CC BY
34
ФИЛОСОФИЯ НИЩЕТЫ Ю.К. ОЛЕШИ
П.В. Маркина
Ключевые слова: Ю.К. Олеша, философия нищеты, нищий, бытовое поведение.
Keywords: Yu.K. Olesha's, the philosophy of the poverty, the beggar, everyday behavior.
Определяя величие Л.Н. Толстого, Ю.К. Олеша писал: «Он выбрал себе самых могущественных соперников, и только тех, перед которыми человечество простиралось ниц: Наполеон, смерть, христианство, искусство, наука, самое жизнь...» [Олеша, 2006, с. 54]. Это высказывание определяет адресанта, меряющего собственную жизнь по культурному герою, как человека не столько отказавшегося от борьбы, сколько реализующего ту же пророческую ипостась. В бытовом поведении Ю.К. Олеши обозначается стратегия, базирующаяся на архетипическом сюжете о превращении царя в нищего и наоборот [Десятов, Куляпин, 2003, с. 27-34]. Так определяется философия нищеты1 короля метафор как продолжение традиционной для русской культуры темы поэта-пророка. У Ю.К. Олеши она подсвечивается западными сюжетами: «Путь маленького человечка в штанах с бахромой, над которым все смеются и который в конце концов оказывается победителем» [Гудкова, 2002, с. 111]. В этой связи актуализируется мысль о том, что понятие родины исчезло в новом советском мире.
В первую очередь обращает на себя внимание особый образ жизни и действий писателя. Пренебрежение к быту, к деньгам в характере Ю.К. Олеши было несомненным: «Он жил где-то над бытом, как парил» [Огнев, 1975, с. 260]. «В самой его фигуре не было ничего бытового, банального» [Ливанов, 1975, с. 126]. Многочисленные свидетельства о том, как Ю.К. Олеша униженно картинно просил деньги взаймы, показывают, что собственное безденежье сделал он способом особой игры, проходящей по садомазохизской грани [Аборский, 1975, с. 190]. «Он побывал сегодня в нескольких редакциях насчет аванса, но у одного редактора был творческий день, другого вызвали в высшую инстанцию, третий, узнав, кто пришел, велел передать, что у него совещание, хотя он в это время пил чай с козинаками. Он был и в дирекции театра, для которого делал заказную инсценировку, где с ним еле разговаривали и велели прийти на следующей неделе. В Союзе писателей он сидел долго в приемной у дверей набоба, откуда выходили ведущие, озабоченные государственными мыслями и личными делами, и даже не раскланивались с ним» [Ямпольский, 1997, с. 387]. Ю.К. Олеша - совесть эпохи - будто стремился поставить окружающих людей в неловкое положение, демонстративно разыгрывая роль блаженного: просил заранее 200 рублей на свои похороны, которые должен был спонсировать Литфонд [Ямпольский, 1997, с. 401-402].
Подчеркнутая бедность связана не столько с жизненными сложностями, а с определенным типовым поведением. Я. Смеляков рассказывает о неожиданно свалившихся на Олешу деньгах, о том, как «нищий» по-настоящему гуляет: «... с молчаливого согласия хозяина, жена его Ольга Густавовна бросала всю дорогу тридцатки (тогда были такие красные денежные купюры) в открытые подвальные и полуподвальные форточки. Нищий любил волшебную жизнь» [Смеляков, 1975, с. 244].
И в этом авторы воспоминаний видят недостаток Ю.К. Олеши: неумение и нежелание считать деньги вызывает в пишущих недоумение. Хотя именно в этой беспомощности и была его болезненная самобытность. Ю.К. Олеша «[к] вопросам меркантильного порядка относился презрительно» [Старостин, 1975, с. 60], чаще бедствовал, чем испытывал финансовый достаток. И сам мистифицировал по этому поводу, всегда сохраняя королевское величие. «В трудные дни своей жизни Олеша изношенное пальто носил как самое элегантное и модное одеяние. И действительно умел выглядеть почти франтом» [Ливанов, 1975, с. 126]. «Юрия Карловича нельзя было не любить. Уже весь его внешний облик неотразимо привлекал внимание. Невысокий, с большой, умной головой, с неожиданными жестами и движениями, то обостренно-порывистыми, то плавно-замедленными, с резкой сменой настроений, небрежно одетый (вернее, современный, даже самый франтоватый костюм приобретал на нем черты невероятные - он носил его как-то не по-современному, как бы пренебрегая им), он на фоне нашей писательской среды казался личностью фантастической. Раз его увидев, уже нельзя было позабыть - он врезался в память своей дерзкой необычностью» [Марков, 1975, с. 106-107].
На фоне всеобщей устремленности к благополучию жизни поведение писателя было вызывающе оппозиционным: «...посредственности могли сытым смехом провожать этого “чудака” в потертом костюмчике, до блеска начищенных штиблетах, давно “просивших каши”, но всегда гордого, с цветком в петлице...» [Огнев, 1975, с. 262]. Свой антивещизм Ю.К. Олеша намеренно подчеркивает, совершая поступки на грани «ненормы».
Проверяя силу собственной славы, в Ашхабаде писатель пришел в ответственный закрытый распределитель: «Девушка, я русский писатель Олеша, нахожусь здесь временно в эмиграции, мне нужно
1 «Нищета философии» называется сочинение К. Маркса, написанное в полемике с «Философией нищеты» П. Прудона.
200 грамм портвейна... Мне не нужны ваши портфели из клеенки, ваши халаты, тетради в косую линейку. Я русский писатель Олеша, мне нужны 200 грамм портвейна» [Ямпольский, 1997, с. 407]. Конечно, подобные, изначально обреченные на отказ просьбы не могли быть удовлетворены, и писатель попал в участок.
«Философия нищеты» становится одной из жизнемоделирующих поведенческих стратегий. Бедность наряду со славой является одним из доказательств таланта. В ХХ веке на фоне тотального обеднения нации и установки на простоту быта2 стремление к роскоши выделяет избранных. Однако среди элитарных слоев общества нищета стала манерой поведения изгоев. В 1937 году Б. Пастернака не смущали дырявые штаны, в которых он встречал гостей. А.Н. Афиногенов в фигуре поэта видит следующее: «Полная отрешенность от материальных забот. Желание жить только искусством и в его пульсе. Может говорить об искусстве без конца» [Афиногенов, 1977, с. 463]. Совершенная безучастность к окружающему, словно опровергается показной бедностью, которая понимается как знак оппозиционности.
Самоощущение интеллигента сталинской эпохи колеблется «между саморазоблачением - и самовозвеличиванием»3: «[с]тремление слиться с массой <...> и смутное, не столько рационально осмысленное, сколько, быть может, интуитивное отталкивание от них. Двойственное чувство изгойства и избранности» [Гудкова, 2002, с. 23].
Тотальную нищету и отверженность избранных автор «Зависти» превращает в театральный спектакль, будто доказывая собственную причастность к другому времени: «Нет, никогда Олешу не приглашали на встречу с вождями и соратниками вождей <...> Никто не звал его на балы поэзии, на всякие литературные акафисты, обедни, серебряные и золотые свадьбы. Не ездил он и на литературные тои, ни на Шота Руставели, ни на Тараса Шевченко, ни на Давида Сасунского. И не приглашался он на научные конференции, симпозиумы, диалоги по языку, стилю, сюжету <. > И не было его никогда ни в одном (открытом, официальном или закрытом, секретном) списке - ни на распределение орденов и изданий, ни на получение галош <...> Даже дико, смешно было себе представить присутствие его на серьезной государственной встрече... » [Ямпольский, 1997, с. 394-395].
Отмеченная современниками несовместимость Ю.К. Олеши с реальной жизнью, объясняется его маниакальным стремлением к нищенствованию. Аскетизм в быту как тип поведения отличает и других прославленных людей. Стремление к простоте в обыденной жизни характерно философам, музыкантам, политическим деятелям от коронованных особ до советских вождей. Многие из этих людей, судя по заинтересованности писателя, имели особое значение для Ю.К. Олеши. В то же время для последнего философия нищеты определяется исключительными закономерностями и личными причинами.
Писатель бросает вызов социуму. Намеренное несоответствие нормам, принятым в обществе, рождает у строителей нового мира желание исправить дефекты в человеке. Ю. К. Олеша как-то «.запустил табуреткой в телевизор. Он никому не сказал, что его рассердила пошлая, банальная пьеса одного ведущего малоформиста. Но окружающие перепугались за последствия и решили, что благоразумнее будет потушить дело, упрятав концы в клинике, и Юрий Карлович покорно дался в руки приехавшим санитарам Соловьевки» [Ямпольский, 1997, с. 380]. Данный прецедент показателен для автора «Зависти», в жизни которого литература, как и культура в целом, приоритетнее окружающей действительности.
Нищета как постоянный раздражитель, как плащ тореадора, позволяют Ю.К. Олеше держать внимание публики и власти в рискованно напряженном состоянии: «.никогда не видел его в глаженном портновском костюме. Он ухитрялся, - наверное, нарочито, - появляться и в Колонном зале, и на банкетах в помятом, затрапезном костюме» [Смеляков, 1975, с. 244]. «Он был из тех людей, на которых оборачиваются на улице», нищий «...вызывал у окружающих уважение, граничащее с преклонением» [Казакевич, 1975, с. 293].
Отказавшись от материального мира, писатель разыгрывает роль современного Диогена: «Вот <...> все <... > считают Диогена главой циников. А какой он циник! Он робкий, бестолковый старик. Жил, между прочим, в бочке. От бестолковости. А бочка все-таки какая-никакая, а жилплощадь. За нее надо платить. У Диогена, конечно, никогда не было ни копейки, ни драхмы. Хозяин бочки постоянно собирался выбросить старика из бочки за долги. Тогда Диоген шел к друзьям и знакомым и начинал, краснея, просить: “Дайте, если будет ваша милость, денег на бочку". Боже мой, какой подымался вой и визг! “Деньги на бочку"! Нахал! Рвач! Циник!» [Паустовский, 1975, с. 178-179]. Советский юродивый обречен на «непонятость» и, как следствие, отторжение новым миром.
Однажды в Ленинграде С.А. Герасимов, сидя с Ю.К. Олешей, В.Э. Мейерхольдом в ресторане Европейской гостиницы, с любопытством наблюдал, как автор «Зависти» церемонно раскланивается со знакомыми и полузнакомыми людьми за соседними столиками. Подобное поведение спровоцировало
2 Эта тенденция нашла выражение в практичности советского костюма (ср. брюки «легко» превращающиеся в шорты): «число стандартов женского готового платья, вырабатываемого госпромышленностью, с 80 в 1925 году сокращается до 20 в 1929/1930 и до
4 в 1931/32 г.» (Поляк Г.С. К вопросу о потребительских шкалах (потребление одежды) // Народное хозяйство. 1932. № %. С. 183). Таким образом, уменьшение стремящееся к геометрической прогрессии приводит к тому, что «... к услугам всех женщин СССР к концу 1930 — началу 1931 года было всего четыре модели платьев» [Гудкова, 2002, с. 235].
3 Подробнее об этом см.: Эльсберг Ж. Настроения современной интеллигенции в отражении художественной литературы // На литературном посту. 1929. N° 2. С. 44.
вопрос: «Почему вы здороваетесь так важно?». Ю.К. Олеша ответил сразу, без пауз: «Потому что в ресторане писатель должен быть недоступным» [Герасимов, 1975, с. 100]4.
Опасение попасть в неприглядную ситуацию были знакомы Ю.К. Олеше5. Художнику изначально уготовано несовпадение с материальным миром: «...гений тотчас вступает в разлад с имущественной стороной жизни» [Олеша, 2006, с. 405], так как талант, ни на секунду не отпускающий душу, не оставляет сил для службы житейскому.
Поэтому такое пристальное внимание к нищенствованию известных личностей прошлого. «Так и любое известие о том, что тот или иной гений в области искусства умер в нищете, уже не удивляет нас -наоборот, кажется в порядке вещей. Рембрандт, Бетховен, Эдгар По, Верлен, Ван Гог, многие и многие» [Олеша, 2006, с. 404].
Набор имен, подтверждающих телеологическую закономерность нищеты, четко определен. Ю.К. Олеша вновь возвращается к ним в своих отрывках, поражаясь целесообразности их судьбы, например, нищете автора «Данаи» [Олеша, 2006, с. 404]. Автор «Зависти» искал в классиках то, что волновало его самого, что было близко или пугало. Истинный художник должен быть отмечен знаками материального бедствия. С исключительным соседствует пренебрежение к житейским мелочам, что должно отразиться в образе гения, например, И.С. Тургенев в прохудившемся пальто [Олеша, 2006, с. 364].
Неудивительно, что внешне Ю. К. Олеша соответствует внутренним стремлениям: «... в 1947 году... Юрий Карлович выглядел плохо: худой, со впавшими щеками, в поношенном грязном плаще и помятой шляпе. Люди, не знавшие его в лицо, подумали бы, что это нищий» [Боярский, URL]. Автор, мечтающий о романе «Нищий»6, свой образ жизни демонстративно афиширует: даже на столь важную для него премьеру «Идиота», Ю.К. Олеша явился в полуистрепанном пиджаке.
Обозначившаяся литературная модель нищего осмысливается Ю.К. Олешей не только в его художественных произведениях (образ Кавалерова из «Зависти», автопсихологические персонажи рассказов, «Список благодеяний», замысел «Нищего»), но и в соотнесении собственной жизни с бедствовавшими писателями. В этом ряду на первый план выдвигается фигура Л.Н. Толстого, сознательно искавшего простоты в отказе от цивилизации. Ю.К. Олеша, избирая зеркальную поведенческую стратегию (упрощение - опрощение), следует по проторенному классиком пути: «Когда я был в приготовительном классе, я помню, как в классе, где косо стоял столб солнца и вертелись в нем меловая пыль, сказали: “Толстой умер ". И было известно, что перед смертью он ушел. Тоже нищий» [Олеша, 2006, с. 97].
Выбранная дорога обусловлена в то же время индивидуальными особенностями Ю.К. Олеши: он видит себя на ступенях аптеки7 нищим, имеющим кличку - «писатель» [Олеша, 1999, с. 496]. В воспоминаниях К. Паустовского возникающее странничество обнаруживает тесную связь с Одессой, разделившей русское и европейское8. «Теперь эта мысль об обязанности моей стать нищим кажется мне вполне реальной... Христианство - коммунизм - грань новой эры, и я стою на этой грани с торбой на спине, - стою, опираясь на палку» [Олеша, 2006, с. 97].
Религиозная поведенческая парадигма, включающая в том числе и блаженную нищету духа, особо значима для католика Ю.К. Олеши. Однако в поиске успокоения он совершает путь от Европы к Азии: «Мысль о том, чтобы стать нищим, пришла ко мне внезапно... До меня были написаны книги, стихи, мировые поэмы, были высказаны мысли мудрецами - в древних религиях, в восточных: об уходе в пустыню»
4 Всех рассмешившая идея недоступности еще несколько раз возвращалась к Ю.К. Олеше. В воспоминаниях современников жизнь писателя выстраивается как игра, удачно исполненная роль в точном следовании задуманной модели. Само пространство города и ресторана, авторитетный сосед провоцируют Ю.К. Олешу на соответствующее поведение. Данная ситуация свидетельствует о том, что писатель исследует значимость бытового поведения человека, всегда находящегося под прицелом любопытного взгляда.
5 Однажды в Киеве, за столом в ресторане, Ю.К. Олеше показали газету, содержащую сильный разнос его «Строгого юноши». «Это был фильм, на который он возлагал большие надежды, убежденный, что “это нужно". Олеша начал читать трехколонник, но вдруг побледнел и сказал: “Я должен прочесть это один". Жалеемый всеми он удалился, но дойдя до выхода, остановился и вернулся к столу: “Я побледнел?" — спросил, и сев, принялся за прерванный ужин: “Мужчина не должен бледнеть! — сказал он, и, пожевав, добавил. - Но бледнеет"» [Габрилович, 1975, с. 140].
6 «Знаю название - “Нищий". Образ нищего волнует меня с детства. Может быть, поразила лубочная картинка церковного содержания или иконка какая-то... Сушь, солнце, пустынный ландшафт, кто-то в латах, некий Дмитрий Донской, протягивает руку к нищему, который стоит на коленях» [Олеша, 2006, с. 102]. В «Списке благодеяний» Леля произносит: «И в тот год произошла революция... С того дня я стою нищая, на коленях стою, прямая, как истукан, протянув руки, шершавые, как песок»; «В моей душе ад... Я нищая. На мне рубище. Посмотри внимательно: я нищенка, я стою на коленях, прямая, как истукан, и лицо у меня шершаво, как песок. <... > Я несчастна, у меня нет сына. У меня не рождался ребенок» [Гудкова, 2002, с. 157, то же на ^ 202, с. 99]. В рассказе «Пророк» то же моделирование ситуации позволяет говорить о двойничестве персонажей: «Лицо ощутимо покрывалось загаром... Ландшафт был суховат. Чернели в грунте трещины. Грунт был звонок... Ангел протянул руку к плечу Козленкова» [Олеша, 1974, с. 211]. Сама встреча ангела с пророком добавляет образу нищего новые коннотации. В замысле неосуществленного романа они могли вернуть молодость: «Опустившись на самое дно, босой, в ватном пиджаке, иду я по стране и прохожу ночью над стройками. Однажды в чистоте и свежести утра я прохожу мимо стены... Я начинаю идти от угла и вижу, что в стене арка... Я приближаюсь к этому выходу... Я переступаю порог, вхожу и... это молодость, вернулась молодость» [Олеша, 1999, с. 496].
7 Аптека здесь появляется неслучайно, актуализируя через возможность исцеления пророческую сущность автора. Свою роль в русской литературе Ю.К. Олеша определит так: «Даже не художник, а простой аптекарь, завертыватель порошков, скатыватель пилюль» [Олеша, 2006, с. 409].
8 В «Книге прощания» Россия рисуется по контрасту с любимой автором вольной Одессой. Европейский город (ср. «Париж на Одессу похож.» [Гудкова, 2002, с. 98]) обнаруживает связь с темой Чарли Чаплина. Взаимоотношение концептов «нищеты» и «Европы» исследовано Ю. К. Олешей в «Списке благодеяний». В соотношении редакций пьесы обнаруживается созревание авторской концепции, отталкивающейся от теории собственности П. Прудона и декларирующей позицию К. Маркса.
[Олеша, 2006, с. 97]. Наибольшим значением наполнен буддийский контекст, например, «Зависти». Писателя в этой мировой религии, видимо, привлекал гармоничный отказ от материальных благ.
Для Ю.К. Олеши сама фигура просящего на улице свидетельствовала о сакральном его статусе. Однако нищий как человек не выделяется из окружающего мира, его можно принять за часть городского ландшафта9. Нарушая гармоническую симметрию, нищие переходят из антропосферы в мир тотемов. Сошедшие с икон, в множестве своем молчаливые, они сливаются вдоль дороги (символично, что это путь на кладбище) в изгородь будто из камней, которая «казалась несколько ниже, чем была бы, если бы сидели люди» [Олеша, 2006, с. 298]. Их противопоставленность человеку акцентируется и в невербальной сфере общения. Можно пронести руку на уровне их губ, подсознательно ожидая, что она будет схвачена и поцелована. Многие увечные окончательно утрачивают антропоморфные черты и наделяются хищнической бодростью в ожидании подаяния.
Типизация образа нищего новой формации, например, реализованная и в творчестве М.М. Зощенко, актуализирует социальные причины возникновения этого явления. «Философией нищеты» называется одна из частей «Истории одной перековки». «У кого же красть <... > если богачей не будет <... > Если будет только беднота, а богачей не будет, тогда тем не менее будут воровать. А если будут все сравнительно богаты, а бедноты не будет - тогда скорей всего наступит в нашем преступном мире крах» [Зощенко, 2008, с. 291-292]. Мир утопии может победить зло бедности. Отталкиваясь от равноправия / воровства П. Прудона, М.М. Зощенко исследует практическую реализацию принципа марксизма, основанного на потребности человека в труде.
В реальной жизни революция перевернула песочные часы общества: кто был никем, тот, став всем, обрел власть. Коренной переворот в жизни общества провоцирует вертикальное движение: «[в] конце 1920-х годов люди без специального образования, “от сохи" и “от станка", могли быть назначены на самые неожиданные высокие посты “в порядке выдвижения" [Гудкова, 2002, с. 131]. В то же время Николай II получает статус экс-императора. Высота падения и взлета по социальной лестнице колоссальная. Поэтому, претендуя на роль главного нищего нового мира, Ю.К. Олеша утверждает механизм подобного «опускания / скатывания», тем самым доказывает собственную противоположную значимую абсолютную ипостась пророка.
Нищий - это «истинная история о себе самом, о Юрии Олеше, бывшем в некоторую эпоху довольно известным писателем в Советском Союзе... Я так опустился, что мне ничего не стоило, подойдя к любому знакомому на улице, попросить у него три рубля... Надо заметить, что я просил без какой-нибудь наглости. Наоборот, я старался быть простым, скромным. Это мне удавалось по прирожденному актерству. Я был даже изысканно простым. Давши десятку, знакомый быстро уходил. Я видел, как он поправляет головной убор, утверждает более крепко портфель под мышкой, - я понимал, что этому человеку неловко» [Олеша, 2006, с. 181]. Нищета через отрицание/утрату какого-либо достоинства рождает мысль о сверхчеловеке.
Материальный достаток соотнесен с антропосферой, исключение одного из этих условий приводит к нейтрализации и другого: денег нет у полубога [Олеша, 2006, с. 279]. В этой связи особо интересными становятся литературные примеры, особым вниманием Ю. К. Олеши отмечен роман М. Твена «Принц и нищий» [Олеша, 2006, с. 365-367]. Аллегорически опровергая идею несокрушимости социальных привилегий, произведение доказывает необходимость испытания избранности. Именно утрачивая наследство, королевская особа помещается в противоположные привычным социальные условия, долженствующие выявить внутреннюю суть личности. Не просто проверка (горошина для принцессы), а кардинальное изменение всех жизненных условий выявляет истинную королевскую суть, опровергающую определение «бывший».
Столь живой интерес к данному произведению объясняется проекцией на собственную судьбу. «Подстригите наследника!» - повторяет отец в парикмахерской. «Мне это тягостно слушать. И почему-то стыдно. И почему-то помню до сих пор эту тягость. Какой же я наследник? Чего наследник? Я знаю, что папа беден. Чего же наследник? Вообще папы, его повторение?» [Олеша, 2006, с. 263]10. На тринадцатом году революции, осознавая неизбежность осуществления концепции нищего, Ю.К. Олеша вспоминает отца: «Я стал нищим. Мы оба нищие, ты там, на родине, а я здесь, в новом мире. Нет, нет, не в
9 «Этой зимой в Ленинграде проходил как-то вечером по Невскому. Нищий стоял на коленях на вершине лестницы, уходящей в подвальный, ярко освещенный магазин. Я увидел нищего не сразу. Я пронес кисть руки на уровне его губ, как будто не имел ничего против того, чтобы рука моя была схвачена им и поцелована. Он стоял на коленях, выпрямив туловище, черный, неподвижный, как истукан. Я боковым зрением на ходу воспринял его как льва и подумал: а где же второй лев?! Оглянулся: нищий. Он стоял, подняв лицо, черты которого, сдвинутые темнотой, слагались в нечто, напоминающее черную доску иконы. Я испугался. Он не шелохнулся -стоял так же, как стоял, может быть, с утра - бородатый крестьянин, могучий и покорный» [Олеша, 2006, с. 102-103]. В рассказе «В мире»: «Этой зимой проходил как-то по Невскому. Нищий стоял на коленях на вершине лестницы, уходящей в подвальный, ярко освещенный магазин... Я увидел нищего не сразу. Я пронес кисть руки на уровне его губ, как будто хотел, чтобы рука моя была схвачена им и поцелована. Он стоял на коленях, выпрямив туловище, черный, неподвижный, как истукан. Я боковым зрением, на ходу, воспринял его как льва и подумал! «А где же второй лев?» Оглянулся: нищий... Он стоял, подняв лицо, черты которого, сдвинутые темнотой, слагались в нечто, напоминающее черную доску иконы. Я испугался... Он не шелохнулся, продолжая стоять так же, как стоял уже много часов, - может быть, с утра - этот бородатый крестьянин» [Олеша, 1999, с. 312-313].
10 Ср. рассуждения о смерти Э. Багрицкого как осложненной воспалением легких болезни бронхиальной астмы перешедшей «от отца, разорившегося, а может быть, не успевшего разбогатеть торгового маклера» [Олеша, 2006, с. 170].
переносном, а в буквальном смысле: я самый настоящий нищий, профессионал» [Олеша, 2006, с. 97]. Подобное бытовое поведение предопределено наследственностью. Сознательное, настойчивое размежевание с отцом приводит к повторению главной трагедии его жизни («папа беден»).
В «Речи на I всесоюзном съезде советских писателей» Ю.К. Олеша в 1934 году скажет о том, что произошел обман, и «ненаписание» повести о нищем: должно позитивно расцениваться. Замысел произведения был рожден диссонансом с эпохой: «Я испугался и стал думать, что никому не нужен, что мои особенности художника не к чему приложить, и поэтому вырос во мне ужасный образ нищеты, образ, который меня убивал» [Олеша, 1999, с. 497]. Сила красок, противоречащая первой пятилетке социалистической промышленности, превратилась в нищету, которая понимается автором как социальная ненужность. В жизнеутверждающем финале речи - «Я этой повести о нищем не написал», «Я не стал нищим» [Олеша, 1999, с. 497, 499] - звучит мысль о сохранении богатства. Таким образом, нищета понимается как настроенность на общую с волну социальной активности: «Писатель должен быть воспитателем и учителем <...> Я лично поставил себе задачей <...> доказать, что новое, социалистическое отношение к миру есть в чистейшем смысле человеческое отношение <... > Этот мир <...> [т]еперь, впервые в истории культуры <...> стал реальным и справедливым» [Олеша, 1999, с. 499].
Отвернувшийся от мира сверхчеловек обречен на нищету. В.В. Маяковский гениально называет роман Ю.К. Олеши «Нищий» «Ницше»: «В самом деле, пишущий роман о нищем - причем надо учесть и эпоху, и мои способности как писателя - разве не начитался Ницше?» [Олеша, 2006, с. 146].
Философия нищеты Ю.К. Олеши как система взглядов имеет различные мотивировки: религиозную, социальную, литературную, психологическую. Особое внимание к теме и образу нищего вызвано поиском гармонии, попыткой ассимилироваться в новом мире: «Нищие импонируют русскому народу: странники, юродивые, солдаты, Мафусаил, слепцы» [Олеша, 2006, с. 103]. Так польский дворянин выстраивает свои отношения с советской Россией: «Дело в том, что люди, которые строили заводы, герои строительства, те, которые коллективизировали деревню, делали все то, что казалось мне непонятным и превращающим меня в нищего, эти люди - слава им! - всей своей удивительной и прошедшей мимо меня деятельностью создали государство, социалистическую страну, родину» [Олеша, 1999, с. 498].
Литература
Аборский А. // Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975.
Афиногенов А.Н. Избранное в 2-х тт. М., 1977. Т. 2. Письма. Дневники.
Боярский И.Я. Литературные коллажи [Электронный ресурс]. URL: http://www.pereplet.ru/text/boyarskiy.html
Габрилович Е. // Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975.
Герасимов С.А. // Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975.
Гудкова В. Юрий Олеша и Всеволод Мейерхольд в работе над спектаклем «Список благодеяний». М., 2002.
Десятов В.В., Куляпин А.И. «Заклятье сумы и венца» : именные мифологии Николая Гумилева и Юрия Олеши // Десятов В.В., Куляпин А.И. Прозрачные вещи : очерки по истории литературы и культуры ХХ века. Барнаул, 2003.
Зощенко М.М. Голубая книга // Собрание сочинений. М., 2008.
Казакевич Э. // Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975.
Ливанов Б. // Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975.
Марков П. // Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975.
Огнев В. // Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975.
Олеша Ю.К. Заговор чувств. Романы. Рассказы. Пьесы. Статьи. Воспоминания. Ни дня без строчки. СПб., 1999.
Олеша Ю.К. Избранное. М., 1974.
Олеша Ю.К. Книга прощания. М., 2006.
Паустовский К. // Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975.
Смеляков Я. // Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975.
Старостин А. // Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975.
Ямпольский Б. «Да здравствует мир без меня» // Ямпольский Б. Арбат, режимная улица. М., 1997.
