CC BY
273
50
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 821.161.1 Д.А. Дьяков
ФИЛОСОФИЯ ТЕХНИКИ В ТВОРЧЕСТВЕ АНДРЕЯ ПЛАТОНОВА
В статье анализируются репрезентация техники в произведениях Андрея Платонова и функция технического сознания в метаутопическом дискурсе писателя. Репрезентация техники в текстах Платонова рассматривается в двух аспектах: пространственном (исследуется, как техника меняет социофизическое пространство, превращая его в гетеротопию) и через концепцию человека (описываются амбивалентно-миметические отношения человека и техники, при этом учитывается и гендерный аспект проблемы). Также отмечена параллель технических образов в текстах Платонова с осмыслением феномена техники в философии М. Хайдеггера. Показана связь технических образов в произведениях Платонова с утопическими интенциями постсимволистского авангарда, описана эволюция их репрезентации в прозе писателя. Это позволяет сделать вывод о том, что в ранних текстах Платонова представлена своего рода технодицея, а в более поздних картина отношений человека и техники усложняется: происходит возвращение к человеку как к главной ценности мироздания.
Ключевые слова: техника, утопия, гетеротопия, пространство, будущее, энергия, гендер, человек.
Послереволюционное время в России, рубеж 1910-20 гг., казалось, было эпохой воплощения утопии в жизнь. Это десятилетие можно назвать осевым временем для репрезентации технической проблематики в русской литературе, поскольку именно в этот транзитный период техника впервые оказалась вовлечена в процесс социального и художественного утопиестроения. Поэтому художественные тексты, написанные в эти годы, представляют особый интерес в плане анализа репрезентации техники в литературе. Ведущее место здесь по праву занимает Андрей Платонов, самый «технический» писатель данной эпохи. Если творчество Платонова исследователи определяют как метауто-пию, то по аналогии в его текстах можно выделить метатехнологический дискурс - метаутопию. В художественном творчестве писатель разыгрывал различные варианты отношений человека и техники. Если в ранних текстах представлена своего рода технодицея (оправдание техники), то в дальнейшем картина усложняется. В произведениях писателя обнаруживаются параллели с идеями философов, осмыслявших феномен техники в ХХ в. Техника у Платонова всегда больше, чем подручное средство, а человек, соприкасающийся с техникой, больше, чем психо-физическое существо. Человек у Платонова открыт потокам энергии, изливающимся как изнутри его собственного организма, так и из окружающего пространства. В картине мира Платонова все «связано с процессами превращения и перехода одной энергии мира (духовной, физической, психологической) в другую» [7. С. 314]. По его мнению, нужно овладеть этими потоками энергии, пересоздав и человека, и Вселенную. Конечным итогом и целью преобразовательных процессов должна стать преображенная Вселенная, новое состояние «вещества существования».
Рассмотрим репрезентацию техники у А. Платонова в двух аспектах: в плане изменения социо-физического пространства и в плане выстраивания амбивалентно-миметических отношений человека и техники. Такая логика анализа продиктована тем, что в картине мира Платонова человек (антропо-косм) и пространство находятся в сложной диалектической связи. В платоновских текстах преобразовательная деятельность человека направлена как на окружающее пространство, так и на самого себя. Разумеется, признаки такой деятельности наиболее зримо явлены во внешнем пространстве.
Техническая гетеротопия
По мнению И.П. Смирнова, системообразующим тропом постсимволистского авангарда является катахреза, причем этот троп ученый толкует расширительно. В произведениях А. Платонова мы также имеем дело с пространственной катахрезой, которую предлагаем назвать технической гетеро-топией. Техническую утопию Платонова нужно рассматривать как вариант гетеротопии (М. Фуко), то есть такой части пространства, которая противостоит внешнему большому пространству. Техническая гетеротопия маркируется через технические образы, поскольку именно присутствие техники в таком локусе отличает и отделяет его от остального мира. Если машины, улавливающие и преобразующие энергию света, тепла и т.п. занимают важное место в художественном мире Платонова, то можно сказать, что процесс создания утопии у него равен процессу освоения различных видов энер-
гии. Впрочем, такая установка характерна для постсимволистского авангарда в целом: «свобода достижима тогда, когда люди будут способны захватить власть над уникальным средоточием питающей все земное физической энергии (плюс мотив проникновения в удаленное пространство)» [19. С. 131]. Технические гетеротопии - места формирования утопии возникают там, где применяются энергетические машины. Поскольку техника в авангардистской и утопической оптике ассоциируется с идеей прогресса как движения к более совершенному будущему, то такой участок пространства это своего рода «будущее в настоящем». «Этиологичность авангардистского искусства типологически (а нередко и генетически) объединяет его с мифом - прообразом любой исторической реализации катахре-стического мышления» [19. С. 112]. Отсюда и восприятие мироздания как незавершенного творения, требующего переделки. Но, с точки зрения А. Платонова, этот процесс может прерваться или пойти не в ту сторону - в его метаутопии нет гарантии того или иного исхода событий.
Примером изображения такого типа гетеротопии могут послужить произведения «Эфирный тракт», «О лампочке Ильича», «Рассказ о многих интересных вещах», «Жажда нищего» и т.д. Обжитый человеком участок пространства, например, деревня предстает самоотчужденным - устаревшим и не вполне освоенным. Машины, появляющиеся на таком участке пространства, являются знаками неизбежного, наступающего, проявляющегося в настоящем будущего. Появление в деревне машин превращает ее в особый футуристический локус. Электричество, радио, авиация - эти технические новшества означали прорыв в обещанное большевиками социалистическое будущее; достаточно вспомнить известную формулу Ленина: «Социализм есть советская власть плюс электрификация всей страны». Само строительство советского государства и создание социализма было процессом утопие-строения, а Страна Советов рассматривалась как некапиталистическая «родина электричества» - то есть родина будущего. Происходит спациализация времени, ведущая к возникновению двух соприкасающихся темпоральных областей. Поэтому гетеротопический участок пространства - это находящаяся в становлении утопия.
В рассказе «О лампочке Ильича» так описывается появление в деревне электричества: «Наступил день открытия станции. Наладить праздник взялась сельская ячейка большевиков. К тому же открытие совпало с днем Октябрьской революции» [11. С. 21] Совпадение дня запуска электростанции с днем Октябрьской революции символизирует связь технического прогресса с социальным, технической революции с революцией социальной.
Герой-рассказчик по специальности электротехник (подобно самому молодому Платонову). Он высказывает свою заветную идею: «Еще было у меня мечтание - построить у нас на Рогачевке электростанцию, и чтобы при ней была мельница с просорушкой и обойкой. Это было бы очень способно для крестьян. У нас стоят семь ветрянок - все у кулаков; берут по четыре фунта с пуда, да еще когда ветер, а в летнее время ветры жидкие, - иной раз с голоду насидишься, хоть и есть зерно. Да и электрический свет даст селу интересное увлечение» [11. С. 17]. Нужно заметить, что в 1920-е гг. электричество воспринималось как нечто большее, чем вид энергии, оно было своего рода магической трансформирующей силой. Такое восприятие электричества возникло под воздействием идей, сформированных в Х1Х столетии, когда ему приписывали способность омолаживать и воскрешать людей. Как пишет К. Баршт, «Энергетику Платонов считал сверхнаукой, предлагая для нее название «элек-трология» [1. С. 76].
Герой рассказа «О лампочке Ильича» считает механизмы таинственными (а тайна для архаического мышлении сакральна) и описывает свое приобщение к техническому знанию как сакральный акт: «Сам я проходил в красноармейцах курсы электротехники сильных токов, а брат мой тоже любитель этих делов и знаток своему разуму. А до службы в войске я пять лет трубил линейным монтером на городской электрической станции, оттуда у меня и пошел интерес ко всяким механизмам и таинственности, с той же поры скучно мне на деревне и напрасной кажется бедность ее» [11. С. 17]. В тексте рассказа несколько раз сопрягаются понятия техника и тайна: «И начали мы возить имущество в Рогачевку. Сопровождал Прошка - ездил и ужасал встречных мужиков.
- Прокоп Палыч, нюжли ж взаправду светить и молотить оно будет?.. А я так думаю, не двинется оно - все же мертвый минерал...
- А ты пойди - тронь, - отвечал Прошка, показывая на какой-нибудь изолятор на возу. - Тронь, Матвей, пальцем! Да не бойся - тебе приятно станет.
- Да ну тебя к шуту - изувечит еще...
- Ага, а говоришь, мертвый минерал: это энергетик, тайная живность...» [8. С. 19]; «А предприятие наше было на полном ходу и жутко гудело таинственной силой» [11. С. 20]. Машина одушевляется, ей приписывается скрытая в ней таинственная жизненная сила - в данном случае электричество. Здесь техницизм Платонова переплетается с панвитализмом. В приведенном диалоге имплицитно присутствует градация от неживой материи (минерал) к живой. Эта градация была известна Платонову из работ В. Вернадского. По мнению К. Баршта, четыре состояния платоновского «вещества существования» соответствуют человеку, животному, растению и минералу. Как видим, к этим четырем состояниям правомерно добавить пятое состояние - машину. Можно сделать вывод о том, что вся материя, все сгустки «вещества существования» - от минералов и планет до растений, животных, людей и второй, искусственной природы - машин, включались Платоновым в своеобразное потенциальное братство сущего.
Электростанция определяется героем-рассказчиком как «основа социализма» и как воплощение воли вождя революции:
«- Трудно, граждане, втроем станцию - завет Ильича и основу социализма - строить» [11. С. 20]. Момент транзитного состояния мира осознается и подчеркивается героем рассказа: «На столе горит пока что керосиновая лампа - для пущего противоречия» [11. С. 21] .
Вхождение электричества, радио и иных технических устройств в деревенский быт трактовалось как признак приближения социализма и (в соответствии с марксистским учением) преодоления разрыва между индустриальным, наполненным знанием городом и близкой к природе деревней. Так, предуик (председатель уездного исполкома партии) говорит: «- Лампа Ильича сейчас (...) вспыхнет и будет светить советскому селу века, как вечная память о великом вожде. Мотор (...) есть смычка города с деревней: чем больше металла в деревне, тем больше в ней социализма» [11. С. 21]. Отметим, что в тексте рассказа новое знание - это знание техническое, которое автоматически совпадает с политической сознательностью. Познание тайн природы и понимание законов функционирования и эволюции общества уравнивались в утопическом дискурсе эпохи. Считалось, что, поняв принципы функционирования общества, можно изменить его, точно так же, как, изучив законы природы, можно использовать их, трансформируя физическую среду.
С появлением в деревне электричества происходит преображение природы: «Всю ночь зарево пропускало над собой тучи, и темная долина Тамлыка была впервые освещена от сотворения мира» [11. С. 22]. Ясно, что на самом деле свет все же иногда проникал в долину, но автор утверждает радикальность произошедшей после электрификации трансформации деревенского пространства - его превращение в утопическую гетеротопию.
В повести «Хлеб и чтение» семантика границы, ассоциируемой с электричеством, выражена еще ярче: «Провода от электростанции на деревню шли под землей, в глухом кабеле, и вечером торжественно сияли окна избушек, охраняя от тьмы революцию» [17. С. 443]. Семантически нагруженное слово «тьма», обозначает не просто время суток, но хаос дореволюционного и дотехнического прошлого.
Необходимо также отметить, что в рассказах «О лампочке Ильича» и «Хлеб и чтение» в имплицитном виде содержится метаутопическая модель повествования, являющаяся характерной особенностью художественного мышления А. Платонова. Он описывает утопию в становлении, ей всегда угрожают внешние силы хаоса и ее собственные внутренние противоречия. Вот почему платоновская метаутопия - это гетеротопия с подвижными, изменчивыми границами. Писателя не интересовала завершенная утопия как таковая.
В фантастической повести «Эфирный тракт» проявление утопии в социофизической действительности двоится, так как описывается близкое будущее, находящееся в динамике: «Мир был уже не таким, каким его видел Кирпичников в детстве - в глухом Гробовске. Поля гудели машинами; за первые двести километров пути он встретил шесть раз линию электропередачи высокого напряжения от мощных централей. Деревня резко изменила свое лицо - вместо соломы, плетней, навоза, кривых и тонких бревен в строительство вошли черепица, железо, кирпич, толь, террезит, цемент, наконец, дерево, но пропитанное особым составом, делающим его несгораемым. Народ заметно потолстел и подобрел характером. История стала практическим применением диалектического материализма. Искусственное орошение получило распространение до московской параллели» [17. С. 35]. Представленная здесь картина мира динамична. Это одновременно роднит ее с обществом будущего, изображенным в научно-фантастических утопиях, и с направлением советской фантастической литературы,
получившим название «фантастика ближнего прицела». Грандиозность описываемых автором изменений позволяет вспомнить написанные гораздо позднее «Туманность Андромеды» И. Ефремова, «Полдень» братьев Стругацких и т.д. Такое совмещение, на наш взгляд, свидетельствует не только о технологическом оптимизме Платонова, но и выражает неоднозначную динамику рисуемого (пред)утопического общества.
В рассказе «Усомнившийся Макар» тревога автора за судьбу воплощаемой утопии выражена не через технические образы, а через отсутствие в мире необходимых, по мнению героя рассказа, технических устройств. Макар отправляется в Москву, столицу постреволюционого государства, с мифопо-этической точки зрения, в середину освоенного пространства: «И Макар тронулся в направлении башен, церквей и грозных сооружений, в город чудес науки и техники, чтобы добывать себе жизнь под золотыми головами храмов и вождей» [15]. «Середина как гармонизирующий элемент есть источник порядка и чистоты» [4. С. 128-129]. Однако для Макара эта сакральная середина оказывается лишенной порядка и чистоты по причине научно-технической отсталости, сопряженной с бюрократизмом: «Не то тут особые негодяи живут, что даже растения от них дохнут! Ведь это весьма печально: человек живет и рожает близ себя пустыню! Где ж тут наука и техника?» <...> «Кто строит машины и заводы, тех он понимал сразу, словно ученый. Макар с самого рождения наблюдал глиносоломенные деревни и нисколько не верил в их участь без огневых машин» [15. С.221, 231]. Здесь Платонов создает негативную гетеротопию. Писателя беспокоила проблема рассеивания энергии и нарастания энтропии как в социальном, так и в физическом мире. Негодяи, «рождающие пустыню», своей деятельностью увеличивают энтропию. В противоположность им Платонов рисует образы людей, активно участвующих в преобразовании природы. Таким образом, если мировое пространство в целом это то, куда экзистенциально заброшен человек, то гетеротопия - это «зеркало» человека. Поскольку человек находится в диалектической связи с пространством, а техника является опосредующим звеном в их отношениях, то есть в буквальном смысле - техническим средством, необходимо рассмотреть варианты нового технического человека, представленные в платоновских произведениях.
Технический человек и антропотехника
По Платонову, человек, способный построить утопию и преобразовать Вселенную, должен обладать особыми характеристиками. Во-первых, он связан с техникой, что делает его носителем технического знания. Городской промышленный пролетариат является революционным субъектом, призванным радикально трансформировать общество; по мнению раннего Платонова, это субъект индустриального знания, которое буквально вошло в плоть рабочих. Такое восприятие сближает писателя с пролеткультовцами. Во-вторых, для преобразования наполненного энергией мира нужен и более энергичный человек, обладающий иной биологической природой, ведь, создавая технические гетеро-топии (очаги утопии), человек диалектически меняет самого себя. Деятельность человека должна быть приведена в соответствие с задачей борьбы с энтропией и целью переустройства мироздания. Пролетарская миссия проецируется на человечество в целом: «Человек есть специально, так сказать, рабочий истории» [5. С. 148].
Так, в ранних, наиболее «технократичных» текстах А. Платонова ценность человека часто рассматривается через его отношение к технике, через степень близости к ней. Приобщение человека к техническому знанию, к науке и машинам приводит к радикальной антропологической трансформации, описанной в фантастических рассказах «Потомки солнца» и «Сатана мысли». Здесь новый человек -субъект, оперирующий сверхмощными потоками энергии в процессе перестройки мира, причем, энергетика его организма переведена на новый, более высокий уровень интенсивности. Например, в рассказе «Потомки солнца» человеческому виду привит симбиотический «микроб энергии». «Микроб энергии» - это своего рода биологическая микромашина, способствующая многократному увеличению работоспособности: «Микроб энергии делал ненужной вечность - довольно короткого мига, чтобы напиться жизнью досыта и почувствовать смерть как исполнение радостного инстинкта» [13. С. 13]. Можно сказать, что «микроб энергии» - это материализованное, в буквальном смысле усвоенное и воплощенное научно-техническое знание, изменяющее саму биосоциальную природу человека.
Человек, являющийся одновременно провозвестником и носителем будущего оказывается ино-природен окружающему и породившему его самого социокультурному пространству: «Наконец, -указывает на меня, - строитель электрификации Фрол Ефимыч, есть тоже смычка: глядите, он родился крестьянином, работал в городе и принес оттуда в вашу деревню новую волю и новое знание.»
[11. С. 21]; «Вермо не знал, есть ли у Кемаля и погонщика вентиляторного вола другая жизнь, эстетические вкусы и накопления на сберкнижке. Они были, наверно, безродными и превращали будущее в свою родину» [18. С. 43]. Слово «безродность» означает заброшенность человека в мир и одновременно открытость этому миру. Будучи безродными, герои не совсем принадлежат той Вселенной, которая есть, и являются в некотором смысле иноприродными по отношению к окружающему пространству, пришельцами из будущего. Как замечает И.П. Смирнов, «как член родо-племенного союза, человек в катахрестической картине мира оказывается вне семейных уз» [20. С. 60].
В связи с проблематикой энергии и энтропии писателя заботил и гендерный вопрос. Для достижения цели переустройства мира и человека необходим постоянный контроль над всеми видами энергии, в том числе, выражаясь фрейдовским языком, и над энергией либидо. Помимо уже упомянутых выше «микробов энергии» в платоновских текстах фигурирует иной тип микроорганизма - бацилла аморе, то есть микроб любви, противопоставленный первому. Как замечает Игорь Чубаров, «сам Платонов явно отдает предпочтение своим энергетическим микробам, световым и электрическим машинам, перед другим невидимым микробом - «бациллой аморе» (в переводе на простонародный -«вошь» или «гнида любви»)» [21]. И если в процитированных выше фантастических рассказах «микробы энергии» перенаправляют энергию либидо в научно-техническую деятельность, то в «Повести о многих интересных вещах» аскеза предстает в качестве первого этапа антропотехнической операции. Воздействие электричеством (эксплицитно техническая операция) - второй ее этап: «бессмертная плоть уже делается из прочной целомудренной плоти посредством электричества» [14. С. 68].
В этом же произведении фигурирует такой женский персонаж, как Каспийская невеста. Каспийская невеста - это София, олицетворение Вечной женственности и тайны, что подчеркивается ее молчанием в большинстве глав. Но отношение к ней главного героя амбивалентно. С одной стороны, он восхищается ею. Сама ее загадочность и состоит для него в том, что она - нечто, что существует вне научно-технического модуса: «- Што тут такое? - думал Иван, - ничего не должно быть, окромя мыслей и машин. Какая тайная сила работает внутри невесты и делает ее такой нужной нам». <.> «- Через нее мы слушаем мир, - говорил сам с собой Иван, - через нее можно со всем побрататься: быть заодно с солнцем и звездами, и не надо будет ни работы, ни злобы, ни борьбы. Будет везде, что видимо и невидимо, братство. Будет братство звезд, зверей, трав и человека.» [14. С. 63]. С другой стороны, Каспийская невеста тут же, по ходу размышлений героя, включается в научно-технический и агрессивно-маскулинный модус отношения к миру и инструментализируется: «- Я оберну ее к себе, - сказал Иван, - и, как машиной (курсив наш), ею размозжу мир. Вот первая сестра и миру всему и человеку в одно время. Я дознаюсь до ее силы и возобладаю ею сам. Тогда я дам миру тишину и думу.» [14. С. 63]. Отметим, что в одном из писем жене Платонов называл невестой невозможное: «Надо любить ту вселенную, которая может быть, а не ту, которая есть. Невозможное - невеста человечества, и к невозможному летят наши души <.. .^Невозможное - граница нашего мира с другим» [8. С. 534].
Новый человек, с точки зрения писателя, соразмерен эпохе мощных технологических и общественных преобразований: «Он вырос в великую эпоху электричества и перестройки земного шара. Гром труда сотрясал землю, и давно никто не смотрел на небо - все взгляды опустились в землю, все руки были заняты» [13. С. 9]. Этот тип человека лишен романтики, предельно рационален: «без чувств, без сердца, но с точным сознанием, с числовым разумом» [13. С. 10].
В рассказе «Новогодняя фантазия» («Жажда нищего») новое состояние людей выражает сформировавшаяся после революции «научно-техническая» антропонимическая традиция: «Маленькие девочки тоже носили имена Электрификации, Искры, Волны, Энергии, Динамомашины, Атмосферы, Тайны. А мальчики назывались Болтами, Электронами, Цилиндрами, Шкивами, Разрядами, Амперами, Токами, Градусами, Микронами»» [10. С. 25]. Сходным образом Захара Павловича в романе «Чевенгур» называют именем «Три Осьмушки Под Резьбу», и это имя нравится ему больше крестного: «Оно было похоже на ответственную часть любой машины и как-то телесно приобщало Захара Петровича к той истинной стране, когда железные дюймы побеждают земляные версты» [16. С. 22]. Посредством техники герои Платонова преодолевают границы возможного - т.е. расширяют свои онтологические пределы. При этом машины выбираются как пример для подражания: «Чагов смутно чувствовал, но не мог сказать, только слепая радость надувалась в нем от смутного сознания, что нет невозможного, что невозможное можно сделать, как делают машины, одолевающие и превосходящие законы природы» [6]. Новый человек ощущает себя первопроходцем, новым всесильным творцом мира. Так, в рассказе «Маркун» герой, изобретающий вечный двигатель, мысленно называет себя
«первым, кто осмелился» [9. С. 66 ]; «Сильнейшая сила, лучший рычаг, точнейшая точка - во мне, человеке. Если бы ты и повернул землю, Архимед, то сделал бы это не рычаг, а ты» » [9. С. 64 ].
В 1926 г. Андрей Платонов пишет статью «Питомник нового человека», текст которой окрашен в мифологические тона: «Изумрудная земля. Волнующая бесстрашная жизнь человечества. Природа более огромна и более сложна, чем наяву. Но она не губит людей, а полна обаяния для них. Работа природы возбуждает людей, так же, как ритмический гром мощной отличной машины. Но природа не машина - она живая, поэтому от нее исходит тревожное обаяние, как любовь. Людей на земле не два миллиарда, как нынче, а в тысячи раз больше, но нет бедствий и тесноты. Жизнь хороша до разрыва сердца, человек напряжен до крайности, но нет блаженной скотской гармонии» [5. С. 147]. Коммунистический «изумрудный мир» мог находиться в и далеком прошлом, а мог быть и «воспоминанием» о далеком будущем. После внезапной катастрофы изумрудный мир погиб, превратившись, по-видимому, в нынешнюю Землю. Теперь, продолжает Платонов, «человек и природа должны восстановить порванные добрые отношения. Порвала их природа, но человек должен сам измениться и изменить природу - так, чтобы добрые отношения восстановились» [5. С. 148]. Природа сравнивается с машиной, но тут же делается оговорка: природа живая, то есть она более сложна и непредсказуема, чем машина.
Экстремальная форма биотехнической трансформации человека представлена в повести «Эфирный тракт», где ученый Матиссен превратил себя в живую машину, воздействующую на физическую среду волнами мозга: «В Матиссене Кирпичникова интересовала его теория техники без машин, -техники, где универсальным инструментом был сам человек» [17. С. 32]. В сущности, эта сфера механизмов, управляемых силой мысли человека - сфера органопроекции. Этим фантастическим образом Платонов предвосхитил современные опыты по созданию нейроэлектронного интерфейса, позволяющего мысленно управлять дистанционными механизмами. Мозг героя прямо называется машиной: «Мозг Матиссена был таинственной машиной, которая пучинам космоса давала новый монтаж, а аппарат на столе приводил этот мозг в действие. Обычные мысли человека, обычное движение мозга бессильны влиять на мир, для этого нужны вихри мозговых частиц, - тогда мировое вещество сотрясает буря» » [17. С. 64]. В этом образе концентрировано проявлена проблема техники, пространства и человека. Казалось бы, техника без машин - это автонегативный феномен, снимающий антагонизм человека и машины. Однако в этом случае представлено выражение тревоги по поводу разрушительной, дегуманизирующей стороны техники. Абсолютная и единоличная техническая власть над пространством и материей приводит к инструментализации и, следовательно, самоотчуждению человека. Его отношение к природе - сугубо техническое, это пример того, что М. Хайдеггер обозначил словом по-став. Как известно, по-став означает тот способ открытия, который определяет сущность современной техники, но сам он не имеет технической природы. По-став - это не сама техника, а техническое отношение к любым объектам как к тому, что предназначено для использования человеком. Матиссен оказался захвачен по-ставом и попался в ловушку власти, своими действиями вызвав катастрофы космического масштаба. Он представляет собой негативный пример технического человека. Подобно жителям столицы из рассказа «Усомнившийся Макар», Матиссен производит энтропию.
Любопытно сближение пространства и человека, а вместе с тем и технико-энергетической и гендерной проблематики в схеме, обрисованной инженером Вермо: «Вермо почувствовал эту излучающую силу Босталоевой и тут же необдуманно решил использовать свет человека с народнохозяйственной целью» [18. С. 22]; «Я ручаюсь, что не каждый еще сумеет умереть из нас, как наступит высший момент нашей эпохи: нам тогда потребуется лишь построить оптический приемник-трансформатор света в ток, как мы сейчас строим радиоприемники, и через него к нам польется бесконечная электрическая энергия - из солнечного пространства, из лунного света, из мерцания звезд и из глаз человека... Вот какая проблема, товарищи, сидит в одном взоре Босталоевой, а вы увидели ее глазами полового мещанства: так ведь никуда не годится!» [18. С. 41]. На первый взгляд, подобное восприятие - это снова проявление хайдеггеровского по-става. Однако при более внимательном рассмотрении, становится ясно, что гротескное и нелепое, с технической точки зрения, («необдуманное») стремление использовать энергию человеческих глаз выражает тоску по человеку, тоску по ближнему и дальнему. Взгляд Босталоевой переоценивается, становится возвышенным через вовлечение его в такой казалось бы «низкий», обыденный и профанный процесс, как производство. Но процесс производства - это процесс преобразования мира и утопиестроения, то есть, в оптике Платонова, действо бытийное, а не бытовое. «Ницшеанская идея любви к дальнему, в противоположность христианской любви к ближнему, окрашена у Платонова в специфические тона, сочетается с мотивом восторженно-
го, самоотверженного, одержимого труда над проектами овладения природой и космосом для блага общества» [2. С. 59]. Как пишет М. Левченко, до «1926 года Платонова можно назвать приверженцем таких идей того времени, как машинизация человека, преобразование мира, отрицание сексуальности, бессмертие человека» [3]. М. Левченко фиксирует время переоценки установок, когда писатель в 1926 г. приходит к мысли о невозможности устроения жизни по принципу машинизации человека. С этим можно согласиться, но с одной оговоркой. Проблема сохранения человека волновала и молодого Платонова, что видно и в ранних фантастических рассказах «Сатана мысли» и «Потомки солнца». Начиная с этих рассказов, Платонов моделирует различные варианты воплощения технократической утопии. Дело в том, что техника и биологическое начало у Платонова всегда двоятся. Общим местом во многих исследованиях творчества писателя является наблюдение над тем, что и сам Платонов, и персонажи его произведений антропоморфизируют технику. Часто отмечается и обратный процесс - машинизации человека. Однако стоит скорректировать эти замечания. Если биологическое начало в одних случаях подвергается критике, то в других принимается как равное техническому. Так, в романе «Чевенгур» Дванов произносит следующую примечательную фразу: «- Здесь, Федор Федорович, ведь не механизм лежит, здесь люди живут, их не наладишь, пока они сами не устроятся. Я раньше думал, что революция - паровоз, а теперь вижу, нет» [16. С. 191]. Примечательно и то, как описываются мысли Гопнера: «Гопнер захотел себе все это представить с точностью - он почесал себе ушную раковину, где от отдыха уже пропала синева кожи, и представил, что поскольку нет паровоза, постольку каждый человек должен иметь свою паровую машину жизни» [16. С. 191]. С одной стороны, отвергается популярное в ту эпоху уподобление революции стремительному паровозу, которое какое-то время использовал и сам Платонов. С другой стороны, органическое и индивидуальное начало человека парадоксально выражено через технический образ «паровой машины жизни».
Заключение
Введение человека как самостоятельной величины и самоценного субъекта в технократическую схему преобразования Вселенной существенно меняет картину мира Платонова. Абсолютная захва-ченность как техникой, так и биологическим началом, по его мнению, могут в равной степени вести к энтропии. «Блаженная скотская гармония» и упивание наслаждением - это предательство космоурги-ческой миссии человека. Отсюда платоновская формула «не надо упиваться». Чтобы не произошло соскальзывание в энтропийное состояние, «в технику надо включить и самого техника - человека, чтобы не получилось чугунного понимания вопроса» [12. С. 320]. Включить человека - значит учесть сложность его онтологического статуса, а не сделать человека частью машины. Вектор деятельности человека должен быть направлен к некой точке Омега, к вселенскому Новому Октябрю, после которого Вселенная перейдет в качественно иное онтологическое состояние. Техника должна быть одушевлена через вовлечение в задачу переустройства мира. Иное - это забвение и предательство техники, когда она становится просто техникой, что для Платонова равно ее отсутствию («где же тут наука и техника?»). Отсюда и бережное отношение к технике, не просто по соображениям сугубо бытового, экономического плана, а по причине уважения к машине как к посреднику между человеком и природой и товарищу в деле созидания новой Вселенной. В изображении отношений человека и техники у Платонова присутствует асимметрия: к человеку он более требователен, чем к технике.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Баршт К.А. Поэтика прозы Андрея Платонова. 2-е изд., дополн. СПб.: Филол. факультет СПбГУ, 2005. 480 с.
2. Гюнтер Ханс. По обе стороны от утопии. Контексты творчества А. Платонова. М.: НЛО, 2011.
3. Левченко М. Паровозы в творчестве А.Платонова URL: proletcult.narod.ru/platonov.htm
4. Мифы народов мира: Энциклопедия. М., 1980. Т. 2.
5. Питомник нового человека. Из наследия А.П.Платонова 1920 - 1927 гг. Подготовлено Н. Корниенко // Октябрь, № 2, 1999.
6. Платонов А.П. В звездной пустыне. http://books.rusf.ru/unzip/add-2003/xussr_mr/platoa28.htm?1/1
7. Платонов А.П. Записные книжки. Материалы к библиографии. Публикация М.А. Платоновой / сост., подгот. текста, предисл. и примеч. Н.В. Корниенко. 2-е изд. М.: ИМЛИ РАН, 2006. 424 с.
8. Платонов А. П. Из писем к жене // Собр. соч.: в 3 т. М.: Сов. Россия, 1985. Т. 3. 534 с.
9. Платонов А.П. Маркун. // Рассказы. Т.2. М.; Аугсбург: Im Werden Verlag, 2002. URL: http://imwerden.de/cat/ modules.php?name=books&pa=showbook&pid=221.
10. Платонов А.П. Новогодняя фантазия. // Рассказы. Т. 5. М.; Аугсбург: Im Werden Verlag, 2003. URL: http://imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=284.
11. Платонов А.П. О лампочке Ильича. // Рассказы. Т. 3. М.; Аугсбург: Im Werden Verlag, 2003. URL: http://imwerden.de/ cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=222.
12. Платонов А. О первой социалистической трагедии // Андрей Платонов: Воспоминания современников. Материалы к биографии. М., 1994. С. 320.
13. Платонов А.П. Потомки Солнца // Рассказы. Т. 2. М.; Аугсбург: Im Werden Verlag, 2002. URL: http://imwerden.de/ cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=221.
14. Платонов А.П. Рассказ о многих интересных вещах. // Рассказы. Т. 6. М.; Аугсбург: Im Werden Verlag, 2004. URL: http://imwerden.de/cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=285.
15. Платонов А.П. Усомнившийся Макар: Рассказы 1920-х годов; Стихотворения / вступ. статья А. Битова; под ред. Н.М. Малыгиной. М.: Время, 2011. 656 с.
16. Платонов А. Чевенгур. М.; Аугсбург: Im Werden Verlag, 2006. URL:http://imwerden.de/cat/modules.php?name =books&pa=showbook&pid=686.
17. Платонов А.П. Эфирный тракт: Повести 1920-1930-х годов. М.: Время, 2011.
18. Платонов А.П. Ювенильное море (Море юности). М.; Аугсбург: Im Werden Verlag, 2003. URL: http://imwerden.de/ cat/modules.php?name=books&pa=showbook&pid=591
19. Смирнов И.П. Мегаистория. К исторической типологии культуры. М.: Аграф, 2000.
20. Смирнов И. Катахреза // Russian Literature. 1986. Vol. XIX. № 1. С. 57-64.
21. Чубаров И. Смерть пола, или «Безмолвие любви» // НЛО. 2011. № 107. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/ 2011/107/chu27.html
Поступила в редакцию 07.07.14
D.A. Dyakov
PHILOSOPHY OF TECHNOLOGY IN THE WORK OF ANDREI PLATONOV
The article presents an analysis of representation of technology in the works of Andrey Platonov and its role in the Pla-tonov's meta-utopian discourse. The two aspects of his works are examined; the way technology changes socio-physical space, converting it into heterotopia, and the ambivalent mimetic relationships between humans and machinery, including the gender ones. As part of the analysis a parallel drawn between images of machinery in Platonov's texts and the conception of phenomenon of technology in works of Martin Heidegger. A link is shown between Platonov's representations of technology and utopian intensions of post-symbolic avant-garde, with examination of their evolution in his works. If in the early texts the relationships between humans and technology presented technourgy, in the late ones these relationships became more complicated and human-centric.
Keywords: technics, utopia, heterotopia, space, future, energy, gender, human
Дьяков Дмитрий Александрович, соискатель Dyakov D.A., applicant ФГБОУ ВПО «Удмуртский государственный университет» Udmurt State University
426034, Россия, г. Ижевск, Университетская, 1 (корп.2) 426034, Russia, Izhevsk, Universitetskaya st., 1/2
E-mal: [email protected] E-mal: [email protected]
