Философия науки: что же дальше? Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2010. № 3

З.А. Сокулер*

ФИЛОСОФИЯ НАУКИ: ЧТО ЖЕ ДАЛЬШЕ?

Для философии науки на протяжении ХХ в. научное знание выступало как совокупность теорий, а теория — как язык. Постпозитивисткая философия привела столь убедительные доводы о свободе ученых в построении теории и интерпретации опытных данных, что оказывается непонятным, каким образом научные теории имеют отношение к реальности, а утверждения науки становятся основой для технологических применений. В такой ситуации заслуживает самого серьезного внимания подход Б. Латура, Э. Пикеринга и др., для которых научный факт выступает как конструкт, но не чисто вербальный, а как артефакт, являющийся продуктом реального взаимодействия с объектами и процессами природы. В заключение ставится вопрос: насколько корреспондентное определение истины согласуется с таким пониманием науки?

Ключевые слова: наука, факт, эксперимент, конструкт, теория, практика, истина, Б. Латур, Э. Пикеринг, постпозитивизм.

Z. A. Sokuler. Philosophy of science: what's next?

Philosophy of science during XX century treats the scientific knowledge as a set of theories while the theory is a language. So the scientific knowledge happens to be a set of propositions or interpretations. The postpositivist philosophy of science gives us convincing arguments supporting the scientist's liberty in constructing any theories and interpreting any facts. So an explanatory gap emerges between this vision of science and the possibility of its technological applications. The paper deals with the recent contributions of B. Latour,

A. Pickering, who consider science as a deeply practical activity and are even ready to recognize the theory to be more practical and artificial than postpositivist philosophy supposes. The concluding remarks deal with the adequacy of the correspondent theory of truth.

Key words: science, fact, experiment, construct, theory, practice, truth,

B. Latour, A. Pickering, postpositivism.

На протяжении последних трех-четырех десятилетий философия науки приложила большие усилия к обоснованию тезисов: 1) о теоретической нагруженности языка наблюдения; 2) о неполной детерминации теории эмпирическими данными. Здесь не место повторять всю аргументацию, приведенную в их защиту в работах Дюгема, Кассирера, Койре, Куайна, Поппера, Лакатоса, Фейера-бенда, Куна, Хэнсона и многих, многих других. Представляется, что

* Сокулер Зинаида Александровна — доктор философских наук, профессор кафедры онтологии и теории познания философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова: тел. 939-14-21; e-mail: [email protected]

оба тезиса достаточно хорошо обоснованы и надежд на их опровержение не видно.

Однако из этих тезисов следует, что у нас нет никаких оснований утверждать истинность принятых научных теорий в смысле корреспондентной теории истины. В самом деле, теория не может быть полностью обоснована фактами, потому что далеко выходит по содержанию за их пределы. В подтверждение можно сослаться практически на всю постпозитивистскую литературу по философии науки. Ограничимся здесь двумя высказываниями крупнейших физиков. Так, Эйнштейн говорит: «В настоящее время известно, что наука не может вырасти на основе одного только опыта и что при построении науки мы вынуждены прибегать к свободно создаваемым понятиям, пригодность которых можно апостериори проверить опытным путем. Эти обстоятельства ускользали от предыдущих поколений, которым казалось, что теорию можно построить чисто индуктивно, не прибегая к свободному, творческому созданию понятий. Чем примитивнее состояние науки, тем легче исследователю сохранять иллюзию по поводу того, что он будто бы является эмпириком... В последнее время перестройка всей системы теоретической физики в целом привела к тому, что признание умозрительного характера науки стало всеобщим достоянием» [А. Эйнштейн, 1967, с. 167]. Эйнштейн при этом постоянно говорит о последующей экспериментальной проверке подобных умозрительных конструкций, но что именно может обеспечить такая проверка? Вот что говорит по этому поводу Р. Фейнман: «Вообще говоря, поиск нового закона ведется следующим образом. Прежде всего о нем догадываются. Затем вычисляют следствия этой догадки и выясняют, что повлечет за собой этот закон, если окажется, что он справедлив. Затем результаты расчетов сравнивают с тем, что наблюдается в природе, с результатом экспериментов или с нашим опытом, сравнивают непосредственно с результатами наблюдений и выясняют, так это или не так. Если расчеты расходятся с экспериментальными данными, то закон неправилен. В этом простом утверждении самое зерно науки» [Р. Фейнман, 2004, с. 130]. Однако тут же он уточняет: «Конечно, вы понимаете, что такой метод позволяет только опровергнуть любую определенную теорию... У нас всегда есть возможность опровергнуть теорию, но, обратите внимание, мы никогда не можем доказать, что она правильна» [там же, с. 131].

Вывод о невозможности доказать, что теория истинна (сильные аргументы в его защиту приведены К. Поппером и его последователями), еще более усиливается тем обстоятельством, что из тезиса о теоретической нагруженности языка наблюдения следует: так называемый «решающий эксперимент» получает подобный статус только задним числом, и к тому же «суд эксперимента» может быть

оспорен на вполне рациональных основаниях, так как исход эксперимента неотделим от его интерпретации. Последняя должна опираться на какую-то теорию, причем зачастую это та же самая теория, которая должна быть выставлена на суд данного эксперимента.

По мнению некоторых философов науки, такая ситуация не является фатальной. Так, Е.А. Мамчур показывает, что для экспериментального результата, помимо «интерпретации — объяснения», может существовать и «интерпретация — описание», нейтральная относительно теории (или конкурирующих теорий), которую данный эксперимент призван подтвердить или опровергнуть [Е.А. Мамчур, 1998]. Но дело в том, что, как показывает сама Мамчур, в случае подобной нейтральной интерпретации вердикт опыта будет уже не «решающим», а гораздо менее определенным. Как она пишет: «...в идее "решающего" эксперимента можно выделить два относительно независимых друг от друга утверждения. Одно из них менее сильное: "может быть осуществлен эксперимент, самым решительным образом подтверждающий одну из конкурирующих теорий и не подтверждающий другую"». Другое — более сильное: «на основании полученного экспериментального результата может быть сделан надежный выбор между теориями». Благодаря существованию такого слоя эмпирического знания, как «интерпретация — описание», реабилитировать удается первый из тезисов. <...> Второй тезис, напротив, такой реабилитации не поддается, и его действительная неадекватность реальному положению дел в науке служит опять-таки веским основанием для отрицания философией науки самой возможности реализации "решающего" выбора между конкурирующими теориями» [там же, с. 104].

Речь идет о том, что судьба теории при столкновении с противоречащим ее предсказаниям экспериментом будет зависеть от наличия конкурирующей теории, от того, насколько успешно эта последняя может объяснить данный экспериментальный результат, а также от того, насколько успешно конкурентка справляется с другими трудностями. Мамчур подчеркивает, что теории оцениваются исходя из целого комплекса факторов, включая технологические применения, методологические соображения и др. Но это и показывает, что ученые стараются выбрать наилучшую теорию из имеющихся в их распоряжении. Это вполне рационально, однако тут трудно претендовать на то, что выбирается именно истинная теория, поскольку на выбор оказывают неустранимое воздействие столь субъективные обстоятельства, как изобретательность защитников конкурирующей теории, техническая возможность проведения некоторых экспериментов, открытие перспектив практических применений (что зависит от достигнутого технологического уровня и даже от механизмов развития финансирования и спроса на наукоемкую продукцию).

7 ВМУ, философия, № 3

97

Большинство ведущих философов науки сейчас согласны, что признание некоторой теории соответствующим научным сообществом не равнозначно установлению ее объективной истинности. В результате складывается воистину парадоксальная ситуация. С одной стороны, современная философия науки убедительно доказала, что наука развивается через пересмотр и отбрасывание принимаемых ею способов объяснения и постулируемых ею объектов. Так что многим понятиям современной науки, в том числе таким, которые вошли в учебники, уготована та же участь, что и флогистону или теплороду.

С другой стороны, мы живем в мире, созданном технологиями на основе достижений науки. Современное человечество уже не выживет без этой, созданной технологиями, искусственной природы. Так что на практике человечество опирается на достижения науки как на установленную истину.

Такое непонятное положение дел заставляет вернуться к трактовкам науки, выработанным в постпозитивистской философии в поисках того, что же было ими упущено. Определенный ответ на этот вопрос был предложен в работах Э. Пикеринга, Б. Латура и их единомышленников [D.Baird, 2004]. Представляется, что к их голосу надо прислушаться хотя бы потому, что сейчас в философии науки сложилась действительно неудовлетворительная ситуация. (Упорное отрицание или непонимание аргументации постпозитивистской философии не представляется нам привлекательным альтернативным подходом.) Мы хотим привлечь внимание к этому подходу, сутью которого, на наш взгляд, является преодоление позиции, отождествляющей научное знание с фундаментальной объясняющей теорией. В этом подходе научное знание перестает сводиться к картинам реальности, системам предложений, интерпретациям. То есть оно перестает рассматриваться как исключительно языковое явление. Поэтому в названном подходе можно разглядеть контуры осуществляющегося на наших глазах «антилингвистического поворота». Так, Э. Пикеринг подчеркивает, что наука есть не только знание, но и практика, т.е. реальное взаимодействие с природными объектами, процессами и силами [A.Pickering, 1990]. Ту же мысль защищает и Б. Латур [B. Latour, 1993; Б. Латур, 2002; 2003]. Для него реальность выступает в науке не только в виде интерпретаций и концептуализаций, но и в самом натуральном виде: ученые взаимодействуют с микробами, гормонами, физическими силами и т.п. Философия науки, которая вместе с Д. Блу-ром стала социологией науки, потеряла «вещность» самой вещи, твердит Латур. «Вещность» являет себя как упрямство и неуступчивость «вещей». О той же неуступчивости «вещей» (изучаемых явлений, экспериментальных установок) напоминает и Пикеринг,

обозначая ее как способность сопротивления. Объективность, — пишет Латур, — означает не особое качество сознания, не его внутреннюю правильность и чистоту, но присутствие объектов, когда они способны... возражать тому, что о них сказано» [Б. Латур, 2003, с. 29]. «Микробы, электроны и пласты скального грунта... не... подчиняются полностью высказываниям ученых, а... совершенно безразличны к их высказываниям. Это не значит, что они — «просто объекты», наоборот, они ведут себя как им заблагорассудится, без оглядки на интересы ученых — останавливают эксперименты, внезапно исчезают, умирают, отказываются отвечать или разносят лабораторию вдребезги» [там же, с. 5].

Подчеркивание сопротивления, оказываемого вещами, должно напомнить о том, что было утеряно в постпозитивистской трактовке эмпирического базиса: эксперимент отличается от интерпретации, выраженной в предложениях. Эксперимент — это реальное событие во времени, состоящее во взаимодействии акторов — людей и вещей (сил природы). Люди имеют власть над интерпретациями, но не над упрямыми вещами1.

Пикеринг обращается к ряду примеров из истории науки, описывая при этом работу исследователей как циклы, которые начинаются с определения цели и выбора средств и моделей для достижения цели. Например, в одной из его работ [A.Pickering, 1981] речь идет об истории исследований, направленных на выяснение существования кварков в свободном состоянии. Целью, таким образом, здесь выступает проверка утверждения о существовании свободных кварков. Исследование отталкивается от модели экспериментального устройства, разработанного Милликеном для измерения заряда электрона2, и начинает дорабатывать и модифицировать

1 В работах отечественного исследователя А.И. Липкина также можно увидеть стремление не упустить момент науки как практики. Он подчеркивает, что первичные идеальные объекты любого раздела физической науки являются ненаблюдаемыми, однако для них задаются операции «приготовления» и «измерения». Благодаря наличию таких операций первичные идеальные объекты оказываются «объектами искусственными (сконструированными), но реальными (как кирпичи)» [А.И.Липкин, 2009, с. 92]. Автор иллюстрирует это на примере Галилея, который не только создает идеальную модель движения тела в пустоте, но «к созданному им таким образом теоретическому построению (которое не может быть фальсифицировано в силу его определения пары "пустота — среда") подходит как инженер к проекту, т.е. ставит перед собой задачу воплотить в материал... как это делает инженер со своим проектом» [там же, с. 93]. Такой подход, разумеется, предполагает «сопротивление материала», которое приходится преодолевать при реализации в материале первичных идеальных объектов. Тем не менее Липкин, в отличие от обсуждаемого здесь подхода, не говорит о непредсказуемости, на которой настаивают Латур и Пикеринг. Представляется, что его анализ начинается в тот момент, когда «сопротивление материала» уже, насколько это возможно, преодолено.

2 Об экспериментах Миллекена см. у Дж. Холтона [Дж. Холтон, 1981, с. 211—273].

это устройство в соответствии с выбранной целью. При этом исследовательская группа принимает как бесспорное определенное фоновое знание. Исследователи готовы к тому, что в ходе экспериментов они могут обнаруживать только заряды, кратные заряду электрона, и обнаружить или не обнаружить заряды, кратные одной трети заряда электрона. Пикеринг рассматривает историю того, как исследовательская группа модифицирует установку Мил-ликена, поскольку та «оказывает сопротивление», т.е. ведет себя не так, как надо, например показывает невозможные с точки зрения принятого знания результаты. В ответ на такое сопротивление исследовательская группа осуществляет своего рода «тьюнинг» (выражение самого Пикеринга) экспериментальной установки.

Так разворачиваются повторяющиеся циклы сопротивления и приспособления. Причем, подчеркивает Пикеринг, исследователь, определяя свою цель и выбирая модель своих действий, не знает заранее, где он столкнется с сопротивлением материальной системы и каким оно будет. Он открыт новому, непредсказуемому. Здесь нам видится принципиальный момент описываемого подхода. Представляется, что философы науки сейчас по большей части находятся под властью определенного образа науки, заданного еще словами Галилея о том, что он, и не производя наблюдения (за падением камня с мачты движущегося корабля), уже знал, что должно получиться. Ничего непредсказуемого не могло бы быть [см., напр.: А.В.Ахутин, 1976, с. 200—203]. Можно вспомнить и цитируемое Холтоном высказывание Эйнштейна, что он и до наблюдений экспедиции Эддингтона знал, что теория не может быть неверной [Дж. Холтон, 1981, с. 94—95]. Если теперь добавить к такому образу науки тезис о теоретической нагруженности языка наблюдения, то научное знание действительно начинает утрачивать связь с грубой реальностью. Поэтому подход Пикеринга и Латура представляется нам далеко не банальным.

Мы здесь не в состоянии передать все детали истории поиска свободных кварков, на которую часто ссылается Пикеринг, хотя это и было бы нужно, чтобы дать представление об упоминаемом «тьюнинге». Но общий смысл заключается в том, что экспериментальная установка, на которой проверяется наличие или отсутствие искомого эффекта, сама является результатом целой серии усовершенствований и доработок. Их приходится осуществлять, когда эксперимент «не идет». Например, описываемые Пикерин-гом эксперименты были призваны выяснить, можно ли, помимо зарядов, кратных заряду электрона, наблюдать заряды, кратные одной трети заряда электрона. Заряды, кратные, например, одной пятой электрона, которые получались на известном этапе исследования, вовсе не признавались новым обнаруженным в природе

фактом. Напротив, поскольку никакая из принимаемых или проверяемых теорий не допускала подобного явления, то исследовательская группа в подобных ситуациях принималась модифицировать экспериментальную установку, изменяя, например, расстояние между пластинами конденсатора, подаваемое напряжение, используемые материалы, переходя от электрического поля к электромагнитному полю и т.д., чтобы подобных «неправильных» явлений больше не фиксировалось.

В результате серии изменений и приспособлений наконец достигается стабилизация эксперимента. Эксперимент «идет», экспериментальная установка «работает», что означает, что теперь она стабильно дает результаты, осмысленные с точки зрения принятого знания и укладывающиеся в одну из проверяемых гипотез. Но что это означает с эпистемологической точки зрения? В силу подобных процедур тьюнинга (они, как отмечает Пикеринг, требуют подчас многолетнего труда и являются подлинным творчеством) факты, которые в результате устанавливаются экспериментаторами, являются в подлинном смысле слова социальными конструк-тами3. Идея, что экспериментальные факты являются социальными конструктами, вовсе не нова. Новшество, вносимое Пикерингом и его единомышленниками, состоит в том, что факт — это не только вербальный, но и реальный, материальный конструкт. В описании Пикеринга практический аспект науки выступает как взаимодействие между исследователем и материальными агентами, в ходе которого исследователи осуществляют тьюнинг как экспериментальной установки и методики проведения эксперимента, так и, возможно, элементов исходного знания и самой поставленной цели. Работа во многом идет путем повторяющихся циклов проб и ошибок.

В силу описанной процедуры тьюнинга невозможно говорить, что в результате достигается знание о реальности как вещи самой по себе. Тогда ради чего практикуется такая деятельность? Что достигается в результате? — Своего рода «ноу-хау», как стабильно получать у природы такой ответ на задаваемый ей вопрос, который осмыслен с позиций принятого знания, или как стабильно производить определенные факты. То есть речь идет об умении таким образом взаимодействовать с реальностью, чтобы достигать поставленной цели. Акцент при этом ставится не на теоретически нагруженных предложениях. Конечно, результатом являются и они тоже, но не только они, а определенные ощутимые результаты.

3 В действительности история, рассказываемая Пикерингом, сложнее, ибо две разные исследовательские группы, работавшие на разных экспериментальных установках и по-разному проводившие их тьюнинг, получили в итоге разные результаты. После длительной полемики научное сообщество приняло в качестве установленного факта результат, полученный одной из групп исследователей, а именно то, что кварков в свободном состоянии не существует.

Причем очень важно, что заранее неизвестно, возможна ли стабилизация практики на выбранном пути или нет, и если да, то какие именно факты будут сконструированы в такой практике. Следовательно, реальности самой по себе удается заставить себя услышать, несмотря на то что полученные факты остаются конструктами.

Тот же момент реального взаимодействия исследователя и исследуемого подчеркивает Латур. Результат такого взаимодействия заранее не гарантирован. На примере работы Пастера по выделению возбудителя и созданию вакцины против сибирской язвы Ла-тур показывает, что внутри стен лаборатории ученый оказывается сильнее, чем его контрагент — микроб. Это достигается посредством того, что внутри лаборатории создается особая контролируемая ситуация, отличная от ситуации вне лаборатории, в мире самом по себе: «...в лаборатории Пастера с палочкой сибирской язвы происходит нечто, никогда до этого не происходившее (я настаиваю на этих двух пунктах: нечто происходит с палочкой, что никогда до этого не происходило). Благодаря пастеровскому методу выращивания она освобождается от всех конкурентов и начинает активно разрастаться до такой степени, что в получившихся огромных колониях бактерий наблюдательный глаз ученого способен... без труда усмотреть закономерность» [Б.Латур, 2002, с. 216]. Можно утверждать, что факты, обнаруживаемые в лаборатории Пасте-ра, являются конструктами, потому что Пастер помещает возбудителя сибирской язвы в принципиально новые условия. Условия, при которых вызывается контролируемое заражение животных в лаборатории Пастера, отличаются от тех, при которых живут и борются друг с другом организмы микробов и скота в естественных условиях. В результате в лаборатории «развивается новое практическое ноу-хау. Спустя несколько лет экспериментаторы приобретают навыки манипулирования множеством ранее неизвестных материалов. ...дрессировка и одомашнивание микробов является таким же ремеслом, как и книгопечатание, создание электронных схем, высококлассная кулинария или видеографика» [там же, с. 218].

Следовательно, артефакты, создаваемые в лаборатории, являются не интерпретациями или объяснениями, а умениями стабильно создавать и поддерживать определенные явления, вызывать определенные эффекты. Причем Латур, как и Пикеринг, подчеркивает момент неожиданности, непредсказуемости в работе Пастера. Микробы удалось «одомашнить и выдрессировать», но это не могло быть известно заранее. Тем не менее, поскольку речь идет об артефактах (пусть вполне реальных, материальных, но артефактах), то это позволяет Латуру осознать следующее важное обстоятельство: «Никто еще не был свидетелем того, как лабораторный факт выйдет наружу без предварительного распространения на внешнюю

ситуацию самой лаборатории... Значит ли это, что ученые привязаны к тем немногим местам, в которых они работают? Нет. Это значит лишь то, что они будут делать все от них зависящее, чтобы распространить повсюду некоторые из условий, способствующих воспроизведению благоприятных лабораторных практик. Поскольку научные факты находятся внутри лабораторий, то для обеспечения их свободного распространения необходимо создать дорогостоящие сети, внутри которых будет поддерживаться их хрупкая эффективность. Если это значит превратить общество в большую лабораторию, то так оно и будет», — заключает Латур [там же, с. 237], открывая тем самым новую важную тему взаимодействия науки и общества и объяснения эффективности науки. Оригинальность объяснения Латура состоит в том, что наука не просто подтверждается практикой. Чтобы это было возможно, она должна во все больших масштабах сама формировать эту практику. Замечу, что сходную идею высказал отечественный исследователь Г.Г. Копылов, сформулировав понятие «научно-инженерный мир» [см.: Г.Г. Копылов, 1996]. Наука вместе с инженерией за последние триста лет, пишет он, сформировала свой собственный мир, где взаимно согласовываются и обосновываются законы, вырабатываемые наукой, реализация этих законов в инженерных устройствах, сами вещи, созданные в соответствии с этими законами, результаты действия образовательных систем, структуры принятия решений и формы социокультурной рефлексии. Все названные «элементы» образуют круг самообоснования, позволяющий утверждать истинность законов науки, опираясь на которые люди создавали этот мир. У каждой науки есть свой «технический спутник»: инженерное знание, которое отвечает на вопросы: «как сделать, чтобы?», «что будет, если?». Инженерные знания реализуются в производствах и технологиях. В результате создаются вещи, в которых «запечатлены» научные законы и концепты. При таком способе рассмотрения эксперимент оказывается взаимной подгонкой научных идеализаций и технических устройств для их реализации. Благодаря этому становится понятным, каким образом установленные в научных лабораториях факты, будучи конструкциями, одновременно оказываются основой успешных технологических применений.

Сказанное требует от нас объяснений по принципиальному философскому вопросу. Не получается ли так, что вместо более широкого взгляда на науку здесь просто предлагается сфокусировать взгляд на другой науке, а именно вместо фундаментальной науки, которая представляла для постпозитивистской философии науку вообще, сосредоточиться на прикладной науке? Нет, это не так. Ведь Пикеринг во многих своих работах рассматривает экспериментальную проверку теоретических гипотез. Речь идет о пони-

мании того, чем является экспериментальное подкрепление гипотезы, а это, разумеется, касается и трактовки фундаментального знания. Привлекая внимание к подходу Пикеринга и Латура, мы хотим не уподобить все научное знание прикладному, а призываем учитывать его гетерогенность.

Недавно это было убедительно показано П. Галисоном [см.: П. Галисон, 2004], который привлек внимание к многообразию видов исследовательской деятельности научного сообщества физиков, включая теоретизирование, экспериментирование, изготовление инструментов, инженерную деятельность. Он показывает своеобразие каждого из видов деятельности, отличия в их целях, онтологии, приемах и методах и видит в таком многообразии залог мощи и стабильности науки.

Заметим, что соотношение разнородных элементов научного знания не является абсолютным, оно меняется, и в наше время мы становимся свидетелями решительного сдвига в сторону практической компоненты, связанной с экспериментированием, созданием инструментов, практическими применениями. Этот сдвиг не может не влиять и на образ фундаментального знания, его развитие, его проверку и обоснование, что возвращает нас к вопросу об истинности знания. Наш разговор начинался с того, что постпозитивистская философия науки привела веские доводы, после которых стало трудно защищать утверждения об истинности принятого научного знания, если истинность понимается в корреспондент-ном смысле. В то же время относительно знания, которое можно истолковать в качестве ноу-хау, возможны более или менее определенные критерии их эффективности.

Подобная ситуация беспокоит многих философов, поскольку, как они считают, разрушает не только идею познания, но и сами основания европейской культуры. Такое беспокойство нашло яркое выражение в недавно вышедшей книге Б.И. Пружинина. Автор настаивает на том, что «знание, по самой своей сути, т.е. именно как знание, есть отображение объективной, от знания не зависящей, реальности» [Б.И. Пружинин, 2009, с. 40]. И он продолжает: «Здесь не важно, как может быть истолкована эта независимость реальности от знания — идеалистически, материалистически или "нейтралистски". <...> Пусть даже эта «независимость» иллюзорна, пусть так, но вместе с рассеиванием этой иллюзии исчезает и знание как феномен нашего сознания и нашей культуры» [там же, с. 41]. Пафос Пружинина понятен, ведь он стремится защитить основы рационалистической цивилизации, заложенной в Древней Греции. Однако вырвавшееся у него замечание насчет возможной

иллюзорности лишает такую защиту всякой силы. Цивилизации, конечно, опираются на иллюзии, но только до тех пор, пока большинство защитников ее ценностей и помыслить не могут об их иллюзорности.

Для Б.И. Пружинина вся опасность ситуации с проблематиза-цией истинности признанного научного знания в смысле корре-спондентной теории истины связана с тем, что наука составляет «один из столпов европейской культуры, и научное знание, как мы его со времен Платона понимаем, — один из неотъемлемых способов представления мира в рамкам этой культуры» [там же, с. 93]. В качестве некоторого утешения попытаюсь предложить следующие соображения. Возможно, что представления Платона об истине отличались от корреспондентного определения. Вспомним, как он писал о душе человеческой, которая «питается созерцанием истин и блаженствует», ибо там, в полях истины, «пастбище для лучшей стороны души» [Платон, 1993, с. 156—157]. С точки зрения корреспондентного понимания, нельзя созерцать истину, надо ставить вопрос: истинен ли образ в сознании (или в построенной теории), порожденный созерцанием? В истории европейской цивилизации произошло незаметное изменение понимания истины, но цивилизация сохранилась. Позволю себе осторожный оптимизм: может быть, она переживет и другие модификации понимания истины?

Далее хочу напомнить, что со времен Платона понимание научного знания существенно изменилось. В раннее Новое время началось преодоление противопоставления чистого, созерцательного и практического, полезного знания. Отказались от платоновского пренебрежительного отношения к «арифметике торгашей». Появился экспериментальный метод. Знание перестало быть столь самоценным и самодовлеющим, каким оно выступало для Платона.

Изменения в характере научного знания в истории европейской цивилизации происходили и происходят. Б.И. Пружинин обеспокоен тем, что отказ от самоценности истины в корреспондентном понимании приведет вообще к утере абсолютных ценностей в культуре [Б.И. Пружинин, 2009, с. 96]. Позволю себе еще раз выразить осторожный оптимизм и надежду на то, что не все утеряно. У нас остается, например, хайдеггеровское понимание истины. Что же касается того, что в современной философии прагматическое понимание истины практически вытеснило корреспондентное, то и в этом можно увидеть некий положительный момент, поскольку прагматическое понимание, как более слабое, дает познающему субъекту меньше оснований для самонадеянности.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Ахутин А.В. История принципов физического эксперимента: От Античности до XVII века. М., 1976.

2. Галисон П. Зона обмена: координация убеждений и действий // Вопросы истории естествознания и техники. 2004. № 1.

3. Копылов Г.Г. Научное знание и инженерные миры // Кентавр. 1996. № 15. (www.circle.ru/kentavr/fil/)

4. Латур Б. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир // Логос. 2002. № 5—6.

5. Латур Б. Когда вещи дают сдачи: Возможный вклад «исследований науки» в общественные науки // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7. Флософия. 2003. № 3.

6. Липкин А.И. «Конструктивизм», «реализм» и их сочетание в двухуровневой модели физического знания // Проблема конструктивности научного и философского знания: Сб. статей. Вып. 12. Курск, 2009.

7. Мамчур Е.А. Как возможна независимая экспериментальная проверка теорий // Философия науки. Вып. 4. М., 1998.

8. Платон. Федр // Платон. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. М., 1993.

9. Пружинин Б.И. Ratio serviens? Контуры культурно-исторической эпистемологии. М., 2009.

10. Фейнман Р. Характер физических законов: Нобелевская и мессенд-жерская лекции. М., 2004.

11. Холтон Дж. Тематический анализ науки. М., 1981.

12. Эйнштейн А. Собр. науч. трудов: В 4 т. Т. 4. М., 1967.

13. Baird D. Thing knowledge: a philosophy of scientific instruments. Berkeley; Los Angeles, 2004.

14. Latour B. La clef de Berlin et autres leçons d'un amateur des sciences. P., 1993.

15. Pickering A. The hunting of the quark // ISIS. 1981. Vol. 72.

16. Pickering A. Knowledge, practice and mere construction // Social studies of science. 1990. Vol. 20.