CC BY
37
ЧЕЛОВЕК И ОБЩЕСТВО В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОСТИ
УДК 101.8
Р. В. Псху
Кандидат философских наук, доцент, доцент кафедры истории философии РУДН E-mail: r.pskhu@mail.ru Rusana V. Pskhu
PhD (Philosophy), Associate Professor, Department of History of Philosophy, Faculty of Humanities and Social Science, RUDN University (Peoples Friendship University of Russia)
Л. Э. Крыштоп
Кандидат философских наук,доцент кафедры истории философии РУДН E-mail: ricpatric@gmail.com Ludmila E. Kryshtop PhD (Philosophy), Associate Professor, Department of History of Philosophy, Faculty of Humanities and Social Science, RUDN University (Peoples FriendshipUniversity of Russia)
Г. В. Защитина
Кандидат филологических наук, доцент, зав. кафедрой лингвистики и межкультурной коммуникации МГЛУ
E-mail: jackdawnest@gm ail.com Galina V. Zashchinina PhD (Philology), Associate Professor, Department of English Language, Moscow State Linquistic University
Филолог versus Философ: к вопросу о переводе философских текстов*
В статье разбираются основные принципы работы по переводу философских текстов, обладающих рядом специфических черт, к которым можно отнести использование определенного терминологического аппарата. Адекватный перевод терминов на русский язык (с любого языка) является основной задачей и в то же время нередко и основной сложностью, с которой встречается переводчик. При переводе приходится учитывать не только вкладываемый автором в понятие смысл, но также и структуру русского языка, что приводит нас к необходимости тесного взаимодействия философа и филолога в процессе перевода данного вида текстов.
Ключевые слова: перевод, интерпретация, санскрит, философский текст, смысл, понятие.
Перевод философской книги — это особый вызов, так как переводчику недостаточно разбираться в философии, он или она должны быть философами.
Д. Дэвидсон
Исследователь, работающий в области философской индологии, часто сталкивается с мнением, что философы, занимающиеся переводом и анализом философских текстов на санскрите, не точно или и вовсе неверно их переводят. Подобное мнение
* Статья подготовлена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (грант № 16-03-00806).
Как цитировать статью: Псху Р. В., Крыштоп Л. Э., Защитина Г. В., Филолог versus Философ: к вопросу о переводе философских текстов // Ценности и смыслы. 2017. № 4 (50). С. 58-66.
может выражаться открыто в печатном пространстве научной дискуссии в отношении того или иного перевода или же в интернет-пространстве социальных сетей, в котором затрудняется использование принятых в науке ссылок, но в котором могут выдвигаться не менее научные по своей сути критические аргументы. Полагаем, что для сохранения чистоты научного изложения мы, так же, как и критики, опустим тот факт, что исследователи философских текстов, имеющие философское, а часто и лингвистическое образование, изучали санскрит в течение длительного времени, и допустим, что их знание санскрита неудовлетворительно для перевода таких сложных текстов. Заранее будем исходить из позиции абсолютной правоты тех, кто по тем или иным причинам отказывается считать тот или иной перевод философского текста с санскрита (или исследование особенностей философского санскрита) адекватным и эквивалентным.
В качестве образца подобной критики мы разберем некоторые критические аргументы, традиционно выдвигаемые против так называемого интерпретирующего перевода [9].
Одной из настойчивых рекомендаций упомянутых авторов критических рецензий, разумных с филологической точки зрения, является требование разбивки сложных слов в санскритском тексте на составляющие компоненты, облегчая тем самым читателю, незнакомому с санскритом, восприятие текста. Другими словами, если в санскритском оригинале предложение или словосочетание было монолитно, то его латинскую/кириллическую транслитерацию следует представлять уже в «разобранном» виде, то есть с помощью тире, пробелов, воссоздания первоначальных фонем транскрибировать санскритский источник в прозрачном для филологического анализа виде. На наш взгляд, это недопустимо, если нет каких-либо побочных целей, оправдывающих его (Комментарий 1). Почему же это требование, нужное на начальной стадии изучения философского санскрита, недопустимо для философских переводов и анализа особенностей философского санскрита? Прежде всего этого требует научная точность: если в оригинале текст монолитен, то его транслитерация должна отображать ту же самую монолитную форму подачи этого текста. Оставляя в стороне доводы о том, что все-таки форма уже меняется, поскольку шрифт деванагари передается латиницей/кириллицей, объясним почему.
Прежде всего, санскритский синтаксис не так однозначен, как его
пытаются представить, и читатель должен это понимать (Комментарий 2). Приведем пример неоднозначности перевода монолитной санскритской фразы из «Чхандогья-упанишады», разное прочтение которой в свое время послужило причиной разрыва средневекового философа Рамануджи со своим ведантистским учителем Ядавапракашей, — tasyay-athAkapyAsampuN]arIkamevamakXinI. Согласно разбивке Ядавапракаши, этот текст должен читаться следующим образом: «Глаза Брахмана похожи на ягодицы обезьяны». Рамануджа же предложил иную разбивку этого же текста, и его перевод в этом случае обрел иной смысл: «Глаза Брахмана похожи на цветок лотоса, распустившегося при восходе солнца». Обе интерпретации оправданы и допустимы санскритской грамматикой. Приведенный пример демонстрирует тот факт, что свободный порядок слов в санскрите действительно может быть причиной абсолютно разных переводов одного и того же текста. И обусловлено это как раз грамматической «статичностью» философского санскрита, под которой мы понимаем отсутствие полноты грамматических показателей для большинства используемых в тексте основ. В случае философского текста эта статичность не может (и не должна) быть преодолена чтением и изучением разнообразной литературы на санскрите (Комментарий 3), что обусловлено спецификой самого философского текста. Особенности философского текста связаны с особенностями смысла, который, как известно, весьма изменчив, недоступен для полного понимания, и в этом контексте философские смыслы превращают философские тексты в тексты вечные: смысл всякий раз создается заново.
Другим аргументом против разбивки санскритских фраз является то, что в случае ее осуществления мы как раз нивелируем те особенности философского санскрита, которые не имеют аналога ни в какой иной философской традиции мира (Комментарий 4).
Важным аспектом критического разбора переводов санскритских философских текстов является и вопрос передачи ключевых терминов на русский язык. Часто стремление переводчика найти эквивалент санскритскому термину в западноевропейской традиции (Комментарий 5), определяемый как «лингвистический патриотизм» [9], рассматривается как утопическая, а иногда и тупиковая задача, которая приводит к заведомому программированию читателя на обнаружение родства и сходства там, где его нет изначально: термины обретают ассоциации и коннотации, не имеющиеся в исходном языке. И все это при том, что
термины, как известно, в основном лишены эмоционального значения, хотя и могут в отдельных случаях приобретать в тексте определенную эмоциональную окраску. Кроме того, термины характеризуются моносе-мантичностью. По своей природе они оказывают большее сопротивление процессу обрастания дополнительными значениями.
В данной связи следует отметить, что многие переводчики также руководствуются следующим принципом: степень терминологической насыщенности текста и степень его синтаксической сложности, применение «академической» фразеологии в переводе зависит в большой степени от характера той частной разновидности научного материала, к которой принадлежит переводимый подлинник. Чем он популярнее, чем больше в нем могут быть использованы элементы устно-разговорного стиля или средства образности, роднящие его с художественной литературой, тем более отступают на задний план специфические особенности строгого научного стиля.
В этом ключе предлагается «дать читателю возможность ощутить сопротивление материала, обозначить стыковки и нестыковки между европейской и индийской системами мышления, выявить и объяснить непереводимые термины» [9]. При всей благородности этой идеи, нам все же представляется более разумной позиция У. Эко, рассматривающего комментарий к непереводимому термину как ultima ratio (последний довод) переводчика [12, с. 145]: комментарий/транскрипция/калька возможны только в случае невозможности более или менее полной передачи термина.
Но посмотрим на проблему еще шире. Почему для историка философии реалии санскритского языка отходят на второй план, и он позволяет себе неточности, прекрасно их осознавая? И почему работа филолога над тем же текстом, пусть и точно выполненная, уступает работе философа? Обратим внимание на эпиграф к данной статье: перевод философского текста должен осуществляться философом, потому что такой перевод, в отличие от любого иного, является интерпретацией, философским диалогом и в этом смысле «ничем не отличается от посредственного занятия философии» [2, с. 9]. Это касается и терминологии, и тематических блоков. В противном случае упускается специфика и смысл создания философского текста и его перевода на другой язык.
Решение данной проблемы — перевода философских текстов — должно осуществляться на междисциплинарном, лингвофилософском уровне
посредством анализа грамматических конструкций, свойственных санскриту и отличных от русских, того, как тот или иной термин работает в культуре, то есть функционального анализа реалий индийской культуры. По сути это означает использовать метод «ситуативной герменевтики», под которым понимается рассмотрение лингвистических и историко-культурных параметров текста как онтологически значимых, что по-новому определяет задачи историко-философского исследования как деятельности по «выслеживанию» историко-культурных, социальных, лингвистических факторов влияния на системы конкретных философских традиций.
Подходя к переводу терминов в философских текстах с позиции филолога, разумеется, приходится прежде всего учитывать сам статус терминологических единиц (как объекта перевода) — особых лексических единиц, задача которых — обеспечивать четкое и точное указание на реальные объекты и явления, устанавливать однозначное понимание специалистами передаваемой информации. Поэтому к этому типу слов традиционно предъявляются такие основные требования (которые варьируются у разных авторов), как: однозначность, соответствие буквального значения термина его действительному значению, системность (систематичность), краткость, деривативность, лингвистическая правильность, отсутствие экспрессии и стилистическая нейтральность. Несоблюдение какого-либо из требований в процессе перевода с большей долей вероятности ведет в сторону, противоположную той, что обеспечивает переводчику адекватную передачу как самого термина, так и всего текста.
При этом критерий однозначности — едва ли не основная характеристика термина — не означает, что он полностью не зависит от контекста и в переводе всегда может передаваться лексическим эквивалентом. Речь идет лишь о том, что терминологическое значение слова закреплено в дефиниции и обычно не меняется, но в силу наличия синонимии и межотраслевой омонимии, оно, как правило, определяется конкретным лексическим окружением. Синонимы в терминологии имеют другую природу и выполняют иные функции, чем в общелитературном языке. Под синонимией в терминологии обычно понимают явление дублетности. Дублетность особенно характерна для начальных этапов формирования терминологий, когда еще не произошел естественный (и сознательный) отбор лучшего термина, и имеется несколько вариантов для одного
и того же понятия. Но в целом синонимия для терминологии является понятием отрицательным. Существование фонетических, графических, морфологических, словообразовательных, синтаксических и других вариантов терминов приводит к колебаниям в их написании, порождает требование инвариантности терминов — неизменности их формы.
Термины в философском тексте (равно как и в любом другом, для которого термин не будет являться элементом чужеродным, выполняющим в нем роль окказионального вторичного наименования) частотны и играют в нем важную смысловую роль. Условием верного перевода, то есть выбора нужного слова из числа тех, какие служат передачей термина подлинника в разных его значениях, является правильное понимание того, о чем в контексте идет речь, то есть знание явлений действительности и их названий. Поэтому при переводе философских текстов контекст (лингвистический, равно как и экстралингвистический) имеет большое значение, позволяя выявить и однозначно определить значение термина.
Интересным может также представляться существование некоторого противоречия, обусловленного тем, что понятие, определяемое термином, максимально обобщено и лишено всяких черт индивидуальности, в то время как мысли и идеи, выражаемые в философском тексте, могут быть вполне субъективны и индивидуальны.
Поэтому для решения проблемы адекватного раскрытия значения термина следует по возможности учитывать все аспекты коммуникативной ситуации: субъекта, адресата, их взаимодействие, условия ситуации общения, а также функции и цели [8, с. 4, 8].
Рассмотрим теперь несколько примеров из области перевода немецких философских текстов, наглядно демонстрирующих необходимость тесного взаимодействия историко-философских методов реконструкции и интерпретации с собственно филологическим и текстологическим инструментарием. Хорошей иллюстрацией сложности перевода немецких терминов и неизбежно связанного с этим процесса интерпретации заложенного смысла может считаться немецкоязычное понятие Glückseligkeit, часто употребляемое в эпоху Просвещения (как раннего, так и позднего) и впоследствии вышедшее из обихода. Этот термин состоит из двух частей: Glück (счастье) и Seligkeit (блаженство), и является крайне сложным как для перевода его на русский язык, так и для понимания того, какой смысл в него вкладывался немецкими мыслителями. Обычно этот
термин в русскоязычных переводах передается как блаженство. Можно согласиться с тем, что этот вариант был бы, пожалуй, идеальным для русскоговорящих современников Канта, когда его значение не ограничивалось лишь нравственно-богословской сферой, но расширялось также и на совокупность мирских благополучий. Для современного же русского языка этот вариант нельзя считать таким удачным [11, с. 739]. В отличие от того значения, которое было характерно для термина в XVIII в., в современном русском языке он имеет либо ярко выраженную богословскую окраску, либо же наоборот, сугубо гедонистическую. И то, и другое в равной степени сразу уводило бы нас в сторону от понимания Glückseligkeit, создавая ряд превратных коннотаций. Поэтому в целом сегодня более предпочтительным оказывается перевод данного термина на русский язык как «счастье» [6, с. 260-264; 7, с. 127-129].
Еще одной, не менее яркой иллюстрацией может служить немецкоязычное понятие Billigkeit, которое, в отличие от понятия Glückseligkeit, употребляется в немецком языке и по сей день и вполне понятно носителям немецкого языка. Основным словарным значением данного слова является русское «справедливость» [1, с. 264]. Сложность же перевода в данном случае связана с тем, что в немецком языке для обозначения понятия «справедливость» существует другое слово — Gerechtigkeit, что способно приводить не только к некоторой путанице при попытке перевода этих двух понятий аналогичным образом, но также и к потере ряда смысловых нюансов, нередко оказывающихся важными в философских работах, в частности в работах Канта, где отличия между Gerechtigkeit и Billigkeit имеют существенное значение. Это обстоятельство и вынуждает переводчиков искать удачные варианты передачи нюансировки смыслов, с которыми мы здесь имеем дело. Так, если ранее термин Billigkeit переводился как «справедливость» [4, с. 257-258], то в новом переводе «Метафизических первоначал учения о праве» «Метафизики нравов» было принято решение, следуя примеру англоязычного издания «Метафизики нравов», переводить этот термин как «равенство [притязаний]» [4, с. 1015-1017], что имеет под собой ряд текстологических оснований. Однако этот в целом достаточно удачный и корректный перевод во многих случаях плохо ложится в структуру русскоязычного предложения, что и приводит к тому, что сами авторы нового перевода «Метафизики нравов» не всегда последовательно его придерживаются [4, с. 99]. Кроме того, он все же не полностью раскрывает основную осо-
бенность термина Billigkeit, что приводит к необходимости дальнейших переводческих поисков [5, с. 63-72].
Таким образом, в процессе перевода философских текстов представляется оптимальным не впадать в крайности и придерживаться золотой середины, используя своего рода комплексный подход: сугубо филологической обработки философского текста нередко оказывается недостаточно для проникновения в глубины философского смысла, что приводит к необходимости дополнительной вдумчивой историко-философской аналитической работы. Однако и философам также следует обосновывать предлагаемые ими в процессе перевода интерпретации предварительной текстологической проработке материала.
Комментарии
1. Речь не идет о «кухне» переводчика, то есть его черновой работе. Конечно, каждый переводчик такую разбивку осуществляет. Вопрос в том, нужно ли знакомить читателя перевода с этой разбивкой, то есть при цитировании санскритских текстов вносить в них некий «порядок», который помог понять, почему переводчик именно так, а не иначе переводит этот текст.
2. Более того, учебники по санскриту практически ничего не говорят о синтаксисе санскрита. Более или менее подробно о санскритском синтаксисе сказано в грамматическом очерке санскрита А. А. Зализняка, в исследованиях, приводимых в статье Псху Р. В. [10], также следует отметить книгу Таба [13], в которой подробно разбираются особенности комментаторской литературы в Индии.
3. Разножанровую литературу на санскрите, разумеется, нужно читать переводчику философских текстов, но это не является обязательным для его деятельности по переводу философских текстов.
4. Слабым подобием могут выступать композиты в немецком языке. Аналогом этой особенности санскритского синтаксиса может выступать синтаксис инкорпорирующих языков американских индейцев, в которых также зафиксированы гигантские сложные слова, по сути заменяющие собой предложения. Но мы пока не знаем о философских текстах, которые были бы написаны на этих языках.
5. К этому ряду переводчиков В. Г. Лысенко относит Ф. И. Щербатского, В. К. Шохина и А. В. Парибка [9].
Литература
1. Большой немецко-русский словарь: в 3-х тт. / под ред. О. И. Москальского. М. : Русский язык, 2001. Т. 1. 760 с.
2. Дэвидсон Д. Истина и интерпретация. М. : Праксис. 2003. 448 с.
3. Кант И. Метафизика нравов: в 8-ми тт. / под ред. А. В. Гулыги. М. : Чоро, 1994. Т. 6. С. 224-543.
4. Кант И. Метафизика нравов // Соч. на русском и немецком языках: в 4-х тт. / под ред. Н. В. Мотрошиловой, Б. Тушлинга. М. : Канон+, 2014. Т. 5. Ч. 1. 1120 с.
5. Крыштоп Л. Э. Лекции Канта по естественному праву: справедливость и совестливость // Кантовский сборник. 2016. № 4 (35). С. 63-72.
6. Крыштоп Л. Э. Термин Glückseligkeit в этике Канта // История философии: история или философия? Алешинские чтения — 2015. Материалы международной конференции. Москва, 1011 декабря 2015 / отв. ред. Т. А. Шиян. М. : РГГУ, 2015.
7. Крыштоп Л. Э. Учение о постулатах в философии И. Канта. М. : РУДН, 2016. 228 с.
8. Лобанов С. В. Стилистические аспекты функционирования терминологической лексики в художественном тексте (на материале англоязычной художественой прозы): дис. ... канд. филол. наук. М., 2003. 185 с.
9. Лысенко В. Г. О переводе санскритских философских текстов // Русская антропологическая школа. Труды 2, М. : РГГУ 2004.
10. Псху Р. В. Философский санскрит и трудности его перевода // Вопросы философии/ 2016. № 3. С. 80-89.
11. Судаков А. К., Соловьев Э. Ю. Примечания // Кант И. : соч. на нем. и рус. языках / под ред. Н. В. Мотрошиловой, Б. Тушлинга. М. : Канон+, 1997. Т. 3. С. 738-748.
12. Эко У. Сказать то же самое. Опыты о переводе. М. : ACT : CORPUS, 2015. 576 с.
13. Tubb A. G., Boose R. E. Scholastic Sanskrit. A Handbook for Students. / Ed. by A. G. Tubb, R. E. Boose. New York: Columbia University Press, 2007. 165 p.
