CC BY
173
К проблеме комизма и смеха обращались представители различных отраслей научного знания от античности до современности. Однако, при всем богатстве теоретического и иллюстративного материала, теоретики смеха и смеховой культуры едины во мнении, что «ни одному из исследователей... не удалось создать универсального и исчерпывающего определения»[1, с. 50], «сокровенная тайна смеха пока так и остается тайной ., она лежит за горизонтом современной науки» [2, с. 27]. Филологическое рассмотрение проблем комизма и смеха пока также не принесло сколько-нибудь определённых результатов и не привело к созданию цельной теории смешного. Между тем филология, как никакая другая наука, всецело обращена к человеку, к его духовной сфере. Именно последняя конституирует человека в его самости. «Филология (от греч. рЫ1о^1а, букв. -любовь к слову) - содружество гуманитарных дисциплин - языкознания, литературоведения, текстологии, источниковедения, палеографии и др., изучающих духовную культуру человека через языковой и стилистический анализ письменных текстов. Текст во всей совокупности своих внутренних аспектов и внешних связей - исходная реальность филологии. Филология под этим углом зрения вбирает в свой кругозор всю широту и глубину человеческого бытия, прежде всего бытия духовного» [3, с. 544]. Духовная культура, текстовая деятельность, человеческое бытие - вот те столпы, на которых зиждется в своих изысканиях филологическая наука. Еще категоричнее звучит постулат М.М. Бахтина о предназначении гуманитарных наук и науки о Слове в первую очередь: «Предмет гуманитарных наук - выразительное и говорящее бытие» [4, с. 228]. Каковы же специфические для филологии подходы к изучению смеховых манифестаций человека? Какой дисциплины ума и широты взгляда требует от ученого филологическое рассмотрение комизма? Что значит филологически рассуждать о феномене смеха и его проявлениях? Каким в нашем случае предстает концепт «сме-ховая культура»? Эти и другие вопросы поднимаются в настоящей статье.
Филология обращена к духу, в свою очередь «смешное всегда как-то связано именно со сферой духовной жизни человека» [5, с. 29]. Филология вопроса - вот конечная цель и первейшая задача нашего исследования. Ибо народная смеховая культура, в сущности, необозрима и чрезвычайно разнородна в своих проявлениях. Наша задача филологически рассмотреть проблемы комизма и смеха. Существующие теории «смеха» в большинстве своем вносят определенный вклад в современную гелотологию (науку о смехе). Вместе с тем бахтинский конструкт остается фундаментальным ориентиром для продуктивной эво-
люции филологического взгляда на феномен смеховой культуры. Посему имеет смысл методологически дистанцироваться от многочисленных теорий комического, сатиры и юмора, психотехники выражения и понимания смешного (обязательно учтя их!), но попытаться узреть конститутив смешного, его так сказать сущностный базис. Где его искать? В онтологии человеческого бытия - в Духе, в Языке, в Культуре. Нас интересуют не внешние формальные и не когнитивные приемы и средства комического, а его источники в самом Бытии, комика самого Бытия. Встает вопрос материала. Привлекать следует все, что так или иначе связано с переживаниями гедонизма различных оттенков - от издевки и насмешки до тонкого юмора и раскатистого гомерического хохота. К беспристрастному подбору материала без предварительной селекции призывает В.Я. Пропп: «Прежде всего необходимо. не отбрасывая ничего, не производя никакого отбора, собрать и систематизировать материал. Все, что вызывает смех или улыбку, все, что хотя бы отдаленно связано с областью комического, надо. взять на учет» [5, с. 6-7]. При этом не следует ограничиваться произведениями художественной литературы, так сказать продукцией профессионального творчества, пусть и высокого качества. За девственным, первобытным словом надо идти в народ, в безымянную стихию словесного творчества. «Именно народное творчество дает яркий и показательный материал, который игнорировать никак нельзя. Для решения проблемы комизма нельзя ограничиваться творчеством классиков и лучших образцов фольклора. Необходимо. ознакомиться с повседневной, текущей продукцией юмористических и сатирических журналов, с газетными фельетонами. Журналы и пресса отражают текущую жизнь, и сама эта жизнь подлежит такому же пристальному изучению, как и искусство. Необходимо. учесть не только узколитературное творчество, но и цирк, эстраду, кинокомедию, прислушаться к разговорам в разнообразной среде» [5, с. 7].
Г л у б и н н ы е , э к з и с т е н ц и а л ь н о - о н то л о г и ч е с к и е п р е д п о с ы л -ки смеховой культуры. Смех как мировоззрение. Амбива-лентность. Тотальность. Народный смех это не маргинальное явление общественной жизни людей, а целое мировоззрение. «Двойной аспект восприятия мира и человеческой жизни существовал уже на самых ранних стадиях развития культуры. В фольклоре первобытных народов рядом с серьезными (по организации и тону) культами существовали и смеховые культы, высмеивавшие и срамословившие божество («ритуальный смех»), рядом с серьезными мифами -мифы смеховые и бранные, рядом с героями - их пародийные двойники-
дублеры» [6, с. 8]. Академик Д.С. Лихачев раскрывает истоки смеха как мировоззрения на материале родной культуры: «Вселенная делится на мир настоящий, организованный, мир культуры - и мир не настоящий, не организованный, отрицательный, мир антикультуры. В первом мире господствуют благополучие и упорядоченность знаковой системы, во втором - нищета, голод, пьянство и полная спутанность всех значений. Все знаки означают нечто противоположное тому, что они значат в «нормальном» мире» [7, с. 13]. В западной традиции имеются свои параллели. Можно утверждать, что «Декамерон», «Гаргантюа» и «Похвальное слово Глупости» - шедевры итальянской, французской и немецкой литератур - отражают фундаментальные принципы народно-смеховой культуры средневековой Европы. «Что бросается в глаза при чтении произведений этой эпохи - это веселая жизнерадостность их героев и суждений. Вместо молитвы и поста - бутылка доброго вина или кружка пива; вместо аскетизма и воздержания - кусок жареного мяса и любовные утехи; вместо библейских текстов и изречений схоластов - ядреная шутка, подчас не очень цензурного свойства, - вот излюбленный стиль литературных произведений эпохи» [8, с. 11].
Содержание народно - смеховой культуры. Мы расширяем основание для селекции текстов смеховой культуры. К народному смеху причислено вообще любое переживание жизненного позитива различных оттенков и интенсивности - от молчаливой иронии до раскатистого смеха, от слез умиления до насмешливой брани. Жанровая организация народного смеха. Неоспоримым является тот факт, что моменты удовольствия, жизненного позитива, уверенности в своих силах и хорошего настроения являются важными, если не определяющими, в жизни людей. В самой человеческой природе заключено извечное стремление к тому, что на бытовом языке именуется счастьем. Счастье может слагаться как из каких-либо ярких и значительных событий в жизни человека (семья, дети, любовь, крупный лотерейный выигрыш), так и вытекать из незаметных и привычных событий (ощущение сытости, тепла и оргазма, удовольствие от развлечения, чувство превосходства над соперником после его искусного унижения). Различные оттенки удовольствия, переживаемые участниками общения, будут основанием для селекции культурного материала. Теперь необходимо определить основные жанры смеховой культуры, то есть типические ситуации смехового общения, предполагающие вполне определенные условия коммуникации, состав ее участников, их настроенность и набор средств общения. Смеховые жанры бытового общения это различные коммуника-
тивные ситуации фамильярно-дружеского общения в семье, быту, на работе, во время отдыха, типические доброжелательные приветствия, расспросы о здоровье, состоянии дел, новостях. Сюда же можно отнести и такие микрожанры рекреационного общения, как беседы в бане, курилке, бравада рыбаков и охотников, восторженные комментарии телезрителей, обмен слухами, сплетнями, словесная перепалка с элементами издёвки, подтрунивания над оппонентом, самозащита в перебранке, обзывания в споре, проклятия, брань, чертыханья, провоцирующие уколы, тенденции к агрессии через слово и т. д. Жанры массового эстети -ч е с к о г о т в о р ч е с т в а представлены ритуальными и отчасти регламентированными смеховыми действами. В первую очередь это всевозможные праздники и празднества, карнавальные представления и ярмарки, эстрадные номера и застольные тосты.
Смеховые жанры вырабатывают типические жанрово-речевые и поведенческие формы, особый тип общения: жестикуляцию, мимику, звуки, придыхания, кряхтения, нарушение норм речевого и поведенческого этикета, снятие табу на употребление непристойностей, заклады, клятвы, божбу всуе, сальности и скабрезности. Участники смехового общения балагурят, хохмят. Балагурство и хохмачество. «Балагурство - одна из национальных русских форм смеха, в которой значительная доля принадлежит «лингвистической» его стороне. Балагурство разрушает значение слов и коверкает их внешнюю форму. Балагур вскрывает нелепость в строении слов, дает неверную этимологию или неуместно подчеркивает этимологическое значение слова, связывает слова, внешне похожие по звучанию, и т.д. В балагурстве значительную роль играет рифма. Рифма провоцирует сопоставление разных слов, «оглупляет» и «обнажает» слово. Рифма. создает комический эффект» [7, с. 21]. Особый язык карнавальных ф о р м и с и м в о л о в обладает собственной семиотикой и богатым тезаурусом, способным в мельчайших подробностях выразить смеховое мироощущение. Переосмысляются грамматические категории языка, создаётся весёлая пародийная грамматика. Речевые ляпы становятся источниками острот: «высокие договаривающиеся стороны обменялись (п)ослами» [9, с. 10]. Травестирование иноязычных заимствований и родной лексики формирует макаронический стиль общения - шуточное пересыпание речи иностранными словами или словами, исковерканными на иностранный манер: «битте-дритте фрау-мадам, я урок Вам преподам», «фэйсом об тэйбл», «океюшки», «лисапеды» и «тубаретки». Событийный контекст речесмеховой коммуникации характеризуется и паралин-
гвистическими моментами, в том числе жестикуляционно-мимическими. Например, в нормативном общении, как правило, присутствует маска этикета. То же и в общении со слабым полом: «жмурящееся» обращение с женщиной (флирт), заигрывания, намеки, сальности. Либо заискивающая улыбка и просящие нотки при обращении к патрону, начальствующей особе. Философствующие, иронические суждения: «куда мне до нее? Она была в Париже!» также следует отнести к речесмеховой продукции.
Отдельного внимания заслуживают такие жанрово-речевые формы как пословицы и поговорки. Выдающийся русский диалектолог и лексикограф В.И. Даль справедливо считает: «Что за пословицами и поговорками надо идти в народ, в этом никто спорить не станет; в образованном и просвещенном обществе пословицы нет: попадаются слабые, искалеченные отголоски их, переложенные на наши нравы или испошленные нерусским языком, да плохие переводы с чужих языков» [10, с. VI]. Развивая свою мысль, учёный аргументирует актуальность изучения пословично-поговорочного фонда языка: «Простой народ упорнее хранит и сберегает исконный быт свой, и в косности его есть и дурная и хорошая сторона. Он неохотно отступается от того, что безотчетно всосал с материнским молоком и что звучит в мало натруженной голове его складною речью. Ни чужие языки, ни грамматические умствования не сбивают его с толку, и он говорит верно, правильно, метко и красно, сам того не зная. Выскажу убеждение свое прямо: словесная речь человека - это дар божий, откровение: доколе человек живет в простоте душевной, до коле у него ум за разум не зашел, она проста, пряма и сильна; по мере раздора сердца и думки, когда человек заумни-чается, речь эта принимает более искусственную постройку, в общежитии пошлеет, а в научном круге получает особое, условное значение. Пословицы и поговорки слагаются только в пору первобытной простоты речи и, как отрасли, близкие к корню, стоят нашего изучения и памяти» [10, с. VIII]. Приведём ряд примеров со ссылкой на уже упомянутое издание. Рифмованные имена собственные часто входят в состав пословиц и поговорок: Мартын и алтын, Иван и болван, Григорий и горе, Петрак и батрак, Мокей и лакей и пр. За именами закрепляются определённые свойства, например: Иванушка и Емеля дурачки; Фомка и Сергей воры, плуты; Кузька горемыка. От этих понятий сложились и особые выражения: объемелить, объегорить кого, обмануть, одурачить простачка; обсережить, поддеть ловко, хитро; фомкою, на языке мошенников, зовется большое долото или одноручный лом для взлома замков; подкузьмить кого, под-
деть, обмануть, обидеть и пр. В пословицах и поговорках содержатся аллюзии, намёки, иносказания. «Намек является самым употребительным и охотнее всего применяемым приемом остроумия. Он лежит в основе большинства недолговечных созданий остроумия, которые мы обычно вплетаем в нашу речь и которые теряют свой смысл при отделении от взрастившей их почвы и при самостоятельном существовании» [11, с. 80]. Не говорят: он пьян; а говорят: «У него в глазах двоится, он навеселе, язык лыка не вяжет, он закатил за ворот». Вместо он глуп говорят: «У него не все дома, одной клепки нет, трех не перечтет; под носом взошло, а в голове и не посеяно». Вместо ровни, дружка говорят она: «Одного поля ягоды» и пр. Скороговорки также содержат смеховой элемент не только в преодолении артикуляционных трудностей, но и в смысловом наполнении: «Рапортовал, да не дорапортовал, а стал дорапортовывать, зарапортовался»; «Стоит поп на копне, колпак на попе, копна под попом, поп под колпаком». За -г а д к и также несут смеховой заряд: «Ничего не болит, а все стонет»; послович-но говорится это о ханже и попрошайке; а как загадка - это свинья.
Смеховой тип карнавально-площадного фамильярного обращения находит свое отражение в целом ряде других явлений речевой жизни. Р у г ат е л ь с т в а , божба, клятвы, комический заклад - речевые явления, органично присутствующие в смеховой культуре любого этноса. По мнению А.М. Шахнарови-ча, «многолетний опыт филолога подсказывает: в языке ничего нельзя разрешать или запрещать, он живет и развивается по своим законам; оттого, что небольшая часть его носителей знают, как надо говорить правильно, произношение некоторых слов, если оно не подчиняется общим законам и тенденциям русского языка, не становится верным» [12, с. 5]. Для филолога принципиально важно иметь собственный взгляд - этический и научный - на употребление ругательных слов. Как быть с их оценкой? Возможно, стоит прислушаться к мнению А.М. Шахна-ровича: «Безусловно, употребление данной лексики речь не украшает, однако урезывать, умалчивать отдельные факты живого языка филолог не имеет права» [12, с. 6].
Хвалебно - оскорбительные обращения - призывы (инвока -ции) входят в «обязательный» словарь площадной речи. Так, например, М.М. Бахтин находит у Рабле (кн. III, гл. XXVI) литанию с непристойным словом «соиіііоп» (в переводе заменено словом «блудодей»), произнесенным пятьдесят три раза в сочетании с различными хвалебными эпитетами. Для фамильярной речи характерно частое употребление ругательств, бранных слов и целых бран-
ных выражений, зачастую довольно длинных и сложных. Ругательства обычно грамматически и семантически изолированы в контексте речи и воспринимаются как законченные высказывания, подобно поговоркам. Поэтому мы вправе говорить о ругательствах как об особом речевом жанре народно-смеховой культуры. По своему генезису ругательства не однородны и имели разные функции в условиях первобытного общения, главным образом магического, заклина-тельного характера. Для филолога представляют особый интерес те ругательства-срамословия божества, которые были неотъемлемой частью древних смехо-вых культов. Эти ругательства-срамословия носили амбивалентный характер: снижая и умерщвляя, они одновременно возрождали и обновляли. В условиях карнавала они подверглись существенному переосмыслению: полностью утратили свой магический и утилитарный характер, обрели независимость, универсальность и глубину. В таком преображенном виде ругательства внесли свой вклад в создание вольного карнавального инобытия, нового - смехового - мира.
Ругательствам во многих отношениях аналогичны божба или клятвы. Они также наводняют фамильярно-площадную речь. Божба и клятвы изначально не были связаны со смехом, но впоследствии были вытеснены из официальных сфер речи, как нарушающие речевые нормы, и потому переместились в вольную сферу фамильярно-площадной речи. Здесь, в карнавальной среде, они прониклись смеховым началом и приобрели амбивалентность. Фамильярно-площадная речь стала как бы резервуаром запрещенных и вытесненных из официального общения речевых форм и явлений. При всей их генетической разнородности они одинаково проникнуты карнавальным мироощущением, настроены на единый смеховой тон и становятся приводными ремнями обновляющегося мира.
Народно - смеховая поэзия, в том числе рождественские и масленичные песни, частушки, нарочитые бессмыслицы и ахинея (complete nonsense в английской традиции, «в огороде бузина, а в Киеве дядька») следует также отнести к жанрово-речевым формам смеховой культуры. В качестве примера приведём макабрический (черный) юмор, имеющий своим конститутивным элементом тематику летальности [9, с. 7-8]:
Шапочки в ряд, тапочки в ряд - Трамвай переехал отряд октябрят. Или:
В баню попал реактивный снаряд. Голые бабы по небу летят. Или:
Отпусти меня, тятя, на волю, Не держи ты меня под замком.
По весеннему минному полю Хорошо побродить босиком. (Игорь Иртеньев).
Импровизированные тосты при любом застолье: «выпьем за тех, кто на
борту: кто за бортом - сам напьется!», «Дай бог не последнюю. А если послед-
нюю - то не дай бог!» Пиршественное слово. Оно и поныне живо в многочисленных застольных и банкетных речах. Разговорные травести священных текстов, литургических слов, отрывков молитв, оды пьянству и возлияниям, как например [13, с. 248-249]:
Господи Боже, не прими за пьянство - Не пьем мы, а лечимся.
Да не чайными ложками, А чайными стаканами.
Да не в неделю раз, а каждый день.
Да не пьянства ради, А дабы не отвыкнуть...
Пили мы, пьем мы, как деды наши: За завтраком, ужином, за обедом - всегда.
Да разлейся жидкость чревоугодная По всей периферии телесной.
Да изыди нечистая сила, останься чистый спирт.
Господи Боже, преврати воду днепровскую В водку «Московскую». Аминь!
Смеховой канон нового времени во многом противоречив и драматичен. Сегодня народный смех вытесняется массовой культурой с ее суррогатами гедонизма (шоу, вечеринки, эстрадные концерты, огоньки). Из-за урбанизации смех всё чаще приобретает рекреационный, утилитарный характер. Отголоски смехового мира еще слышны в глубинке, где близость к земле и общинный образ жизни единят людей, так разрозненных и изолированных в городах, особенно мегаполисах. «Очаги» народной смеховой культуры находят убежище на свадьбах, именинах, всенародных праздниках. Тона единого смехового целого ослабевают, становясь обертонами. Смех становится всё более камерным, уходит на профессиональную сцену, на трибуну, на экран телевизора и в радио-эфир, утрачивает соборность и свободу жанровых форм. Народная комика редуцируется до иронии, сценической сатиры, развлекающего юмора. Онтология и семиотика смеха современности выражаются в его отрыве от космического целого, его внутри-себя-замкнутости. Затеняется специфическая двутелость, амбивалентность комизма.
Гносеология комизма и смеха. М.М. Бахтин, к сожалению, не успел достроить свою металингвистику, но заложил прочный и «привлекательный» фундамент для последующих поколений филологов. Архетипы народно-смеховой культуры, с блеском описанные им, становятся методологической опорой при любом специальном исследовании по культурологии, литературоведению, лингвистике и филологии. Бахтинский способ обращения с текстом это трепетное отношение матери со своим ребенком - внимательное, вдумчивое, выверенное, глубокое. Текст есть ближайшее оно же первичное под -р у ч н о е ф ил о л о г а . «Текст (письменный и устный) как первичная данность всех этих дисциплин и вообще всего гуманитарно-филологического мышления
(курсив мой - А. Б.) [4, с. 299]. Герменевтика смеха - насущная про -б л е м а ф и л о л о г и и . Реальный объект филологии - человек социальный, этнокультурный и текстопорождающий. Необходимо глубокое и бескорыстное понимание смехового текста. К речевой продукции смеховой культуры следует присматриваться, прислушиваться, «ощущать запах» коммуникативной ситуации, события, эпохи. За текстовой экспликацией необходимо узреть мотив. Мимика, жесты, интонации и общая тональность разговора слагают цельное впечатление, герменевтически истолковывают текст. Понимание всегда диалогично. Толкователь привносит в текст свою собственную апперцепцию. Принципиально важно мобилизовать гуманитарную, филологическую классику и антропологически ориентированные смежные отрасли науки, направив всю их познавательную мощь на постижение одной, но первостепенной сущности - Человека в его differentia specifica. Предмет гуманитарных наук и филологии в первую очередь -выразительное и говорящее бытие, выражение личности от народа и народа как собирательной личности. Требуется целокупное и максимально отрешенное созерцание бытия. Интуитивное восприятие должно предварять дискурсивнологический анализ, ибо, как справедливо полагает М.М. Бахтин: «Становление бытия - свободное становление. Этой свободе можно приобщиться, но связать ее актом познания (вещного) нельзя» [4, с. 229]. Текстовые манифестации находятся в комплементарных отношениях с «внетекстовым» (экстра-, паралингвистиче-ским) бытием смеха как филологического объекта. Необходим учёт всех экзистенциальных моментов смехового события, не выделяя вербальный в качестве самодостаточного. Филология комизма предполагает процессуальный, исторически и социокультурно детерминированный взгляд на гносеологический объект. И здесь велика роль комментирования. Помогают хрестоматийные сборники по фольклору, мемуары иноземцев, сведения о речеповеденческих стереотипах того или иного этноса. В филологии смеха герменевтической базой должны служить архетипы народно-смеховой культуры, наднациональные и инвариантные для человечества в целом. Смех должен постулироваться, прежде всего, в качестве культурного феномена и определённого типа мировоззрения.
