CC BY
64
EPISTEMOLOGY & PHILOSOPHY OF SCIENCE • 2015 • T. XLIII • № 1
И
СТОКИ АПРИОРНОГО ЗНАНИЯ
1
Илья Теодорович Касавин - доктор философских наук, член-корреспондент РАН, заведующий сектором социальной эпистемологии Института философии РАН. E-mail: itkasavin@gmail.com
Ilya Kasavin - doctor of philosophical sciences, correspondent-member of the
Russian Academy of Sciences, chair of the Department of Social Epistemology of the
Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences.
Мы предлагаем читателю очередные главы из книги Уильяма Хьюэлла, которые свидетельствуют о поверхностной квалификации данного автора как убежденного индуктивиста. Напротив, акцентируя важность языка науки и его инструментальное измерение, разграничивая истины разума и истины факта, Хьюэлл напоминает нам о германской философской традиции, идущей от Лейбница, и вместе с тем заставляет внимательнее присмотреться к своему предшественнику Д. Юму, учение которого опять-таки скрывает истоки кантовской теории познания.
Одним из важнейших свойств специализированного языка науки (технических терминов, по Хьюэллу) является его оторванность от контекста и исторического процесса формирования и трансформации значений. Нередко это происходит из-за того, что термин связывают с именем его автора или одного из интерпретаторов, и тогда научный термин выступает как выражение объективности познания, как фиксация некоторого положения дел в мире или адекватного метода исследования. Таким образом, активность познавательного субъекта оказывается условием истинного знания, а прогресс познания означает увеличение его идеального (обязанного субъекту) содержания.
Для более полного обоснования этого тезиса Хьюэлл проводит последовательное различение необходимого и фактического знания, понимая их именно как разные типы знания (априорное и апостериорное, должное и контингентное, идеальное и реальное, чистое мышение и наблюдение). Он иллюстрирует его математическими высказываниями, которые не обязательно сами должны быть тавтологиями, но получаются в результате логической редукции к тавтологиям. Однако логический критерий выделения необходимого знания не выдерживается Хьюэллом последовательно: он говорит о «невозможности представить себе» противоположность истинного знания, как бы забывая, что представление само имеет эмпирические корни и содержание. Ведь мы не можем представить себе (так утверждает даже Дж. Беркли) треугольник с неопределенной величиной угла, т.е. тот самый, который фигурирует в необходимом высказывании «сумма углов всякого треугольника равна 2Д». Тем самым Хьюэлл оказывается не таким уж догматическим эмпиристом.
Размышление о внеопытных основаниях человеческого познания приводит Хьюэлла к положениям, близким философии Юма, хотя последняя нередко явля-
1 Подготовлено при поддержке РНФ, проект № 14-18-02227.
Archive 223
ется объектом критики. Пусть аксиомы и определения являются необходимыми истинами математики или механики. Что же придает им данную необходимость? Это «фундаментальные идеи» пространства, времени, силы, причинности и т.д. В чем же коренится необходимость и универсальность идей? Ответ Хьюэлла таков: они никоим образом не вытекают из внешнего опыта, но обязаны природе самих познавательных способностей, которые трактуются внеэмпирически. Внутренний опыт, понятый в классическом картезианском смысле как очевидный и безусловный, и является вторым, главным источником познания, без которого необходимости и универсальности взяться неоткуда. Предустановленная гармония, психофизический параллелизм (дуализм) - вот онтологические условия такого рода эпистемологии, сформулированной И. Кантом. Следуя Канту, Хьюэлл отказывается обсуждать не только подробные «метафизические вопросы», но и последовательно эмпири-стскую программу эпистемологии, выдвинутую Юмом. Последний обнаружил в основании интеллектуальных способностей эмпирическую «привычку», которая связывает наши представления не столько ментально, сколько в силу исторической практики. Хьэюлл компенсирует трудности своего дуализма иначе и вполне оригинальным образом. Он открывает для нас «философию науки» как обобщение истории фундаментальных идей и в следующих главах начинает ее последовательное изложение. Пусть термин «философия науки» (Wissenschaftstheorie) впервые фигурирует в названии книги Е. Дюринга «Логика и философия науки» (Лейпциг, 1878), но термин «philosophy of science» уже активно используется Хьюэллом в контексте его «Истории индкутивных наук». Таким образом, Хьюэлл задолго до «исторического поворота» в философии науки (Т. Кун, П. Фейерабенд, Дж. Холтон, С. Тулмин и др.) попытался нащупать «историческую необходимость» научных идей и в этом увидел свою философскую миссию.
ИСТОРИИ ИНДУКТИВНЫХ НАУК2
Уильям Хьюэлл
Глава III. Технические термины
■2 1. Уже было установлено, что мы получаем знание из внешнего
ц мира, когда оказываемся способны применить к наблюдаемым фак-
224
2 Перевод выполнен при поддержке РНФ, проект № 14-18-02227.
там какое-то идеальное понятие, объединяющее многочисленные раздельные восприятия. Мы показали также, что подтвержденные таким образом фактами сами наши понятия могут быть объединены новой связью той же самой природы. Вот так на этом пути люди могут переходить от одной истины к другой в ходе последовательности открытий, каждое из которых опирается на предшествующее и превосходит его.
Каждый шаг в этом последовательном движении отмечается, фиксируется и делается доступным благодаря словам особой формы. Такие слова, имеющие точное значение и предназначенные для служения целям науки, можно назвать техническими терминами. В огромной степени именно благодаря изобретению таких терминов люди получают возможность не только лучше представить результаты совершаемых ими открытий, но и познакомить с ними своих последователей, которые смогут использовать их для дальнейших обобщений.
Большая часть идеальных понятий описана точными и устойчивыми словами и фразами, многие из которых мы уже использовали. Так, мы познакомились с примерами технических терминов, выражающих геометрические понятия, такие, как эллипс, радиус-вектор, ось, плоскость, соотношение обратных квадратов и т.п. Другие термины описывали механические понятия - силы ускорения и притяжения. В химии, как и во всякой науке, проявляется последовательность терминов, отмечающая шаги ее прогрессивного развития. Воззрения первых ученых, явившихся основателями этой науки, закрепились в терминах, которые все еще используются: нейтральные соли, сродство и т.п. Теория Дальтона придала особый смысл слову атом, а также другому слову - пропорция. Для выражения своей электрохимической теории Фарадей счел необходимым ввести такие термины, как анод и катод, анион и катион.
2. Нет необходимости приводить еще какие-то примеры, поскольку сейчас я хочу лишь обратить внимание на использование и значение такого языка, а его правила и принципы я попытаюсь зафиксировать в дальнейшем изложении. Здесь же хотелось бы отметить, что закрепление каждого открытия в виде точного и устойчивого выражения существенно содействует прогрессу науки. Эти термины быстро оказываются частью общепринятого языка для всех, кого интересуют научные исследования. Сколь бы странными они ни казались вначале, вскоре они становятся привычными, и мы свободно пользуемся ими, не вспоминая о затруднениях, которые они когда-то вызывали. Эти выражения становятся столь же обыденными, как те слова, ,2 посредством которых мы выражаем наши повседневные пережива- ^ ния и интересы, хотя, конечно, они являются несравненно более точ- Ъ-ными, нежели те слова, посредством которых мы выражаем наши
чувства. Они содержат в себе результаты глубокой и тщательной подготовки к исследовательской работе. Они передают последующим поколениям умственные сокровища какого-то периода и, снабженные точным смыслом, без ущерба для себя проходят через водовороты времени, в которых рушатся империи и уходят в прошлое обыденные языки. Мы до сих пор используем термины, принадлежащие геометрии, астрономии, зоологии, медицине древних греков, а также термины алгебры и химии арабов, и посредством лишь немногих слов можем мгновенно вызвать в своей памяти или передать другому человеку явления и отношения явлений в оптике, минералогии, химии, которые настолько сложны и трудны для понимания, что их схватывание может потребовать величайшего напряжения мысли. Благодаря этому замечательному свойству технического языка нам не только всегда доступны результаты работы предшествующих поколений. Мы можем (если мы достаточно внимательны) использовать их для последующих исследований, не обращая внимания на длинную цепь прошлых взаимосвязей, которая тянется за терминами.
Благодаря этим средствам, используя индуктивный процесс и технические термины, люди могут уверенно продвигаться вперед на пути к научной истине. В дальнейшей части настоящей работы мы постараемся выделить общие правила этого прогрессивного движения и установить принципы, которые приводят к успеху. Но предварительно следует продолжить анализ элементов нашего познания, чему и будет посвящена первая часть этой работы.
Глава IV. О необходимых истинах
1. Каждый шаг вперед в человеческом познании, как мы видели, состоит в приспособлении новых идеальных понятий к установленным фактам, т.е. в наложении формы на материю, активного процесса на пассивный процесс нашего мышления. Каждый такой шаг вносит в познание добавочную порцию идеального элемента и тех отношений, которые вытекают из природы идей. Следовательно, для наших целей важно более тщательно проанализировать этот элемент и понять, каким образом эти отношения становятся частью нашего познания. Исследование идей, образующих основания наук, исследование реальности, самостоятельности, сферы и руководящей роли знания, которое мы таким образом получаем, будет задачей, к решению которой мы сейчас приступаем и к которой будем обращаться в последующих книгах.
Объектом этого исследования будут наиболее важные фундаментальные идеи, включенные в науку. В отношении каждой из них нам
> ■н
необходимо более тщательно показать то, что уже сказали о них в общем: что они всегда включаются в наши познавательные акты и чувственные впечатления; что из этих актов наше познание получает общность, определенность и достоверность, которых не могут дать чувства. Однако прежде чем перейти к рассмотрению конкретных случаев, я должен дать разъяснение этого рассуждения в самой общей форме.
Мы уже рассматривали разделение нашего познания на два элемента - чувственные впечатления и идеи. Познание в целом обладает такими чертами, которыми в отдельности не может обладать ни один из этих элементов. Без наших идей чувственные впечатления были бы лишены связи; без внешних впечатлений наши идеи не имели бы отношения к реальности, поэтому в нашем познании должны присутствовать оба эти элемента.
2. Существует еще одна форма проявления различия между этими двумя элементами познания, о которой я уже упоминал (см. п. 2 гл. II): различие между необходимыми и случайными, или экспериментальными, истинами. Разница между этими двумя классами истин обусловлена тем, что они черпают свою природу из разных основ знания. Я уже кратко сформулировал различие между этими двумя видами истин: одни являются такими истинами, которые, как мы видим, должны быть истинными; другие являются истинами, но, насколько мы можем судить, могло бы быть и иначе. Первые истины являются необходимыми и универсальными, вторые получены из опыта и ограничены опытом. Теперь в отношении истин первого рода я хочу показать, что универсальность и необходимость, являющиеся их отличительными чертами, никоим образом не могут быть выведены из опыта; что на самом деле эти особенности вытекают из идей, включенных в эти истины. Необходимость истины выявляется в ходе логического доказательства, опирающегося на определенные фундаментальные принципы (определения и аксиомы), которые можно рассматривать как выражающие в некоторой мере существенные особенности наших идей. В дальнейшем я перейду к рассмотрению этих фундаментальных принципов, включенных в каждую отдельную область науки.
Начнем с более полного рассмотрения необходимых истин. Как уже было сказано, истина является необходимой в том случае, когда мы не только понимаем, что суждение истинно, но и видим, что оно должно быть истинным; когда отрицание такой истины не просто ложно, а невозможно; когда мы не можем вообразить или предположить что-то обратное тому, о чем оно говорит.
3. Нельзя сомневаться в том, что такие истины существуют. Возь- ,2 мем, например, отношения между числами. Три и два при сложении дают пять. Мы не можем представить, что могло бы быть иначе. Сколько бы мы ни старались, нельзя вообразить, чтобы при сложении
Ы ь
трех и двух получалось семь. Можно было бы сказать, что это утверждение выражает лишь то, что мы подразумеваем под нашими словами, что речь идет об определении и что данное утверждение представляет собой тавтологию.
Однако это вовсе не так. Пять определяется не как три и два, а как четыре и один. Как получается, что три и два оказываются тем же самым числом, что четыре и один? Ясно, что это так, но почему ясно? Не потому, что данное суждение является тавтологией: если бы это было так, то тогда все суждения о числах были бы самоочевидными. Если три и два дают пять по определению, тогда по определению 39 и 27 дают 66. Но кто скажет, что определением 66 является 39 и 27? Значения чисел не могут влиять на основания истины. Как мы узнаем, что произведение 13 и 17 на 4 меньше, чем произведение 15 и 15? Мы увидим, что это так, если осуществим определенные действия по правилам арифметики. Но как мы узнаем истинность правил арифметики? Если мы число 123 375 разделим на 987 так, как учили нас в школе, то откуда мы знаем, что полученный результат является правильным, что число 125 действительно выражает, сколько раз второе число содержится в первом?
Можно ответить, что корректность этого правила может быть строго доказана. Можно показать, что процесс деления неизбежно приведет к истинному результату. Несомненно, это можно показать. И как раз потому, что можно показать, что результат должен быть истинным, мы имеем здесь пример необходимой истины. Она необходима не потому, что сама по себе является тавтологичной, а потому, что ее можно доказать посредством сведения к очевидно тавтологичным суждениям. Точно так же обстоит дело со всеми другими суждениями о числах, ибо, как мы уже сказали, все они имеют одну и ту же природу.
Таким образом, здесь мы имеем примеры истин, которые не просто истинны, но доказуемо и необходимо истинны. Такие истины всецело отличны, по крайней мере в этом отношении, от тех истин, чья достоверность обеспечивается только свидетельствами наблюдения, которые интерпретируются нашими собственными ментальными способностями. Нетрудно привести примеры таких истин наблюдения. Мы обнаруживаем, что сахар растворяется в воде и образует прозрачную жидкость, но никто не скажет, что заранее можно указать причину того, почему результат должен быть именно таким. Мы обнаруживаем, что все животные, жующие жвачку, имеют раздвоенное копыто, однако никто не смог бы предсказать, что так случается всегда и везде. Пусть это истина, но разве нельзя себе представить, что могло быть иначе? Когда вода превращается в лед, она расширяется, другие вещества при этом сжимаются, но мог бы кто-то сказать, что будет именно так, не опираясь на наблюдения? Мы имеем здесь дело
У
со строго истинными суждениями (как мы предполагаем), но можно ли сказать, что они необходимо истинны? Эти и великое множество учений, установленных посредством индукции, являются реальными, но, как мы могли убедиться, случайными законами. Они являются результатами некоторого неизвестного отбора, а не доказуемыми следствиями сущности вещей, которые неизбежны и воспринимаются как неизбежные. Используя фразеологию, часто употребляемую философами, можно сказать, что это случайные, а не необходимые истины.
Важно подчеркнуть различие между этими истинами, ибо нельзя надеяться понять истинную природу познания, не имея ясного представления об этом различии. Отделение истин, открываемых наблюдением, от тех истин, которые являются результатом акта чистого мышления, - один из первых и наиболее важных шагов в нашем рассмотрении природы истины и способов ее открытия. Если нет ясного представления о различии между необходимыми и случайными истинами, то нельзя двигаться дальше в исследовании оснований человеческого познания и высказывать какие-либо спекулятивные суждения на эту тему. Однако если это различие однажды понято, оно едва ли может быть забыто. На его первостепенной важности настаивали как лучшие современные, так и древние метафизики3. Если кто-то не вполне хорошо усвоил разницу между этими двумя видами истин, то пусть он обратится к тем наукам, предметом которых являются необходимые истины, например геометрии или арифметике. Тогда он ближе познакомится с такими истинами и увидит, насколько сильно обоснование суждений в этих науках отличается от обоснования фактами, которые можно почерпнуть только из опыта. То, что год длится 365 дней, можно узнать только из наблюдений Солнца или звезд, а для того чтобы узнать, что 365 дней содержат 52 недели и один день, требуется не опыт, а лишь небольшое размышление. То, что пчелиные соты имеют форму шестиугольника, нельзя узнать, не увидев их, а вот то, что из правильных шестиугольников можно построить объемное тело, можно доказать предельно строго, даже не предполагая о существовании материальных шестиугольников.
4. Как я уже сказал, один из способов выразить разницу между необходимыми истинами и истинами опыта состоит в указании на то, что в первом случае мы не можем ясно представить себе противоположность истин и очень легко представить противоположное во втором случае. Можно вообразить, что звезды движутся по небу по иным кривым и с иными скоростями; можно представить себе, что Луна на
протяжении целого месяца остается светящимся диском, как если бы _
она была самосветящимся телом. Но мы не можем вообразить себе та- «
кого положения, когда из двух параллелограммов, построенных на ц
- ^
3 Аристотель, д-р Уотли (Whately), Дугал Стюарт (Dugald Stewart) и др.
одном и том же основании и ограниченных одними и теми же параллельными линиями, один будет больше другого. Если мы попытаемся сделать это, то нам нужно представить себе, что при разделении этих параллелограммов на части получаются два треугольника, состоящие из одинаковых частей, но при этом один больше другого, чего вообразить невозможно. Эта невозможность становится более очевидной, если вообразить, что мы совместили треугольники так, что две стороны одного совпали с двумя сторонами другого. Тогда их основания хотя и оканчиваются в одних и тех же точках, должны быть разной длины, а этого представить себе нельзя. Мы соглашаемся с этой невозможностью как с некоторой аксиомой, выраженной утверждением о том, что две прямые линии не могут образовать замкнутой фигуры. Точно так же мы не можем вообразить себе отрицания утверждения о параллелограммах.
В отношении обсуждаемого различия нужно обратить внимание на то, что мы не можем отчетливо представить себе противоположность необходимой истины. Человек может смутно и неопределенно вообразить себе противоположность необходимой геометрической истины, когда ошибочно принимает ложное суждение за истинное. Например, Гоббс ошибочно полагал, что ему удалось открыть способ геометрического удвоения куба с помощью нахождения двух средних пропорций между двумя данными линиями. Но эта проблема не может быть решена средствами планиметрии. Для решения этой задачи Гоббс не только предложил некоторое построение, но упрямо настаивал на том, что он прав, даже тогда, когда было доказано, что он ошибался. Дальнейшее обсуждение показало, сколь смутными были геометрические представления Гоббса. Его критики доказали, что одна из линий его диаграммы не могла бы встретиться с другой линией в той точке, которую он указывал, они должны были пересечься в точке, расположенной ближе. В своем ответе он утверждал, что одна из этих точек была достаточно велика, чтобы включить другую точку, так что их можно рассматривать как один и тот же пункт. Все это свидетельствует о том, что нельзя отчетливо представить себе противоположность некоторой геометрической истины.
Таким образом, смутные представления детей или необразованных дикарей не подрывают значимости различия между необходимыми и опытными истинами. Дети и дикари делают ошибки даже при обращении с числами и вполне могут утверждать, что 27 плюс 38 дадут 63 или 64. Однако такие ошибки не могут лишить арифметические истины статуса необходимости. Если любой человек четко представит себе эти числа и их сложение хотя бы с помощью их разложения на части, то он с полной ясностью убедится в том, что их сумма с необходимостью равна 65. Если, ссылаясь на детей или на дикарей, считать, что это не является необходимой истиной, то пришлось бы
У
утверждать, что 7 плюс 4 равно 11, также не является необходимой истиной, ибо дети и дикари могут считать, что 7 плюс 4 равно 10, а 4 плюс 3 равно 6 или 8. Однако я полагаю, что существование детей или дикарей не является достаточным основанием для того, чтобы считать арифметические истины истинами опыта.
5. Я приводил примеры необходимых истин, относящихся к свойствам чисел и пространства. Но такие истины имеются и в других науках, хотя дисциплинированность мышления, требуемая для их отчетливого восприятия, например в области механики или гидростатики, встречается реже в среде обычных людей. И все-таки каждый человек способен понять, что такие истины существуют в механике. Если, скажем, я давлю рукой на стол, то стол с такой же силой давит на мою руку - это самоочевидная и необходимая истина. Для любой машины, построенной для увеличения силы, справедливо, что, выигрывая в силе, мы теряем в скорости ее передачи. Это не является случайной истиной, полученной из наблюдения, поскольку каждый человек, знакомый с механикой, опирается на нее при конструировании новых машин. Когда я буду говорить об идеях, включенных в наше знание механики, я постараюсь более ясно осветить природу необходимых истин в этой области. То, что действие вызывает равное и противоположно направленное противодействие, является столь же необходимой истиной, как и утверждение о том, что две прямые линии не могут образовать замкнутого пространства. Как невозможно сделать диагональ квадрата соизмеримой с его стороной, так же теоретически невозможно создать вечный двигатель.
6. Необходимые истины должны быть универсальны. Если некоторое свойство необходимо принадлежит какому-то прямоугольному треугольнику, то оно должно принадлежать всем прямоугольным треугольникам. И в следующей главе будет показано, что истины, обладающие необходимостью и универсальностью, не могут быть простым результатом опыта.
Глава V. Об опыте
1. Термин «опыт» я использую здесь в более точном и ограниченном смысле по сравнению с повседневным языком, ибо я ограничиваюсь вопросами, относящимися к области науки. При этом знание, приобретаемое посредством опыта, оказывается ясным и точным. Чувства, переживания и интересы, которые в практических вопросах так затрудняют усвоение уроков опыта, здесь нас не беспокоят. Поэтому мы можем надеяться установить, что в действительности дает опыт для открытия истины.
Ы ь
Совершенно очевидно, что из опыта (включая намеренный опыт - наблюдение) мы получаем в высшей степени важное знание, которого нельзя получить ни из какого другого источника. Выше мы уже приводили разнообразные примеры такого знания. Благодаря опыту нам известно, что животные, жующие жвачку, имеют раздвоенное копыто, и мы не можем получить это знание иным образом. Точно так же из опыта нам известно, что все планеты и их спутники движутся вокруг Солнца с запада на восток. Благодаря опыту мы обнаружили, что все метеориты содержат хром. Можно указать и многие другие элементы нашего знания, полученные таким образом.
Теперь мы должны еще раз обратить внимание на то, что опыт никогда не может доказать необходимости или универсальности истинного суждения. Как бы много примеров, свидетельствующих об истинности некоторого суждения, мы ни наблюдали, если оно получено только наблюдением, у нас нет никаких гарантий, что новое наблюдение не принесет нам исключение из правила. Пусть несомненно истинно, что каждое жвачное животное имеет раздвоенное копыто, тем не менее мы не можем быть уверены в том, что в будущем нам не встретится животное, обладающее первым признаком, но лишенное второго. Когда было обнаружено, что все планеты и их спутники вплоть до Сатурна движутся вокруг Солнца в одном направлении, все-таки сохранялась возможность существования таких небесных тел, которые будут нарушать это правило. Действительно, когда были открыты спутники Урана, оказалось, что они являются таким исключением. Даже в математических науках можно найти примеры таких правил, опирающихся на опыт и вследствие этого ненадежных. Сколь бы хорошо они ни были проверены, мы не можем полагаться на их корректность, если для этого нет особых причин. Например, было предложено множество правил для выделения простых чисел, т.е. тех, которые делятся только на самое себя и на единицу. В качестве примера такого правила можно привести следующее: простым числом будет любая нечетная степень двойки, уменьшенная на единицу. Действительно, два в третьей степени минус единица равно семи; два в пятой степени минус единица равно 31; два в седьмой степени минус единица дает 127. Все получившиеся числа являются простыми, и мы могли бы предположить, что наше правило является универсальным. Однако следующий пример обнаруживает ошибочность нашего предположения. Два в девятой степени минус единица дает 511, а это число делится на 7 и не является простым.
Опыт всегда состоит из ограниченного числа наблюдений. И как бы много ни было этих наблюдений, они ничего не могут сказать о том бесконечном числе случаев, которые остались за границами опыта. Поэтому опыт не может обосновать универсальности некоторого факта и еще меньше способен обосновать необходимость некоторой
У
истины. В самом деле, опыт не дает никакого основания необходимости какого-либо суждения. Он позволяет наблюдать и регистрировать то, что происходит, но не позволяет в каком-либо случае или в совокупности случаев найти причину того, что должно случиться. Опыт позволяет увидеть объекты, находящиеся рядом друг с другом, однако невозможно увидеть причину того, что они находятся рядом. Опыт обнаруживает, что одни события следуют за другими, но сама по себе последовательность событий не говорит о причине этого следования. Опыт созерцает внешние объекты, однако он не может обнаружить какой-либо внутренней связи, неразрывно связывающей будущее с прошлым, возможное с действительным. Принять некоторое суждение благодаря опыту и понять, что оно необходимо истинно, - это две совершенно разные процедуры мышления.
2. В ответ можно было бы сказать, что посредством наблюдения и опыта мы получили много универсальных истин, фактически все общие истины, содержащиеся в науке. Разве учение о всеобщем тяготении получено не из опыта? Не так ли получены законы движения, свойства света, общие принципы химии? Перед лицом этих примеров как можно утверждать, что опыт не снабжает нас универсальными истинами?
На это мы отвечаем, что если истины зависят только от опыта, то они могут быть общими, но не универсальными. Опыт не может придать ту универсальность, которой он сам не обладает, и ту необходимость, которую он не схватывает. Если упомянутые выше учения являются универсально истинными, их универсальность вытекает из идей, которые мы налагаем на наш опыт и которые, как мы видели, представляют подлинный источник необходимой истины. В дальнейшем рассмотрим, как далеко эти идеи могут передавать свою универсальность и необходимость результатам опыта. Тогда обнаружится, что когда мышление извлекает из наблюдения широкие, исчерпывающие истины, приближающиеся по своему характеру к простоте и универсальности истин чистых наук, оно придает им такой характер, проливая на них свет своих собственных фундаментальных идей.
Однако даже самые простые и универсальные истины, которые мы открываем посредством наблюдения, не являются необходимыми. Является ли учение о всеобщем тяготении необходимо истинным? Клеро подверг это сомнению (по крайней мере в отношении Луны), показав, что лунный перигей движется в 2 раза быстрее, чем допускает теория. Сомнения в этом учении проявились совсем недавно в отношении планет: их взаимные возмущения обнаруживают, кажется, отклонения от закона тяготения. Некоторые ученые полагают, что и двойные звезды обнаруживают отклонения от этого закона. Предположим, однако, что все эти сомнения устранены и закон тяготения является универсальным. Доказывает ли это его необходимость?
Ы ь
Очевидно нет: об этом свидетельствует само существование таких сомнений. Возникающие сомнения устранялись ссылками на наблюдения и вычисления, а не с помощью рассуждений о природе закона. Затруднения, о которых говорил Клеро, были разрешены посредством более точных вычислений влияния Солнца на движение Луны. Предположение Бесселя (Bessel) о том, что величина тяготения может быть разной для разных планет, было отклонено, когда профессор Эй-ри (Airy) произвел более точное вычисление массы Юпитера. Также и вопрос о том, в какой мере закон обратных квадратов применим для объяснения движения двойных звезд (один из самых замечательных вопросов, стоящих ныне перед учеными), должен быть решен не какими-либо рассуждениями о необходимом характере закона тяготения, а за счет более тщательного исследования реального движения этих необычных объектов. Здесь должны сыграть свою роль наблюдения - подобные тем, которые предпринял сэр Джон Гершель для того, чтобы дать тщательное описание ночного неба в обоих полушариях. А поскольку обоснование этой истины заключается в отсылке к наблюдаемым фактам, постольку вполне ясно, что никакое накопление этих фактов не сделает ее ни универсальной, ни необходимой.
Таким образом, знание о необходимости некоторой истины не может быть результатом наблюдений. Ясное понимание этого обстоятельства приводит нас к важному выводу.
Универсальность и необходимость истин, включенных в наше знание, никогда нельзя вывести из опыта, посредством которого получена значительная часть нашего знания. Однако, как мы видели, имеется и большое число истин, которые необходимы и, следовательно, универсальны. Поэтому встает вопрос: из какого источника эти истины черпают универсальность и необходимость?
Ответ на этот вопрос мы попытаемся дать в следующей главе.
Глава VI. Об источниках необходимых истин
1. На поставленный выше вопрос я отвечаю, что необходимость и универсальность тех истин, которые являются частью нашего знания, выводится из фундаментальных идей, включенных в эти истины. Эти идеи придают форму нашему знанию и задают его границы, они руководят операциями нашего мышления, без которых пассивные чувственные впечатления не стали бы знанием. Они управляют этими операциями согласно твердым и неизменным правилам, которые могут быть выражены в ясных и четких терминах. Будучи выраженными, эти правила становятся базисом демонстративных рассуждений, посредством которых отношения необходимости, вносимые в наше зна-
> ■н
ние нашими идеями, можно проследить до их следствий в самых отдаленных ветвях научной истины.
Формулировки необходимых и очевидных условий, налагаемых на познание фундаментальными идеями, называются аксиомами. Так, аксиомы геометрии выражают необходимые условия, вытекающие из идеи пространства; аксиомы механики выражают необходимые условия, задаваемые идеями силы и движения, и т.д.
2. В нескольких последующих книгах этой работы будут представлены обоснование и иллюстрации того, что здесь высказано в самых общих словах. Теперь я должен перейти к обзору некоторых наиболее важных фундаментальных идей, от которых зависит содержание нашей науки. Для каждой такой идеи я попытаюсь показать, что знание включает в себя как активный, так и пассивный элемент, что оно не может быть получено без мыслительного акта, направляемого определенными законами. Затем я попытаюсь перечислить некоторые фундаментальные отношения, которые вносит в наше мышление каждая идея, и выразить их посредством определений и аксиом или с помощью иных подходящих средств.
Хочу добавить только одно или два замечания, иллюстрирующих идеальные основания нашего познания.
3. Человеку, знакомому с какой-нибудь демонстративной наукой, вполне ясно, что если мы сформулировали все определения и аксиомы, используемые в демонстративных рассуждениях, то мы тем самым заложили основу, на которую опираются эти рассуждения. Процесс демонстративного или дедуктивного рассуждения в любой науке (например, в геометрии) целиком сводится к комбинированию каких-то из этих первых принципов таким образом, чтобы получить простейшие суждения этой науки. Затем мы соединяем суждения так, чтобы получить суждения уже большей сложности, и так продвигаемся к наиболее сложным и трудным для понимания демонстративным истинам. Однако сколь бы сложными и неожиданными ни были эти последние истины, они не содержат никаких принципов, кроме первоначальных определений и аксиом. Так, соединяя определение треугольника и определения равных линий и равных углов (как совпадающих при наложении друг на друга) с аксиомой, относящейся к прямым линиям (две прямые линии не могут образовать замкнутого пространства), мы доказываем равенство треугольников. Опять-таки, соединяя этот результат с определением параллелограмма и с аксиомой, гласящей, что если от двух равных величин отнять равные величины, то первоначальное равенство сохранится, мы доказываем равенство параллелограммов, построенных на одном и том же основании с помощью одних и тех же параллельных линий. Опираясь на это суждение, мы доказываем, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов в прямоугольном треугольнике. Однако во всех этих
> ■н
У ь
рассуждениях не содержится ничего такого, что не было бы результатом наших геометрических определений и аксиом. Все содержание наших трактатов по геометрии сводится к терминам и предложениям, говорящим о связи этих первых принципов и выражающим результаты их комбинации в виде демонстративных доказательств.
4. Соединение первых принципов осуществляется в соответствии с формами и правилами логики. Все шаги доказательства могут быть представлены в том виде, в котором логики обычно выражают процессы рассуждения, когда хотят продемонстрировать их убедительность, т.е. в виде силлогизмов. Наши геометрические рассуждения можно разложить на следующие шаги:
все прямые линии, проведенные из центра окружности до пересечения с ней, равны;
прямые линии АВ и АС проведены из центра окружности до пересечения с ней;
следовательно, прямые линии АВ и АС равны. Каждый шаг геометрического и любого другого демонстративного рассуждения может быть представлен в виде трех таких предложений. Эти три предложения называются соответственно большей посылкой, меньшей посылкой и заключением.
Принцип, оправдывающий рассуждение, представленное в форме силлогизма, таков: истина, которая утверждается как общая или, скорее, универсальная истина, может утверждаться как истина и в каждом конкретном случае. Меньшая посылка говорит о некотором конкретном случае, который является примером того, о чем говорит большая посылка, поэтому заключение будет истинным как следствие обеих посылок. Так мы переходим от силлогизма к силлогизму, применяя каждый раз некоторую общую истину к конкретному случаю. Любое доказательство в геометрии или в какой-либо другой демонстративной науке может быть сведено к ряду процессов, в каждом из которых мы от некоторого общего суждения переходим к более узкому и конкретному суждению. Этот процесс выведения истин посредством комбинирования общих принципов, применяемых к конкретным гипотетическим случаям, называется дедукцией. Она противоположна индукции, в которой, как мы видели (см. п. 3 гл. I), на каждом шагу вводится новый общий принцип.
5. Как бы далеко мы ни продвинулись в дедуктивном рассуждении, в заключениях мы никогда не получим такой истины, которая не содержалась бы в первоначальных принципах, служащих отправным пунктом нашего рассуждения. Поскольку на любом шаге мы извлекаем из некоторого общего суждения лишь то, что в нем содержалось, а на предшествующем шаге мы извлекли это общее суждение из еще более общего, постольку совершенно ясно, что наш конечный результат уже содержался в принципе или принципах, с которых мы начали
У
свое рассуждение. Я говорю о принципах, ибо хотя наше логическое заключение может выражать лишь законный результат наших первых принципов, их различные соединения способны придать заключению высокую степень сложности. На первый взгляд может показаться, что заключение слишком далеко отстоит от первоначальных истин и едва ли имеет к ним какое-то отношение. Например, приведенное выше суждение относительно квадратов сторон прямоугольного треугольника выражает результат использования нескольких элементарных принципов: определений параллельных линий, треугольника и квадрата; аксиом, относящихся к прямым и параллельным линиям, и, возможно, каких-то других. Заключение приобретает большую степень сложности благодаря соединению всех этих элементов, однако оно не содержит и не может содержать ничего, кроме этих элементов и их комбинаций.
Мысль о том, что логическое рассуждение не производит новых истин, а лишь раскрывает и выявляет истины, которые уже содержались в начальных принципах рассуждения, признается почти всеми, кто в наше время обращался к науке логике. Эта мысль признается и теми, кто защищает, и теми, кто отрицает ценность логики. «Все то, что обосновано рассуждением, уже содержится и утверждается в его посылках»4. «Единственная истинность, которой могут обладать такие суждения, состоит в согласии с первоначальными принципами».
Таким образом, все содержание геометрии сводится к определениям и аксиомам, используемым в наших элементарных рассуждениях, и точно так же демонстративные истины других наук могут быть сведены к используемым нами определениям и аксиомам.
6. При обсуждении этого вопроса иногда утверждали, что демонстративные науки в действительности зависят только от определений и что здесь не требуется никаких дополнительных истин в виде аксиом. В геометрии, например, источником необходимой истинности наших суждений являются только определения, поэтому все они говорят лишь о тождестве одной и той же вещи с разных точек зрения.
В дальнейшем посредством анализа каждой из демонстративных наук будет показано, что в таких науках, как геометрия, механика и т.п., для выражения оснований необходимого характера наших убеждений требуются как определения, так и аксиомы. Думаю, все согласятся с тем, что суждения таких наук, как геометрия, не только утверждают самотождественность одной и той же вещи, если рассмотреть утверждения, которые мы способны высказать. Когда мы провозглашаем, что «прямая линия есть кратчайшее расстояние между двумя _
точками», разве это только утверждение о тождестве? Или определе- ™ ние прямой линии в иной форме? Отнюдь нет, ибо определение пря-
4 Уотли (Whateley). Логика. С. 237-238. ^
мой линии содержит лишь понятие о форме и ничего не говорит о величине, поэтому оно не может включать в себя что-то, эквивалентное понятию «кратчайший». Следовательно, суждения геометрии не являются просто утверждениями о тождестве и нельзя говорить, что они являются результатом одних определений. Если более тщательно рассмотреть геометрию и другие подобные науки, то обнаруживается, что аксиомы, обычно выступающие в наших трактатах в виде фундаментальных принципов наших доказательств, никогда не были и не могли быть устранены. Как и определения, аксиомы необходимы для полного выражения оснований необходимых истин.
7. Итак, реальную логическую основу любого набора демонстративных истин представляют определения и аксиомы, являющиеся исходными принципами рассуждения. Но когда мы доходим до этого пункта, перед нами встает дальнейший вопрос: что лежит в основе истинности самих этих аксиом? Мы ищем не логическое, не формальное, но философское, реальное основание необходимой истины. Поэтому нам нужно исследовать, на что опираются аксиомы геометрии, механики и любой другой демонстративной науки.
Исходя из представления о природе познания, мы уже дали ответ на этот вопрос. Основанием аксиом каждой науки является Идея, включенная в эти аксиомы. Основанием аксиом геометрии является Идея пространства; основанием аксиом механики является Идея силы, действия и противодействия, и т.д. Следовательно, это фундаментальные идеи. А поскольку они являются фундаментом не только доказательства, но и истинности, анализ их реального значения и их природы оказывается нашей величайшей целью.
8. От наших фундаментальных идей зависят не только аксиомы, но и определения, образующие базис наших рассуждений. Определения вовсе не являются произвольными, они детерминированы необходимостью столь же строго, как сами аксиомы. Мы не могли бы мыслить геометрических истин, не имея представления об окружности, и мы не могли бы рассуждать о таких истинах, не имея определения окружности, в какой-то мере эквивалентного тому, что мы принимаем в обыденной жизни. Определения параллельных линий, прямого угла и т.п. с такой же необходимостью предписываются их природой, как аксиомы, к которым приводят эти определения. В самом деле, одни из этих принципов мы можем подставлять вместо других. Не всегда определение можно поставить на место аксиомы, однако всегда можно найти аксиому, которая будет играть роль определения. Если мы примем подходящую аксиому относительно прямых линий, нам не потребуется определение прямой линии. Однако в каком бы виде ни выступал данный принцип - определения или аксиомы, - в нем не будет ничего случайного или произвольного, ибо он де-
У
терминирован самой строгой необходимостью, вырастающей из идеи пространства.
9. Эти принципы - определения и аксиомы, - будучи проявлением первого развертывания фундаментальной идеи, фактически выражают эту идею в той мере, в которой ее словесное выражение образует часть науки. Они по-разному освещают одно и то же тело истины, и хотя сам по себе каждый принцип выражает лишь одну сторону этого тела, взятые вместе, они дают представление о нем, достаточное для наших целей. Сама идея не может быть зафиксирована в словах, однако различные проявления истины, вытекающие из нее, достаточны для того, чтобы обеспечить ей место в подготовленном мышлении и дать возможность проявить свою природу.
Верно, конечно, что эти принципы - наши элементарные определения и аксиомы - даже взятые вместе не выражают идею полностью. Так, определения и аксиомы геометрии, как они излагаются в элементарных книгах, не выражают вполне идею пространства, существующую в мышлении. В дополнение к известным можно сформулировать независимые от них другие аксиомы, которые будут не менее очевидны. Фактически это и происходит, когда мы переходим к высшей геометрии. Такой, например, является аксиома Архимеда, говорящая о том, что кривая линия, соединяющая две точки, меньше, чем ломаная линия, соединяющая те же точки. Таким образом, при своем использовании в науке идея обнаруживается, но не вполне раскрывается, она выражается, но не полностью. Когда мы почерпнули из источника столько, сколько нам нужно, в нем все еще остаются глубокие истины, которых мы не исчерпали, и можно думать, что этот источник вообще неисчерпаем.
Глава VII. Фундаментальные идеи невыводимы из опыта
1. В результате размышлений, изложенных в трех последних главах, мы вновь приходим заключению, которое уже было сформулировано, о том, что наше знание содержит некоторый идеальный элемент и что этот элемент нельзя вывести из опыта. Мы видели, что существуют суждения, известные как необходимо истинные, и что такое знание не является и не может являться лишь результатом наблюдения реальных фактов. Было показано также, что эти необходимые истины являются результатом определенных фундаментальных идей, напри- ,2 мер идеи пространства, числа и т.п. Отсюда с неизбежностью следует, что эти и им подобные идеи не выводятся из опыта. Именно эти идеи в своем развертывании порождают ту самую необходимость, ко-
Ы ь
торой никоим образом не может дать опыт. Эту способность идеи заимствуют не из внешнего мира, но обладают ею в силу собственной природы. Так, из идеи пространства мы извлекаем суждения геометрии, которые являются очевидными истинами, обладающими строгой необходимостью и универсальностью. Если бы идея пространства была извлечена лишь из совокупности наблюдений внешнего мира, она никогда не позволила бы нам утверждать такие суждения; она не дала бы нам права говорить о том, что не только некоторые, а все линии не только обладают, но должны обладать теми свойствами, которые изучает геометрия. В каждом своем суждении геометрия использует такой язык, которым никогда не осмелился бы говорить опыт и значений слов которого он наполовину не схватывает. Опыт замечает, что утверждения геометрии истинны, однако он не способен увидеть, насколько глубоки и абсолютны эти истины. Он без колебаний принимает законы, устанавливаемые геометрией, однако не претендует на обнаружение источника их обязательности. Опыт всегда готов признать власть чистых научных принципов как факт, но он не стремится выдать свое мнение об этих принципах за их оправдание; и в еще меньшей мере он может претендовать на то, чтобы считать себя источником их непреложности.
Дэвид Юм утверждал5, что в любых явлениях, которые предоставляет нам мир, мы неспособны увидеть какую-либо необходимую связь, откуда он сделал вывод о том, что наше знание не может охватить такого рода связи. Из того, что уже было нами сказано, можно увидеть, что мы согласны с его замечанием, однако полностью отвергаем его вывод. Рассуждения Юма исходят из ложных посылок. Если нельзя сказать, что мы ничего не можем знать о внешних связях, то следует признать, что помимо опыта существует и другой источник познания; согласно Юму, у нас не может быть идеи связи или причинности, поскольку такая идея не может быть копией чувственных впечатлений, но такая идея у нас все-таки есть, из чего следует, что наши идеи не являются копиями наших впечатлений.
Таким образом, обнаруживается, что наши фундаментальные идеи не извлекаются из внешнего мира с помощью наших чувственных впечатлений, но имеют некоторый особый и независимый источник, поэтому важно проанализировать их природу и свойства - так, как они существуют сами по себе. Это будет нашей главной задачей на протяжении нескольких следующих страниц. Однако сначала следует остановиться на одном или двух возражениях, которые могли бы высказать некоторые наши читатели.
2. Можно было бы сказать, что без использования наших органов ц чувств, например зрения и слуха, мы никогда не имели бы никакой
>
5 Еязауя. Уо1. II. Р. 70.
идеи пространства, следовательно, правильно было бы говорить, что эта идея выведена из показаний органов чувств. На это я отвечаю, ссылаясь на аналогичный пример. Без света мы не получили бы восприятия видимых фигур, однако способность воспринимать видимые фигуры не может быть выведена из света, но коренится в структуре глаза. Если бы мы никогда не видели объектов при свете, мы не знали бы, что обладаем способностью видеть, однако и в этих обстоятельствах она была бы нам присуща. Если бы мы никогда не использовали органов зрения и слуха (насколько можно вообразить себе такое существование человека), мы не знали бы, что способны осознать идею пространства. Свет открывает нам существование внешних объектов и в то же время - нашу способность видеть их. Точно так же работа наших органов чувств открывает нам внешний мир и в то же время обнаруживает наши собственные идеи пространства, времени и другие, без которых нельзя было бы ни воспринимать, ни мыслить внешний мир. То обстоятельство, что свет необходим для того, чтобы видеть, ни в коей мере не уменьшает важности особого анализа законов нашей способности видеть, если мы хотим понять природу наших телесных способностей и ту меру информации, которую они могут нам дать. И точно так же тот факт, что взаимодействие с внешним миром необходимо для осознанного использования наших идей, не уменьшает важности анализа самой сокровенной сути этих идей для того, чтобы мы могли понять основания и границы нашего познания. Еще до того как мы увидели какой-то объект, у нас была способность видеть; если вообразить человека, который никогда не рассматривал объекты в пространстве и времени, то все-таки следует считать, что он обладает способностью пробуждения идей пространства и времени и эта способность проявляется уже при самом первом использовании органов чувств.
3. В ответ на это иногда можно услышать следующее возражение. Предполагать наличие отдельных способностей для множества различных процессов мышления значит дать лишь вербальное объяснение, ибо мы ничего не узнаем о нашей идее пространства, когда нам говорят, что у нас есть способность образовать такую идею. Такой способ объяснения ведет к бесконечному умножению элементов природы человека, не приближая нас к пониманию ее подлинного строения. Можно, конечно, утверждать, что человек обладает способностью ходить, стоять, дышать, говорить, но что дает такое утверждение? На это я отвечаю, что мы, несомненно, обладаем перечисленными способностями, но это никоим образом не уменьшает важности их рассмотрения; главный вопрос в таких случаях заключается в том, являются ли они отдельными и независимыми способностями или сложными и производными; если мы имеем дело со вторыми, то каковы простые и первичные способности, соединение которых их порожда-
> ■н
У ь
ет? При ходьбе, стоянии, дыхании, например, большая часть этих операций может быть редуцирована к одной способности - способности к произвольному напряжению наших мускулов. Однако в случае дыхания это не исчерпывает всего процесса. Эта операция является, по крайней мере отчасти, непроизвольной; можно считать, что в дополнение к произвольному действию существует определенное симпатическое действие нервной системы, существенное для дыхания. Установление того, является ли эта симпатическая способность реальной и особой, а если так, то каковы ее законы и границы, представляет собой важную философскую задачу и вполне заслуживает того внимания, которое уделяли ей известные физиологи. Такова же природа исследований интеллектуальных способностей человека. Например, человек обладает способностью оценивать время и способностью считать числа. Являются ли эти способности разными или одна способность выводима из другой? Нужно разложить различные комбинации наших идей и наблюдений на исходные способности; нужно показать, что эти способности являются исходными и не подлежащими дальнейшему анализу; нужно указать характерные черты, отличающие эти способности и ведущие к наиболее важным свойствам нашего знания. К исследованиям такого рода мы теперь приступаем и надеемся, что они не будут сочтены пустыми или бесполезными. Если нам удастся добиться успеха, то станет ясно, что выделение различных способностей нашего мышления вовсе не является легкомысленным или бесполезным предприятием. Даже если мы ничего не добавим к утверждению о том, что у нас есть способность образовать идею пространства, мы обозначим тем самым определенную область наших исследований, которая, как мы надеемся показать, требует и заслуживает специального внимания. И хотя всю сферу нашей философии нужно будет разделить на несколько отдельных областей, мы уверены, что они не покажутся ни произвольными, ни неопределенными, ни бесконечными по количеству.
Глава VIII. О философии наук
В последующих книгах мы переходим к более тщательному рассмотрению значительного числа тех фундаментальных идей, на которые опираются наиболее успешно развивающиеся науки. При этом будем объяснять и анализировать идеи, представленные в виде определений и аксиом или в иных формах, выражающих условия, которым подчинено наше спекулятивное познание. Для некоторых из этих идей я буду пытаться доказать то, что уже было сказано относительно них в общем, а именно, что они невыводимы из наблюдений,
У
но с необходимостью налагают свои условия на знание, для которого наблюдения доставляют материал. В дальнейшем я постараюсь проследить историю некоторых из этих идей и показать, как они последовательно выявлялись в ходе прогрессивного развития науки; описать их постепенное развертывание, в ходе которого они обрели свою чистоту и ясность; и как необходимую часть такой истории я представлю некоторые принципиальные столкновения противоположных точек зрения, которые имели место относительно каждого успеха познания.
Выявление и рассмотрение фундаментальных идей каждой науки можно с полным правом назвать философией такой науки. Эти идеи содержат в себе элементы тех истин, которые открывает и формулирует наука; и в мире вообще, и в мышлении каждого отдельного ученого наиболее важные шаги заключаются во все более ясном осознании этих идей и в приведении их в соответствие с наблюдаемыми фактами. Поэтому в ряде книг я буду рассматривать философию чистых наук, философию механических наук, философию химии и др., буду анализировать идеи, включенные в эти науки.
В этом предприятии, неизбежно долгом и включающем в себя множество глубоких и тонких рассуждений, в качестве карты, помогающей мне прокладывать курс, я принимаю ту схему наук, к которой я пришел, рассматривая историю каждой из них6. Прогресс каждой из наук, о которых я тогда рассказывал, зависит от разных фундаментальных идей. Одни из этих идей относятся к определенной области размышлений, другие носят более общий характер. Предварительное перечисление отобранных идей может быть полезно как для выражения направления и границ этой части нашего замысла, так и для проявления разных интересов, которые он вызывает.
Я буду последовательно говорить об идеях, лежащих в основании геометрии и арифметики (и управляющих также всеми науками, зависящими от них, например астрономией и механикой), а именно об идеях пространства, времени и числа.
Об идеях, на которые более конкретно опираются механические науки (механика, гидростатика, физическая астрономия), - об идеях силы и материи или, скорее, об идее причинности, лежащей в их основе.
Об идеях, включенных во вторичные механические науки (акустику, оптику и учение о теплоте), - идее внешнего существования объектов и идее среды, благодаря которой мы воспринимаем их качества. |Ц
Об идеях, являющихся базисом механико-химической и химиче- « ской науки, - идеях полярности, химического сродства и вещества,
6 История индуктивных наук.
а также об идее симметрии, которая является необходимой частью философии кристаллографии.
Об идеях, на которых развиваются классификационные науки (минералогия, ботаника и зоология), - идее сходства и степеней сходства, а также идее естественного родства.
Наконец, об идеях, на которые опираются физиологические науки, - об идее витальных способностей, таких, как ассимиляция и раздражимость, и об идее конечной причины.
Кроме того, у нас есть палеологические7 науки, которые развиваются, опираясь главным образом на понятие исторической причинности.
Ясно, что когда мы продвинулись так далеко, мы достигли крайних пределов размышлений, имеющих отношение как к мышлению, так и к телу. Распространение философии на эту область будет одним из важнейших результатов нашего исследования, если его удастся обосновать; однако мы должны полностью усвоить уроки, извлеченные нами из тех областей, в которых наши учения являются наиболее надежными, прежде чем вторгаться в область, где наши принципы могут показаться более рискованными и где они неизбежно будут менее точными.
Теперь мы переходим к анализу перечисленных выше идей и очерку философии каждой науки, предполагаемому ходом исследования.
Перевод с английского А.Л. Никифорова
> ■н
^ —
От греч. ра1аюя - древний, старинный. - Прим. перев.
