CC BY
4
известия вгпу. филологические науки
человек, подходивший к вопросам, составляющим нашу специальность, со своей собственной, особой, оригинальной художественно-психологической стороны, - мы имеем право - нет! Более, чем право, мы обязаны помянуть его и хоть в немногих словах вспомнить, как относился он к этим вопросам» [3, с. 213].
список литературы
1. Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского // Его же. Философия творчества, культуры, искусства. М., 1994.
2. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: в 30 т. Л., 1972. Т. 4.
3. Кони А.Ф. Федор Михайлович Достоевский // Его же. Воспоминания о писателях. М., 1989.
4. Лезюрк. Из уголовных дел Франции // Время. 1861. № 4.
5. Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. М., 1991.
* * *
1. Berdyaev N.A. Mirosozercanie Dostoevskogo // Ego zhe. Filosofiya tvorchestva, kul'tury, iskusstva. M., 1994.
2. Dostoevski) F.M. Polnoe sobranie sochinenij: v 30 t. L., 1972. T. 4.
3. Koni A.F. Fedor Mihajlovich Dostoevski) // Ego zhe. Vospominaniya o pisatelyah. M., 1989.
4. Lezyurk. Iz ugolovnyh del Francii // Vremya. 1861. № 4.
5. Solov'ev V.S. Filosofiya iskusstva i literaturnaya kritika. M., 1991.
"The eternal questions" of the criminal justice on the pages of the works of F.M. Dostoevsky
The article deals with the issues of the criminal justice in the works of FM. Dostoevsky. There are considered the personalities of the criminals - the inmates of the Omsk prison. The authors analyze the issue of crime and punishment in the works of the writer. There is paid special attention to the author's attitude to the death penalty. The authors' reasonings are justified by the thoughts of the famous philosophers - V.S. Solovyev and N.A. Berdyaev, and the distinguished Russian lawyer A.F. Koni.
Key words: criminal justice, crime, criminal penalty, psychological profiles, deviant behavior, death penalty.
(Статья поступила в редакцию 28.06.2022)
Л.В. ЖАРАВИНА (Волгоград)
филологические интенции религиозно-философской Мысли (в.н. тростников)
На конкретном художественном материале рассматривается возможность экстраполяции теоретических установок религиозной философии на методологию современного литературоведения. Особое внимание уделено количественному подходу к явлениям духовного плана и проблемам апофатики как научной стратегии, получивших реализацию в трудах выдающегося православного мыслителя В.Н. Тростникова.
Ключевые слова: апофатика, количественный метод, литературоведение, методология, религиозная философия, художественный минимализм.
Проблема стратегической переориентации филологии, как и гуманитаристики в целом, стоит в наши дни достаточно остро. Знаком времени является обращение к проблемам религиозности искусства. В этом отношении наследие отечественных богословов и религиозных философов неоценимо. Имя Виктора Николаевича Тростникова (19282017), выдающегося православного мыслителя и богослова, стоит в одном ряду с именами В.В. Зеньковского, И.А. Ильина, А.Ф. Лосева, П.А. Флоренского, Иоанна, архиепископа Сан-Францисского (Д.А. Шаховского) и др. Глубочайшими размышлениями о природе и сущности религии в соотношении с явлениями современной жизни автор вовлекает читателя в сложнейший духовный процесс приобщения к ценностям наивысшего порядка. Симптоматично, что по образованию Тростников - физик и математик, хорошо известный в области теории науки, в частности математической логики. Поэтому апологетика ученого - это научная апологетика, пафос его философско-религиозных штудий заключается в преодолении извечной оппозиции алгебра/гармония.
Показательным примером в этом отношении является книга «Понимаем ли мы Евангелии?» с подзаголовком «Опыт осмысления Вечных Истин в свете современного знания» (одобрена Издательским советом Московского Патриархата 7 августа 1997 г.). Ее жанр с
О Жаравина Л.В., 2022
трудом поддается определению. Это не исследовательская экзегеза в теолого-философском формате, но и не популярное изложение евангельских событий с последующим комментарием, разоблачающим несостоятельность атеизма. Тон книги не имеет ничего общего с негодованием по поводу глухоты и слепоты неверующих. Богословие, по словам автора, «является самой стройной и самой универсальной из всех философских систем, представляет собой подлинную "полноту истины", куда входит и истина как рассудочное познание» [10, с. 6]. По утверждению автора, он лишь «скромно» продолжает многовековую научную традицию, которая не ограничивается «восклицанием "Дивны дела Твои, Господи!"», но подходит к религиозным феноменам «научно» [там же, с. 5]. Исходными для выводов ученого являются вопросы методологии и, в частности, проблема целесообразности применения количественного подхода к уяснению природы явлений духовного плана. «Может быть, именно сейчас пришло время поставить вопрос о разработке количественных подходов к чудесному, к отысканию хотя бы самого грубого критерия в этой области» [Там же, с. 6]. Говоря о чуде, В.Н. Тростников имеет в виду «чудо из чудес» - Благовещение. «Размышления о седьмом апреля» открывают книгу.
Конечно, подобное заявление способно вызвать у читателя закономерное недоумение. Однако попытаемся рассмотреть его контексте проблем современной филологии.
Вопрос о необходимости повышения степени научности гуманитарного знания путем его приближения к точным дисциплинам всегда находился в поле зрения теоретиков-методологов. Особой остроты, как известно, он достиг во второй половине 1960-х - 1970-е гг. в связи с тенденцией математизации филологического инструментария. «...Это - свежая вода для ртов, пересохших от марксизма», -писал абсолютно не склонный к абстрактному теоретизированию вернувшийся с Колымы В.Т. Шаламов [13, с. 542]. Безусловно, достижения тартуско-московской семиотической школы, позиционировавшей себя в качестве методологической альтернативы, активнейшим образом ускорили общегуманитарный процесс сциентизации.
Однако, по сути, противопоставление квантитативной и квалитативной технологий относительно, поскольку ориентация на количественные параметры безраздельно доминировала в стиховедении и текстологии, т. е. в
тех областях, где требовались опора на структурированные данные, статистическое моделирование, учет индекса встречаемости, «коэффициента» однородности и пр. И дело не только в том, что без измерительных технологий невозможны ни ритмико-метрический анализ поэтического текста, ни атрибуция литературного памятника (это все же отдельные моменты). Квантитативность определяет логико-семантическую природу таких понятий, присущих художественной имманентности, как литературная универсалия, архетип, типический образ, «вечные» образы, стилистический изоморфизм и т. п. В их основе также лежит частотность распространения, т. е. актуализация количественного содержания. Аналогичную семантику можно обнаружить даже в тех ментально-идеологических конструктах, которые, казалось бы, не имеют с ней никакой логической связи. Смысловой количественный зародыш способен (иногда парадоксально) обнаруживать себя в самых неожиданных контекстах.
Обратимся, например, к некогда популярнейшей, но в наши дни впавшей в немилость формуле Н.Г. Чернышевского «прекрасное есть жизнь» [12, с. 10-11]. Ее использовали в большинстве случаев как эмблему реализма, причем нередко в упрощенном и даже вульгарно-социологическом истолковании. Никакой понятийно-количественный комплекс никогда и никем не выделялся. Между тем понятие прекрасное однозначно отождествляется в трактате «Эстетические отношения искусства к действительности» с высокой степенью витальности, которая присуща возвышенному, т. е. с наполненностью явления силой, мощью, энергией: «Возвышенное есть то, что гораздо больше всего, с чем сравнивается нами <...> возвышенно явление, которое гораздо сильнее других явлений, с которыми сравнивается нами» [Там же, с. 19]. Отличительной чертой возвышенного, по Чернышевскому, является именно превышение средних параметров. Так, Юлий Цезарь «далеко выше» полководцев и государственных деятелей своего времени; Отелло любит и ревнует гораздо сильнее «дюжинных» людей; Дездемона и Офелия страдают с такой полной преданностью, способность к которой найдется далеко не во всякой женщине [Там же, с. 20] и т. п. «Гораздо больше, гораздо сильнее», «с полной преданностью», т. е. с максимальной энергетической самоотдачей. Иначе говоря, прекрасное, будучи модификацией возвышенного, имеет,
известия вгпу. филологические науки
помимо прочего, измерительную составляющую - физической, ментальной, нравственно-духовной природы.
В этот контекст органично вписывается вывод М.М. Бахтина, заключающий его книгу о Ф.М. Достоевском. Ученый писал, что «научное сознание» человека, которому давно стал привычен «эйнштейновский мир с его множественностью систем отсчета», не смущается «неопределенностями», но умеет «учитывать и рассчитывать» их [1, с. 314].
Таким образом, если понимать количество как превращенную форму качества (что узаконено диалектической логикой), то тезис В.Н. Тростникова о применимости количественной методологии к уяснению природы евангельских явлений закономерен.
Однако сказанного ни в малейшей степени не достаточно. И вот почему.
Когда мы говорим об измерительном начале понятий типический или «вечный» образ, литературная универсалия и т. п., то исходим, во-первых, из сравнительно-сопоставительной логики, и, во-вторых, из феномена множественности (чем больше, тем доказательнее). «Из опыта науки хорошо известно, что главная ценность количественных методов состоит в придании достоверности качественным суждениям. Только измерения дают возможность физикам или астрономам превратить гипотезу в теорию, подозрение - в уверенность, догадку - в факт. Но почему бы этому не быть справедливым и по отношению к богословию?» - спрашивает (скорее риторически) В.Н. Тростников [10, с. 7]. Тем не менее сам мыслитель, по собственному признанию, производит «операцию вычитания», т. к. Благовещение единично. Это событие, раз и навсегда изменившее духовное состояние Вселенной, не имеет аналогов.
Более того, В.Н. Тростников усматривает главное качество евангельских чудес в их минимализме: «Похоже, объем чуда, совершаемого Богом в каких-то целях, всегда минимален, так что Его домостроительство, называемое по-гречески "экономией", и вправду предельно экономично в смысле расходования сверхъестественной силы» [Там же]. Однако гипотеза минимизации не противостоит, но согласуется с величием феномена. О Благовещении сказано: «Оказывается, самым чудесным изо всего тут была малость этого объема. В этой невообразимой малости проявилась бесконечная Божья премудрость, которой слава во веки веков» [Там же, с. 11].
Данный тезис, сводимый в конечном счете к формуле максимум в минимуме, справедлив и по отношению к литературному творчеству. «Такого величия в изображении мелочей не знала мировая литература», - писал Андрей Белый о Гоголе, сопрягая в единое целое количественные и качественные параметры (величие/мелочи) [2, с. 34].
Попытаемся проиллюстрировать действие закона художественной экономии, обратившись к танатологическому аспекту одного из наиболее «загадочных» (В.Г. Белинский) произведений А.С. Пушкина - пьесе «Пир во время чумы». Загадочность трагедии связана с неоднозначностью в истолковании и оценке тайных пружин поведения героев, затеявших богопротивное пиршество во время смертоносной эпидемии. В большинстве случаев в персонажах трагедии, особенно в организаторе и руководителе пира Вальсингаме, видят воплощение нравственно свободного, раскрепощенного человека, осмелившегося бросить беспрецедентный вызов небу. Все, все, что гибелью грозит, / Для сердца смертного таит / Неизъяснимы наслажденья - / Бессмертья, может быть, залог <...> [9, т. 5, с. 419]. Встают вопросы: насколько подобный декларативно заявленный героизм неуязвим и как он соотносится с христианским отношением к смерти.
Из танатологического реестра (гибель, сердце смертное, бессмертья залог) выделим гибель, поскольку к данному понятию может быть предпослан религиозно-философский комментарий с количественным измерением. В словаре В.И. Даля лексема поставлена в один семантический ряд с существительными множество, несчетное количество, тьма -т. е. с семами количества [3, с. 350]. Концепт же смерть, совпадая с основным значением конец жизни, данного смыслового оттенка не имеет. Спрашивается: почему смерти, абсолютно естественной в период эпидемии, пушкинский персонаж предпочел гипотетическую гибель в далеких от реальности условиях? Попытаемся, имея в виду оппозицию качество/ количество, объяснить это предпочтение, опираясь на общеизвестные истины.
Смерть интимно близка каждому человеку как неотвратимое и необходимое звено бытия. Подводящая итог земному существованию, она является для христианина точкой отсчета нового времени. Достаточно вспомнить русские пословицы типа Человек родится на смерть, а умирает на живот и евангельские изречения на тему не оживет, если не умрет:
«Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Ин. 12; 24). Смерть - процесс, даже при всей ее неожиданности, длительность которого равна жизненному пути, каким бы коротким тот ни был. она может быть несвоевременной, но всегда неизбежна и потому «запланирована». Гибель же, напротив, мгно-венна и непредсказуема. Смерть ждет каждого; гибель - удел немногих. В смерти личное «я» встречается с общечеловеческим. Гибель же - скорее исключение, особенно если она следствие добровольного выбора. Вальсин-гам, выбирая желанные условия гибели, ставит на последнее место дуновение Чумы, тем самым не придавая главенствующего значения возможности распития общей смертной чаши. Но главное отличие в том, что своей внезапностью гибель способна отменить покаяние -непременное условие христианской кончины.
Важна и этическая несопоставимость: гиблый человек - это не смертный, но пропащий человек; гибнуть (или гинуть) означает, помимо прочего, «приходить в упадок или ничтожество, быть бесполезным» [3, с. 350]. В народе слово смерть может употребляться в ласкательной форме - смертушка, смерточка. По отношению к гибели это невозможно не только по языковой норме.
Приходится признать: приоритет, отдаваемый персонажем пушкинской пьесы количественной семантике, качественно дискредитирует его героизм, выявляя в нем некую этическую ущербность.
Кроме того, в выборе обстоятельств героической кончины проявляется негативная библейская ассоциативность: у бездны мрачной на краю, в разъяренном океане, в аравийском урагане. «Аравийский ураган» отсылает к каменистой и бесплодной части Аравии, которую ветхозаветные пророки называли «великой и страшной пустыней» (Втор. 1; 19), землей «тени смертной, по которой никто не ходил, и где не обитал человек» (Иер. 2; 6). Разъяренный океан - это пучины морские, куда ввергаются Господом беззакония и грехи человеческие (Мих. 7; 19). Из бездны, согласно Апокалипсису, выйдет зверь «и пойдет в погибель» (Откр. 17; 8).
В качестве антипода напомним аналогичные по структуре пушкинские строки, исполненные позитивного религиозного чувства: И где мне смерть пошлет судьбина? / В бою ли, в странствии, в волнах? / Или соседняя долина /
Мой примет охладелый прах? <...> / Но ближе к милому пределу / Мне все б хотелось почивать [9, т. 3, с. 136]. Казалось бы, что может быть не только более естественным, но и минимальным в своем волеизъявлении, чем желание упокоиться в родной земле? И в то же время это мнимый минимализм, т. к. он живет надеждой на величайшее чудо, «объем» которого несоизмерим ни с какими проявлениями естества - чудо «попрания смерти» и грядущего воскресения.
Таким образом, экстраполяция количественного подхода, реализованного В.Н. Тростниковым при объяснении феноменов наивысшего духовного плана, на методику филологического анализа доказывает свою продуктивность.
Тем не менее сказанное необходимо дополнить. Придерживаясь строго научной методологии, ученый понимает ее ограниченность. «.Мы собираемся не познавать непознаваемое, а только нащупать его границы со стороны познаваемого. Наша задача состоит в том, чтобы определить, до какого места разум может вести нас в восприятии Благовещения, чтобы потом сдать его с рук на руки религиозной интуиции» [10, с. 6]. Однако этот постулат не отвергает целесообразности поиска новых исследовательских стратегий, но, напротив, предполагает его активизацию.
Речь идет об апофатике, авторитетнейшем многовековом направлении в богословии, суть которого - познать Бога «не в том, что Он есть, а в том, что Он не есть» [7, с. 70]. Если со времен античного рационализма доминирующей является установка свести неизвестное к известному, т. е. идти «от незнания к знанию», то в настоящее время отчетливо звучат голоса о необходимости самообновления науки «в пространстве незнания» [6, с. 50, 52].
Закономерно, что данная тенденция была в первую очередь поддержана математической средой, имеющей дело с феноменами множественности и неопределенности [5]. Выдающийся ученый-энциклопедист В.В. Налимов, намного опережая свое время и допуская возвращение гуманитарной науки к средневековой патристике, также придерживался данной точки зрения: «Незнание всегда богаче нашего знания. Незнание - то незнание, контуры которого мы можем обрисовать, провоцирует нас, заставляет нас искать, заставляет удивляться Миру и нашему в нем бытию» [8, с. 23].
Среди пионеров этого движения был и В.Н. Тростников. В начале нового тысячеле-
известия вгпу. филологические науки
тия в интернет-журнале Сретенского монастыря он поместил статью «Апофатика - основной метод науки XXI века». Ученый утверждал, что названия исследований, не поддающихся эмпирико-рационалистическому позитивистскому объяснению, должны формулироваться примерно так: «Эквивалентность объема непознаваемости феномена Жанны д'Арк и мироточения икон». Это означает, что задача познания феноменов высшего порядка будет заключаться в поиске их сверхфизических эквивалентов [11].
Безусловно, понятие апофатики в проекции на литературоведческую методологию имеет специфическую сферу применения. Апофатический подход должен не конкурировать с традиционной методикой анализа художественного текста, но сосуществовать с ней.
Русская классика никогда не уклонялась от постановки и решения «запредельных» вопросов бытия и сознания, постижения «неизъяснимого» и «невыразимого». Поэтому объектом апофатического исследования может стать все то, что выходит за пределы узкого здравомыслия, логики повседневности, общепринятого канона. Это могут быть герой-маргинал, Homo Tacens (человек молчащий) и сам феномен молчания, творческая индивидуальность, раскрывающаяся в многомерном художественном пространстве и потому не сводимая к оппозиции pro / contra. В частности, мы писали в этой связи о сложном соотношении апофатики и катафатики в творчестве В.Т. Шаламова [4].
«Мы не знаем, что стоит за Богом, за верой, но за безверием мы ясно видим - каждый в мире - что стоит», - декларировал писатель [13, с. 491]. Пафос «Колымских рассказов» в том и заключался, чтобы показать, что в обезбоженной реальности «человек приближается к состоянию, близкому к состоянию за-человечности» [Там же, с. 487], что внутреннее зло, таящееся в глубинах души, беспредельно.
Данный тезис органично вписывается в историю и догматику христианства, для которого, помимо светоносного преображения на Фаворе, не менее важна форма Богоявления во мраке, в синайской тьме. Но даже без углубления в экзегетические разыскания очевидно, что мрак Синая и свет Фавора - звенья одной цепи. Поэтому говорить, как это принято, об атеизме автора на основе отдельных негативных деклараций в высшей степени некорректно. Христианству присуще одновре-
менное ощущение трагедии Голгофы и торжества Воскресения, что мы и видим в большинстве аналогичных случаев.
Подведем итог: даже из фрагментарно приведенного материала очевидно, что религиозно-философское наследие В.Н. Тростни-кова, соединившего достижения естественно-математических наук с богословием, может стать одним из теоретико-методологических ориентиров в филологии XXI в.
список литературы
1. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.
2. Белый А. Мастерство Гоголя: исследование. М., 1996.
3. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М., 1955. Т. 2.
4. Жаравина Л.В. Апофатика и катафатика Варлама Шаламова // Судьбы русской духовной традиции в отечественной литературе и искусстве XX - начала XXI века: в 3 т. СПб., 2018. Т. III. Ч. I. С. 126-146.
5. Катасонов В.Н. Апофатика и наука [Электронный ресурс]. URL: http://katasonov-vn.narod.ru/ apoph.html (дата обращения: 10.04.2022).
6. Кузнецова Н.И., Розов М.А., Шрейдер Ю.А. Объект исследования - наука. М., 2012.
7. лосский В.Н. Богословие и Боговидение: сб. ст. / под общ. ред. Владимира Пислякова. М., 2000.
8. Налимов В.В. Спонтанность сознания. Вероятностная теория смыслов и смысловая архитектоника личности. М., 2011.
9. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: в 10 т. М., 1957-1958.
10. Тростников В.Н. Понимаем ли мы Евангелие? Опыт осмысления Вечных Истин в свете современного знания. М., 1997.
11. Тростников В.Н. Апофатика - основной метод науки XXI века [Электронный ресурс]. URL: https://pravoslavie.ru/736.html (дата обращения: 29.04.2022).
12. Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений: в 15 т. / под общ. ред. В.Я. Кирпотина, Б.П. Козьмина, П.И. Лебедева-Полянского и др.; вступ. ст. «Ленин о Чернышевском» Н.Л. Мещерякова. М., 1949. Т. 2.
13. Шаламов В.Т. Собрание сочинений: в 6 т. / сост., подгот. текста, прим. И.П. Сиротинской. Т. 6: Переписка. М., 2005.
* * *
1. Bahtin M.M. Problemy poetiki Dostoevskogo. M., 1979.
2. Belyj A. Masterstvo Gogolya: Issledovanie. M., 1996.
литературоведение
3. Dal' V.I. Tolkovyj slovar' zhivogo velikorus-skogo yazyka: v 4 t. M., 1955. T. 2.
4. Zharavina L.V. Apofatika i katafatika Varlama Shalamova // Sud'by russkoj duhovnoj tradicii v ote-chestvennoj literature i iskusstve XX - nachala XXI ve-ka: v 3 t. SPb., 2018. T. III. Ch. I. S. 126-146.
5. Katasonov V.N. Apofatika i nauka [Elektron-nyj resurs]. URL: http://katasonov-vn.narod.ru/apoph. html (data obrashcheniya: 10.04.2022).
6. Kuznecova N.I., Rozov M.A., Shrejder Yu.A. Ob#ekt issledovaniya - nauka. M., 2012.
7. Losskij V.N. Bogoslovie i Bogovidenie: sb. st. / pod obshch. red. Vladimira Pislyakova. M., 2000.
8. Nalimov V.V. Spontannost' soznaniya. Vero-yatnostnaya teoriya smyslov i smyslovaya arhitekto-nika lichnosti. M., 2011.
9. Pushkin A.S. Polnoe sobranie sochinenij: v 10 t. M., 1957-1958.
10. Trostnikov V.N. Ponimaem li my Evangelie? Opyt osmysleniya Vechnyh Istin v svete sovremenno-go znaniya. M., 1997.
11. Trostnikov V.N. Apofatika - osnovnoj metod nauki XXI veka [Elektronnyj resurs]. URL: https://pravoslavie.ru/736.html (data obrashcheniya: 29.04.2022).
12. Chernyshevskij N.G. Polnoe sobranie sochinenij: v 15 t. / pod obshch. red. V.Ya. Kirpotina, B.P. Koz'mina, P.I. Lebedeva-Polyanskogo i dr.; vstup. st. «Lenin o Chernyshevskom» N.L. Meshcheryakova. M., 1949. T. 2.
13. Shalamov V.T. Sobranie sochinenij: v 6 t. / sost., podgot. teksta, primech. I.P. Sirotinskoj. T. 6: Pe-repiska. M., 2005.
The philological intentions of the religious and philosophical thought (V.N. Trostnikov)
The article deals with the potential of the extrapolation of the theoretical objectives of the religious philosophy on the methodology of the modern literature studies based on the concrete literary work. There is emphasized the quantitative approach to the phenomena of the spiritual aspect and the issues of the apophatic theology as the scientific strategy that were implemented in the works of the distinguished Orthodox thinker - V.N. Trostnikov.
Key words: apophatic theology, quantitative method, literature studies, methodology, religious philosophy, fictional minimalism.
(Статья поступила в редакцию 12.06.2022)
Н.Е. ТРОПКИНА, ВАН ТЯНЬЦЗЯО (Волгоград)
образ китля в лирике с.М. Третьякова
Рассматриваются особенности образа Китая, созданного в лирических стихотворениях Сергея Третьякова, жизнь и творчество которого были тесно связаны с этой страной. Анализируются художественные средства и смысловые аспекты стихотворения «Ночь. Пекин», что дает возможность установить особенности рецепции образа Китая в русской поэзии 1920-х гг.
Ключевые слова: Третьяков, образ Китая, футуризм, рецепция.
Образ Китая и образы китайцев в русской литературе XX в. вызывают в последнее время большой интерес в литературоведении. Исследователями рассматриваются различные грани китайской темы в произведениях прозы, поэзии, драматургии, публицистики, созданных русскими писателями минувшего столетия. Произведения, в которых содержатся образы Китая, были созданы поэтами, принадлежавшими к различным течениям и направлениям, широта и многообразие которых было характерной особенностью развития русской литературы конца XIX - первой трети XX в.
В творчестве поэтов, принадлежавших к различным течениям футуризма и позднее к наследующему их эстетику лЕФу, образы, связанные с Китаем, встречаются многократно - например, в произведениях В. Маяковского и В. Хлебникова, что отмечено в ряде работ (см.: [1; 6; 7 и др.]). Однако наиболее значительное место тема Китая занимает в творчестве С. Третьякова. Этой теме он посвятил произведения, написанные в различных жанрах. Обращение С. Третьякова к образам Китая обусловлено как огромным, небывалым интересом, который вызывал Китай в России 1920-х гг., так и обстоятельствами биографии автора.
Жизнь С.М. Третьякова - поэта, писателя, драматурга, публициста, литературного деятеля - была тесно связана с Дальним Востоком. Он бывал в Тяньцзине, Харбине, Пекине и других китайских городах. В середине 1920-х гг. был преподавателем русской литературы в университете Пекина. На Дальнем Вос-
О Тропкина Н.Е., Ван Тяньцзяо, 2022
