CC BY
63
► философия ИСКУССТВА
УДК 1(091) ББК 87.3(2)
ФИЛОСОФСКИМ АСПЕКТ СООТНОШЕНИЯ ВНУТРЕННЕЙ ФОРМЫ СЛОВА И ХУДОЖЕСТВЕННОГО ОБРАЗА В АКМЕИЗМЕ1
INNER FORM OF THE WORD AND POETIC IMAGE IN ACMEISM: PHILOSOPHICAL ASPECT OF THE CORRELATION
Занегина Анастасия Анатольевна
Аспирант Кафедры философии Института социально-гуманитарного образования Московского педагогического государственного университета
E-mail: ambera-1@yandex.ru
Аннотация. Статья посвящена проблеме соотношения лингвофилософского феномена внутренней формы слова, изучение которого началось во второй половине XIX в., и понятия «образа-эйдолона». Эйдолон являлся магистральной составляющей эстетической системы акмеизма - одного из главных литературно-философских направлений Серебряного века. В самой сущности внутренней формы слова, которая определяется как «образ образа», просматривается очевидная связь и схожесть с акмеистическим пониманием образа-эйдолона как созидающего импульса произведения. Эйдолон предвосхищает формирование конкретного художественного
Zanegina Anastasiya A.
Post-graduate Student at the Department of Philosophy, the Institute for Social and Humanitarian education, Moscow Pedagogical State University (MSPU) E-mail: ambera-1@yandex.ru
Abstract. The article is devoted to the issue of the correlation between the linguophilosophical phenomenon of the inner form of the word and the concept of the "eidolon-image". Eidolon is the main component of the aesthetic system of Acmeism - one of the main literary and philosophical directions of the Silver Age. Linguists define the internal form of the word as "image of the image". In this interpretation we see an obvious connection and similarity with the acmeistic image-eidolon as the creative impulse of the artistic text. Eidolon anticipates the formation of a specific artistic image in the same way as the inner form of a word (representation) anticipates the formation
1 Работа выполнена при поддержке РФФИ, проект № 15-03-00761а «Русская философская мысль XIX - первой четверти XX века в философско-историческом и антропологическом аспектах».
образа, который в конечном итоге отображается в конкретном тексте, так же, как внутренняя форма (представление) предвосхищает формирование понятия. Николай Гумилев, главный теоретик акмеизма, вслед за Александром Потебней, выдающимся лингвистом и философом, считает, что поэзия - это не только явление языка, но и особая форма речи, особый, творческий способ мышления. Один из главных признаков этого явления - преобразование мысли при помощи конкретного образа, «образа образов», внутренней формы слова, аналогом которой в акмеизме явился эйдолон.
of a concept. According to Nikolai Gumilev, the founder and leader of Acmeism, following Alexander Potebnja, an outstanding linguist and philosopher, poetry is not only a language phenomenon, but also a special form of speech, a unique and creative way of thinking. A distinctive feature of this phenomenon is a thought transformation with the help of a certain image, "image of the image", the inner form of the word, the analogue of which in Acmeism was eidolon.
Ключевые слова: акмеизм, внутренняя форма слова, лингвопоэтика, образ, философия языка, эйдолология, эйдолон.
Keywords: Acmeism, inner form of the word, poetics, image, philosophy of the language, eidology, eidolon.
Интерес к той или иной лингвистической проблеме в различных философских направлениях и системах проявляется довольно часто и представляет несомненный интерес для исследователя. В этом смысле обращение к проблеме соотношения лингвопоэтической сущности слова, слова-образа и понимания художественного образа в рамках какой-либо художественной системы особенно актуально для гуманитарных наук.
В данной статье внимание сосредоточено на неслучайной схожести одного из самых неоднозначных и сложных понятий лингвистики и философии языка - внутренней формы слова и образа-эйдолона, который для акмеистической теории во многом соответствовал назначению данного лингвистического феномена.
Во второй половине XIX в. выдающийся российский языковед, литературовед и философ А. А. Потебня впервые рассмотрел понятие «внутренней формы» на уровне слова в своей работе «Мысль и язык» (1862), значительно развив концепцию немецкого филолога и философа В. фон Гумбольдта. По определению А. А. Потебни, «внутренняя форма слова есть отношение содержания мысли к сознанию; она показывает, как представляется человеку его собственная мысль» [1, с. 98]. Выделив в слове три составляющие - содержание, внешнюю (звуковую) форму и внутреннюю форму (далее - ВФ), А. А. Потебня отметил, что для категории образа внутренняя форма является важнейшим компонентом: «внутренняя форма... есть центр образа» [1, с. 146].
Выдвигая мысль о том, что в любом слове заключен образ, А. А. Потебня высказывает идею о слове-образе и закладывает основы лингвистического анализа образно-понятийного аспекта слова, который позже замечательно развивает в своих работах В. В. Би-бихин. Потебня же, размышляя о двустороннем характере мышления, отражающемся в каждом слове, отмечает: «Внутренняя форма, кроме фактического единства образа, дает
еще знание этого единства; она есть не образ предмета, а образ образа, то есть представление» [1, с. 147].
Из этого становится ясно, что «представление», предвосхищающее формирование понятия, и есть внутренняя форма слова. Теория А. А. Потебни стала благодатной почвой для дальнейших лингвопоэтических и лингвофилософских исследований и концепций. Следует упомянуть некоторых ученых, чьи взгляды представляют интерес для более глубокого лингвофилософского анализа «образа образа» в рамках проблемы соотношения ВФ и акмеистического образа.
Русский религиозный философ и богослов П. А. Флоренский в работе «Строение слова» предлагает раздробить существо слова на две составляющие. Он выделяет в слове телесную, материальную часть, которая для всех ясна и узнаваема, и «возвышенную» часть, которая является исключительно личной, связанной с настроением, неузнаваемой для других. П. А. Флоренский также подчеркивает, что «неиндивидуальная внутренняя форма была бы нелепостью» [2; с. 149]. В воззрениях П. А. Флоренского можно усмотреть некоторое совпадение с суждениями А. А. Потебни о внутренней форме как об индивидуальном представлении мысли, единстве восприятий, а также с мыслью о взаимопроникновении и взаимодополнении содержания и формы в поэтическом образе.
В области лингвопоэтики, в особенности в ее философско-эстетическом аспекте, не менее любопытными представляются взгляды философа и теоретика искусства Г. Г. Шпе-та на смысловую составляющую феномена внутренней формы слова. В трудах «Явление и смысл» и «Внутренняя форма слова. Этюды и вариации на темы Гумбольдта» он размышлял о внутреннем смысле слова, то есть о том, что мы не можем постигнуть материально, но, как бы то ни было, знаем. Такое толкование существенно расходится с классической трактовкой внутренней формы слова, автором которой был Потебня. Внутренняя форма слова, по Шпету, - это проявление неощутимое и невидимое [3, с. 192]. Также Шлет замечает, что это внешнее проявление более значимо, чем внутреннее, ведь только вглядываясь во внешнее, возможно увидеть всю глубину и многогранность смыслов.
К размышлениям над феноменом внутренней формы слова обстоятельно обращались и такие видные мыслители, как А. Ф. Лосев и В. В. Бибихин. Они, в первую очередь, рассматривали это лингвистическое понятие с философско-эстетических позиций, отмечая особую творческую функцию ВФ (внутренняя форма слова в своем существе содержит творческий импульс). А. Ф. Лосев утверждал, что внутренняя форма слова - это отношение мысли к сознанию. Интересно, что для А. А. Потебни такое отношение было отношением непосредственной человеческой мысли к сознанию, а для А. Ф. Лосева - это отношение идеи предмета к сознанию. Говоря иными словами, по А. Ф. Лосеву внутренняя форма слова - это субъективное познание объективного смысла вещи [4, с. 767], что сближает лосевские размышления о ВФ слова с эйдолологическим принципом создания и функционирования самодостаточного образа, о котором и пойдет речь далее.
Бесспорно, проблема образа и - глубже - слова-образа является одной из самых значительных и интересных в философии. Она не раз проявлялась на определенных исторических этапах, и особенно ярко отразилась в основных философско-эстетических системах в России начала ХХ в.: символизме, акмеизме и авангардном искусстве.
В данной статье внимание сосредоточено на акмеистической теории образа. В ХХ в. к развитию идеи о слове-образе обратились представители литературно-философского объединения - акмеизма: А. А. Ахматова, С. М. Городецкий, Н. С. Гумилев, М. А. Зенкевич, О. Э. Мандельштам и В. И. Нарбут. В своей оригинальной эстетической программе лидер акмеистической школы Н. С. Гумилев определил четыре главнейших составляющих поэтики, которыми являлись фонетика, стилистика, композиция и эйдолология.
Последний термин являлся исключительно гумилевским изобретением. Важно, что понятие «эйдолология» образовано не от слова «эйдос» (греч. eidos 'вид', 'идея', известные в платоновском учении), от которого, в свою очередь, образован известный философский термин «эйдология». Этимологический источник «эйдолологии» - слово «эйдолон» с его примечательными лексико-семантическими вариантами (греч. eidolon 'призрак', 'видение' (Гомер, Эсхил); 'видимость', 'подобие' (Гомер, Плутарх); 'отображение' (Аристотель); 'мысленный образ' (Аристотель, Плутарх), 'изображение' (Геродот).
Николай Гумилев всячески дополнял и расширял понятие эйдолологии в своих теоретических работах. Одно из ее наиболее примечательных определений следующее: эй-долология - это «вся природа образа, то ощущение, которое побудило поэта к творчеству, нервная система стихотворения» [5, с. 240].
Одним из основных назначений эйдолологии являлось выявление природы образа, его изучение, функционирование в процессе «изготовления» художественных произведений. Именно поэтому область эйдолологии особенно важна для погружения в процесс создания художественного текста, в пространство зарождения поэтической мысли и нужных, правильных образов, из которых поэт-акмеист построит свой гармоничный текст, словно архитектурный шедевр (здесь имеется в виду приоритетное для акмеистов значение архитектуры среди других видов искусств и представление фигуры поэта как зодчего, ваятеля хороших стихов).
Каждый образ пропускался акмеистами через сознание, становясь, самоценным, дееспособным образом - образом образа. В этом смысле основное понятие эйдолологии -образ-эйдолон - представляется идентичным понятию внутренней формы слова.
Необходимо отметить, что в эйдолологии проявилось понимание эйдолона философами-атомистами: Демокритом, Лукрецием, Левкиппом, а также Эпикуром. Античные мыслители придавали огромное значение образам-идолам (эйдолонам), считая, что такие образы, являясь истинным, достоверным источником представлений, воплощаются исключительно в творческом акте. В этом можно усмотреть совпадение неоплатонической трактовки образа-эйдолона и внутренней формы, в которой заключена идея созидания и преображения какого-либо художественного образа.
Для акмеистов, которые, по сути, создавали свою теорию в противовес символизму, было важным «довести образ до конца», как можно точнее передать представление, обходя стороной всевозможные расплывчатые ассоциативные символистские образы-намеки, которыми была наполнена мистическая, зыбкая лексика поэтов-символистов. Акмеистам образы их «противников» представлялись ложными. Об этом очень ярко писал О. Э. Мандельштам в статье «О природе слова»: «Человек больше не хозяин у себя дома. Ему приходится жить не то в церкви, не то в священной роще друидов, хозяйскому глазу человека
не на чем отдохнуть, не на чем успокоиться. Вся утварь взбунтовалась. Метла просится на шабаш, печной горшок не хочет больше варить, а требует себе абсолютного назначения (как будто варить не абсолютное назначение)... Самое удобное и в научном смысле правильное - рассматривать слово как образ, то есть словесное представление» [6, с. 232]. Николай Гумилев даже изготавливал специальные таблицы образов, чтобы максимально точно облечь каждый образ в его словесную плоть. Любой акмеистический образ должен был быть взвешен, логичен, пропущен через сознание. Для сравнения возьмем предельно конкретный образный ряд из одного «архитектурного» стихотворения акмеиста Осипа Мандельштама и абстрактные словесные намеки младосимволиста Андрея Белого.
Прекрасен храм, купающийся в мире, И сорок окон - света торжество; На парусах, под куполом, четыре Архангела прекраснее всего.
(О. Мандельштам, «Айя-София», 1912 год)
А вот стихотворение Белого:
Сияла грешным метеором Ее святая красота. Из впадин ей зияла взором Моя немая пустота.
(А. Белый, «Преследование», 1906 год)
Здесь становится очевидным, что отбор образов акмеистом служит для наиболее точного воссоздания в сознании читателя (воспринимающего текст субъекта) облика собора святой Софии в Константинополе. Интересно также заметить, что сам Мандельштам в этом городе ни разу не был и не видел Айя-Софию, однако его лирические описания интерьера настолько точны, что у читателя создается подлинное впечатление присутствия в этом сакральном месте. Андрей Белый же использовал образы для иной цели: заманить читателя в лес ассоциаций с помощью неясной, импрессионистичной лексики, намеков на образ.
В акмеистической теории идея переосмысления художественного образа была принципиальной. Метафизическая же идея, которую во главу угла ставили поэты-символисты (а в особенности их главный теоретик Вячеслав Иванов), не могла стать ни формальным, ни содержательным центром художественного (поэтического) текста. У акмеистов таким центром становилось собственно вживание в образ и его оживление в тексте. Н. С. Гумилев отмечал: «Как бы ни было сильно переживание, глубока мысль, они не могут стать материалом поэтического творения, пока не облеклись в живую и осязательную плоть самоценного и дееспособного образа» [5, с. 136]. Необходима «доведенность каждого образа до конца», - отмечал Николай Гумилев в своей статье-рецензии на сборник товарища по акмеистическому цеху Сергея Городецкого «Ива», напечатанной в девятом номере одного из ведущих журналов Серебряного века «Аполлон» за 1912 г. [5, с. 136].
Здесь представляется уместным рассуждение о понимании акмеистами эйдолона как внутренней формы слова, в которой заключена идея преображения и созидания конкретного
художественного образа. Назначение внутренней формы в ее классических трактовках (В. фон Гумбольдта и А. А. Потебни) - формирование представлений. Так же как и внутренняя форма слова, образ-эйдолон является своеобразным представлением, которое объективизирует образ и обусловливает его осознание субъектом, воспринимающим художественный текст. Во внутренней форме, как и в эйдолоне, содержится ядро художественного образа. Мысль об эйдолоне как «образе образа», представления является источником возникновения идеи о ступенчатом характере процесса создания всех словесно оформленных образов того или иного произведения. Этот путь, который является осознанным и одновременно с этим интуитивным, совершает абсолютно любое слово, которое читатель находит в художественном тексте.
Представление здесь играет роль оригинальной первоосновы, которая должна была, согласно акмеистической теории о природе эйдолологического образа, переводить чувства, мысли и ощущения в Слово. Здесь мы видим четкое совпадение с назначением внутренней формы, которая служит отправной точной мысли в слове. Именно ВФ и «является центром образа, его главным признаком, соответствующим представлению, которое символизирует совокупность чувственных восприятий или понятий» [1, с. 179].
Рассуждая о внутренней форме слова и образе-эйдолоне в лингвопоэтическом аспекте, обязательно нужно обратить внимание на категорию «поэтического» в художественном тексте. Именно здесь особенно хорошо видно тождество внутренней формы в слове и поэтического образа в произведении. Магистральная функция поэтического образа - это его дееспособность в процессе своего воссоздания в читательском сознании. Акмеистический образ был призван вызывать обязательный отклик, духовную рефлексию воспринимающего текст субъекта.
Во всем этом, строго говоря, и видится предназначение не только поэтического образа, но и художественного произведения в целом. Действительно, именно «образ образов», внутренняя форма слова, а в данном случае образ-эйдолон и составляет самую суть, смысловое ядро поэтического слова. Интересно также, что Николай Гумилев был знаком с работами Александра Потебни и, разумеется, знал его заглавную теорию о внутренней форме слова (об этом поэт сообщает с своих программных статьях). Поэтому можно справедливо предположить, что свои эйдолологические взгляды на природу образа глава акмеистической школы сформировал под влиянием знаменитого языковеда.
Работая над своим текстом, автор обязан в определенной степени учитывать подготовленность читателя, который будет воспринимать произведение адекватно авторскому замыслу. Поэтический образ внедряется в сознание читателя через слово и, следовательно, должен быть им расшифрован, как можно понятнее раскрыт, декодирован.
Для акмеистов было обязательным, чтобы автор стремился передать свое образное впечатление как можно точнее. Все это было нужно для того, чтобы привести в действие чувственную деятельность сознания, завести механизм возникновения представлений. В сущности внутренней формы, которая трактуется как «образ образа», также прекрасно заметна непосредственная схожесть с трактовкой эйдолона как созидающей силы произведения, а также его отдельных частей. Акмеистический образ-эйдолон «предвосхищает» формирование конкретного художественного образа, как внутренняя форма (то есть представление) предвосхищает понятие.
Николай Гумилев вслед за Потебней считает, что поэзия - это явление языка и особая форма речи, особый способ мышления. Отличительным признаком этого явления и есть преобразование мысли с помощью создания (и отбора) точного образа.
В уже упомянутой ключевой работе А. А. Потебни 1862 г. «Мысль и язык» встречается примечательная мысль о функции поэзии. Поэзия «указывает на гармонию конкретными своими образами» [1, с. 177]. Одним из основных поэтических принципов поэтов-акмеистов было создание картинности, выверенности, стройности и конкретности образа, данного в тексте. Всего этого можно было достичь только с помощью эйдолона - акмеистической «внутренней формы». Акмеистическая эйдолология имела своей целью отбор «правильных», подходящих для идеального художественного текста, образов.
А. А. Потебня не раз отмечал, что истинность образа поэтического не нуждается в проверке. И действительно, эта истинность содержится в самом восприятии, в субъективном понимании и восприятии объективного. Воздействие поэтического слова на сознание читателя неразрывно связано с эстетической функцией - основной функцией каждого художественного текста.
Так как в данной работе наметились очевидные точки соприкосновения акмеистической эйдолологии с теорией внутренней формы слова, становится ясно, что понятие образа-эйдолона неразрывно связано с филологическим и философским анализом текста, лингвопоэтикой, теорией художественного образа, которой и является в акмеизме эйдоло-логия.
При помощи анализа специфики эйдолона и его отображения в конкретном художественном тексте можно обнаружить многие глубинные смыслы и постигать многослойное содержание поэтического текста, что является значимым для философии языка, эстетики и лингвопоэтики. Исследование проблемы соотношения образа-эйдолона и внутренней формы слова в поэтических текстах акмеистов - это своеобразный ключ к восприятию индивидуально-авторского стиля (идиостиля). Автор-зодчий (в акмеистическом смысле) всегда осознает акт создания, делания поэзии, главной целью которого есть предвосхищение яркого эстетического эффекта.
Именно в словах, которые возникают перед читательским взором, проявляется авторское видение окружающего мира. Слова - это материя, ткань образов, место, где хранятся представления и о предметах материального мира, и об абстрактных отвлеченных понятиях, с которыми акмеисты тоже, несомненно, работали. Поэтому эйдолон как внутренняя форма поэтического слова вполне может стать одним из ключей к анализу и постижению авторского индивидуального стиля.
Таким образом, при соотнесении философско-эстетических представлений поэтов-акмеистов о природе и сущности образа, слова, с лингвистическим многогранным феноменом внутренней формы слова, обнаруживается непосредственное сходство содержания и функций этих непростых понятий. При рассмотрении специфики функционирования механизмов образования представлений в рамках теории ВФ и в акмеистической теории поэзии также обнаруживаются сущностные точки соприкосновения обоих понятий, что в свою очередь указывает на многогранность и неисчерпаемость смыслового потенциала как внутренней формы слова, так и акмеистического образа-эйдолона.
Список литературы
1. Потебня А. А. Мысль и язык // Потебня А. А. Слово и миф. - М.: Правда, 1989. -624 с.
2. Флоренский П. А. У водоразделов мысли. Т. 1. - М.: Академический проект, 2013.
- 688 с.
3. Шпет Г. Г. Внутренняя форма слова: Этюды и вариации на темы Гумбольдта. Изд. 3-е, стер. - М.: КомКнига, 2006. - 216 с.
4. Лосев А. Ф. Бытие - имя - космос / сост. и ред. А. А. Тахо-Годи. - М.: Мысль, 1993.
- 958 с.
5. Гумилев Н. С. Полное собрание сочинений в 10 т. Т. 7. Статьи о литературе и искусстве. Обзоры. Рецензии. - М.: Воскресенье, 2006. - 552 с.
6. Мандельштам О. Э. Об искусстве / сост. Б. В. Соколов, Б. С. Мягков; предисл., ком-мент. Б. В. Соколов. - М.: Искусство, 1995. - 416 с.
References
1. Potebnya A. A. Mysl i yazyk. In: Potebnya A. A. Slovo i mif. Moscow: Pravda, 1989. 624 p.
2. Florenskiy P. A. U vodorazdelov mysli. Vol. 1. Moscow: Akademicheskiy proekt, 2013. 688 p.
3. Shpet G. G. Vnutrennyaya forma slova: Etyudy i variatsii na temy Humboldt. Moscow: KomKniga, 2006. 216 p.
4. Losev A. F. Bytie - imya - kosmos. Moscow: Mysl, 1993. 958 p.
5. Gumilev N. S. Polnoe sobranie sochineniy in 10 vol. Vol. 7. Statyi o literature i iskusstve. Obzory. Retsenzii. Moscow: Voskresenye, 2006. 552 p.
6. Mandelshtam O. E. Ob iskusstve. Moscow: Iskusstvo, 1995. 416 p.
Интернет-журнал «Проблемы современного образования» 2018, № 2
