CC BY
86
ФИЛОСОФСКИЙ СПОР О ВЕРЕ К.Н. ЛЕОНТЬЕВА И Н.С. ЛЕСКОВА С Ф.М. ДОСТОЕВСКИМ
С.И. Скороходова
Аннотация. В статье на основе архивных материалов раскрывается полемика известных русских мыслителей о религиозности Достоевского и неоднозначность ее оценок. Автор солидаризируется с С.Н. Булгаковым, считавшем, что в Достоевском (так же, как в духовном организме России) совершенная вера боролась с совершенным неверием. Вопрос о вере Достоевского автор считает открытым.
Ключевые слова: Достоевский, Леонтьев, Лесков, Булгаков, вера, любовь, «сентиментальный космополитизм», хилиазм, ересь, религиозный страх, «всечеловек».
Summary. On the basis of archive materials, the article analyzes the polemics of well known Russian thinkers regarding the religiousness of Dostoevsky and the ambiguity of its assessments. The author supports Bulgakov's view that in Dostoevsky's mind as well as in Russia's spiritual structure, the perfect belief fought against perfect disbelief. The author considers the question of Dostoevsky's belief open.
Keywords: Dostoevsky, Leontyev, Leskov, Bulgakov, belief, love, "sentimental cosmopolitism", chiliasm, heresy, religious fear, "all-man".
236
Во второй половине XIX в. два писателя, Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский, остро поставили вопрос о вере. В письме Майкову Ф.М. Достоевский писал, что главный вопрос, которым он «мучился сознательно и бессознательно всю свою жизнь - существование Божие» [1, с. 70]. ГГ Флоров-ский справедливо считал, что вера Достоевского была подвигом [см.: там же], но самому писателю эта вера давалась непросто: «И не как мальчик верую я во Христа и его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла», - писал он перед смертью [там же]. Достоевский создал трагедию христианскую, трагедию свободы выбора, ибо христианская свобода - это именно свобода выбора.
В начале 70-х гг. началась острая полемика между Достоевским, Лесковым и Леонтьевым. Лесков лично знал Достоевского и «имел неоднократные поводы заключать, что этому даровитейшему человеку, страстно любившему касаться вопросов веры, в значительной степени не доставало начитанности в духовной литературе, с которой он начал знакомство свое в довольно поздние годы жизни, и по кипучей страстности своих симпатий не находил в себе спокойности для внимательного и беспристрастного ее изучения» [2, л. 29]. В.С. Соловьев писал, что Достоевский «стать на действительно религиозную почву никогда не умел» [там же, л. 120]. С точки зрения Лескова и Леонтьева, Достоевский - «гуманный космополит» [там же, л. 128].
Преподаватель XX
ЕК
3 / 2012
Вера Достоевского была связана с надеждой на земное торжество христианства, которое он понимал как торжество любви над законом. В наибольшей степени эта надежда проявилась в романе «Братья Карамазовы». Но оптинские иеромонахи не приняли ни этого произведения Достоевского, ни старца Зо-симу. Они, смеясь, спрашивали друг друга: «Уж не вы ли отец, мой, такой - то, так думаете?» [там же, л. 110]. Духовная же цензура прямо запретила издание учения старца Зосимы, боясь новой ереси. «В Оптиной "Братьев Карамазовых" правильным православным сочинением не признают и считают, что старец Зосима ни учением, ни характером на отца Амвросия не похож. Достоевский описал только его наружность, но говорить его заставил совершенно не то, что он говорит, и не в том стиле, в каком отец Амвросий выражается. У отца Амвросия прежде всего строго церковная мистика, и потом уже - прикладная мораль. У старца Зосимы (устами которого говорил сам Ф.М.) - прежде всего мораль, «любовь», «любовь» и т. д., ну а мистика очень слаба» [там же, л. 110]. Лесков восклицал: «Не верьте Достоевскому, когда он хвалится, что знает монашество, он знает только свою проповедь любви - и больше ничего. Он в Оптиной пробыл дня два всего. Любовь же (или проще доброту, милосердие, справедливость) надо проповедовать, ибо ее мало у людей, и она легко гаснет у них, но не должно пророчествовать ее воцарения на земле. Надеяться только на любовь в русской общине не надо, не надо ее пророчить, чтобы без пользы не разочаровываться горько. Это благородные бредни Аксакова, Достоевского. Это психологически реально невозможно, теоретически непозволительно, ибо давно осуждено
церковью как ересь» [там же, л. 110]. Речь о всемирном, всеобщем, всечеловеческом счастье, произнесенная Достоевским, патетически туманная, с точки зрения Леонтьева и Лескова. У Достоевского «буржуазный всепрощающий Христос» [там же, л. 120]. Под словом «буржуазный» следует понимать «мещанский».
Г Г Флоровский, который был священником, напротив, считал, что слова старца Зосимы звучат прямым отзвуком прозрений великих подвижников, духо-носных мужей православной церкви.
Достоевский - глубокая личность. С моей точки зрения, он рудокоп, который предельно погрузился во внутренний мир человека и наиболее удачно раскрыл «философские теоремы» в художественных образах. Вера Достоевского в человека - не поверхностная вера. Он породнился душою с той жизнью и с теми людьми, от которых отворачиваются с презрением, чтобы увидеть в них идеальное. Достоевский изображал беспросветную жизнь низов общества и вместе с тем не обличал, но показывал, что, даже находясь в нечеловеческих условиях нищеты и разврата, люди, в отличие от бесов, способны проявлять высокие качества своей души. Именно поэтому «искорка» есть и у Кириллова, и у Ша-това, и у прочих, казалось бы, совсем неприглядных героев. Леонтьев, главный оппонент Достоевского, признал, что писатель - «один из немногих, кто не утратил веру в самого человека» [3, с. 317]. Верят в человечество, в человека больше не верят. Достоевский же многих и очень многих молодых людей спас от «сухой политической злобы нигилизма» [там же, с. 317].
Достоевский никогда не изображал натуралистических сцен убийства,
237
3 / 2012
Преподаватель |_
238
смерти, дабы не убить в читателе веру и надежду, и полагал, что отношения должны строятся на любви, что русский человек - это «всечеловек», способный дать разрешение европейской тоске. Именно поэтому Леонтьев и Лесков считали, что космополитическая любовь - это первая ересь Достоевского: «Европа не нуждается в нашей сугубо русской любви, не за что любить Европу» [2, л. 24]. Герцен восклицал: «Как возможно любить современного европейца?» [там же, л. 111]. Мысль о «все-человеке» казалась им «сентиментальной» [там же, л. 23]. Пламенные тирады Леонтьева направлены против европейского мещанства и любви к нему, а Лесков не мог понять, как великий трагик все еще верит в кроткую будущность Европы и радуется тому, что нам, русским, может быть, скоро придется утонуть и расплыться в безличном океане космополитизма. «Именно бесследно! Ибо, что мы принесем на этот пир всемирного однообразного братства? Какой свой, ни на что не похожий след оставим мы в среде этих смешанных людях грядущего» [там же, л. 113]. Лесков, как и Леонтьев, был уверен, что русский человек не способен утолить европейскую тоску: «Большинство русских не любит ни долга, ни обязанностей, а любят увлекаться зря движениями сердца» [там же, л. 111]. Для Достоевского же любовь важнее всего. С.Н. Булгаков писал, что «любовь ко Христу в Достоевском тверже и несомненнее даже, чем самая вера в Него» [4, с. 4].
В.С. Соловьев отмечает: «Я хочу напечатать в "Руси" Аксакова, что нужно большое бесстрашие, чтобы в наше время говорить о страхе религиозном, а не об одной любви» [2, л. 123]. Леонтьев: «Любовь без страха - гордость и европейский прогресс. Любовь, прощение
обид, правда и великодушие были и останутся навсегда только коррективами жизни, средствами, елеем. Всегда будут разбойники! Всегда будут иуды!» [там же, л. 36]. «Настоящее православие даже права не имеет ждать «всепри-мирения, всепрощения, вселюбви» и вообще моральной гармонии, а может допускать только временные улучшения и ухудшения» [там же, л. 125]. Он полагал, что необходимо сопряжение вражды с любовью. Начало веры, с его точки зрения, - страх, а любовь - плод. Лесков добавил: «Никогда любовь и правда не будут (и не были! - С.С.) воздухом, которым бы люди дышали, почти не замечая его. Убить трагедию в мире - убить жизнь» [там же, л. 113]. Д.И. Писарев считал, что «любовь без ненависти, страсть без нетерпимости -безнравственны» [5, с. 375]. К.Д. Кавелин восклицал: «Переродите род человеческий...! Укажите нам на человеческое общество, в котором бы все до единого были готовы на самоотречение и самопожертвование.люди своекорыстны и злы.» [6, с. 572]. Н.А. Бердяев: «В пределах нашего падшего ... мира всегда остается невозможность примирить противоположность между общим и частным» [7, с. 294].
С моей точки зрения, к Достоевскому были близки А.С. Хомяков, Ю.Ф. Самарин и А.А. Блок.
Хомяков писал: «Многие спаслись, не приобщившись ни одному из таинств Церкви (даже Крещения), но никто не спасется, не приобщившись внутренней святости церковной, ее вере, надежде, любви» [8, с. 16]. Сочетать свободу духа с единством множества в падшем мире, согласно Хомякову, невозможно без благодати. Соборное единение предполагает выход на новый онтологический уровень. В любви Бог выходит из своей при-
Преподаватель |_
3 / 2012
родной сокрытости. Эта любовь радикально отличает духовный живой организм Церкви от какого - либо иного, природного, социального. Соборность -тождество единства в свободе, освященное законом духовной любви. С.Н. Булгаков: «способность «я» отождествляться с другим «я», любить его как самого себя, и есть любовь» [9, с. 411].
Самарин: «Любовь, согласие, сочувствие между «м1ром» и лицом дело возможное» [10, л. 11]. Но любовь может быть, а может и не быть. Что, если нет любви? «Тогда, отвечаем мы, никакие учреждения, никакие законы не заменят ее. Если нет любви пусть страдает общество, пусть чувствует ее отсутствие, пусть очистительною скорбью искупает оно вину свою и готовит себя к обновлению. (...) Это зло, но зло неизбежное. (...) Горе тому обществу, которое не имеет любви. Но в двойне горе тому, которое спокойно допускает это отсутствие и вместо того, чтобы каяться, придумывает средства, чем бы заменить и как бы обойтись без нее» [там же, л. 11]. В Библии сказано: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучения. Боящийся несовершенен в любви» (I Иоанна 4:18).
Блок 1918 г., в период крайней разобщенности общества: «Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать неожиданного; верить не в «то, чего нет на свете», а в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это. Зачем жить тому народу или тому человеку, который втайне разуверился во всем? ...» [11, с. 233].
Лесков занял нейтральную позицию, так как не любил Леонтьева и не хотел солидаризироваться с ним: «Само
христианство было бы тщетным и бесполезным, если бы оно не содействовало умножению добра в людях, правды и мира. Допустим, что России не удастся указать исход европейской тоске (что и вероятно); но, все-таки, чувство общечеловеческой любви, внушаемой Достоевским, есть чувство хорошее, которое так или иначе стремилось увеличить сумму добра в общем обороте человеческих отношений. А это, бесспорно, честно и полезно» [2, л. 25].
Вторая ересь, в которой упрекнули Леонтьев и Лесков Достоевского - хилиазм. Но хилиастическое стремление к Царству Божьему, по мнению Н.О. Лос-ского, лежат в основе русского философствования. Теократические идеи Ф.М. Достоевского особенно отчетливо проявились в «Братьях Карамазовых»: Церковь не должна занимать точное и определенное место в государстве, но сама должна заключать в себе все государство - в этом цель христианского общества [см. 12, с. 66]. «Господь наш Иисус Христос именно приходил установить церковь на земле. Царство небесное, разумеется, не от мира сего, а в небе, но в него входят не иначе как через церковь, которая основана и установлена на земле. [...] Церковь же есть воистину царство и определена царствовать и в конце своем должна явиться как царство на всей земле несомненно, - на что имеем обетование. [...] Таким образом..., не церковь должна искать себе определенного места в государстве, как «всякий общественный союз» или как «союз людей для религиозных целей».., а напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться в церковь вполне и стать не чем иным, как лишь церковью, и уже отклонив всякие несходные с церковными свои цели» [там же, с. 67, 68].
239
3 / 2012
Преподаватель XXI
ВЕК
240
Леонтьев считал, что «не бесконечная гармония, а гибель ждет человечество, но до этой гибели будет место и гармонии» [2, л. 25].
Лесков мягче, чем Леонтьев, отнесся к хилиазму Достоевского, но заметил, что это уже не будет всеразрешаю-щая гармония Достоевского, а что-то несравненно более бедное и малое. Лесков писал, что «весь род когда-нибудь постигнет великая и последняя катастрофа», но из этого «не следует, что мечта Достоевского о влиянии славян на улучшение международных отношений противоречит прямому и ясному пророчеству об ухудшении человеческих отношений перед концом света» [там же, л. 25]. «Само христианство было бы тщетным и бесполезным, если бы оно не содействовало умножению добра в людях, правды и мира. Допустим, что России не удастся указать исход европейской тоске (что и вероятно); но, все - таки, чувство общечеловеческой любви, внушаемой речью Достоевского, есть чувство хорошее, которое так или иначе стремилось увеличить сумму добра в общем обороте человеческих отношений. А это, бесспорно, честно и полезно» [там же, л. 24].
Но главная цель христианства не церковь, а царство Божие, которое придет неприметным образом, как сказано в евангелии (Лук. XVIII, 20), которое «близко» (Лук. XXI, 21), которое даже внутри нас есть (Лук. XVI, 21), но в которое все-таки надлежит войти скорбя-ми. Церковь есть воспитательное и служебное учреждение для руководства людей к высшей цели христианства.
Мне ближе всего С.Н. Булгаков, который писал, что «Достоевский старался проникнуть в глубину «совершенного атеизма». Христос или гадаринская бездна». «Так стояло в душе самого До-
стоевского, в которой совершенная вера трагически боролась с совершенным неверием, то побеждающая, то побеждаемая, и эту же трагедию через свой собственный дух он ощущал и в русской душе, и в духовном организме России, в котором святая Русь борется с царством карамазовщины» [4, с. 8].
Итог споров вокруг Достоевского не может быть однозначным. Ответ на вопрос: «Можно ли назвать Достоевского религиозным писателем?» - оставляю открытым. Но хочу заметить, что спора о гуманизме Достоевского не возникло, так как гуманизм писателя не вызвал сомнения даже у его ярого оппонента Леонтьева.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Флоровский Г. Г. Из прошлого русской мысли. - М., 1998.
2. Дурылин С.Н. К. Леонтьев и Н. Лесков о Достоевском. - РГАЛИ 2980. - 1. 163.
3. Леонтьев К.Н. Речь Ф. М. Достоевского на Пушкинском празднике // Леонтьев К.Н. Восток, Запад и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). - М., 1996.
4. Булгаков С.Н. Русская трагедия. О «Бесах» Достоевского. - М., 1914.
5. Писарев Д.И. Соч.: В 4-х т. - М., 1955-1956.
- Т. 3.
6. Самарин Ю.Ф. Избранные произведения.
- М., 1996.
7. Бердяев Н. Судьба России. - М., 1990.
8. ХомяковА.С. Соч.: В 2 т. - М., 1994. - Т. 2.
9. Булгаков С.Н. Сочинения. - М., 1993. -Т. 1.
10. Самарин Ю.Ф. Князь. - НИОР РГБ 265. 221. 14. Работа 1845 года.
11. Блок А.А. Интеллигенция и революция // Блок А. Собрание соч.: В 6 т. - Л., 19801983. - Т. 4. - 1982.
12. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. -СПб, 1993. ■
Преподаватель |_
3 / 2012
