Философия и поэзия Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

РАЗДЕЛ I «ФИЛОСОФИЯ»

Ученые записки Таврического национального университета им. В.И. Вернадского

Серия «Философия. Культурология. Политология. Социология». Том 23 (62). 2010. №1. С. 3-10.

УДК 1(477)+1(470)+4+13

ФИЛОСОФИЯ И ПОЭЗИЯ Суходуб Т.Д.

В статье рассматривается проблема взаимосвязи философии и поэзии как видов духовности в культуре западноевропейской и русской.

Ключевые слова: смысл, форма, рефлексия поэтическая и философская.

Предметом исследования выступает взаимосвязь поэзии и философии в европейской культуре. Целью статьи является выявление специфических форм взаимодействия философии и поэзии в культуре Западной Европы и России.

В философской истории ХХ века интерес к поэзии неиссякаем. Своим пониманием поэтического и философского творчества, взаимосвязи философии и поэзии как феноменов духовного бытия человека, как разного порядка «онтологий», как своеобразной культуры «вопрошаний», индивидуальных опытов миропонимания делились Г. Башляр, С.Н. Булгаков, Г.-Г. Гадамер, В. Дильтей, В.В. Зеньковский, И.А. Ильин, Д. Лукач, О.Э. Мандельштам, Ж. Маритен, Д.С. Мережковский, Р. Музиль, В.С. Соловьёв, С.Л. Франк, М. Хайдеггер, Й. Хейзинга, Г.Г. Шпет, К.-Г. Юнг и многие другие мыслители. Интерес к этой проблематике в силу неисчерпаемости темы не исчезает и ныне. Данное исследование посвящено анализу особенностей рефлексии поэта и философа, смысла и формы философии и поэзии, проблеме их сосуществования и взаимопонимания, концептуализациям темы в западноевропейской философии и традиции российского Серебряного века.

Рефлексия поэта и философа, независимо от того, сколь различны смыслы их существования, несёт в себе некоторую тождественность, «завязанную», как представляется, на боли бытия. Ни в одном из словарей мы не найдём метафизическое понимание этого понятия и, тем не менее, оно существует как неизменный контекст в размышлениях и философов, и поэтов. Читая откровенные строчки Г. Флобера, я не знаю, о ком они больше - поэте, писателе, философе, а может - х у д о ж н и к е, каким и являются все они, объединённые мечтой иного бытия и мира, создающие каждый своими «красками» картину духовно-человеческого универсума, ради которой и покупаются столь высокой ценой «кровоточия» вынесенные на суд людской поэтические строки, художественные и метафизические тексты? «Стать поэтом - пишет Флобер, - значит до времени поседеть, брести от разочарования к разочарованию, бросаться вперёд и видеть, как то, к чему стремишься и что пытаешься схватить, ускользает от тебя, что это всего лишь иллюзия; терзаться подобно титану древнего мифа неутолённой жаждой и

гложущим голодом, чувствовать, как снова и снова исчезают плоды, о которых мечтал, которые предвкушал...» [1, с. 393].

Судьбы Поэта и Философа в бытии культуры столь переплетены, что водораздела практически не существует. Р. Музиль называл поэтов «особым подвидом рода человеческого» - наверное, то же можно сказать и о философах. Если поэт - человек, «острее всех других сознающий безнадёжное одиночество нашего «Я» в мире и меж людей» [2, с. 187], то философ при этом ещё рискует идти безнадёжным путём поиска на основе критической мысли основ «сродности» людей, contra spem spero изменить мир, заслуживая «славу» человека сначала «беспокойного», согласно Вл. Соловьёву (описавшему в личности и судьбе Сократа «пра-форму» ситуации мудреца в обществе), потом - «нестерпимого», наконец, «преступника», заслуживающего смерти. Если сверхчувствительность поэта рождает «робкое превосходство», которое сродни детской душе, и которое даёт способность «ненавидеть даже собственные идеалы», ибо они представляются ему не целями, а продуктами разложения его идеализма» [там же], то философ творческими сверхзадачами, стоящими перед ним, обречен пройти путь «учителя правды», а часто

- и «мученика правды». Философ по предложенному условию, по заданной «волей» обстоятельств «программе» в принципе не способен ни верить, ни учить, ни жить. Его мысль сориентирована на поиск истинно безусловного и потому его бытие сопровождают вопросы, вопросы, вопросы, вечные вопросы человеческого бытия. От сомнения к убеждению - только так очерчивается путь философской рефлексии.

В ХХ в., в условиях грохота революций, мировых войн, радикальных социальных трансформаций, происходящих «под музыку» террора физического или нравственного, философия и поэзия становятся «делом личного разума» (В.С. Соловьев), ибо когда рушится мир, ценностные миры сохраняются только отдельными людьми, перебирающими «универсальные» противоречия бытия на себя. Философ, Поэт пытается отвечать на вопросы, поставленные эпохой - почему поступь истории оплачивается кровавой платой, почему человек, очарованный «великими» идеями эпохи, оказывается обречённым на «привыкание» к человеческим жертвам и духовным потерям, почему реализовавшиеся идеалы приняли всего лишь «новую» форму противостояния людей. Боль бытия становится индивидуально-общим мироощущением эпохи, особенно остро проявленным в ситуациях вынужденных эмиграций (как реальных перемещений в пространстве, так и внутренних, духовных «переселений»). Пронзительное состояние тоски становится контекстом бытия современного человека: «Тоска по родине! Давно / Разоблаченная морока! / Мне совершенно всё равно - / Где совершенно одинокой / Быть ... <...> / Где не ужиться (и не тщусь!), / Где унижаться - мне едино» (Марина Цветаева). Эта образно-поэтическая «всё-равность», «всё-единость», все-»безразличность» Поэта -из есевременности его духовности и трагичности его физического пребывания «в настоящем времени». 5севременность художника определяется культурой как историей личностей, «настоящесть» - историей как «культурой» масс, где личность

- уже безличностна, т.е. неразличима среди всех, одинаково других, друг другу подобных и чуждых, и потому - недодуховных. Их «недо-» определяет примитивно-усреднённый способ перевода ценностного в жизненное - делай, как все, думай (или не думай), как все...

Уже в другое время «без-нас - страна» (М. Цветаева) по-прежнему то ранящее место на Земле, где мы, невостребованные и униженные, может быть, даже потерявшие надежду и потому сломленные, нужны. Здесь нам «лучше», всегда -

лучше, может быть от того, что здесь мы умеем страдать, значит умеем чувствовать и жить. Поэтому так узнаваема, близка и другая тоска: «Когда я вернусь... / Ты не смейся, когда я вернусь, / Когда пробегу, не касаясь земли, по февральскому снегу <.> /. пойду в тот единственный дом, / Где с куполом синим не властно соперничать небо. (Александр Галич). Поэт г о в о р и т, позволяя другим разделить его боль, увидеть и своё «возвращение» «на родину» - потерянную и растерянную, своё возвращение «к себе». Поэтам (как и философам) дано возвращаться - через безумную тоску свою сквозь «многие сроки» они возвращаются в «иные» времена. Наверное, в этой возможности высказываться от себя, но за всех, в «вечном возвращении» (С. Кьеркегор) и состоит пред-назначение Поэта («пред-» - это для него; назначение - это для нас), его смысл, призвание, жизнь: страдая, высекать из себя тоску по «другому» времени, «другим» людям, «другим» обстоятельствам, «другой» жизни. Возможно, цветаевское «отказываюсь быть.» - и есть процесс отвержения бытия, где не присутствует человечность, где нет сопричастности человеческих душ, где действует не «со-» - со-бытие, сотрудничество, со-стоя-ние (устойчивость со-единённых), со-дружество, а «рас-»: «Рас-стояние: версты, мили. / Нас рас-ставили, рас-садили, /Чтобы тихо себя вели / По двум разным концам земли. / Рас-стояние: версты, дали. / Нас расклеили, распаяли, / В две руки развели, распяв, / И не знали, что это - сплав.».

Плата за такого рода вопрошения и поэтическо-философские высказывания высокая: поэт, философ (как «часть» мира) искупает «целое» мира, выявляет себя ответственным за мировую целостность, гдё всё должно уравновеситься - зло пересилиться страданием и тем открыть путь к добру. Путь этот часто оплачивается высшей мерой страдания - одиночеством, у поэта-философа Ф. Ницше - полным одиночеством (даже не с Богом), совершенным уединением (рядом с миром, но не внутри его). Это была жизнь для людей (но не среди них), это было мышление с любовью (но в присутствии, ощущении холода Не-любви), это было житие поэта, философа в ситуации безлюбовного существования - наедине с собой (а может -наедине с миром?): «Нынче - / в одиночестве с самим собою, / вдвоём с собственным знаньем, / меж сотен зеркал / сам себе неведом, / меж сотен воспоминаний / потерян, /от каждой раны уставший, /от каждой стужи продрогший, / в собственных путах хрипящий, - / себя самого познавший! / Себя самого казнивший!» (Ф. Ницше).

Поэзия и философия как духовные пути всегда подпитывали друг друга, соединяясь в культуре как два уровня понимания бытия, говорящие разными языками, но часто - в неразрывном единении абстрактно-теоретического и поэтического. Неслучайно философы Г. Сковорода, Вл. Соловьёв, Ф. Ницше высказывались, образно говоря, в двух «жанрах». Особая близость поэзии и философии в творчестве отечественных мыслителей дала удивительные результаты -оригинальную традицию кардиоцентризма, линию «осердеченной философии». Любопытно здесь заметить, что если, согласно Платону, философию и поэзию связывает вечный конфликт, то Сковорода, напротив, культивирует идею родства, объясняя, что как поэзия, так и философия способствуют нравственному совершенствованию человека. Но как бы не пояснялась духовная сродность поэзии и философии, трудно не согласиться с тем, что в откровениях высшего смысложизненного порядка поэзия не бывает нефилософской, так как поднимает наше миропонимание, мирочувствование на уровень предельных категориальных форм - бытия и небытия, должного и сущего, сущности и существования, прекрасного и безобразного... Поэзия и философия объединены существованием в

пределах эстетического, т.е., небезразличного, того, что удерживает нас, людей, в мире ценностно-смысловом, значимом для нас исключительно как цель, как экзистенциально-жизненная установка, но не как утилитарное средство узко прагматического интереса.

Философия и Поэзия - феномены духовного бытия, которые вполне сопоставимы: они могут разводиться через противопоставление языка, характера творчества, места в культурной традиции, меры восприимчивости к их смыслам и т.д. и соединяться в смысловом контексте, проблемности видения жизненных ситуаций. Соединение идёт от того, что философия и поэзия - духовно-практические формы освоения человеком мира, связанные с экзистенциально-ценностным измерением бытия, пребыванием в области предельного вопрошания человека = крика перед загадочно-тайным и безжалостным миром, потому и вскрывают философия и поэзия предельные основания человеческого бытия. Поэт и Философ живут в ситуации соприкосновения с тайной бытия. Раны этого опыта на самом деле убивают слова, ибо не передаваема боль словесно другому. Но творчество рождает чудо - из обыденности простых, утилитарно употребляемых слов, рождаются другие Слова, такие переплетения эмоций, чувств, представлений, понимания, которые создают особые смыслы, передаваемые Другим словами-идеями, словами-образами, и побеждающие силой метафизического и поэтического мышления человеческую хрупкость, делящие боль на части, а эту частичность уже легко можно преодолевать личностно. Эта синтетичность, целостность языка, где образ и понятие органично сосуществуют, и задают, пожалуй, характер личностного «пребывания» в Поэзии и Философии их творцов. «Стихи не гнездятся в интеллекте (как и метафизические понятия не произрастают исключительно из него, - добавили бы мы к этой удачной «формуле» поэтического искусства В. Вейдле). Конечно, не остаются они и во мгле, откуда вырастают: они побеждают её сиянием слова...» [3, с. 150]. Может быть, поэтому так привлекают нас поэзия и философия - с ними человек становится мудрее и сильнее. Код философии и поэзии один и тот же - искание, странничество, хотя поэзия говорит образами, философия - понятиями. Философ мыслит исходными началами и принципами, поэт - «единичностями», «уникальностями», «неповторимостью», «единственностью» существования. В определённой мере мы можем говорить о поэзии как первичном языке культуры, религии, искусства, философии. В этом же аспекте, думаю, К. Леви-Стросс утверждает, что поэзия занимает промежуточное состояние между языком и искусством, так как поэт добавляет к лингвистическому выражению новые измерения бытия. Поэтическое в философии видится и в образно-интуитивной составляющей метафизического познания, в его душевно-эмоциональной настроенности, в воображении, в памяти сердца, а вот «философское в поэзии - в её человековедческой и правдоискательской направленности» [4, с. 49]. Г.Г. Шпет считал музыку, живопись, поэзию органами философии, видя, впрочем, и принципиальное их несовпадение. Если «философия есть искусство как высшее мастерство мысли, творчество красоты в мысли -величайшее творение; отражение безообразного, украшение безобразного, творение красоты из небытия красоты», то «искусство насквозь конкретно - конкретно каждое воплощение его, каждый миг его, каждое творческое мгновение» [5, с. 353,351]. С.Н. Булгаков видит различение в том, что «в поэзии слово является материалом для красоты, любования; целью здесь является сама форма, как и во всяком искусстве, между тем как в прозе преобладает утилитарная цель, гетерономия слова; ... <в поэзии> звучит логос во всей своей силе и проникновенности.» [6, с. 170].

Почему поэт философствует? Поэтический текст приобретает признаки текста метафизического, когда образ уступает место мысли, представленной специфической формой рациональности - философской, логико-понятийной. Почему философ может опоэтизировать свои идеи, придать им чувственную образность, символическую значимость? Как, к примеру, Вл. Соловьёв, который предпочитал говорить об одной из главных своих идей - Софии - поэтическим языком. Может быть оттого, что внимал гегелевской мысли, что «искусство - диалог с каждым из нас». Ранее также метафизические категории прокладывали себе путь через поэзию в античных трагедиях, поэзии Ломоносова, Сковороды, Ницше... Современный физик-теоретик Я.И. Френкель утверждает, что «право пользоваться метафорами не должно быть монополией поэтов; оно должно быть представлено и учёным» [7, с. 253]. Обоснование это, согласимся, идёт скорее из понимания того, что теоретическое, как и поэтическое познание представляет собой в результате своём голоса не только разума, но и души, чувства, внутреннего переживания экзистенциальных состояний, запечатляющих положение человека в мире.

Из предельного внимания философии к поэзии вырастает, как мне представляется, особый жанр метафизического размышления, нацеленный не только на исследование творческого пути отдельных поэтов, а также поэзии как явления духовного бытия, но и рождающий свой категориальный строй мировосприятия -онтологически-поэтический. Характерна в этом жанре «поэтизирующего» философствования позиция М. Хайдеггера, трактующего язык как «дом бытия» и понимающего отсюда поэзию не как простую деятельность, но как «учреждение бытия», его «свободное дарение». Отсюда, считает философ, понять сущность языка можно только из сущности поэзии. Поэзия - вариант онтологии, а Гёльдерлин -«поэзия поэзии», проникающая в сердцевину поэтического [8]. Именно поэтому, «с оглядкой» на константность в культуре специфического «онтологического» варианта диалога мышления и поэтического творчества, выбирает философ Хайдеггер поэта Гёльдерлина на долгие (и, пожалуй - самые драматичные в его судьбе) 30-40-ые годы, нет, даже не предметом своих интеллектуальных изысканий, а скорее - в качестве альтер-эго. Происходит событие Философа и Поэта, объединённых критическим восприятием новоевропейского разума, результат которого - с о б ы т и е! Поэзия Гёльдерлина несла, по мысли философа, иной, отличный от установившейся в западно-европейской традиции, опыт бытия. Хайдеггеровские «разъяснения» к поэзии Фридриха Гёльдерлина, демонстрирующие культурный диалог мышления и поэтического творчества, помогают понять жанр стихотворения не только как сохранение опоэтизированного, которое могло быть (и есть, бывает) поэмой о весёлой поездке к родным местам, но и пониманием ускальзывания родины, необретением т.о. якобы найденного: «Своим прибытием возвращающийся на родину ещё не достигает родины» [8, с. 25]. Может быть, в этом плане возвратиться -значит прийти назад (в кьеркегоровском смысле «повторения» как прохождения круга познания). Иной природы эстетика российского Серебряного века, вырастающая больше из символизма как мироощущения. В качестве же независимого художественного течения символизм противоречив. У В. Брюсова, например, вопрос о значении искусства и поэзии, которые должны быть обособлены от общественно-политической жизни и идеологий, от религии и науки, тесно переплетается с вопросом о назначении Поэта. А А. Белый и Вяч. Иванов, напротив, считают эстетическую автономию искусства иллюзорной, ибо искусство, направленное на созидание новых художественных форм, творит одновременно и

новые формы жизни. Такую же нацеленность на абсолютное начало бытия подчеркивает в своём понимании русской культурной традиции и Б.П. Вышеславцев. «Человек, - пишет он, - понятен самому себе только в противопоставлении конечного и бесконечного, временного и вечного, совершенного и несовершенного. Так мы приходим к центральному вопросу: что такое я сам? Что такое человек? Что такое личность?» [9, с. 731]. Именно эти вопросы, по мнению философа, составляют главную тему русского искусства и философии. «Русская литература, - утверждает Вышеславцев, - философична, в русском романе, в русской поэзии поставлены все основные проблемы русской души» [там же].

По-своему концептуализировал поэзию К. Малевич, один из видных супрематистов, понимавший супрематизм - не только как направление, но и средство преобразования художественной среды. В своей работе «О поэзии», впервые опубликованной в журнале «Изобразительное искусство» в 1919 г., он утверждает: «Поэзия - выраженная форма, полученная от видимых форм природы, их лучей -побудителей нашей творческой силы, подчинённая ритму и темпу» [10, с. 128]. Творческое бытие поэта парадоксально, многосмысленно, непредсказуемо, ибо «для поэта не всегда солнце бывает солнцем, луна - луною, звёзды - звездами. Поэт может перемешать все названия по-своему. Ведь может сказать, что потухло солнце. Но, с точки разума, оно вовсе не потухло, а зашло» [там же, с. 129]. Поэт - особое существо, выпадающее из логики повседневности, обыденности, традиции, привычности обстоятельств, из устоявшегося понятия человека. По мнению Малевича, поэт может быть объясним «как форма, как средство, его рот, его горло -средство, через которое будет говорить Дьявол или Бог. То есть он поэт, которого никогда нельзя видеть, ибо он, поэт, закован формой, тем видом, что мы называем человеком. Человек-форма такой же знак, как нота, буква и только. Он ударяет внутри себя, и каждый удар летит в мир» [там же].

Общие размышления о поэте, его призвании сменяются в концептуализации поэтического творчества Г. Башляром попыткой авторской типологизации. Философ говорит о способах существования поэтов как бы в отдельности. Так, «поэт огня, поэт воды или земли по-другому вдохновляет, чем поэт воздуха. Именно поэтому маршрут путешествия воображения оказывается у каждого поэта различным. Некоторые поэты ограничиваются тем, что завлекают своих читателей в страну живописного» [11, с. 111]. В этом контексте можно было бы вспомнить оценку О.Э. Мандельштама творчества Велимира Хлебникова, которого он называет «поэтом-мифотворцем», «мыслителем-утопистом», «архаиком» в то время как А. Блок -«гражданин всей истории, всей системы языка и поэзии», «современник своего времени», летописец эпохи.

Д. Лукач, подмечая специфику творческого бытия философа и поэта - «поэт пишет стихами, платоник прозой», предполагает далее, что «наверное, оба стоят там равно бесприютными и вне жизни, но мир поэта (он ведь никогда не достигает мира жизни) всё-таки есть абсолютный мир, в котором можно жить, мир платоника не имеет субстанциальности. Поэт говорит либо «да», либо «нет», но он верит и сомневается сразу и в одно и то же мгновенье. Участь поэта может быть трагичной, платоник не способен даже стать героем трагедии» [12, с. 67]. Эта разность бытия приводит, по мнению Лукача, к тому, что «в форме художника из поэзии произрастает постоянно сокрытый предмет вечной тоски платоника: достоверность, догма - и платонизм привносит в божественно однозвучные песни поэта многоцветность жизни» [там же, с.70]. Отсюда, замечает философ, «жизнь как

реальность существует лишь для того, чьи чувства диссонируют с двух этих сторон» [там же]. Для платоника слово «жизнь» означает «его возможность быть поэтом», но и для поэта важен зароненный в его душу платонизм, отсюда - «жить способен лишь тот, в ком оба эти элемента смешиваются так, что из их соединения может произрасти форма» [там же]. Напряжение между философией и поэзией, их «близость» и одновременная «отдалённость» - тема, которая постоянно сопровождает европейскую философию, считает Г.-Г. Гадамер и формулирует вопрос предельно откровенно и просто - почему философия сторонится достижений логики и «всё больше уходит в заоблачные сферы поэтического языка?» [13, с. 116]. Выстраивая ответ на этот вопрос, философ вспоминает, что Платон, изгонявший поэзию из царства идей, тем не менее «с неподражаемым умением соединил возвышенность и иронию, древнюю легенду и чётко выраженную мысль, вмещает в себя и поэзию» [там же, с. 117]. Значит, согласно немецкому мыслителю, «любая речь действительно обладает способностью постоянно обращаться как к образу, так и к мысли» [там же].

Согласно Р. Музилю, «родина поэта», «королевство его разума» - совершенно особые состояния человеческого самосознания. Существование в них составляет задачу «открывать всё новые решения, связи, сочетания, варианты, изображать прототипы событий, заманчивые образцы того, как быть человеком - открывать внутреннего человека» [2, с. 188]. Музиль подтрунивает над обывательским представлением о поэте как некоем исключении из правил, обывательской оценке как «безумца» или «ребёнка» - действительно, поэт «человек исключительный», но лишь постольку, поскольку он является «человеком, внимательным к исключениям» [2, с. 188-189]. Как считает мыслитель, поэт обладает такими же способами познания и способностями к познавательной деятельности, что и «рациональный человек». Но только для последнего «результаты жизненного опыта повсюду сходятся, для другого [же] нет», так как «призвание поэту диктует структура мира, а не структура его собственных задатков и предрасположений» [2, с. 189].

Вывод. Подводя итог, замечу, что вряд ли возможны обобщения попыток теоретического видения поэтического и философского на уровне законов или принципов. Размышления о поэзии и философии обречены на незаконченность, так как не окончен и не окончателен, не оконечен человек, значит бесконечными будут его поэтические и метафизические вопрошения о смыслах своего бытия, о «слишком человеческом», о духовном, эстетическом, образном и безобразном, логическом и онтологическом.

Список литературы

1. Борохов Э. Энциклопедия афоризмов: В мире мудрых мыслей / Э. Борохов. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2001. - 672 с.

2. Музиль Роберт. Очерк поэтического познания / Р. Музиль // Литературная учёба. Литературно-критический и общественно-политический журнал Союза писателей СССР и ЦК ВЛКСМ Книга шестая. Ноябрь-декабрь 1990. - С. 187-189.

3. Вейдле Вл. О любви к стихам / Вл. Вейдле // Литературная учёба. Литературно-критический и общественно-политический журнал Союза писателей СССР и ЦК ВЛКСМ. - 1990. - Книга шестая. Ноябрь-декабрь. - С. 146-151.

4. Коган Л.А. «Самостоянье человека»: философское кредо Пушкина / Л.А. Коган // Вопросы философии. - 1999. - № 7. - С. 47-59.

5. Шпет Г.Г. Эстетические фрагменты / Г.Г. Шпет ; [отв. редактор-составитель Т.Г. Щедрина] // Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры - М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2007. - 712 с. - С. 173-287.

6. Булгаков С.Н. Философия имени / С.Н. Булгаков. - б/м: Издательство «КаИр», 1997. - 330 с.

7. Слово о науке: Афоризмы. Изречения. Литературные цитаты. Книга вторая ; [сост., автор предисл. и введений к главам Е.С. Лхтенштейн]. - М.: Знание, 1981. - 272 с.

8. Хайдеггер М. Разъяснения к поэзии Гёльдерлина / М. Хайдеггер; [пер. с нем. Г.Б. Ноткина]. - СПб.: Академический проект, 2003. - 320 с.

9. Вышеславцев Б.П. Вечное в русской философии / Б.П. Вышеславцев // Философы России Х1Х-ХХ столетий. Биографии, идеи, труды / [изд. 2-е, перераб. и дополн.]. - М.: «Книга и бизнес», 1995. - 750 с. -С. 731-734.

10. Малевич К. Через чистую абстракцию к новой форме / К. Малевич // Искусство кино. - 1992. -№1.- С. 124-131.

11. Башляр Г. Предисловие к книге «Воздух и сны». Предисловие к книге «Поэтика пространства» / Г. Башляр // Вопросы философии.- 1987.-N 5.- С. 109-112; 113-121.

12. Лукач Г. фон. Платонизм, поэзия и формы: Рудольф Касснер // Душа и формы. Эссе. / Г. Лукач фон. ; [пер. с нем. пер. и предисл. С.Н. Земляного, послесл. А.С. Стыкалина]. - М.: «Логос - Альтера», «Essehomo», 2006. - С. 65-73.

13. Гадамер Г.-Г. Философия и поэзия // Актуальность прекрасного / Г.-Г. Гадамер ; [пер. с нем.] -М.: Искусство, 1991.- С. 116-125.

Суходуб Т.Д. Фiлософiя i поезiя // Вчеш записки Тавршського национального ушверситету iм. В.1. Вернадського. Сер1я: Фшософш. Культурологи. Политологи. Соцюлопя. -2010. - Т.23 (62). - N»1. - С. 3-10.

В статп розглядасться проблема взаемозв'язку фшософй та поезп як вид1в духовности в культурi захвдноевропейськш i росшськш.

Ключовi слова: смисл, форма, рефлекмя поетична i фшософська.

Sukhodub T.D. Philosophy and Poetry // Scientific Notes of Taurida National V.I. Vernadsky University. Series: Philosophy. Culturology. Political sciences. Sociology. -2010. - Vol.23 (62). - №1. -P. 3-10.

The article deals with the problem of philosophy and poetry as kinds of immateriality in West-European and Russian culture.

Keywords: sense, shape, poetical and philosophical reflection.

Поступило в редакцию 13.10.2009