CC BY
63
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2016. № 5
ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТУРЫ
Е.Э. Фетисова*
О ПРОГРАММНЫХ И ЛАТЕНТНЫХ ОРГАНИЗАЦИЯХ НЕОАКМЕИЗМА
В статье рассматривается один из важнейших феноменов неоакмеизма — «Третий Цех» поэтов, влияющий на развитие жанров, отечественных и зарубежных литературных школ и литературы в целом. На основе анализа различных научных источников даются понятия концепции, эстетической платформы и соотношения с традиционным акмеизмом; описывается история организаций, принадлежащих, с одной стороны, к акмеистическому и неоклассическому руслу развития поэзии, а с другой — к нетрадиционным, альтернативным направлениям в литературном контексте ХХ в.; исследуются отношения указанного явления с другими феноменами, с Первым и Вторым Цехом поэтов, философскими и литературоведческими категориями. Это разнообразие исканий, художественно-стилевых тенденций и течений обусловливает перспективу новых открытий на путях отечественной и мировой литературы.
Ключевые слова: феномен, акмеизм, литературный контекст, «Третий Цех» поэтов, литературные школы, культурная парадигма, неоакмеизм, литературные течения.
Е.Е. F е t i s o v a. About program and latent organizations of neo-acmeism
^is article is devoted to the most important acmeistic phenomenon — the Third Corporation of poets — that influence development of genres, Russian and foreign literary schools and literature as a whole. The conception, the platform and the correspondence with traditional aсmeism are formed on the basis of analyzing different scientific sources; the history of this organizations belonging, on the one hand, to the acmeistic and neo-classical trends of modern poetry, and on the other hand, to not traditional, alternative trends in literature of XX century is described; the relations of the concept to other phenomena — the First and the Second Corporation of poets, philosophic and literary categories — are investigated in this research. The great variety of stylistic trends and strivings of the cultural paradigm of neo-aсmeism based on the Third Corporation of poets is the foundation for new poetic discoveries in the field of Russian and world literature.
Key words: phenomenon, aсmeism, literary context, the Third Corporation of poets, literary schools, cultural paradigm, neo-acmeism, literary trends.
* Фетисова Екатерина Эдуардовна — кандидат филологических наук, докторант отдела философии ИНИОН РАН, тел.: 8 (495) 939-19-50; е-mait slabkih@mail.ru
Неоакмеизм — один из литературных стилей постсоветской эпохи, преодолевший догматизм нормативной парадигмы, но лишь в той мере, в какой не признает норму эталоном. Традиционно расцвет и кульминация неоакмеизма как литературного течения приходится на 70-е гг. ХХ в. Однако в перспективе своего развития неоакмеизм мыслился его адептами как масштабное синтетическое направление, спиралевидная (циклическая) философско-культур-ная парадигма, развертывание которой пришлось, согласно тезису А. Ахматовой, на весь «Настоящий Двадцатый Век».
Акмеизм и неоакмеизм — литературные направления, противопоставившие себя по ряду оснований авангарду (футуризму), стремящемуся к новизне путем категорического отказа от классической традиции. В отличие от символизма и футуризма, акмеизм — явление сугубо национальное, не имеющее аналогов в мировой литературе. Отвергнув опыты жизнетворчества, попытки синтеза искусства и религии, размывание предметной образности в метафизических символах, культ музыки и дионисийской стихийности, акмеисты утверждали «земное» бытие, равновесие между метафизическим и физическим началами мироздания, «вещность», пластичность и номинационную конкретность образов (тезис «Все, что не названо, не существует»), культ архитектуры и аполлониче-ского, а также отношение к поэзии как к высокому ремеслу. Однако уже «классический неоакмеизм» носил на себе печать апокалиптического конца истории, что подметили критики и адепты эмигрантского ахматоведения.
Существен примат формы над содержанием; акмеизм, по мнению его адепта Н.С. Гумилева, есть «эра эстетического пуританизма», тождественная во многом художественным идеалам литературы Возрождения, в которой индивидуальность поэта-творца превыше всего. Поэт, «ренессансная личность», Демиург, отныне призван, как и надлежит гуманисту, стать человеком необыкновенной широты интересов, совмещая в себе поэта и зодчего, философа и скульптора, музыканта и живописца: «Поэт должен возложить на себя вериги трудных форм (вспомним гекзаметры Гомера, терцины и сонеты Данте, старошотландские строфы поэм Байрона) или форм обычных, но доведенных в своем развитии до пределов возможного (ямбы Пушкина), должен, но только во славу своего Бога, которого он обязан иметь. Иначе он будет простым гимназистом» [Н.С. Гумилев, 1989, с. 398]. Отсюда интерес к античной мифологии и многообразие жанровых модификаций в поэзии акмеизма, а затем и неоакмеизма, в значительной степени опирающегося на акмеистическую традицию. Немаловажно и то, что неоакмеизм во многих аспектах продолжил миссию символизма, являя собой
образец органичного синтеза акмеизма и модернизма. Так, в основе концепций символизма и акмеизма лежит представление о «двое-мирии», о нераздельности двух планов бытия — феноменального и ноуменального, материального и духовного, земного и небесного, которые трансформируются в поэтическом универсуме в дихотомию взаимоисключающих начал. Художественное воплощение антиномичного мира осуществляется путем погружения поэта в себя, «интеллектуальной интуиции» (термин О. Лосского), «внутреннего зрения», путем воскрешения усилиями памяти мифического начала в его образной, метафорической аналогии. Символизм и неоакмеизм объединяло также обращение к подсознательному, снам («оней-росфере» — сфере поэтических пророческих сновидений), галлюцинациям, тайным предчувствиям. Поэзия неоакмеизма — поэзия «трансцендентальная», проникающая в недра сокровенной сущности — образа-символа. В неоакмеизме соединились мифологизирующая авторская фантазия, творящая мистические миры, дихотомию реального-ирреального, согласно символистской традиции, и ясность, простота поэтического языка, конкретика видения окружающего мира, унаследованные, безусловно, от акмеизма.
Основной официально признанной организацией акмеизма и неоакмеизма на протяжении всей их истории являлся «Цех поэтов» (соответственно — «Третий Цех»), постоянно обновляющийся впоследствии по составу участников и своей программе. «Цех поэтов» (в названии прослеживается оглядка на средневековую традицию, артельность), который возглавили Н. Гумилев и С. Городецкий, являл собой объединение коллективного труда по созданию единой школы. Здесь всегда был важен коллектив творцов, где каждый автор так или иначе движется в одном-единственном направлении, поэтому все авторы взаимозаменяемы, а их усилия можно безболезненно складывать — от этого эффективнее достижение результата (синтез научных усилий, коллективные книги).
Исторически в Санкт-Петербурге (Петрограде) существовали три «Цеха поэтов».
Первый «Цех поэтов» был основан Н. Гумилевым и С. Городецким в 1911 г. и просуществовал до 1914 г. Первое заседание объединения состоялось 20 октября 1911 г. на квартире Городецкого. Кроме основателей, в «Цехе» состояли А. Ахматова (была поначалу секретарем), О. Мандельштам, В. Зенкевич, В. Нарбут, М. Кузьмина-Караваева, М. Лозинский, Василий Гиппиус, Мария Моравская, Вера Гедройц, а также на первых порах — М. Кузмин, В. Пяст, Алексей Толстой, Виктор Третьяков и др. Манифесты акмеизма: «Наследие символизма и акмеизм» Н. Гумилева и «Некоторые течения в современной русской поэзии» С. Городецкого (опублико-
вано в журнале «Аполлон», 1913, № 3), «Утро акмеизма» О. Мандельштама (опубликовано в 1919 г.).
Исследователь акмеизма Т.А. Бек справедливо причислила «Третий Цех» поэтов к неошколе с глубоким философским и теоретическим (научным) содержанием: «Благодаря мощной педагогической и просветительской энергии Гумилева акмеизм в весьма спорных очертаниях неошколы просуществовал до начала 20-х годов. В 21-м опять был возобновлен «Цех поэтов» (условно — третий), где Гумилев, объединив вокруг себя поэтическую молодежь, обсуждал со своими подопечными акмеистические теории, эйдо-лологию1 — науку об образах, технику стихосложения, стремясь создать поросль "младших акмеистов". Того же наполнения были и занятия в студии "Звучащая раковина". <...>. Гумилев с творческой последовательностью проповедовал не устаревшие для него за десять лет устои, то, по ироническому выражению критики, "насаждая ровные ряды акмеистических елочек", то, давая мощный толчок и свободу развития далеким от акмеистических установок дарованиям (как, например, Вагинов или Нельдихен)» [Т.А. Бек, 1997, с. 7].
Название объединения, созвучное названию ремесленных объединений в средневековой Европе, подчеркивало отношение участников к поэзии как к профессии, ремеслу, требующему упорного труда. Во главе цеха стоял синдик, главный мастер. По замыслу организаторов, цех должен был служить для познания и совершенствования поэтического ремесла.
Впоследствии не раз предпринимались попытки возобновить деятельность акмеистического «Цеха поэтов». Второй «Цех поэтов», основанный осенью 1916 г., возглавили «ученики» Н. Гумилева — Г. Иванов и Г. Адамович. Но и он просуществовал недолго.
В 1920 г. появился «Третий Цех» поэтов, который был последней попыткой Гумилева организационно сохранить акмеистическую линию. Под его крылом объединились поэты, причисляющие себя к школе акмеизма: С. Нельдихен, Н. Оцуп, Н. Чуковский, И. Одо-евцева, Н. Берберова, Вс. Рождественский, Н. Олейников, Л. Ли-павский, К. Ватинов, В. Познер и др. «Третий Цех» поэтов просуществовал в Петрограде около трех лет (параллельно со студией «Звучащая раковина») — вплоть до трагической гибели Н. Гумилева.
1 Эйдолология — наука об образах, термин, принятый в «Цехе поэтов». В статье «Анатомия стихотворения» (1921) Гумилев писал: «Теория поэзии может быть разделена на четыре отдела: фонетику, стилистику, композицию и эйдолологию. <...> Эйдолология подводит итог темам поэзии и возможным отношениям к этим темам поэта» [Антология акмеизма, 1997, с. 248].
Творческие судьбы поэтов, так или иначе связанных с акмеизмом, сложились по-разному: Н. Клюев впоследствии заявил о своей непричастности к деятельности содружества; Г. Иванов и Г. Адамович продолжили и развили многие принципы акмеизма в эмиграции; на В. Хлебникова акмеизм не оказал сколько-нибудь заметного влияния. В советское время поэтической манере акмеистов (преимущественно Н. Гумилева) подражали Н. Тихонов, Э. Багрицкий, И. Сельвинский, М. Светлов.
В сравнении с другими поэтическими направлениями Серебряного века акмеизм, а вслед за ним и неоакмеизм по многим признакам представляются явлениями маргинальными. В европейской литературе аналогов им нет (чего нельзя сказать о символизме или футуризме). И тем парадоксальнее звучат слова А. Блока, литературного оппонента Н. Гумилева, заявившего, что акмеизм явился всего лишь «привозной заграничной штучкой». Ведь именно акмеизм оказался наиболее плодотворным для русской литературы в целом, являя собой ярчайший пример развертывания потенциальной «культурной парадигмы» во времени и пространстве, оказавшей определяющее влияние на судьбу русской поэзии ХХ в. Н.А. Богомолов подтверждает этот тезис: «Отметим все-таки, что реликты серебряного века, явно существуя уже вне всякой системы, вызывали вполне плодотворный интерес современников. Пастернак, умерший в 1960 году, Маковский (1962), Асеев (1963), Ахматова (1966), Д. Бурлюк (1967), Крученых (1968), Адамович (1972) так или иначе, в большей или меньшей степени, служили своеобразным передаточным механизмом если не знаний об ушедшей эпохе, то хотя бы самых общих впечатлений. Даже своеобразные «связки» возникали: Пастернак — А. Вознесенский, Ахматова — группа молодых ленинградских поэтов, Крученых — Г. Айги. Время от времени (в эмиграции, конечно) это могло принимать до известной степени институализированный характер, как в желании Ю. Иваска собрать воспоминания современников об акмеизме» [Н.А. Богомолов, 2010, с. 15].
Состав участников «Третьего Цеха» в наибольшей степени, нежели Первого и Второго, полифоничен по своим содержательным доминантам (он объединил разноплановых поэтов и прозаиков, представителей не только разных литературных течений, но и разных направлений — отечественного и эмигрантского).
Социокультурный феномен эмиграции постепенно становится главенствующим, вытесняя на периферию первоначальное представление о «Цехе» как о камерном кружке или школе «домашнего типа». Данное размежевание было продиктовано потребностями времени и особенностями эпохи; акмеизм, при его магистральной
линии, уже не являлся единственным доминирующим стилем участников «Третьего Цеха», который теперь не был и не мог стать сплоченной организацией с центральным ядром («эзотерическим кругом», по терминологии О.А. Лекманова), каким, несомненно, сложился первоначальный «Цех поэтов». При всем стремлении участников сохранить определенные концепты акмеизма единства мировоззренческих предпосылок не наблюдалось. «Третий Цех» скорее демонстрировал один из многочисленных примеров развертывания «культурной парадигмы» акмеизма при сохранении в поэтике произведений столь разноплановых художников реликтовых черт акмеистической доктрины. Акмеисты по-прежнему провозглашали материальность, предметность тематики и образности, точность и «вещность» слова, примат «красочного мира, имеющего форму, вес и время», тезис «искусства ради искусства».
В противовес символизму акмеизм характеризовался отказом от мистической туманности, предметностью и четкостью образов, а главное, перекличкой с минувшими эпохами, «тоской по мировой литературе», что отражается в виде синхронно-реминисцентного хронотопа, жанровой полифонии в творчестве практически всех представителей постакмеистических организаций и объединений, «старших» неоакмеистов, неоакмеистов-«шестидесятников» и неоакмеистов-романтиков.
Центральным образом-мифом для акмеизма и неоакмеизма был и является библейский Адам («Адам и Ева», картина Ганса Тома, 1897). Совершенно уникальную роль играл первый человек, созданный из «красной глины» (праха земного) в творчестве и мировоззрении акмеистов, которые на основе переосмысленного образа Адама как небожителя построили свою концепцию мироздания. Акмеисты (адамисты) возвели Адама в ранг изобретателя поэзии, усматривая его творчество в том, что он дал номинации вещам и предметам осязаемого мира. Акмеисты в своих произведениях связывали с Адамом мотив радости существования, счастья бытия. С. Городецкий писал: «Но этот новый Адам пришел не на шестой день творения в нетронутый и девственный мир, а в русскую современность. Он и здесь огляделся тем же ясным, зорким оком, принял все, что увидел, и пропел жизни и миру ал-лилуиа» [С. Городецкий, 2002, с. 18]. О. Мандельштам в оригинальном стихотворении «Notre Dame» метафорически (подобно Леонардо да Винчи) соотнес образ тела Нового Адама с храмом и, соответственно, органы тела — с частями храма.
В.Н. Топоров усматривает связь между акмеизмом и культурой эллинизма, проводя дихотомию аполлоновского «номинализма» — левого крыла акмеизма (адамизма) и аполлоновского «реализма» —
традиционного акмеизма на основе онтологических предпосылок. По мнению ученого, акмеизм восходит к аполлоновской модели мира и, соответственно, противостоит дионисийскому началу: «Русский номинализм, то есть представление о реальности слова как такового, животворит дух нашего языка и связывает его с эллинской филологической культурой не этимологически и не литературно, а через принцип внутренней свободы, одинаково присущей им обоим... Эллинизм — это сознательное окружение человека утварью, вместо безразличных предметов, превращение этих предметов в утварь, очеловечение окружающего мира, согревание его тончайшим телеологическим теплом. Наконец, эллинизм — это система в бергсоновском смысле слова, которую человек развертывает вокруг себя, как веер явлений, освобожденных от временной зависимости, соподчиненных внутренней связи через человеческое "я"» [В.Н. Топоров, 2004, с. 11—12]. Данная концепция является отражением предельной ясности, предметности Слова-Логоса («Слово и культура» О. Мандельштама), «вещности» мира, находящегося в ожидании Адама, дающего номинации окружающим его явлениям Вселенной, которые исповедовал акмеизм.
Кроме того, антитеза «аполлоническое — дионисийское» разграничивает соответственно акмеизм и символизм не только на онтологическом уровне, но и в лице его мэтров, крупнейших представителей — Н. Гумилева и А. Блока. Не случайно киевский поэт и художник Виктор Третьяков проводит дихотомию обоих поэтов в 1920 г.: «Блок — это музыкальная лирика, это хаос и стихия, ломающие форму. Гумилев — это форма, сковавшая хаос, это поэт зрительного образа. <...> Блок служит богу Дионису, а не Аполлону. Он потомок Лермонтова, а не Пушкина. А Гумилев. Он так любит точность, стройность, ясность и теорию. Он даже язык богов — поэзию хочет подчинить железному закону необходимости. <...> Он напоминает древних мастеров слова: миннезингеров, труверов и менестрелей, создавших стройную науку слага-ния песен.» [В. Третьяков, 2009, с. 354—355]. Означенные два полюса и заложены в корне всех противоречий символизма и акмеизма, определяя их взаимодействие как «притяжение-отталкивание». Это коренное противоречие в конце концов привело к резкому, подчас категоричному размежеванию двух направлений русской литературы, основанному на конфликте даже не Блока и Гумилева, а на конфликте различных литературно-философских категорий: «К этому месту дневника публикатор дает примечание из рукописной книги П. Лукницкого «Труды и дни Н. Гумилева» [П. Лукницкий, 2010, с. 194], основанное на сведениях, полученных от С.Г. Каплун, участницы Вольной философской ассоциации
в 20-е гг.: «1921. Апрель. Ал. Блок написал статью "Без божества, без вдохновенья". Статья эта (Н.С. читал ее в рукописи) привела к разрыву личных отношений между Н.С. Гумилевым и Ал. Блоком. Гумилев написал ответ на статью Блока, но не успел его опубликовать. Статьи этой найти не удалось2 (примеч. 1)» [О. Ронен, 2000, с. 100].
Вопреки распространенному мнению, первоначальный «Цех поэтов» не являлся органическим следствием акмеизма, но был ориентирован преимущественно на конгломерат представителей совершенно разных литературных течений: «Между тем, в "Цехе поэтов", созданном Гумилевым и Городецким осенью 1911 г., никогда не ставился знак равенства между принадлежностью к нему и к акмеистической школе» (свидетельство Владимира Пяста). В «Цех», и Блоку это было хорошо известно, входили стихотворцы, относившие себя к самым разным поэтическим направлениям. «Всем пишущим об акмеизме, — 28 марта 1913 г. информировал Гумилев Брюсова, — необходимо знать, что "Цех поэтов" стоит совершенно отдельно от акмеизма». Приведенное соотношение в еще большей степени характеризует «Третий Цех», для которого акмеизм, при сохранении его магистральной линии, безусловно, уже не являлся единственным доминирующим течением; синтетизм различных литературных течений дополнялся здесь вполне сформировавшейся оппозицией традиционного акмеизма (идеологией основателя акмеизма Н.С. Гумилева) и поэтикой представителей «парижской ноты».
Иными словами, сформировалось два полюса зарождающейся поэтики «Третьего Цеха»: акмеизм в его традиционном понимании, перешедший затем в свою «латентную» фазу и уступивший со временем место литературе второй волны эмиграции. О. Лекманов отмечает: «Гумилевский акмеизм был одной из составных частей нарождающейся "парижской ноты". Но далеко не единственной и даже не главной» [О. Лекманов, 2007, с. 215].
Противоречия между этими двумя полюсами базировались не на формальном, а на более глубинном, философско-онтологиче-ском уровне. Сохранилась и даже углубилась в «Третьем Цехе» традиционная оппозиция акмеизма и символизма, не утихали споры о «преодолении символизма» акмеизмом и, наоборот, о трансформации символизма в господствующее литературное направление, отчасти поглотившее акмеизм, а затем перешедшее в свою «латентную» фазу в 1917—1934 гг. в эмиграции. В этот период, как считает О.А. Клинг, символизм превратился в «правое» литературное
2 См.: [В.Н. Лукницкая, 1990, с. 238].
течение, переживая четвертую и последнюю фазу своего развития: «1917—1934 годы; 1934-й — год смерти А. Белого) — "латентный", когда символизм в условиях изменившегося политического режима не столько бытовал в рамках своей литературно-эстетической (Брюсов) и мировоззренческой (Белый, Вяч. Иванов, Блок) парадигм, сколько трансформировался в сознании политической и литературной верхушки, а также ангажированной критики в некое "правое", консервативное литературное течение. Традиции символизма продолжали существовать в эмигрантской литературе (салон Мережковских, А. Ремизова — в Париже, Вяч. Иванова — в Риме)» [О.А. Клинг, 1996, с. 58]. Поскольку поэтика «Третьего Цеха» базировалась на двух полюсах — поэзии метрополии (традиционном акмеизме) и литературе эмиграции, для которой оставались значимы традиции символизма (даже в качестве потенциальной культурной парадигмы, на уровне художественных приемов и образов, как обогащение символистских канонов), то противопоставление «символизм — акмеизм» не только не снималось, но, наоборот, все более доминировало в возрожденном Н. Гумилевым «Третьем Цехе» поэтов.
В. Брюсов, однако, в 1920-е гг. в статье «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии» (1922) относил акмеизм лишь к одной из школ символизма: «К прошлому, к правым. хотя и с оговоркой, — "в литературном смысле", критик отнес всех скопом символистов и акмеистов (акмеизм, по мнению Брюсова, — лишь школа символизма)» [там же]. Его негласными оппонентами выступили В. Вейдле, Б. Эйхенбаум и В. Жирмунский, ратовавшие за «преодоление символизма» акмеизмом и удостоенные высокой оценки мэтров акмеизма: «Между футуристической критикой символизма и рефлексией Эйхенбаума есть точки соприкосновения. Вейдле и Эйхенбаум судили символизм как часть прежней, уходящей культуры (Мандельштам в свете негативного отношения к символизму в 1920-е годы положительно оценил работы Эйхенбаума и Жирмунского)» [там же, с. 59].
Классификация акмеистов, отчасти положенная впоследствии в основу приведенной выше классификации неоакмеистов, лишь подтверждает все вышесказанное. Под русскими поэтами-акмеистами подразумевались поэты Серебряного века, творчество которых в 1910-е гг. или в начале 1920-х гг. было так или иначе связано с акмеизмом. Внутри акмеистического направления различаются так называемые «старшие» акмеисты, связанные с первым «Цехом поэтов» (1911—1914), и «младшие» акмеисты, связанные со Вторым и Третьим «Цехом поэтов» (1917—1922). Однако «среди исследователей отсутствует единство в интерпретации акмеизма. К акмеистам
часто причисляют учеников Гумилева (Г.В. Адамовича, Н.А. Оцупа, Г.В. Иванова, И.В. Одоевцеву), которых вернее именовать "поэтами круга Гумилева". Под влиянием Ахматовой у ряда критиков утвердилось понимание "чистого" акмеизма как группы Гумилева, Мандельштама и самой Ахматовой, связанных не столько художественным, сколько общим духовным кодексом и узами "высокой дружбы"» [В.В. Полонский, 2005, с. 222]. Кроме того, необходимо учесть, что целый ряд поэтов примыкали к акмеистам скорее организационно, чем в силу особенностей поэтики, участвуя в акмеистических изданиях или поддерживая тесные личные связи с лидерами этого течения. Так, наиболее активные участники «Третьего Цеха» (Г. Иванов, Г. Адамович, Н.А. Оцуп, И.В. Одоевцева), выехав в 1922 г. из советской России, некоторое время еще поддерживали деятельность этого «Цеха поэтов» в Берлине и Париже. Таким образом, можно говорить о культурном диалоге неоакмеизма метрополии и неоакмеизма эмиграции.
В литературе ближнего зарубежья наиболее последовательным продолжателем неоакмеизма явился пражский кружок «Скит поэтов» (его предшественником был образованный в декабре 1921 г. «Литературно-художественный кружок при Культурно-просветительском отделе Союза русских студентов в Чехословацкой республике»), в который входили 36 участников: С. Рафальский, Н. Дзевановский, И. Тидеман (Фриш фон Тидеман), А. Фотинский, Е. Рейтлингер,
A. Туринцев, Вяч. Лебедев, Х. Кроткова, М. Скачков, Д. Кобяков, М. Мыслинская, М. Иванников, Б. Семенов, Р. Спинадель, С. До-линский, А. Воеводин, Е. Глушкова, Л. Гомолицкий, А. Эйснер, Э. Чегринцева, А. Вурм (Wurm Alfred), В. Мансветов, А. Головина,
B. Федоров, Г. Хохлов, Т. Ратгауз, Н. Андреев, К. Набоков, В. Морковин, Т. Тукалевская, Е. Гессен, Н. Мякотина, Д. Михайлова, М. Толстая, Н. Терлецкий, И. Бем. В основе философской платформы «Скита поэтов» — традиционные принципы акмеизма и неоакмеизма («вещность», «предметность» поэзии, воспитание литературного мастерства, как в «Третьем Цехе» поэтов, увлечение Античностью и Данте), но примечательной стороной творчества «скитников» были переводы произведений чешской литературы на русский язык (так, в 1937 г. вышла в свет антология стихотворений чешских авторов «Стихи о смерти Т. Г. Масарика, переведенных на русский язык В. Лебедевым, а М. Мыслинская переводила с польского языка как поэзию, так и прозу К. Вежинского, К. Ил-лаковича, И. Вейсенгофа и К. Бандеровского).
В состав молодой студии «Чураевка», исповедовавшей аполитичность и любовь к России, русской культуре, входили знаменитые в Харбине поэты-эмигранты Л. Андерсен, В. Ветлугин, А. Ачаир,
М. Волин, М. Колосова, Г. Гранин, В. Иванов, В. Логинов, Н. Резникова, В. Обухов, В. Перелешин, Н. Петерец, Ю. Крузенштерн, С. Сергин, Л. Хаиндрова, В. Янковская.
Образно-тематическое и реминисцентное взиимодействие неоакмеизма и харбинского объединения «Молодая Чураевка» осуществлялось скорее опосредованно — через весьма плодотворный диалог с акмеизмом. Известно, что «Письма о русской поэзии» Н. Гумилева были настольной книгой-манифестом чураевцев. В стихах харбинских поэтесс (Н. Резникова, Л. Хаиндрова, О. Тельтофт) порой проскальзывала ахматовская тональность. Акмеистов они выделяли прежде всего за стремление к совершенству строк, отточенность рифм, тонкий слух к слову. Молодые чураевцы, и в первую очередь Ларисса Андерсен, сочетали в своих стихотворениях акмеистическую «вещность», предметность слова с продуманной архитектоникой поэтического замысла.
Так, стихотворение «Там стынут и хмурятся темные ели.» Лариссы Андерсен — «музы» чураевцев — пронизано образностью ахматовской «Китежанки» — волшебного града Китежа, погрузившегося в воды озера Светлояр, в который лирической героине суждено попасть лишь посмертным «путем всея земли», посмертным странствием души: «Там стынут и хмурятся темные ели / И, ежась от ветра, мигает звезда, / Там стынут улыбки, и стонут метели, / Нет, я не дойду, не дойду никогда» [Л. Андерсен, 1940, с. 254].
Ахматовско-блоковский, иными словами, акмеистически-символистский уклон, синтез которых в упрощенном виде и порождает неоакмеизм, сближает поэзию Виктории Янковской и Давида Самойлова. Так, в программном стихотворении В. Янковской «От одного костра.» отчетливо звучат блоковская строфа «Да, скифы мы, да, азиаты мы. », мотивы блаженного отшельничества, ски-тальничества и странничества (лирический герой в полной мере осознает свое сиротство как блаженство, как путь, предначертанный ему свыше), которые рефреном прозвучат и в поздней лирике Д. Самойлова — стихотворении «Беженец»: «Беженству рад, как дороге скитаний, / Любящий новь непоседливый дух.» [Д. Самойлов, 1998, с. 76].
Похожее, но окрашенное меланхолической тональностью сиротства стихотворение чураевца Леонида Ещина «Беженец» поражает глубоким, неподдельным лиризмом внутреннего «я»: «Матерь Божья! Мне тридцать два. / Двадцать лет перехожим каликою / Я живу лишь едва-едва, / Не живу, а жизнь свою мыкаю.» [Л. Ещин, 1930, с. 94].
Одно из наиболее сильных и запоминающихся стихотворений с патриотичным названием «Россия» (28 июля 1944 г.) Юстины
Крузенштерн-Петерец, вошедшее в сборник «Остров», явно написано не без влияния ахматовской поэмы «Путем всея земли»: Россия предстает воскресающим из вод озера Светлояр градом Китежем: «А потом вдруг поняли. Прозрели / За голову взялись: / «Неужели? / Китеж! Воскресающий без нас! / Так-таки великая! Подите ж!» / А она действительно, как Китеж, / Проплывает мимо глаз» [Ю. Кру-зенштерн-Петерец, 1944, с. 57]. «Малый» историзм, индивидуальная география «малой родины» превращается в общенародную и даже в международную.
Как почти все поэты «Чураевки», Мария Визи — автор сборников с одноименными названиями «Стихотворения» (Харбин, 1929, 1936), сборника «Голубая трава» (США, 1973) и др., — прошла через увлечение акмеизмом, особенно поэзией А. Ахматовой, ранней поэмой «У самого моря». Овеществленная «предметность» пронизывает ее стихотворение «Пейзаж»: «Вдоль забора — канава / Второй поворот направо — / Мостик — / калитка — / двор. / <...> / Домик. Четыре ступени. / Гроздья лиловой сирени. / Вспомнил? / Теперь забудь» [М. Визи, 1929, с. 47].
Творчество В. Перелешина насквозь акмеистично. Не случайно название первого его сборника «В пути» архетипически восходит к гумилевскому «Путем конквистадоров». Он не пытался скрывать, что долгое время находился под сильным влиянием акмеистов: «Начал я ученичеством у Гумилева, считал себя акмеистом (но не "адамистом"), а с 1967 года, когда Мэри (Ю.В. Крузенштерн-Пе-терец. — Е.Т.) втолкнула меня обратно в литературу, стал постепенно отходить от чистого акмеизма. Однако в форме пошел даже дальше Гумилева. Запретил себе неточные рифмы и прочие вольности. Из Иваска (или через него от кого-то другого) воспринял учение о благозвучии: и как теперь легко стало писать!» [В. Переле-шин, 1995, с. 149]
Перелешинское стихотворение «Заблудившийся аргонавт» из книги «Южный дом» реминисцентно и формально-содержательно перекликается с гумилевским «Заблудившимся трамваем»: «Оттого, что при всей нагрузке / Вер, девизов, стягов и правд, / Я — до мозга кости русский / Заблудившийся аргонавт» [В. Перелешин, 1968, с. 96]. Затерянность человека в огромном мире при его несомненной принадлежности к родине, чувстве национального самосознания — девиз произведений Н. Гумилева и В. Перелешина, которого по праву можно считать одним из «учеников» прославленного мэтра акмеизма.
Патриотические стихи Сергея Сергина (Петрова) о России, в частности стихотворение «Заветные слова», перекликаются со знаменитым блоковским «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.», демон-
стрируя неразрывную связь времен и поколений, заключенную в едином, но таком многозначном слове «Россия»: «Россия. Петербург. Нева. / Как ни зови их, смысл все тот же. / Душа забудет все слова, / Но этих позабыть не сможет» [С. Петров-Сергин, 1934, с. 56].
А память «ненапрасного прошлого», заветная поэтическая память сближает творчество С. Сергина с поэзией неоакмеистов, воспевая память как принцип всеобщей личностной связи веков и поколений: «Чем я живу, как жить могу? / Печалью, длящейся годами, / Иль памятью?.. Я берегу / Ее, как выцветшее знамя, / Впитавшее сражений дым, / Как щит, с надеждою несомый, — / Когда-нибудь, немолодым, / Сквозь слезы улыбнуться — дома» [там же, с. 89].
В.М. Лебедев (1896—1969) — центральная фигура пражского объединения «Скит поэтов», автор лирических сборников «Звездный крен», многослойной эпической «Поэмы временных лет» (древнерусское летописное название, по аналогии с «Повестью временных лет») и «Новый Колумб», которые совместно обозначили эмигрантскую линию в поэзии русского зарубежья и культурной парадигме неоакмеизма. А.Л. Бем отмечал, что именно Лебедеву «принадлежит первая попытка осмыслить поэтическую судьбу эмиграции, именно им была впервые поднята на лирическую высоту тема нашего изгнанничества и нашего избранничества» [А.Л. Бем, 2001, с. 234].
Поэзия В. Лебедева органично соединила в себе традиции русского символизма (А. Блок) и акмеизма (А. Ахматова), а также Б. Пастернака, как следует из «Стихов о крыльях» (1929): «Безумный век, бессменный ураган! / Как можно жить, как может сердце биться?.. / — И вот опять летит за океан / Звенящая, распластанная птица» [В. Лебедев, 2006, с. 174]. Поэтическая память, порождающая множество культурных ассоциаций и философем, особая роль подвижного, фантасмагорического, «летящего» пространства, пронзающего «сердца и столетия», объединяет творчество В. Лебедева и поэзию неоакмеизма.
Мотивы странствий, скитальничества, отшельничества, изгнания, вынужденного и являющегося актом свободной воли художника, рефреном повторяются во многих стихотворениях В. Лебедева и трансформируются в библейский сюжет «Возвращение блудного сына», что мифологически объединяет его поэзию с поэзией неоакмеизма и в первую очередь с творчеством И. Лиснянской и Д. Самойлова: «И я вернусь с чужих дорог, / Такой смирившийся и жалкий. / И робко стукну о порог / Концом своей дорожной палки» [Д. Самойлов, 1998, с. 86].
Тема изгнания получила продолжение и в творчестве Алексея Владимировича Эйснера (1905—1984) — в стихотворениях с харак-
терными названиями («Дон Кихот», «Бумажный змей», «В тот страшный год.», «Возвращение», «Цирк» и др.), ретроспективно возвращающие читателя к поэзии А. Ахматовой: «Глаза потупив, по тропе изгнанья / Бредем мы нищими. Тоскуем и молчим. / И лишь в торжественных воспоминаньях / Вдыхаем прошлого душистый дым» [А.В. Эйснер, 2005, с. 361].
Центральный для поэзии эмиграции мотив изгнания у Ахматовой неразрывно связан с фигурой Данте Алигьери. А в стихотворении Христины Кротковой лейтмотивный для эмиграции образ «родины» коррелирует с хрестоматийным ахматовским мотивом «говорящей Тишины» в «Поэме без героя».
Стихотворения Ирины Альфредовны Бем, последней «скитницы», в которых доминируют античные образы (Орфей, Немезида, Пер-сефона и т.п.), опосредованно отразили продолжение акмеистической традиции, в частности поэзии А. Ахматовой, поэмы «Реквием».
Сироты отечественной войны нашли отражение в собирательном образе Андромахи: «Сколько вас в наши дни, Андромах безызвестных! / Брат убит, муж убит, сын убит. » из стихотворения «Андромаха» [И.А. Бем, 2006, с. 648]; «В те дни, когда божественный Орфей / Дерзнул спуститься в царство Персефоны...» из стихотворения «Орфей» [там же, с. 643]. Тяготение к «вещности», «предметности» содержания и к сжатой форме является явной отсылкой-маркером к поэзии неоакмеизма.
И наконец, неоакмеизм существовал не только как масштабное направление, культурная парадигма ХХ—ХХ1 вв., но также в виде теоретического «проекта» будущего (например, «Проект "АКМЕИЗМ". Антология петербургской поэзии эпохи акмеизма»3), отраженного в исследованиях-антологиях зарубежных ученых, представляющих собой «библиографию» в чистом виде — мемуары, заметки, высказывания мэтров течения. Но так как эмигрантская поэзия составляет неотъемлемую часть русской, то не подлежит сомнению, что в будущем изучение неоакмеизма как непрерывной линии постсимволистского, традиционалистского творчества, а также универсальной культурной парадигмы ХХ в. сопряжено с комплексным исследованием данного феномена в контексте источников как зарубежной, так и отечественной литературы.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Андерсен Л. По земным лугам. Шанхай, 1940.
Антология акмеизма: Стихи. Манифесты. Статьи. Заметки. Мемуары / Вступ. статья, сост. и примеч. Т.А. Бек. М., 1997.
3 См. подробнее: [Проект АКМЕИЗМ, 1973].
Бем А.Л. Исследования. Письма о литературе / Сост. С.Г. Бочарова; Предисл., коммент. С.Г. Бочарова, И.З. Сурат. М., 2001.
Богомолов Н.А. Вокруг «серебряного века»: Статьи и материалы. М., 2010.
Визи М. Стихотворения: Первый сборник стихов. Харбин: НагЫп Daily News Press. 1929.
Городецкий С. Некоторые течения в современной русской поэзии // Критика русского постсимволизма / Сост., вступ. ст., преамбулы и примеч. О.А. Лекманова. М., 2002.
Гумилев Н.С. Жизнь стиха. Из книги «Письма о русской поэзии» // Гумилев Н.С. Стихи. Письма о русской поэзии / Вступ. статья Вяч. Иванова; Сост., науч. подгот. текста, послесл. Н. Богомолова. М., 1989.
Ещин Л. На чужбине. Стихотворения // Рубеж. 1930. № 1.
Клинг О. Эволюция и «латентное» существование символизма после Октября. М., 1996.
Крузенштерн-Петерец Ю.В. Стихи. Шанхай, 1944.
Лебедев В. Звездный крен // Скит. Антология. Биографии. Документы. Прага. 1922—1940 / Вступ. ст., общ. ред. Л.Н. Белошевской. М., 2006.
Лекманов О. «ПУСТЬ ОНИ ТЕПЕРЬ СЛУШАЮТ...» О статье Ал. Блока «Без божества, без вдохновенья» (Цех акмеистов)» // Новое литературное обозрение. 2007. № 5.
Лукницкая В.Н. Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990.
Лукницкий П. Труды и дни Н. Гумилева: В 2 т. Л., 2010. Т. 2.
Перелешин В. Три письма Валерия Перелешина // Рубеж. 1995. № 7.
Перелешин В. Южный дом: Пятая книга стихотворений. Мюнхен, 1968.
Петров-Сергин С. Первая книга стихотворений // Рубеж. 1934. № 39.
Полонский В.В. Акмеизм // Новая Российская Энциклопедия: В 12 т. М., 2005. Т. 2.
Проект АКМЕИЗМ: Антология петербургской поэзии эпохи акмеизма / Сост. и предисл. G. Ivask, H.W Tjalsma. Париж, 1973.
Ронен О. Серебряный век как умысел и вымысел. Вып. 4. М., 2000.
Самойлов Д. Стихотворения. М., 1998.
Скит. Антология. Биографии. Документы. Прага. 1922—1940 / Вступ. ст., общ. ред. Л.Н. Белошевской / Славянский институт АН ЧР. М., 2006.
Топоров В.Н. Из истории петербургского аполлонизма: его золотые дни и его крушение. М., 2004.
Третьяков В. Светлой памяти Н.С. Гумилева (К годовщине его смерти) / Сегодня. Рига, 1922. // Тименчик Р. Д. Что вдруг. Статьи о русской литературе прошлого века. Иерусалим; М., 2009.
Эйснер А. Человек начинается с горя: Стихотворения разных лет. М., 2005.
