрание совершенно незнакомых людей, которые выполняют бессмысленное действие и затем снова расходятся» (2004 г); «Большое публичное собрание, как правило, организованное с помощью Интернета или социальных сетей, на котором люди выполняют необычное или, казалось бы, случайное действие, а затем расходятся» (2013 г.) (подчёркивание наше. — С. Д., Н. П.) [4]. В версии 2013 г. выпадает одна принципиально важная характеристика, заложенная в определение 2004 г. ('участники акции незнакомы друг с другом') и ещё две существенно модифицируются: 'акция организуется посредством электронных средств коммуникации' ('акция, как правило, но не обязательно организуется посредством электронных средств коммуникации'), 'действие носит бессмысленный характер' ('действие носит необычный или мнимо случайный характер'). При всём кажущемся сходстве этих дефиниций, первая из них фиксирует ключевые особенности «классического» флешмоба, вторая предельно размывает границы понятия, сохраняя в неизменном виде только одну характеристику «мгновенной толпы» — «мгновенность».
Прежде чем перейти к рассмотрению урбанистической природы флешмоба, обратим внимание на то, как происходит размежевание форм социального, в особенности коллективного, поведения в зависимости от среды обитания человека. На протяжении XIX — XX вв., по мере роста мегаполисов, разрасталась, в свою очередь, и пропасть между поведенческими стратегиями жителей города и села. Во многих отношениях статичная, тяготеющая к традиционному укладу и традиционным формам поведения деревня представляет собой пространство априорно, ещё предшествующими поколениями постигнутое; пространство, упорядоченное по законам интуитивно постижимым и надёжным, — неизменным, как неизменен сам миропорядок, основанный на
циклических природных процессах. Город, наполненный движущимися по-броуновски людскими массами, и, как следствие, сам изменчивый, непредсказуемый, подверженный влиянию постоянно сменяющих друг друга сиюминутных трендов, напротив, оказывается локусом, для полного постижения отдельным обывателем не доступным и не предназначенным.
Так формируются два типа обитаемых территорий: стремящиеся к изоляции от внешнего пространства, избыточно населённые, но социально мобильные (город), и компактные, малонаселённые, сливающиеся с окружающим их природным ландшафтом (как топографически, так и в отношении жизненного уклада) и при этом социально стабильные (село). Интернет открывает доступ к третьей разновидности обитаемых пространств — территориальным ресурсам виртуальности, неограниченным и разомкнутым, не имеющим жёсткой, физически неустранимой привязки к каким-либо географическим координатам. Раздробленность на определенные локусы, обосабливающиеся друг от друга по национальному, политическому, языковому признакам, дискретность реальных местностей представляются в виртуальном пространстве факторами, подлежащими преодолению.
Флешмоб (если рассматривать его в этом аспекте) имеет двойственную природу, поскольку зарождается на пересечении виртуальной и реальной сфер. Начиная с первой акции, флешмобы координируются при помощи электронных средств коммуникации, в частности, ряд предварительных этапов (разработка сценария, поиск участников) совершается исключительно посредством сетевых ресурсов (специально созданных сайтов, е-шаП-рассылки или — и всё чаще в последнее время — на базе блогов и социальных сетей); виртуальное общение позволяет обсудить будущую акцию и в то же время избежать личного знакомства между участниками. Тем не менее места проведения флешмобов — это отнюдь не виртуальные локусы, а прямые репрезентанты реальности — общественные помещения и городские улицы. Хотя имеются документальные свидетельства об организации некоторого числа виртуальных флешмоб-акций, судя по всё редеющим упоминаниям о них в моберской среде, 8Ш8- и Интернет-флешмобы сейчас находятся на стадии «вымирания».
Несмотря на то что Интернет активизировал тенденцию к стиранию пространственных границ, выровнял уровень поступления информации в отдалённые от её непосредственных источников места и позволил вне зависимости от местоположения индивида виртуально принимать участие во многих проявлениях общественной жизни, парадоксальным образом, основываясь на тотальном распространении электронных средств коммуникации, возникают и специфические урбанистические формы социального поведения. Сетевое пространство (не всегда равномерно, но, преследуя в конечном итоге все-охватность) наслаивается как на городские, так и на сельские территории, но взаимодействует с ними неодинаково.
Флешмоб изначально возникает как сугубо «мега-полисное» явление. Успешные флешмобы «классического» образца, устроенные в небольших городах, единичны, а за пределами городских пространств и вовсе беспрецедентны, поскольку ключевым условием их реализации является анонимность участников, отсутствие какой бы то ни было связи между ними и случайными зрителями.
Не ставя перед собой задачу дать детальное описание всех разновидностей флешмоба, сосредоточимся лишь на одной из его исходных форм — так называемом «реальном» флешмобе (известном также как X-mob, experimental mob, неспектакльный моб или нонспектакулярный моб), который чаще всего базируется на привязке к тем или иным элементам городского пространства и стремится вызывать сбой связанных с ними поведенческих стереотипов. В качестве таких «точек пространственного притяжения» могут выступать составляющие городской инфраструктуры (тротуары, подземные переходы, остановки общественного транспорта, аллеи скверов, станции метро и т.п.), общественные помещения различного назначения (супермаркеты, вокзалы, кинотеатры и т.п.), участки, прилегающие к территории определённых организаций и учреждений (муниципалитет, университет, школа и т.п.), памятники, приметные строения и т.д.
«Реальный» флешмоб — это одновременное исполнение какого-либо повседневного действия большим количеством моберов, не подающих признаков сговора (к примеру, несколько десятков человек, рассредоточенных по улице, могут синхронно разглядывать крышу, на которой ничего не происходит / тщетно пытаться завязать шнурки / отряхиваться / спотыкаться / фотографировать какой-то объект и т.д.), что вызывает у случайных зрителей акции чувство лёгкого замешательства.
Достаточно нагляден «реальный» флешмоб, прошедший в Омске 8 февраля 2004 года: его участники, собравшись на одной из центральных улиц города, в течение двух минут делали вид, будто что-то не могут отыскать в своих сумках/рюкзаках/пакетах/ дипломатах. На участливые реплики прохожих: «Что вы ищете?» — моберы могли давать любые вымышленные объяснения, впрочем, особенно популярен был ответ: «Смысл жизни».
Обязательное условие «реального» флешмоба — скопление в месте его проведения значительного числа людей (потенциальных зрителей), в массе своей не знакомых друг с другом, не связанных никакими личными узами, общими идеями и ценностями и, таким образом, не способных выработать единую скоординированную реакцию на социальную и поведенческую аномалию (точнее, имитацию аномалии), неожиданно возникающую на их глазах. Этот эффект только усиливается благодаря «мгновенности» флешмоба: прежде чем наблюдатель успевает осмыслить происходящее и определиться, что ему следует предпринять в сложившихся условиях, акция прекращается, а ее участники рассредоточиваются в толпе. Флешмоб инвертирует привычную модель девиантного поведения (одиночка или небольшая группа лиц против сплочённого большинства), стремясь заставить человека, наблюдающего за слаженными (и именно благодаря своей слаженности выходящими за пределы социальной нормы) действиями множества случайных прохожих, ощутить свои собственные, социально «одобренные» действия как девиантные.
Попав под «прицел» «реального» флешмоба, привычная последовательность каждодневных поступков, усиливаемая множественностью и синхронностью, становится словно бы «заторможенной». Обыкновенные действия, параллельно совершаемые значительным числом людей, перестают казаться обычными. Говоря об искусстве, Виктор Шкловский, определяет цель такого приёма («остранения») как намерение разрушить обыденное восприятие, когда
«вещи берутся счетом и пространством, ... не видятся вами, а узнаются по первым чертам. Вещь проходит мимо нас как бы запакованной, мы знаем, что она есть, по месту, которое она занимает, но видим только ее поверхность» [5, с. 14]. Являя зрителю / читателю предметы «странными» («остраненными»), искусство позволяет «вернуть ощущение жизни, почувствовать вещи», вывести их «из автоматизма восприятия», «дать ощущение вещи как видение, а не как узнавание», заставляет обратить на них внимание как на впервые увиденные [5, с. 15]. Намеренное «вскрытие» традиционности будничных поступков даёт возможность взглянуть на них по-новому, «свежим» взглядом.
«Реальный» флешмоб — это неразрушительная форма протеста, направленная на устоявшиеся до «омертвения» социальные каноны, на излишнюю (и бездумную) упорядоченность, стереотипность мышления и поведения, в равной мере лишающую экзистенциальной содержательности как художественное произведение, так и человеческую жизнь. Флешмоб, обладая предельно четкой синтактикой (организационно не выверенная акция не произведёт на «нечаянных» зрителей желаемого впечатления), нарочито «обнуляет» свою семантическую составляющую, с тем чтобы привлечь внимание прохожих к семантической выхолощенности, шаблонной опустошенности их собственного поведения и побудить их к повседневному смыслотворчеству, наполнению экзистенциальной содержательностью рутинных, автоматических действий, час за часом, минута за минутой съедающих их жизнь. Отлаженная, но подчеркнуто десемантизированная грамматика флешмоба представляет собой мягкое, и в то же время предельно ироничное пародирование сложной, риту-ализованной грамматики социальных отношений, с точки зрения которой обессмысленный, но выстроенный с соблюдением всех формальных требований акт социального поведения предпочтительнее осмысленного (и содержательно адекватного в данной ситуации), но формально ненормативного.
Иными словами, суть коммуникативного акта, совершаемого посредством флешмоба, — это не бессознательная передача закупоренной в поведенческие шаблоны информации, а подкреплённый остраняющим воздействием неосознанный призыв к её осознанному воссозданию. Способность «обнажать» скраденные машинальностью значения придаёт флешмобу особую значимость в условиях постпост-массовых коммуникаций, когда, вопреки, казалось бы, самоочевидным логическим предпосылкам, акт передачи (ретрансляции) смысла обретает большую ценность, чем акт его поиска, создания и обретения. В настоящий момент именно средства распространения информации занимают стержневую позицию в строении любой коммуникационно-информационной системы — эту функцию выполняет репостинг в социальных сетях, информагентства и новостные аггрегаторы в системе СМИ и т.д.
«Реальный» флешмоб, пытаясь «излечить» подобное подобным (81шШа 81шШЪи8 сигапШт), инициирует «изменение повседневности повседневностью» [6]. При этом «послевкусие» флешмоба должно напоминать наблюдателям акции эффект разоблачённого плацебо: случайные зрители воспринимают неожиданное действо как некое важное сообщение, подлежащее интерпретации, однако в ходе «расшифровки» загадочного послания сталкиваются с бессодержательностью и демонстративной безадрес-ностью флешмоб-посыла, лишённого к тому же
«пункта отправления», так как источник коммуникативного «вброса» — «мгновенная толпа» — по окончании акции, не оставляя времени на попытки установления контакта, немедленно растворяется в толпе «обыкновенной».
Таким образом, флешмоб, в его исходных разновидностях, представляет собой специфическую форму социальной коммуникации (экзистенциально значимое сообщение, переданное никем никому и ни о чём), которая становится возможной в результате взаимоналожения реального и виртуального пространств. Однако с течением времени границы понятия размываются, и сегодня оно обозначает широкий круг социальных явлений, объединённых тремя базовыми признаками: 'кратковременный («мгновенный») характер', 'необычность' и 'неожиданность происходящего для случайных наблюдателей'.
Библиографический список
1. Lemos, A. Post-Mass Media Functions, Locative Media, and Informational Territories: New Ways of Thinking About Territory, Place, and Mobility in Contemporary Society / A. Lemos // Space and Culture. - 2010. - Vol. 13. - Iss. 4. - P. 403-420.
2. Rheingold, H. Smart Mobs: The Next Social Revolution / H. Rheingold. - Cambridge : MA Perseus Publishing, 2002. -XXII. - 266 p.
3. Wasik, B. My Crowd / B. Wasik // Harpers. - 2006. -№ 3. - P. 56-66.
4. Flash mob // Oxford Dictionaries [Электронный ресурс]. -Режим доступа : http://www.oxforddictionaries.com/definition/ english/flash-mob?q = flash + mob (дата обращения: 23.11.2014).
5. Шкловский, В. Б. О теории прозы / В. Б. Шкловский. -М. : Советский писатель, 1983. - 384 с.
6. Флешмоб // Википедия [Электронный ресурс]. - Режим доступа: https://ru.wikipedia.org/wiki/флешмоб (дата обращения: 23.11.2014).
ДЕМЧЕНКОВ Сергей Александрович, кандидат филологических наук, доцент (Россия), заведующий кафедрой русской и зарубежной литературы. Адрес для переписки: [email protected] ПАРШАНИНА Надежда Сергеевна, студентка гр. ЯЖБ-105-О факультета филологии и медиакомму-никаций.
Адрес для переписки: [email protected]
Статья поступила в редакцию 25.11.2014 г. © С. А. Демченков, Н. С. Паршанина
УДК 101.1: 316: 314.12 л. И. МОСИЕНКО
Омский государственный технический университет
РЕЛИГИОЗНЫЕ ЦЕННОСТИ В КОНТЕКСТЕ ПРОБЛЕМЫ ДЕПОПУЛЯЦИИ_
Статья посвящена проблеме депопуляции, как одной из актуальнейших проблем современной России. Автор подвергает критике высказываемую некоторыми авторами точку зрения, что для преодоления демографического кризиса необходимо возрождение религиозных ценностей. Автор считает, что многодетность религиозных семей не связана напрямую с религиозной верой.
Ключевые слова: религия, христианство, депопуляция, ценности, родительство.
Одна из самых актуальных проблем современной России — проблема депопуляции: население страны сокращается. Кардинальные изменения параметров воспроизводства населения — уровня рождаемости и смертности — привели (начиная с 1992 г.) к устойчиво отрицательным значениям естественного прироста. Из трех демографических показателей — рождаемость, смертность и миграция — решающим является показатель рождаемости, который держится на отметке 1,2—1,3 ребенка на семью. При нулевом показателе миграции этот коэффициент означает сокращение населения в каждом поколении на одну треть.
Низкая рождаемость характерна, конечно, не только для России, но и для ряда европейских стран. Однако есть просто низкая рождаемость, а есть критически низкая — когда воспроизводство населения не обеспечивается: такова именно российская специфика в этом вопросе [1, 2]. Не исключено, что спустя несколько десятилетий проблема депопуляции станет актуальной не только для России и Европы,
но и для всего мира: в последней четверти ХХ1 века численность человечества по прогнозам специалистов начнет уменьшаться [1, 3].
Меры, предпринятые в последние годы государством, не дали существенного повышения рождаемости. Более того, проводимая политика поддержки многодетных семей и матерей находится в явном противоречии с установками массового сознания. Многодетность не приветствуется обществом, оно воспринимается как «отклоняющееся поведение», вызывая недовольство, раздражение, явную или срытую дискриминацию со стороны социального окружения [4]. Негативная оценка многодетности в массовом сознании — факт, еще раз подтверждающий: истоки низкой рождаемости и депопуляции в целом необходимо искать не только в экономической, но и в духовной сфере жизни общества, а именно — в общепринятой системе ценностей.
Существует ряд исследований (как социологических, так и философских), которые основываются именно на такой трактовке причин депопуляции.
