CC BY
22
УДК 82-31
Е. В. Сомова
доктор филологических наук, доцент,
профессор каф. отечественной и зарубежной литературы МГЛУ; e-maiL: [email protected]
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ В РОМАНЕ Ч. КИНГСЛИ «ИПАТИЯ»
Статья посвящена малоизвестному в отечественном литературоведении роману Ч. Кингсли «Ипатия» и вводит в научный оборот новый материал. Автор работы анализирует основные принципы создания исторического повествования, традицию В. Скотта и концепцию философии истории в романе. Рассматривается специфика работы писателя с историографическими источниками при воссоздании исторической эпохи. В романе Ч. Кингсли идея свободы и необходимости, которой подчиняется и судьба отдельного человека, и развитие исторического процесса, выражена в выборе Ипатии. Она должна пожертвовать своей личностью и оставить науку ради земного и суетного. Однако, получив власть, она сможет возродить веру в языческих богов, повернуть Колесо времени в прошлое, как это пытался сделать в середине IV в. Юлиан Отступник. Однако время не движется циклически, в соответствии с языческими представлениями, и не является конечным, согласно воззрениям христиан. У Ч. Кингсли, как и в романах В. Скотта, присутствует идея эволюции, при которой исторически устаревшее становится достоянием прошлого. Гибель Ипатии нанесла удар древней мудрости. Своеобразным посредником и связующим звеном между тремя главными соперничающими силами в романе является Филимон. У Ч. Кингсли он высказывает мысль о ценности языческого знания, опыта прошлых веков, о том, что эпохи не существуют изолированно. Ч. Кингсли подчеркивает, что для любой исторической эпохи свойственна борьба не просто различных партий, религий и социальных сил, а прежде всего общечеловеческих этико-философских категорий: добра, мудрости, знания и невежества, фанатизма, жестокости. Плененный красотой и знаниями в аудитории Ипатии, Филимон не может вернуться обратно в монастырь, не открыв для себя обширной мудрости древнего мира.
Помимо вопросов, связанных с философией истории, Ч. Кингсли включает в роман размышления о воззрениях неоплатоников на природу и Божество, которые оказались в определенной степени созвучны философским исканиям современников писателя. В художественно-философской системе романа Ч. Кингсли гомеровские образы и реминисценции играют значимую роль. Цитата из Еккле-зиаста указывает на то, что Ч. Кингсли размышляет о неизменности человеческой природы и повторяемости, цикличности прошлого. Роман имеет кольцевую композицию. Таким образом, в историческом романе Ч. Кингсли обращается к актуальным религиозным вопросам и разрабатывает избранный жанр не ради создания оригинальных характеров или исследования человеческой природы, а для выражения собственной позиции в философии истории и богословской полемике. Таким образом, и своеобразие конфликта, и специфика образной системы романа
«Ипатия» подчинены общему замыслу Ч. Кингсли: показать противостояние ранней христианской церкви языческому миру. В романе Ч. Кингсли ассоциативные параллели между античной раннехристианской философией подчеркивают одну из значимых для романа идей о несомненном влиянии язычества на христианство, когда часть христианской символики была заимствована из языческой культуры. Художественное осмысление исторического процесса Ч. Кингсли позволяет выявить своеобразие исторической концепции писателя в этико-философской системе викторианской Англии XIX в.
Ключевые слова: исторический роман; жанр; традиция; философская система; Античность; христианство; язычество; философия истории; историческое повествование.
E. V. Somova
Doctor of PhiLoLogy (Dr. habiL.), Associate Professor,
Professor at the Department of Russian and Foreign Literature, MSLU;
e-maiL: [email protected]
PHILOSOPHY OF HISTORY IN CH. KINGSLEY'S NOVEL «HYPATIA»
This articLe presents new materiaL about historicaL noveL by Ch. KingsLey «Hypatia, or New Foes with an oLd Face». The author of the study has reveaLed main principLes of creating historicaL narration, the tradition of W. Scott's and conception phiLosophy of history in the noveL. ExpLores some specifics of the writer with historiograficaL sources when recreating the historicaL era. In the noveL by Ch. KingsLey, the idea of freedom and necessity, to which the destiny of an individuaL is subject and the deveLopment of the historicaL process, is expressed in the choice of Hypatia. She must sacrifice her personaLity and Leave science for vain. However, having gained power, it wiLL be abLe to revive faith in the pagan gods, turn the WheeL of Time into the past, as JuLian the Apostate tried to do in the middLe of the fourth century. However, time does not move cycLicaLLy, according to pagan notions, and is not finite, according to the views of Christians. In Ch. KingsLey, as in the noveLs of W. Scott, there is the idea of evoLution, in which the historicaLLy obsoLete becomes the property of the past. The death of Hypatia was a fataL bLow to ancient wisdom.
A pecuLiar mediator and a Link between the three main competing forces in the noveL is PhiLemon. In Ch. KingsLey, he expresses the idea of the vaLue of pagan knowLedge, the experience of past centuries, that epochs do not exist in isoLation. Ch. KingsLey emphasizes that for any historicaL era, the struggLe is not just different parties, reLigions and sociaL forces, but above aLL human ethicaL and phiLosophicaL categories: wisdom, knowLedge and ignorance, fanaticism, crueLty. Having acquired knowLedge and beauty in the audience of Hypatia, PhiLemon can not return to the monastery without discovering the vast wisdom of the ancient worLd. In addition to issues reLated to the phiLosophy of history, Ch. KingsLey incLudes in the noveL reflections on the views of the NeopLatonists on nature and the Divine, which were to some extent consonant with the phiLosophicaL quest of the writer's contemporaries.
In the artistic and phiLosophicaL system of Ch. KingsLey's noveL, Homeric images and reminiscences play an important role. The quote from Ecdesiastes indicates that, on the one hand, Ch. Kingsley reflects on the unchanging nature of human nature and the recurrence, cyclical nature of the past. The novel has a ring composition. Thus, in the historical novel, Ch. Kingsley addresses current religious issues and develops a selected genre not for the sake of creating original characters or exploring human nature, but for expressing one's own position in the philosophy of history and theoLogicaL controversy.
Thus, the originality of the conflict, and the specificity of the image system of the novel «Hypatia» subject to a common plan Ch. Kingsley: to show the confrontation of the early Christian Church of the pagan world. In the novel Ch. Kingsley associative paraLLeLs between ancient and earLy Christian phiLosophy emphasize a significant noveL ideas about the undoubted infLuence of paganism on Christianity, when the Christian symbolism was borrowed from pagan culture.
In the issue the originality of artistic understanding of historic process in creative work of the English novelists permits to reveal one of the aspects of history concept in ethic-philosophic system of Victorian England of 19th century.
Key words: historical novel; genre; tradition; philosophic system; Antiquity, Christianity, Paganism, phiLosophy of history; historicaL narration.
Краткость и отрывочность исторических сведений о жизни и учении Ипатии, преподававшей философию, математику и астрономию в V в. в Александрии, стали причиной появления легенд, окружавших дочь математика Теона. У Дамаския, писателя периода поздней Античности, Ипатия превращается в «святую» античного язычества, аналог святых мучеников в христианской церкви. Гибель Ипатии, растерзанной фанатичными монахами, совершившими своего рода жертвоприношение, стала одним из сюжетов в христианской агиографии. Около X в. составлено точно повторяющее судьбу Ипатии житие полулегендарной Екатерины Александрийской, обладавшей красотой, даром красноречия и погибшей от рук разъяренной толпы.
К сюжету «Ипатии», помимо Ч. Кингсли, в мировой литературе обращались Дж. Толанд, Вольтер, Ф. Маутнер, Ш. Леконт де Лиль. В XIX в. в стихотворении Леконта де Лиля «Ипатия» (1862) дева-философ становится символом погибающей эллинской культуры, последним воплощением «духа Платона» и античных мудрецов:
Ты видела их блеск в пылании небесном,
И знанья, и любовь ты обретала в них,
И слушала земля, склоняясь к мечтам чудесным,
Гуд пчел аттических - звук уст твоих златых.
Как лотос, что впитал под мудрым острым взором
Их красноречия высокую струю,
Во тьме былых веков светя ночным просторам,
Сверкала духом ты сквозь красоту свою1 [Леконт де Лиль I960, с. 33].
Ф. Маутнер (F. Mauthner) в романе «Ипатия» («Hipatia», 1892) изображает героиню духовной дочерью Юлиана Отступника, борющейся с «галилейским» учением во имя возрождения эллинского мировоззрения.
«Ипатия» («Hipatia, or New Foes with an old Face», 1853) Ч. Кинг-сли (Ch. Kingsle) занимает особое место в истории данной темы. При воссоздании событий писатель опирается на лаконичный эпизод в 47 главе труда Э. Гиббона «Возвышение и падение Римской империи». И у романиста, и у историка Ипатия предстает невинной жертвой, мученицей. Как отмечает Э. Гиббон, в один роковой день, дева, ставшая, по мнению христиан, помехой в примирении префекта и архиепископа, была безжалостно убита, и ее смерть «наложила неизгладимое пятно на характер и религию Кирилла Александрийского» [Гиббон, т. 5, с. 435].
Однако, если у Э. Гиббона доминирует идея конца эпохи, упадка, заката великой античной цивилизации, то у Ч. Кингсли размышления об историческом процессе связаны с взглядом в будущее, с определением исторической перспективы. В 35 главе своего труда Э. Гиббон, наряду с многочисленными предсказаниями, приведенными, к примеру, у Цицерона и Варрона, описывает несколько признаков, предвещавших падение Римской империи и приходит к выводу: «Если бы варварские завоеватели исчезли, то и совершенное их истребление не восстановило бы империи, а если бы Рим пережил это событие, он пережил бы вместе с тем утрату свободы, мужества и чести» [Гиббон, т. 4, с. 47].
У Ч. Кингсли эпоха Александрии 431 г., на фоне которой развиваются события, рассматривается как исключительно важный переходный период между упадком средиземноморской культуры (Mediterranean) и набирающим силу севером варваров (Gothic North), как страшный («very hideous»), но великий век, «одна из критических, кардинальных эр в истории человечества» [Kingsley 1897, с. 7]. V век
1 Пер. И. Поступальского.
является эпохой, когда уже сложившаяся церковь вступает в Средние века и, выросшая из древнего греко-латинского мира, начинает воспринимать германские элементы.
Своеобразие романа Ч. Кингсли в том, что действие происходит, прежде всего, в области идей, когда сталкиваются христианство, неоплатонизм, иудаизм. Развитие сюжета, в соответствии с традицией В. Скотта, связано с вымышленным персонажем, молодым монахом Филимоном, который, предпринимая путешествие из уединения пустыни в Александрию, и возвращаясь обратно, проходит в то же время и путь духовного поиска истины.
Уже в первой сцене возникают образы времени. На фоне безмолвия гробниц и каменоломен, покинутых много веков назад, «могилы мертвого народа в умирающей стране» («the grave of a dead nation in a dying land» [Kingsley 1897, с. 1]), появляется полный жизни Филимон, «юный Аполлон пустыни». Образ «умирающего мира» вынесен в заглавие второй главы. Монашеской жизни в пустыне, где время словно остановилось («новый день занялся такой же, как минувшие и предстоящие дни, из года в год протекающие среди трудов и молитвы, безмятежный, как сон») [Кингсли 1936, с. 23], противопоставлены многоголосье и вечная суета александрийских улиц и гавани.
Ч. Кингсли, подобно Г. Флоберу, при создании «Саламбо» изучившему множество источников, тщательно заботился о выверенности «местного колорита». В «Предисловии» к роману писатель отмечает, что, стремясь представить историю судьбы Ипатии наиболее полно и достоверно, он следовал фактам, изложенным в «Церковной истории» («Ecclesiastic History», 439 г.) Сократа Схоластика. Романист несколько лет изучал латинские сочинения, внимательно перечитал и труд Э. Гиббона, и ряд других доступных ему источников, в частности трактаты и проповеди Блаженного Августина, «Житие Антония Египетского» (ок. 357 г.) архиепископа Александрии Афанасия. По совету английского богослова Дж. Ф. Мориса, романист, для воссоздания александрийской культуры V в., изучал труды неоплатоников. На основе этих исследований Ч. Кингсли были прочитаны лекции в Кембридже, и в 1854 г. был написан очерк «Александрия и ее школы» («Alexandria and her schools»).
В Предисловии Ч. Кингсли говорит о намерении проследить духовную историю («the spiritual history») Александрии, поскольку она на
протяжении нескольких столетий представляла собой пример сосуществования западных и восточных наций. Соотнося прошлое и настоящее, Ч. Кингсли выявляет основные тенденции Ш-ГУ вв. н. э., которые определили дальнейшее развитие западноевропейской цивилизации, стали «ростками» духовной революции в эпоху Реформации.
Анализируя понятия «физика» и «метафизика», Ч. Кингсли под влиянием естественно-научных открытий XIX в. соотносит фазы исторического развития в сфере мысли с процессами, происходящими в органической природе. Подобно тому, как всё живое проходит этапы рождения, расцвета, старости и гибели, развивалась и духовная жизнь Александрии. Это ее «физическая» (греч. рИш18) история. После гибели и распада ее философских школ их «атомы» стали элементами философских и религиозных учений запада в Средние века, эпоху Возрождения, Новое время. В то же время культура Александрии может быть, по утверждению Ч. Кингсли, рассмотрена и в «метафизическом» (в аристотелевском понимании) аспекте как неувядающая, неподвижная, вечная.
Объектом исследования в работе Ч. Кингсли становятся научно-философские идеи математиков, астрономов, физиков, географов эпохи Птолемея (Эвклид, Аристарх, Эратосфен, Архимед). Основное же внимание уделено неоплатонизму, идеям Аристотеля, Платона, Прок-ла, Аммония, Порфирия; исследованию категорий «вечное», «бесконечное», «красота» плотская и духовная, «абсолют», «демиург», «вечный разум» и др. Как отмечает Ч. Кингсли, неоплатонизм оказал значительное влияние на христианство, а затем на немецкую теологию XVШ-XIX вв., труды Канта, Фихте, Гегеля, Шеллинга.
В работе «Александрия и ее школы» лишь упоминается имя Ипа-тии как яркого философа-неоплатоника V в., не оставившего, однако, письменных свидетельств. Судьба Ипатии, ее связь с философскими идеями и школами эпохи становится объектом художественного изображения в романе «Ипатия» Ч. Кингсли.
Стремление автора к точности изображения очевидно в описании грандиозной панорамы Александрии, когда романист в разнообразии архитектурных форм отмечает смешение эпох: «Чистые дорические постройки первых Птоломеев, причудливая варварская роскошь позднейших римских зданий, подражания стилю древнего Египта» [Кингсли 1936, с. 73]. В романе Ч. Кингсли возникает идея столкновения
величественной языческой цивилизации, создавшей культуру, памятники которой обладают непреходящей ценностью, но клонящейся к упадку, и нового христианского мировоззрения, отрицающего опыт предшествующих веков. Александрия 413 г. (после разграбления Рима в 410 г.) становится центром античного мира. Город, который на протяжении семи столетий внимал мудрости философов и поэтов: Евклида, Феокрита, Птоломея Филадельфа, Каллимаха, Ликофрона, казалось, был «напоен благоуханием греческой мысли» [Кингсли 1936, с. 33].
В изображении храма и знаменитой александрийской библиотеки Ч. Кингсли точно следует описанию Э. Гиббона, упоминая, что значительная часть старой библиотеки Птоломеев погибла при осаде Цезарем Александрии, однако уже во времена Сенеки насчитывала 400 тысяч рукописей. Воссоздавая духовное своеобразие эпохи, на фоне которой расцветает мудрость Ипатии, Ч. Кингсли упоминает деятельность историка Плутарха и Теона, математика-пифагорейца и философа.
Описание Александрии построено на контрастах, полифонии голосов и интонаций. Город, «пестрое» население которого - это греки, римляне, египтяне, иудеи, готы, фанатичные христиане - охвачен подозрительностью и ненавистью, раздираем национальными и религиозными противоречиями. Как и империя в целом, Александрия представляет собой хаотическое смешение идей, вер и рас.
В Предисловии Ч. Кингсли предлагает вниманию читателей историческую справку, подчеркивая, что Римская империя и христианская Церковь с момента ее возникновения «развивались параллельно, как две великие, соперничающие силы» [К1^$1еу 1897, с. 7]. Для стремящихся к синкретизму религии и философии V в. особенно актуальны вопросы о происхождении в мире зла; о силах, управляющих судьбами мира, о предопределении и свободе воли. В Александрии появляются новые религиозно-философские школы, близкие к платонизму. У Плотина, Аммония, Порфирия зло связано с материей. Человечество делится на немногих избранных, живущих духом, и массы людей греховных, интересующихся лишь материальным. Обреченный мир нельзя улучшить, поэтому мудрый должен заботиться о собственном спасении, изучая тайны мира. В этом же направлении движется и мысль христианских богословов, которые, как пишет Ч. Кингсли,
ведут битву с «чудовищами» («theoretic monsters» [Kingsley 1897, с. 8]), порожденными упадком греческой философии - египетским символизмом и халдейской астрологией.
Христианские представления о течении времени, о настоящем и будущем в романе связаны с мотивами пророка Екклезиаста и «Откровения» Иоанна Богослова, и выражены с помощью библейских цитат и образов: «Суета сует и всяческая суета!»; «Наступают последние дни, о которых вещали пророки ... ищу я знамение Сына Божьего, когда солнце померкнет, луна обратиться в кровь, звезды посыплются с небесных высот, возвещая кончину мира! Близится жатва» [Кингсли 1936, с. 131]. Как отмечает Э. Гиббон, на которого ссылается Ч. Кинг-сли, «в то время существовало общее убеждение, что близок конец мира. Тогда христиане жили в благоговейном ожидании той минуты, когда земной шар задрожит от появления божественного Судии» [Гиббон, т. 2, с. 31]. У Ч. Кингсли монах Арсений, уподобляющий себя вещей Кассандре, в видении узрел гибель вечного города, превратившегося в царство Сатаны.
Иные представления о времени и истории возникают в романе в связи с философией Платона в толковании неоплатоников, Плотина, Порфирия, Лонгина, к чьим именам и текстам обращается Ипатия в поисках духовной истины. Платоновская философия истории связана с мифологическим историзмом и орфико-пифагорейской традицией относительно судьбы души после смерти и ее нового рождения на земле, возникающей в диалогах Платона «Горгий», «Федон», «Федр». В «Федоне» Платона рисуется подробный путь души в Аид и суд, после которого души живших достойно отправляются в блаженные места, а живших с нарушением норм справедливости - в места скорби; их души «блуждают, неся наказание за дурной образ жизни» [Платон, т. 2, с. 38].
В «Федре» и «Государстве» Платон утверждает, что переселение происходит один раз в тысячу лет. Однако исключение составляют души тех философов, которые провели свою земную жизнь в философских размышлениях и жили как подобает философам. «Кто благодаря философии очистился полностью, впредь живут совершенно бестелесно и прибывают в обиталище еще более прекрасное» [Платон, т. 2, с. 39]. Если в «Государстве» такие души отправляются прямо на небо и в течение всей вечности вкушают блаженную жизнь вместе
с богами, избегая повторного переселения, то в «Федре» души философов наследуют подобную вечную жизнь после троекратного переселения на Землю.
Ипатия у Ч. Кингсли комментирует платоновское учение об идеях и мифологический историзм в образно-поэтической форме: «Из темницы нашего духа все вернется к своему первоначальному источнику: капля крови к неведомому мировому сердцу, вода к потоку, а поток к сверкающему морю. Росинка, упавшая с неба, вновь воспарит к небесам, освободившись от песчинок, удерживавших ее на Земле; она устремится вверх, паря над звездами и солнцами, над богами и отцами богов, последовательно очищаясь в различных фазах бытия (курсив авт. - С. Е.), пока не достигнет того ничто, которое есть все» [Кингсли 1936, с. 109].
Философские размышления Ипатии, в которых она нередко апеллирует к образам Гомера, воспринимаются героями романа, поклонниками красоты и мудрости (Филимон, Эбен-Эзра), как «истинная сокровищница поэзии», когда сухие математические положения «преображаются в эмблемы возвышенного закона незримого мира» [Кинг-сли 1936, с. 162].
Как отмечает А. Ф. Лосев, миф о «душепереселении» вполне может быть прокомментирован как полноценная философия истории, поскольку содержит оценку отдельных событий и эпох, рассуждения об их смысле и направленности, их роли во всемирно-историческом развитии [Лосев 2001, с. 157]. Философия истории у Платона основана на диалектике свободы и необходимости. Мифологически и художественно в диалогах Платона это выражено в символах и аллегориях.
В «Федре» и «Государстве» говорится о законе Адрастеи (Необходимости) и о трех Мойрах, хранящих в себе прошлое, настоящее и будущее всего существующего. Однако, подчиняясь слепому и неотвратимому Року, Предопределению, душа опять-таки по закону необходимости должна каждое тысячелетие выбирать собственную судьбу, испив из вод Леты. «На тысячный год и те, и другие являются, чтобы получить себе новый удел и выбрать себе вторую жизнь - кто какую захочет» [Платон, т. 2, с. 158]. Человек у Платона, по выражению А. Ф. Лосева, «совершенно свободен во всех своих поступках и исторических деяниях», но всё же «человеческая свобода необходимым образом ограничена, основана на «природе» всякого действующего человека» [Лосев 2001, с. 160].
В романе Ч. Кингсли идея свободы и необходимости, которой подчиняется и судьба отдельного человека, и развитие исторического процесса, выражена в выборе Ипатии. Душевная борьба героини связана с размышлениями над предложением римского префекта владычествовать вместе с ним над всей Африкой. С одной стороны, она должна пожертвовать своей личностью и «покинуть горние высоты науки» ради земного и суетного. Однако, получив власть, она сможет возродить веру в языческих богов, повернуть Колесо времени в прошлое, как это пытался сделать в середине IV в. Юлиан Отступник. Ч. Кингсли обращается к приему временной перспективы, когда перед Ипатией предстают видения детства - жертвоприношения, языческие храмы, возрожденные Юлианом, и в то же время ей видится возможное будущее, когда исполинское изваяние Афины Паллады осенит гавани языческой Александрии.
Называя себя жрицей Афины, Ипатия исполняет священные обязанности служителей культа, которые были установлены при Юлиане и в описании которых Ч. Кингсли, очевидно, следует Э. Гиббону. Жрец не должен показываться в театрах; разговор его отличается скромностью, а образ жизни - умеренностью; комедии и сатиры не должны находить места в его библиотеке, которая «состоит из исторических сочинений, имеющих основой истину, и из философских»; «нечестивые мнения эпикурейцев и стоиков» должны внушать ему презрение, но он должен тщательно изучать системы Пифагора и Платона» [Гиббон, т. 3, с. 547]. Ипатия разделяет неприязнь христиан к театру, к боям гладиаторов и травле зверей, но мечтает восстановить греческую драму в постановках трагедий Эсхила.
Делая выбор и соглашаясь на предложение префекта, Ипатия убеждает себя, что подчиняется необходимости: «Так должно совершиться ради бессмертных богов, в интересах искусств, науки и философии» [Кингсли 1936, с. 60]. Однако время не движется циклически, в соответствии с языческими представлениями, и не является конечным, согласно воззрениям христиан. У Ч. Кингсли, как и в романах В. Скотта, присутствует идея поступательного развития истории, при котором исторически отжившее становится достоянием прошлого. В финале романа Ч. Кингсли, объясняя состояние мира через двадцать лет после совершившихся событий, выступает в роли историка: «Наступила смертельная агония для философии. Гибель Ипатии была
роковым ударом для древней мудрости. Недвусмысленно было дано понять философам, что человечество покончило с ними, что история взвесила их на весах и нашла непригодными, и что они должны уступить» [Кингсли 1936, с. 330].
Важное место в расстановке исторических сил в романе занимают готы, представленные образами барда Вульфа и Смида, обладавшего тайными знаниями рунических знаков и искусством истолковывать знамения. Они составляют контраст утонченно образованным александрийцам в аудитории Ипатии. По мнению романиста, северным народам, покидавшим суровые северные земли в поисках Асгарда, воинской славы и власти, уготована особая роль в истории европейской цивилизации. Неудержимые потоки варваров «волна за волной разольются широким потоком в своем неудержимом стремлении на юго-запад и остановятся, только достигнув побережья средиземноморья» («was sweeping on ward, wave over wave» [Kingsley 1897, с. 12]). Они уничтожат языческий мир и тем самым откроют новую перспективу для христианства. В Предисловии Ч. Кингсли размышляет о том, что первый период развития христианства подходит к концу, а второй рождается на Севере и в будущем выльется в Реформацию.
Своеобразным посредником и связующим звеном между тремя главными соперничающими силами в романе является Филимон. У Ч. Кингсли он высказывает мысль о ценности языческого знания, опыта прошлых веков, о том, что эпохи не существуют изолированно. Рассматривая символы и изречения на стенах храма, своеобразную каменную летопись прошлого, Филимон размышляет о древней мудрости египтян, «в которой был сведущ Моисей, божий человек. Не были ли скрыты в ней великие тайны прошлого, настоящего и будущего того обширного мира, о котором он еще так мало знал»? [Кингсли 1936, с. 24].
Таким образом, Ч. Кингсли подчеркивает, что любой исторической эпохе свойственна борьба не просто различных партий, религий и социальных сил, а прежде всего общечеловеческих этико-философских категорий: добра, мудрости, знания и невежества, фанатизма, жестокости. Плененный светом знания и красоты в аудитории Ипатии, Филимон не может вернуться обратно «во мрак» монастыря, не открыв для себя мудрости древнего мира.
Помимо вопросов, связанных с философией истории, Ч. Кинг-сли включает в роман размышления о воззрениях неоплатоников на
природу и Божество, которые оказались в определенной степени созвучны философским исканиям современников писателя. Трактари-анцы воспринимали природу в единстве ее внешнего, материального и внутреннего, духовного начал. Д. Ньюмен, Д. Кебл, А. Уильямс в поэтических и религиозно-философских произведениях опирались на тезис, что Бог «использует материальную природу как средство раскрытия своего мистического присутствия» [The Evangelical and Oxford Movements, c. 11]. Д. Кебл в «Лекциях о поэзии» («Lectures on Poetry», 1832-1841) утверждал, что поэзия, как и религия, имеет целью постижение внутренней «божественной сущности». Раскрывая суть природных символов, поэт уподобляется библейским пророкам, для которых «формы и внешняя сторона окружающих вещей были доказательством и залогом присутствия Бога» [Kebl 1912, c. 268].
Ипатия у Ч. Кингсли излагает своим слушателям суть неоплатонического учения Порфирия (232-305 гг.) о едином непознаваемом божестве, о некоей верховной сущности, которая создала мир путем последовательных эманаций. Ипатия также отрицает христианское учение, поскольку оно отвергает прочие религиозные культы, в каждом из которых, по мнению Порфирия, в символической форме «скрыты зерна» одной и той же религиозной истины.
Ипатия размышляет о первых мудрецах Греции, натурфилософах, жрецах Древнего Египта и звездочетах Вавилона, которые признавали в языческих богах общие силы природы. «Они являются лишь разнообразными порождениями первичного единства и почитаются в разных формах сообразно климату, местным условиям и характеру расы. Поэтому человек, почитающий многих богов, поклоняется, в сущности, одному, вмещающему в себе все совершенства. Каждый из этих богов совершенен по-своему, но каждый является лишь образом того или другого совершенства единого божества» [Кингсли 1936, с. 164].
Ч. Кингсли подчеркивает большое влияние неоплатонизма на христианство, многие догматы которого были установлены под непосредственным воздействием данной философской системы. Важное место в структуре романа отведено финальной беседе Ипатии с ее учеником и единомышленником Рафаэлем Эбен-Эзра. Ипатия, во взглядах которой наступил перелом, утрачивает надежду на непосредственное мистическое созерцание божества, о котором писали и которого
достигли Платон и Порфирий, состояния, когда «душа возносится над жизнью и сливается с абсолютным Единым» [Кингсли 1936, с. 271].
Ипатия приходит к выводу, что воспетый поэтами «золотой век» миновал. В этот момент из странствий возвращается Эбен-Эзра, прошедший сложный путь духовного поиска среди всевозможных форм человеческой мысли: от платонизма к стоицизму, эпикуреизму, скептицизму. В романе возникает сопоставление характера и судьбы насмешливого Эбен-Эзры с жизнью Лукиана Александрийского.
Другая аллюзия соотносит Рафаэля Эбен-Эзра с Диогеном: в рубище он отправился «искать человека» и нашел Бога. Эбен-Эзра пытается доказать Ипатии существование христианского Бога, опираясь на учение Платона об идеях: «Платон, наш учитель, говорит, что всё сущее, от цветка до целого народа, имеет свое вечное, неизменное, законченное подобие в горнем мире. Не оправдывает ли этот взгляд Платона слова рыбака из Галилеи: «И тот, по образу которого создан человек, стал плотью!.. И старика Гомера это не возмущало» [Кингсли 1936, с. 295].
Эбен-Эзра имеет в виду древних антропоморфных божеств «Илиады» и «Одиссеи», к созерцанию которых стремилась и Ипатия. Данный эпизод в романе Ч. Кингсли является аллюзией на «Исповедь» Августина Блаженного, размышлявшего над идеей боговоплощения, вочеловечивания, способной победить дуализм, примирить человеческое, земное с божественным.
В художественно-философской системе романа Ч. Кингсли гомеровские образы и реминисценции играют значимую роль. «Ипатия» создана в контексте возрождения интереса к Гомеру, начало которого приходится на 1840-е гг., а кульминация - на 50-е начало 60-х гг. XIX в. Ч. Кингсли включает в роман переведенные им 110 строк из шестой песни «Илиады», эпизод прощания Гектора с Андромахой. При создании гекзаметра он экспериментирует с поэтической формой, хорошо известной ему и Дж. Ладлоу по их античным изысканиям.
So spoke the stewardess: but Hector rushed
From the house, the same way back, down stately streets,
Through the broad city, to the Scaian gates
Whereby he must go forth toward the plain,
There running toward him came Andromache
[Kingsley 1897, c. 122].
Как отмечает Кингсли, данный отрывок является не буквальным переводом, а попыткой воспроизвести точный ритмический рисунок гекзаметра. Романист уверен, что можно передать великолепие звучания Гомера в английском стихе, и пишет о намерении добиться успеха там, где А. Поуп потерпел неудачу [К1^$1еу 1897, с. 124]. Ч. Кингсли воссоздает реальную историческую деталь, отмеченную Э. Гиббоном, - увлечение Юлиана отступника и его духовной дочери творчеством Гомера, передающим дух «свободы, литературы и язычества».
Софисты установили тесную связь между литературой Греции и ее религией. Поэмы Гомера стали восприниматься не просто как оригинальные поэтические произведения. «Близкое знакомство с олимпийскими богами, их именами, характерами, формами и атрибутами придавало этим химерическим созданиям действительное и телесное существование» [Гиббон, т. 2, с. 531]. Ипатия комментирует гомеровский текст в свете учения Платона: «Для философа безразлично, были ли образы Гектора и Приама, Елены и Ахиллеса когда-либо доступны людскому взору, обладали ли они обычными жизненными формами» [Кингсли 1936, с. 107]. Последовательница Платона доказывает, что духовная истина постигается через покров чувственного восприятия, и что философу следует пренебречь фактами ради идеи, телом ради души, темницей которой является плоть.
В размышлениях Ипатии о душе, томящейся в темнице плоти, можно обнаружить влияние греческих представлений о калокагатии («наука откроет тебе, что прекрасная внешность является доказательством душевной красоты» [Кингсли 1936, с. 124]) этико-эстетической категории, на основе которой возникла физиогномика (рИуз^по-ш1ке), устанавливающая связь между внешним обликом человека и его характером. Древние физиогномические наблюдения получили систематизированный вид в античную эпоху в трудах Гиппократа, Га-лена, в трактате «Физиогномика», приписываемом Аристотелю.
На творчество современников Ч. Кингсли (Ч. Диккенса, Э. Бульвер-Литтона), на их увлечение физиогномическими наблюдениями оказали влияние труды У. Хогарта «Анализ красоты» (1753), И. К. Лафате-ра «Физиогномические фрагменты» (1775-1778).
В романе Ч. Кингсли образы и вымышленных, и исторических персонажей строятся с использованием физиогномических наблюдений, когда в портретной характеристике автор устанавливает соотношение
между внешним обликом и внутренней сущностью. В чертах лица Августина отражается аскетизм, высокая духовность и тонкий ум. «Лучезарная» красота Ипатии становится зеркалом ее чистой, «как божественное молоко Геры» души [Кингсли 1936, с. 124]. Филимон прекрасен как Антиной, как юный Феб, и Ипатия мечтает воспитать из него нового Лонгина, лишь немного усовершенствовав его разум.
В финале романа Филимон от «утесов сирен» («the Rocks of the Sirens») языческой философии обращается вновь к христианству. Соответственно, вторую мифологическую линию романа составляют библейские образы и аллюзии. На сюжетном уровне Ч. Кингсли использует композиционное кольцо: отпуская Филимона в мир, настоятель произносит начало притчи о блудном сыне. Последняя глава получает название «Возвращение блудного сына». В связи с другими героями появляются аллюзии на ветхозаветных Давида и Авессалома, Иова.
Образы Нового Завета возникают в описании монашеской жизни в Лавре и александрийских христиан. Воссоздавая эпизоды истории Ранней церкви и возникновения монашества, Ч. Кингсли следует 37 главе труда Э. Гиббона. В романе представлены детали образа жизни, быта, строений обитателей Лавры, проводивших время в покаянии, уединении, терпеливо возделывавших сады, сохраняя их от вторжения песков. У Э. Гиббона Ч. Кингсли находит мысль, что христианская религия во многом наследует элементы и духовный опыт предшествующих философских систем (от стоицизма - презрение к богатству, физическим страданиям и смерти; от кинизма - пренебрежение общественными обычаями). Религиозный идеализм неоплатоников «сближал многих мыслителей с христианскими идеями, как это видно на примере Августина» [Гиббон, т. 2, с. 549]. Особенно значима в этом процессе Александрия, поскольку ее местоположение как центра культуры облегчало путь новой религии. «Именно в александрийской школе христианская теология получила правильную и научную форму» [Гиббон, т. 2, с. 77].
В отличие от Н. Уайзмена и Д. Г. Ньюмена, не принимавших у Э. Гиббона резкого изображения религиозного фанатизма и ограниченности ранних христиан, Ч. Кингсли более объективно воспринимал исследования историка, приводимые им неоднозначные факты и рассуждения. С одной стороны, по мнению Э. Гиббона, ученые занятия монахов больше способствовали тому, чтобы сгущать мрак
суеверия, а не рассеивать его. С другой - историк отмечает, что религия Христа была принята многими образованными людьми, и благодаря им многие памятники греческой и римской литературы дошли до потомков.
Ч. Кингсли, упоминая имена Тертуллиана, Киприана, Климента Александрийского, знакомых с языческой наукой, вводит в повествование в качестве исторических персонажей архиепископа Кирилла Александрийского, Августина Аврелия Гиппонского, Синезиуса Ки-ринейского.
Кирилл Александрийский воплощает в романе воинственную и непримиримую сторону в церковных разногласиях. Ему противопоставлены два эпизодических исторических персонажа - Августин и Синезиус. Святой Августин изображается богословом, автором «Исповеди», «О Граде Божием», многочисленных посланий и проповедей, одной из значимых личностей эпохи, воплотивших все противоречия переходного V в. Ч. Кингсли представляет фигуру, возвышающуюся над собственным временем. Портретная характеристика отражает сложные духовные искания: тонкие черты лица, высокий узкий лоб, изборожденный глубокими морщинами, свидетельствующими о пережитых сомнениях и страданиях; «кроткая, но непреклонная решимость в ясном взгляде» [Кингсли 1936, с. 232].
Сложный путь Августина от язычества, манихейства, неоплатонизма к познанию христианского Бога становится прообразом исканий Эбен-Эзры. Герой Ч. Кингсли, подобно Августину Аврелию, пребывая в состоянии внутренней борьбы, мучительного духовного разлада, отражает раздвоенность общества и эпохи. Размышления Эбен-Эзры о мрачных глубинах субъективного сознания; истине, обитающей во «внутреннем человеке», о том, что реальность - лишь сон, созвучны мотивам «Исповеди» Августина о призрачности, иллюзорности мира, невозможности достоверного знания.
Таким образом, исторические персонажи у Ч. Кингсли во многом схематичны и служат для отражения различных аспектов религиозно-философских исканий эпохи, представлений о нравственных категориях, о времени и истории.
Взгляд Ч. Кингсли на течение времени и истории сложен и неоднозначен. Заключительные образы романа возвращают читателя к теме, заявленной в предисловии:
Я хотел показать вам новых врагов в старом обличье, ваше собственное лицо в тоге и тунике. Нет ничего нового под солнцем. То, что случилось, повторится опять (There is nothing new under the sun. The thing which has been, it is that which shall be [Kingsley 1897, с. 447]).
Цитата из Екклезиаста указывает на то, что, с одной стороны, Ч. Кингсли размышляет о неизменности человеческой природы и повторяемости, цикличности прошлого. Роман имеет кольцевую композицию. Начинаясь описанием мертвых песков Нубийской пустыни, откуда начинает свой путь духовного поиска центральный герой, повествование и завершается образом пустыни, в молчание которой возвращается Филимон, так же как и в лоно Церкви, познав, что всё в мире - суета сует. В то же время картины финальных глав изображают противоречивую, распадающуюся цивилизацию, ожидающую вторжения варваров и смены эпох, после чего наступит новый виток истории.
Таким образом, в историческом романе Ч. Кингсли обращается к актуальным религиозным вопросам и разрабатывает избранный жанр не ради создания оригинальных характеров или исследования человеческой природы, а для выражения собственной позиции в философии истории и богословской полемике.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи : в 7 ч. / пер.
с англ. В. Н. Неведомского. М. : Издание К. Т. Солдатенкова, 1883-1886. Кингсли Ч. Ипатия / пер. с англ. Н. Белозерской. М. : Жургазобъединение, 1936. 349 с.
Леконт де Лиль Ш. Из четырех книг. Стихи / пер. с фр. И. Поступальского.
М. : ГИХЛ, 1960. 216 с. Лосев А. Ф. Античная философия истории. СПб. : Алетейя, 2001. 207 с. Платон. Собр. соч. : в 4 т. / пер. с др.-греч. Вл. С. Соловьева и др. М. : Мысль, 1990-1994.
Kebl J. Lectures on Poetry. Oxford : Oxford Univ. press, 1912. 252 p. Kingsley Ch. Hypatia, or New Foes with an old Face. N.Y. : Crowell and Co, 1897. 477 p.
The Evangelical and Oxford Movements. Cambridge : Cambridge University Press, 1983. 352 p.
