CC BY
14
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2020. № 6
ФИЛОСОФСКАЯ ТРОПА ВЛАДИМИРА МИРОНОВА
Владимир Васильевич Миронов был успешен во всем. Крепкая семья, любимая работа и целый факультет друзей и единомышленников. Он был одним из тех, кого принято называть глыбой — хранителем достоинства и чести, настоящим Учителем с Большой буквы. С Дагмар Вали Тертой (урожденной Вранке) Владимир Васильевич познакомился на первом курсе университета, вместе они прожили 44 года, вырастили троих детей, имеют двух внуков. Беседу с Дагмар Мироновой провела Э.Д. Дряева .
Элла Дряева: Дагмар, для меня и для многих на факультете Владимир Васильевич был не просто руководителем, но и учителем, наставником в жизни. А в Вашей жизни и жизни Владимира Васильевича были наставники?
дагмар Миронова: В университете я бы в первую очередь назвала Александра Владимировича Панина, он был нашим научным руководителем. С ним работать было очень хорошо, потому что, в отличие от других руководителей, он давал максимальную свободу и самостоятельность в выборе темы, подборе литературы. Более того, он готов был обсуждать любые вопросы, не только учебного характера. У Володи из университетских я бы выделила еще Серафима Тимофеевича Мелюхина. Он был заведующим нашей кафедрой, в один период — деканом, у Володи он был научным руководителем по кандидатской диссертации. Впоследствии Володя работал на его кафедре (кафедра диалектического материализма). Мы восхищались не только его профессиональными качествами, но и личными. Вспоминается один пример. У нас на кафедре была розетка, которая периодически искрила. Мы вызвали электрика, но он как-то не спешил с визитом. Тут, значит, Серафим Тимофеевич сел, взял бумагу, написал: «электрику». Дальше он расписал руководство, как следует
* Миронова Дагмар Вали Герта — кандидат философских наук, доцент кафедры истории и теории политики факультета политологии МГУ имени М.В. Ломоносова (119991, Ленинские горы, МГУ, учебно-научный корпус «Шуваловский», г. Москва, Россия), тел.: +7 (495) 938-23-49; e-mail: dagmar@mail.ru
** Дряева Элла Давидовна — кандидат философских наук, доцент кафедры социальной философии и философии истории, заместитель декана философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (119991, Ленинские горы, МГУ, учебно-научный корпус «Шуваловский», г. Москва, Россия), тел.: +7 (495) 939-19-40; e-mail: dryaeva.ella@gmail.com
буквально пошагово чинить эту розетку. Когда наконец электрик пришел и сказал, что ничего сделать нельзя, мы ему подсунули эту бумажку. И с помощью инструкции члена-корреспондента электрику удалось все-таки эту розетку починить.
А если говорить о профессиональных качествах, то хотела бы почеркнуть, что и с Александром Владимировичем, и с Серафимом Тимофеевичем было интересно дискутировать, с ними можно было спорить, и они никогда не настаивали на своей или на господствующей в то время точке зрения. Это было очень ценно.
Хочу упомянуть еще Петра Васильевича Алексеева, который помимо своих личных качеств особенно доброжелательного отношения ко всем впечатлял Володю тем, что у него все было систематизировано: и подборка литературы на все случаи жизни, и цитаты на отдельных карточках, и многое другое. У нас тоже стали появляться каталожные карты с цитатами.
До университета на Володю очень повлиял его дядя Николай Алексеевич Коломоец, который, собственно, направил его в сторону философии, поскольку сам был выпускником философского факультета МГУ, следил за философскими дискуссиями и любил обсуждать актуальные проблемы.
И уже во время работы другом-наставником для Володи был Вячеслав Семенович Стёпин. У них были удивительные отношения. С одной стороны, действительно они дружили, дискутировали абсолютно на равных, но при этом Володя всегда считал, что очень многому у Стёпина научился.
В.В. Миронов с другом-наставником В.С. Стёпиным и А.А. Гусейновым
Э.Д.: Владимир Васильевич говорил, что он часто с Вячеславом Семеновичем любил прогуливаться по Ленинскому проспекту и что-то обсуждать.
Д.М.: Представьте себе такую ситуацию: Вячеслав Семенович у нас дома в гостях и Володя решает его проводить. Он его провожает до Ленинского, но тема беседы у них настолько интересная, что возникает теперь у Стёпина идея проводить Володю домой. Соответственно, дойдя до дома, появляется другая интересная тема — Володя решает Стёпина проводить. И так они могли по несколько раз провожать друг друга. А поскольку они оба любили длительные прогулки, то это в общем-то было нормально.
Э.д.: Как Вы считаете, что отличало наставничество в период вашего обучения от наставничества сейчас? Может быть, совместные поездки, выезды «на картошку»? Или настроение, дух того времени? По Вашим рассказам, была в этих отношениях та близость, которая сейчас между преподавателем и студентом по разным причинам не случается.
Д.М.: Жизнь была менее цифровизированная, поэтому все строилось на близких личных контактах. А где личные контексты, естественно появляются и симпатии, и антипатии. Например, наша кафедра очень крепко дружила с нашим курсом, мы вместе и в футбол играли, и было вообще много живого общения, не опосредованного техническими средствами. А сейчас наставник и студент встречаются онлайн — в ватсапе, фейсбуке... Ведь зачем встречаться, если можно переписываться? Сегодня разобщение особенно остро ощущается в связи с дистанционным образованием.
Э.д.: Когда Вы говорили о Панине как о научном руководителе, сделали акцент на том, что он давал много самостоятельности. Вот я помню, что Владимира Васильевича всегда расстраивало, когда его подопечные не проявляли должного энтузиазма и самостоятельности, просили все — от литературы до названия глав — им сформулировать. Отсутствие самостоятельности, мне кажется, он воспринимал как отсутствие реального интереса, желания погрузиться в тему. На первой актовой лекции он всегда учил студентов не бояться спорить с авторитетами и «рвать» обложки с авторством у книг, чтобы они на них не давили.
д.М.: Действительно, Володя расстраивался, когда его просили подобрать литературу буквально по страницам. Он восклицал: «Как же мы раньше ходили в библиотеку, рылись в каталогах, пока не подберем список текстов?!» Сейчас поисковая строка Интернета по любой теме мгновенно выдает массу ссылок. Конечно, необходим качественный отбор этих ссылок — это понятно, для этого необходимо хотя бы по диагонали посмотреть выдаваемые поисковиком работы,
чтобы понять, какая позиция у автора, и отобрать тех, кто действительно важен по этой теме, и уже с ними полемизировать в работе.
И эта идея, о которой вы говорили, насчет обложек книг, абсолютно верна. Володя считал, что, если я чем-то занимаюсь, у меня есть какая-то точка зрения, у меня есть какие-то убеждения по поводу этой темы и я, естественно, когда читаю кого-то другого, эти убеждения сопоставляю со своими. И если мои убеждения не совпадают с убеждением того, кто считается классиком по той или иной теме, то, конечно, у меня может возникнуть реакция, что скорее всего моя точка зрения неверна. Книгу лучше читать просто как другое мнение, отличное от твоего, независимо от того, кто ее написал. У Володи всегда была такая претензия, студенты преклоняются перед теми, кто стоит на литературном постаменте, и боятся самостоятельно мыслить. Не нужно преклоняться перед авторитетами, великие люди способны на великие ошибки, это одна из тех мыслей Поппера, которые ему были очень симпатичны.
Э.д.: А как вообще родилась у Владимира Васильевича идея кандидатской диссертации и впоследствии докторской диссертации?
д.М.: Володя всегда интересовался природой философии, философского знания. Он размышлял на эту тему в курсовых работах, а потом уже решил заняться этой темой в кандидатской. Тем более что дискуссии о том, что такое философия, были всегда, и в тот период было какое-то особое оживление вокруг этого вопроса. А все-таки философия — наука или философия не наука? И каков эвристический статус философских изысканий? Можем ли мы из этой философии что-то такое взять практическое? Он разрабатывал эту тему в кандидатской и потом уже, когда дело шло к докторской, у него накопилось столько материала по разным сторонам этого вопроса, что он решил продолжить эту же тему, но уже что-то пересматривая, что было в кандидатской диссертации, что-то дополняя, обращая внимание на последние веяния в науке.
Э.д.: А как сам процесс написания кандидатской диссертации происходил? Ну, то есть сейчас, даже для меня, для моего поколения, представить себе, что кандидатскую диссертацию можно, например, писать от руки и потом ее где-то печатать и перепечатывать на пишущей машинке, кажется невообразимым.
д.М.: Прежде всего, стоит сказать, что от руки он не писал (только лекции и конспекты в студенческие годы). Володя в армии был телеграфистом, поэтому он печатал десятью пальцами. А мой дедушка нам на свадьбу подарил пишущую машинку. Соответственно, мы еще на старших курсах даже подрабатывали тем, что печатали какие-то диссертации или курсовые работы. Стипендия была небольшой, и такая форма служила дополнительным заработком.
Ну а как писалось — набрасывались идеи, потом это все пере-печатывалось, конечно, уже под другим углом зрения. В процессе перепечатывания возникали какие-то идеи, поэтому это снова пере-печатывалось, и так до бесконечности. На четвертой перепечатке я сказала Володе: «Все, хватит, сейчас я перепечатаю твою работу именно такой, какая она есть. У тебя есть уникальный шанс от руки что-то еще добавить, но не более того». Так мы и поступили, иначе бы, наверное, эта кандидатская писалась бы еще года два. Я уже сказала: «Вот эти идеи, разработки, которые не вошли в кандидатскую, фиксируй их — потом используешь в докторской работе». Так, собственно, оно и получилось.
Э.Д.: А как у Вас интерес к философии возник? Вот, Вы говорили, что на Владимира Васильевича повлиял дядя. А кто повлиял на Вас?
Д.М.: Честно говоря, я все сознательное детство хотела стать врачом, а не философом. Я всегда много читала, буквально все, что попадалось под руку, поэтому и Гегель достаточно рано был мной прочитан. На немецком он, правда, не легче читается, чем на русском, но тем не менее это был для меня вызов. И, в общем-то, «Лекции по истории философии» были быстро одолены. А потом уже, когда мне объяснили в десятом классе на медицинской комиссии, что врачом я не буду ввиду врожденного плоскостопия, у меня случился полный кризис. Моя сестра тем временем поехала учиться в Московский университет на философский факультет, на отделение, которое тогда именовалось «научным коммунизмом». Когда она приехала на каникулы и увидела меня хмурую и кислую, то посоветовала поступить на философский факультет МГУ и заниматься философскими проблемами медицины. Я сначала огрызалась, потом идея мне понравилась. И когда я уже приехала в Москву, оказалось, что помимо философских проблем медицины, в философии еще много чего есть интересного.
Э.Д.: Сейчас очень модно рассуждать про work and life balance, а Владимир Васильевич часто говорил, что он все успевал, потому что Дагмар всегда устанавливала жесткий распорядок. Если даже на следующее утро был экзамен, мы все равно ложились вовремя и ночью ничего не учили, а когда появились дети — в девять часов они ложились спать, и все остальное время было для нас, всегда все было по правилам.
Д.М.: Нет, конечно! Когда мы были студентами, действительно перед экзаменами были свои правила. Мы готовились каждый сам по себе. А в день перед экзаменами, в обед, выходили гулять и друг другу пересказывали все вопросы экзаменационных билетов. Ложились спать в ночь перед экзаменом вовремя, потому что и ему и мне
было тривиально ясно, что если ты не выспишься, то утром будешь гораздо хуже соображать. И то, что ты за ночь можешь выучить, тебя все равно не спасет, потому что именно этот ночной билет тебе все равно не попадется.
А с детьми насчет девяти вечера — это не совсем правильно. Почему? Потому что когда они были маленькие, они отправлялись спать в семь вечера. По немецкому телевидению был такой персонаж — песочный человечек, который приходил без десяти семь и рассказывал сказку. И когда мы были с детьми в ГДР — мы ездили туда каждое лето, — дети к такому распорядку привыкли. А вместо песочного человека в Москве были мама с папой, которые что-то читали и как-то даже решили сочинить совместную сказку. Каждую ночь я или Володя сочиняли небольшой сюжет, который развивался и дополнялся детьми. Месяца три мы, наверное, сюжет развивали. И в целом мы очень много детям читали. Володя даже начитывал сказки на пленку, чтобы дети могли, например, с добрым доктором Айболитом и прочими персонажами познакомиться, не только ложась спать, но и включив запись в любое время. А потом они уже сами стали много читать.
Владимир и Дагмар Мироновы с сыновьями Алексом и Денисом (съемка была сделана в 1987 г. для фотовыставки о семьях молодых преподавателей МГУ)
Хотя, откровенно говоря, когда мы познакомились и Володя впервые приехал к нам в Германию, для него был удивительным наш распорядок: завтрак, в двенадцать — обед, в три — кофе и в шесть — ужин. Всё. Для него это было: «Ну как же так! Как же так можно есть по расписанию?!» Тем не менее потом и у нас тоже похожее расписание установилось.
Э.Д.: А как вы распределяли обязанности по дому или связанные с детьми? Распределяли ли вы обязанности, чтобы дать друг другу время на науку/работу? Или это само собой складывалось?
д.М.: Мы специально это не обговаривали. Когда подошло время и сформировались идеи — Володя начал писать диссертацию, а родившийся к тому времени Алекс привык засыпать под стук печатающей машинки. Здесь стоит сказать, что в тот период мы жили в коммунальной квартире еще с двумя семействами, поэтому на весь день я просто могла выйти с Алексом гулять в лес неподалеку. Упаковывались с собой пеленки и питание, чтобы поесть еще не остывшим в лесу. Так что Алекс, можно сказать, свой первый год рос в лесу.
Э.д.: А когда Вы свою работу писали, было, кажется, уже двое детей?
Д.М.: Дениска уже был. Я, заикаясь, заговорила с Володей о третьем ребенке. И тогда Владимир Васильевич мне сказал: «Да, хорошо, но будет дочка, я даже знаю, как ее зовут». Я спросила: «А как ее зовут?». «Ее зовут диссертация». «Угу», — сказала я и пошла за дочкой. Когда я писала диссертацию, Алекс уже ходил в школу, Денис был маленьким, я работала младшим научным сотрудником, соответственно утром дети отправлялись в садик и в школу, а я на работу. Над диссертацией работала по вечерам и днем в библиотечный день, который я действительно честно проводила в библиотеке иностранной литературы — это была моя вотчина. Ну и это уже был период, когда Володя гулял с маленьким Денисом целыми днями по лесу. Так что мы абсолютно нормально делили обязанности.
Э.д.: А когда у Владимира Васильевича начался административный взлет, это повлияло на свободное время и привычный жизненный ритм?
д.М.: Понятие свободного времени у нас всегда было относительным, но мы старались хотя бы один день, воскресенье, оставить себе. И вечерами, если была возможность, мы обязательно выходили часочек погулять, пообщаться, поговорить обо всем — от воспитания детей, быта и до философских и рабочих идей. Когда у него начался административный взлет, для меня было полным сюрпризом, что люди, которые раньше меня никогда всерьез не воспринимали, вдруг начали здороваться. А потом и приходили жаловаться, что
«вот тут Владимир Васильевич не заметил мой порыв, там-то, там-то и там-то». А я всем отвечала следующее: «Вы знаете, дорогие, это, конечно, печально, но я абсолютно не лезу в его административные дела. Поэтому если у вас есть претензии к нему, то скажите их ему напрямую».
В.В. Миронов — проректор (с 2001 по 2008 г.) и В.А. Садовничий — ректор Московского университета
Э.д.: Дагмар, а друзья появились у вас в студенческие годы или круг близкого общения формировался уже дальше в работе? Я знаю, что у вас были общие друзья.
д.М.: Некоторые друзья Володи были со времен песочницы — Олег и Саша. С Олегом они ходили вместе в ясли с полугода. Потом часть друзей появилась во время учебы, ну и часть уже после. Вообще с понятием дружбы, что Володя, что я, мы обходились достаточно бережно. То есть знакомых — полк, а друзей — раз, два, три, четыре. И поэтому, конечно, мы всегда четко делили: это — друзья, это — знакомые.
Э.д.: Мне очень нравились истории, которые Владимир Васильевич рассказывал о том периоде, когда вы жили на Ленинском проспекте, о том, что по дороге на работу жили друзья и он мог зайти сначала к одному близкому другу, потом к другому, а потом уже дойти до университета. Это был такой особенный романтический период, и хоть все жили одинаково небогато, но была какая-
то общая надежда на светлое будущее, которое вот-вот наступит. И, возможно, эта надежда заставляла людей относиться друг к другу особенно бережно.
Д.М.: На Ленинском проспекте мы прожили достаточно долго, сначала это был период нашего молодого преподавательства, потом уже — проректорства. И конечно, после работы к нам часто заглядывали друзья. Я, конечно, всегда умела готовить, но на Ленинском я научилась готовить полноценные угощения за час. Например, поступил звонок: «Мы сейчас выдвигаемся». Я всегда осторожно уточняла: «Мы — это кто?» А дальше шло перечисление: двое, трое... пятеро, и, как правило, я укладывалась в отведенные мне временные рамки. То есть друзья у нас были общие, как и знакомые, и это никогда не было в тягость. Единственное, иногда я ворчала, когда у нас еще не было посудомоечной машины. Но тут Владимир Васильевич вполне добровольно вытирал посуду. Этого у него не отнять.
Э.д.: Мы говорили о кандидатской, о докторской, и вот, хотела бы отметить, что в последние годы Владимир Васильевич много говорил о том, что для него важно, что появились ваши совместные с ним статьи. Он очень, с одной стороны, даже как будто бы жалел, что раньше вы не начали работать в этом смысле вместе. А как научное творчество, реализованное в совместных статьях, началось?
д.М.: Мы работали всегда вместе, только это не оформляли как совместную работу. Хотя один раз мы оформляли, еще на втором или на третьем курсе. В ГДР был какой-то конкурс научно-студенческих работ на какие-то общественные и философские темы, и мы что-то вместе сочинили. Я еще помню, как на ночь глядя поехала к Панину на Речной вокзал, мне нужно было получить отзыв и на следующее утро его отправить. Это была наша первая совместная работа. А вообще мы всегда все обсуждали и читали статьи друг друга, дополняли. Я могла сказать: «А слушай, тут у тебя немецкая цитата выглядела бы достаточно выигрышной. И она у меня есть». А он мне потом, в свою очередь: «А я недавно читал Иванова, Сидорова, Петрова — тебе будет интересно».
А потом мы подумали, что раз мы все обсуждаем и читаем работы друг друга, то почему бы вместе и не опубликовать. В этих статьях каждый писал свою часть, а потом мы их объединяли, компоновали, переставляли, чтобы получалось целостно.
Э.д.: А как появлялась идея для совместной статьи? д.М.: Вы знаете, Элла, у нас всегда была привычка — много гулять. У нас даже есть своя тропа вокруг университета. И мы могли часами гулять и что-то обсуждать. Поводом могло быть все что угодно, допустим, кто-то что-то читал на данный момент и этим делился. Э.д.: Одна из моих любимых тем — Хайдеггер и Арендт.
д.М.: Да, например, я читала Арендт и делилась какими-то идеями. Он тоже зажигался и мои мысли дополнял: «А давай напишем статью». Так спонтанно и возникали идеи будущих статей. Последнее, о чем мы вместе размышляли и начали писать, — это то, о чем он говорил в последнем интервью (в журнале «Нож»): «Язык власти, власть языка». Я ее, конечно, допишу, но позже, пока открываю файл и не могу.
Послесловие
«Мы сейчас с супругой работаем над статьей, которая называется приблизительно «Язык власти или власть языка». Там речь пойдет о том, что та или иная система власти формирует или деформирует язык, вводя необходимую систему понятий, причем в данном случае как раз на самом широком уровне. Эту проблему, например, затрагивал Виктор Клемперер, анализируя изменения языка в нацистской Германии. Язык не просто форма самозащиты, но средство определения границ того самого смыслового пространства, в котором потом существует человек. Это пространство неоднородно и зависит в том числе от социокультурных обстоятельств. Одновременно... язык может выступать и формой самозащиты, опять же создавая локальное смысловое пространство для входящих в него. При этом можно было использовать те же самые слова, но они приобретали иное значение.
Именно язык часто помогал оставаться человеку внутренне свободным внутри самого жесткого тоталитарного режима».
В.В. Миронов. Из интервью журналу «Нож» (Нир$://кт/е.теЖа/т1гопоу/)
