ФИЛИП ЛАРКИН И АЛЕКСАНДР КУШНЕР: ПЕРЕКЛИЧКА ЛИРИЧЕСКИХ ГЕРОЕВ Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

УДК 821.111

Чигодайкина Елена Владимировна

Магистрант факультета современных иностранных языков и литератур,

Пермский государственный национальный исследовательский университет,

614990, Россия, Пермь, ул. Букирева, 15, тел.: +7 (342) 2396339, е-mail: chig-elena@yandex.ru

ФИЛИП ЛАРКИН И АЛЕКСАНДР КУШНЕР: ПЕРЕКЛИЧКА ЛИРИЧЕСКИХ ГЕРОЕВ

В статье предпринимается попытка выявления особенностей поэтики Филипа Ларкина при помощи сравнительного анализа стихотворений Ларкина и Александра Кушнера на материале произведений «This Is The First Thing» и «An Arundel Tomb» Ларкина, «Времена не выбирают...» и «Как буйно жизнь кипит на стенках саркофага!» Кушнера. Выбор текстов обусловлен тематическими и мотивными совпадениями, при анализе основное внимание уделяется рассмотрению специфики создания образа лирического героя в зависимости от содержания произведения и авторской позиции. Термин «лирический герой» актуален для изучаемых текстов, укоренённых в поэтических традициях и содержащих поддающийся описанию лирический субъект, не тождественный автору. В результате анализа обнаруживается сходство позиций лирических героев в отношении к объекту внимания: в процессе размышления или созерцания они прибегают к метафоре как средству понимания и философских категорий, и предметов культуры и искусства. Общей является и обусловлённость лирического героя биографическими и мировоззренческими чертами автора. Различия же заключаются прежде всего во взаимоотношениях поэта с читателем, которому легче идентифицировать себя с героем Кушнера, эмоционально более открытым и призывающим к диалогу. Ларкин в своих стихах создаёт образ, совпадающий со стереотипом «английскости»: его герой иронично-отстранённый, одинокий и страдающий. Делается вывод о типологических схождениях в мироотношении и в поэтике двух лириков в связи с этим; подчеркиваются особенности воплощения национальной ментальности, присущей лирическому герою Ларкина, особенно наглядно проявляющиеся в «диалоге» с лирическим героем Кушнера.

Ключевые слова: Филип Ларкин, А. С. Кушнер, лирический герой, английская и русская поэзия.

Введение

Филип Ларкин (Larkin, Philip Artur; 1922-1985) - английский писатель, чьё творчество высоко оценено на родине (лауреат многих литературных премий и наград, включая

Королевскую Золотую медаль за поэтические достижения (1965). Он признан самым популярным поэтом в Англии ХХ в., но в России его поэзия мало известна, недостаточно переведена и исследована. Однако среди российских поэтов-переводчиков имя и творчество Ларкина весьма известно. Ещё в 1970-х гг. поэзия Ларкина привлекла внимание Александра Семёновича Кушнера (1936 г.р.), который не раз говорил об английском лирике как о лучшем поэте ХХ в. и сделал несколько прекрасных переводов его стихов, а собственная поэзия Кушнера во многом созвучна лирике Ларкина.

Действительно, отмеченный многими критиками у того и другого поэтов интерес к предметному миру и лаконизм, «приземлённость» в сочетании с философичностью, интерес к теме смерти и позиция активного отрицания пошлых стереотипов, консьюмеризма и т. п. дают основания для сближения этих поэтов. Однако при сопоставительном изучении лирики обоих поэтов очевидными становятся и различия, обусловленные как литературными традициями и языковыми особенностями, так и мировоззренческими расхождениями.

По мнению Николаса Марша, «Ларкин уже давно прославился своей «английскостью»: многие считали его публичный образ и стихи карикатурой на англичан» [Marsh, 2007, р. 3].

Кушнер же воплощает в своей лирике традиции русской поэзии, демонстративно укоренён в ней и ей наследует. Он декларирует это и в интервью, и в стихах: «Свежеет к вечеру Нева», «В полях бессмертных мы бредём», «Снег подлетает к ночному окну», «Так ветер куст приподнимал» и др. Д. С. Лихачёв отмечал, что «в поэзии Кушнера как будто совсем нет лирического героя... Это поэзия и от лица других и для других» [цит. по: Кушнер, 1986, с. 7]. Николас Марш отмечает свойства лирического героя (speakers) Ларкина, которые сходны с лирическим героем Кушнера: «Ларкин неоднократно намекает, что его спикеры озабочены вопросами о цели и ценности жизни, а также о силах (если таковые имеются), которые контролируют наше существование: кто или что управляет Вселенной» [Marsh, 2007, р. 112].

Основная часть

Лирический герой как литературоведческий термин подвергается сомнению в последнее время в связи с особенностями постмодернистской литературы (Эпштейн М., Роднянская И., Кузнецова И., Штраус А.), но по отношению к поэтам, чьи произведения мы рассматриваем в данной статье, безусловно, применим. Как утверждает А. Штраус, «Исчезновение лирического героя прослеживается и в петербургской поэзии, наследующей акмеистические принципы. На освободившееся место автора Л. Лосев и А. Кушнер помещают саму культуру, а вместо лирического героя читатель обнаруживает культурные знаки» [Штраус, 2009, с. 4]. Но мы будем использовать понятие лирического героя в традиционном понимании, предложенном Л. Я. Гинзбург: «...у лирики есть свой парадокс. Самый субъективный род литературы, она, как никакой другой, устремлена к общему, к изображению душевной жизни как всеобщей... если лирика создает характер, то не столько "частный", единичный, сколько эпохальный, исторический; тот типовой образ современника, который вырабатывают большие движения культуры» [Гинзбург, 1974, с. 8].

Обращение к экзистенциальным вопросам, философская линия и главная тема -взаимосвязи человека и времени - дают основания для сравнительного анализа стихов This Is The First Thing Ларкина и «Времена не выбирают... » Кушнера. This is the first thing I have understood Time is the echo of an axe Within a wood [эл. ресурс].

В этом афористичном стихотворении Филипа Ларкина дана формула одной из самых сложных для определения категорий, которой мы привыкли пользоваться как чем-то само собой разумеющимся, но философской по сути, - категории времени. Образ, возникающий в воображении читателя, сочетает в себе предметную точность, конкретность и возможность бесконечных интерпретаций во многом за счёт многозначности слов first, thing, echo, wood. Двучастная композиция, подкреплённая рифмой (understood/wood), позволяет разграничить отвлечённую тему и конкретизированную, образную рему. Единственный эпитет, First, воспринимаемый не только как порядковый номер, но и как утверждение значимости, thing — слово, имеющее три десятка значений по словарю (в контексте этого стихотворения уместны все - от самого широкого «вещь» до «литературное или музыкальное произведение» и даже «анекдот»), из которых «нечто самое подходящее» и «нечто самое настоящее» мы выберем, ведомые эпитетом. Кантовская «вещь в себе», которая выводит это стихотворение на экзистенциальный уровень, тоже неизбежна в качестве ассоциации. Заметим при этом, что «вещь» предшествует «я». Таким образом говорящий становится не предметом изображения, а средством его характеристики, медиатором, посредником между вещью и её сутью.

I have understood — состояние, для лирического героя Ларкина необходимое и типичное.

Из четырёх существительных второй части высказывания (Time, the echo, an axe, a wood) три обозначают материальные предметы и создают образ конкретный и отчётливый: мы можем услышать эхо топора, увидеть сам топор и дерево. Однако с визуализацией wood возможны варианты: это и собственно дерево, образ, наполненный аллюзиями и символическими смыслами, и древесина как материал для использования, и лес, тоже весьма многозначный образ. Соответственно Ларкин подразумевает возможность множества прочтений и трактовок, и приглашая читателя к соавторству, и позволяя произведению оставаться открытым, живым. Объединяет два образа-символа (топор и дерево) звук (точнее, отзвук) и чувство, которое возникает, когда мы слышим echo. Топор - это то, что является, с одной стороны, инструментом, символом той части культуры, которая связана с бытом (в сочетании с образом дерева это и дрова, и дом, и мебель, и произведения искусства), с другой - орудие убийства, символ казни. Поскольку дерево ассоциируется с живым, более того, часто символизирует собственно жизнь, то эмоциональный отклик на сочетание (of an axe / Within a wood) неизбежен и может быть описан как сочувствие, сострадание, боль. Слово ache представляется нам звеном в цепи: echo - ache - axe. Эхо в таком контексте становится эмблемой способности отзываться, откликаться, сочувствовать, творить.

Традиция использования этой аллегории в литературе настолько давняя и изобилует примерами, что любой читатель легко найдет немало аллюзий от античной мифологии до пушкинского «так и ты, поэт» или И. Анненского (Смычок все понял, он затих, /А в скрипке эхо все держалось... /И было мукою для них, / Что людям музыкой казалось).

Таким образом, созданная Ларкиным метафора времени соединяет в себе как парадоксальную формулу (время = звук), заставляющую задуматься, так и эмоциональный заряд, открывающий возможность лирического сопереживания.

Строка из стихотворения Кушнера «Времена не выбирают», ставшая афоризмом: «Время - кожа, а не платье», также символична и предполагает богатую палитру ассоциаций. Главное свойство времени, по Кушнеру, - неразделимость с человеком. Выбор, который гипотетически предлагает поэт в начале стихотворения, невозможен не потому, что другие времена хуже, а по органическому (онтологическому) свойству самого времени. У Кушнера оно скорее историческое, менее абстрактное, чем у Ларкина.

Форма диалога с читателем позволяет едва ли не назидательно противопоставить позицию лирического героя точке зрения обывателя, бранящего своё время в расчёте на лучшую участь в гипотетическом прошлом: «Большей пошлости на свете / Нет, чем клянчить и пенять. Будто можно те на эти, / Как на рынке, поменять». Наставление: «Не завидуй никому», логически вытекающее из утверждения, что «Время - это испытанье», -вовсе не то, к чему сводится авторский посыл. Последняя строфа переводит разговор о времени в другую плоскость, интонация меняется: язвительно-иронический тон исчезает, появляется внимательный, вдумчивый наблюдатель, не разделяющий уже себя и других («мы» вместо «ты»), антитеза «кожа - платье» как противопоставление искусственного, временного органичному, постоянному. «Субъект и объект сделаны из одного куска» [Бахтин, 1986, с. 416]. Прекрасная метафора, воплощающая взаимозависимость человека и времени:

Словно с пальцев отпечатки, С нас - его черты и складки, Приглядевшись, можно взять.

Годовые кольца ларкинского дерева, которые нетрудно вообразить, так как топор, неизбежно убивая дерево, делает видимым его срез - органический слепок исторического времени, его портрет. Вспоминается и образ из библейской истории о том, что каждому достаётся его крест. Следует иметь в виду, что в христианской иконографии дерево символизировало человеческую жизнь в соответствии с божественным планом: жизнь, смерть, воскресение. В средневековом искусстве вместо креста, на котором был распят Христос, иногда изображалось дерево с молодыми побегами веток, также подразумевающими воскресение к вечной жизни.

Не менее близки по содержанию и изображаемому объекту стихотворения «Как буйно жизнь кипит на стенках саркофага!» Кушнера [Кушнер 2019: 128] и переведённое Кушнером стихотворение An Arundel Tomb Ларкина [Английская поэзия, 1984, с. 498-503].

«Скульптурное надгробие, о котором идёт речь в стихотворении <Ларкина>, находится, по-видимому, в замке Арунделей, который возвышается над одноимённым городком в графстве Западный Сассекс, на могиле Ричарда Фицалена (1267-1302), второго эрла Арунделя, и его супруги - итальянки Алисоны, дочери маркиза Салуццо» [Английская поэзия, 1984, с. 802]. Эта скульптура представляет собой фигуры мужчины и женщины, лежащие рядом и держащиеся за руки. В ногах у них - собачка. Говоря «Side by side», Ларкин в самом начале подчёркивает близость изваяний эрла и его супруги (earl and countess). Поэт обращает внимание на то, что время стёрло мелкие черты и детали одежды, и вдруг взгляд обращается к фигуре маленькой собачки в ногах статуй. «Absurd?» Так считает автор, объясняя простодушие аллегории древностью изображения («Such plainess of the pre-baroque»). Но внезапно интонация меняется: замечена ещё одна деталь, взгляд скользит вдоль фигуры, от ног обращается к рукам и замечает перчатку, которую эрл держит в руке, потому что другая занята - в ней рука супруги. Третья строфа начинается ироничным замечанием о них (мы невольно спрашиваем: людях? скульптурах?): «They would not think to lie so long». Друзья, заказавшие памятник, и скульптор, её изваявший, «вынудили» чету к неподвижному путешествию (there supine stationary voyage). Путешествию сквозь время, которое стёрло на надгробии имена, уже никому в сущности не интересные - туристы смотрят, а не читают: «To look, not read». Анжабеман между четвёртой и пятой строфой -словно воплощение этого совместного движения. Впрочем, шестая и седьмая, последняя, строфы при помощи этого приёма словно перетекают друг в друга, иллюстрируя и поток туристов, и течение времени. Финал же сочетает в себе иронический выпад и вывод, который мог бы показаться банальностью или штампом, если бы не парадоксы, на которые мастер Филип Ларкин: «Our almost-instinct almost true: What will survive of us is love».

В отличие от малоизвестного средневекового предания о реальной супружеской паре, древнегреческий миф, которому посвящён описываемый Кушнером мраморный барельеф, широко известен и неоднократно воплощён в искусстве. Достаточно назвать имя Ипполита -и читатель воспроизведёт в памяти трагическую историю преступной страсти Федры к пасынку. Сам саркофаг, который мог быть увиден автором в Эрмитаже, предстаёт в стихотворении как бы находящимся не в музее, на берегу моря, а на месте захоронения, на кладбище, у храма. Поэт не замечает ни сцены охоты на кабана, ни Федры, ни окружающих её женщин и детей. Лейтмотив стихотворения, как и у Ларкина, в диалектическом единстве жизни и смерти. Это единство воплощено в передающем суть искусства парадоксе: мёртвый мрамор оживляет мифологический сюжет, равно как и в самом объекте изображения (саркофаг, сохраняющий мёртвое тело и живую память о нём), в двойственности сна (сладком для живых, горьком для мёртвых), в том, наконец, что смерть является источником сюжетов для жизни. Сюжет же античного мифа, если свести его к двум главным событиям: отказу от незаконной страсти и гибели как следствие, - дан через движение: «гордый Ипполит ... не сдерживая шага, / От мачехи письмо отвергнуть норовит» и «смерть льнёт к морским волнам, ступеням и террасам, / К охоте и любви, за камнем не видна» [Кушнер, 2019, с. 128].

В контексте цикла («В Эрмитаже») авторское «мы» может быть понято как образ пары экскурсантов: он и она. Возможно и другое понимание: лирический герой здесь снова един со всеми, он не отделяет и не выделяет себя из прочих посетителей музея. Это подтверждает важное наблюдение, сделанное В. И. Козловым: «В мире идиллии не существует категории другого - есть только новое пространство для расширения своего «я», неотделимого от мира. Именно по этой причине с точки зрения жанров, для которых категория другого важна, логика идиллии может выглядеть едва ли не агрессивно. Кушнер постоянно оказывается на границах своего жанра, но отнюдь не всегда он делает то, к чему идиллия, как мы видели из примеров, располагает - он не делает шага за ее пределы. Но очевидно и то, что речь идет о вполне сознательном эстетическом выборе поэта. Кушнер считает необходимым ограничить мир культуры границами выбранного им жанрового ракурса восприятия - и защищает эти границы» [Козлов, 2017, с. 45].

Если у Ларкина застывший в камне жест - рука в руке - олицетворяет победу любви над смертью, любви, только весьма условно связанной с жившими когда-то супругами, изображёнными в камне, любви как идеи, то Кушнер преодолевает ужас смерти, олицетворяя её, делая равноправной жизни: «Мы видим: жизнь и смерть - единая двойчатка». Лирический герой Ларкина - вдумчивый созерцатель, философ, поэт, остро ощущает своё одиночество и принимает боль как неизбежное условие своего существования. Кушнер делает всё, чтобы если не избежать боли, то сделать её полезной.

Кушнер склонен скорее ставить вопросы, чем давать определения, процитируем здесь ещё одно его стихотворение:

Пространство, может быть, ещё одна химера.

Влеки с холма на холм меня и вразуми:

Быть может, час езды отсюда до Гомера,

А время вообще придумано людьми? [Кушнер, 2019, с. 258]

При изучении творчества обоих поэтов возникает ощущение, будто Кушнер часто ведёт диалог с Ларкиным, спорит с ним. Вот, например: И англичанин, что к нам заходил, Строгий, как вымпел, Не понимал ничего, говорил Глупости, выпив. Как на дитя, мы тогда на него С грустью смотрели. И доставали плеча твоего Крылья метели. [Кушнер 2019: 65] Или:

При всём таланте и уме В библиотечной полутьме Так и состаришься, друг милый, А я на школьных сквозняках

Состарюсь, мел кроша в руках,

Втирая в доску что есть силы.

У века правильный расчёт,

Он нас поглубже затолкнёт,

Он знает: мы такого теста.

Туда, где ценятся слова,

Где не кружится голова.

И это, точно, наше место. [Кушнер 2019: 18]

Можно в определенной степени «услышать» голоса поэтов, читающих свои стихи. Интонация Ларкина, размеренно-однообразная, монотонно-сдержанная, голос поэта приглушён, он произносит слова внятно, но тихо, нет никакого актёрства. Так читал стихи, по мнению многих, А. Тарковский. Кушнер чаще всего восторженно весел, иногда торопится, захлёбываясь словами, поделиться с читателем своим ликованием, иногда удивлённо замирает перед чудом бытия, как ребёнок, впервые увидевший мир. Общее у Ларкина и Кушнера, пожалуй, в непременной музыкальности, в верности рифме и ритму, которую они своим «чтением» демонстрируют. Различное решение при одинаковом к ним интересе в стихах поэтов имеют экзистенциальные вопросы. Мысль о смерти, придающая мрачновато-трезвый, а иногда и почти циничный, оттенок интонации ларкинских стихов, прямо противоположен восторгу, который пронизывает жизнеутверждающий пафос Кушнера.

Есть основания полагать, что готовность принять мироустройство, несмотря на его несовершенство, свойственная лирическому герою Кушнера, есть следствие некой «соборности», общности и сообщности с читателем, в противоположность холодной отстранённости и глубинной тоски лирического «я» Ларкина, совпадающим со стереотипным образом англичанина. «Англия дала Западу начала гражданского устроения; мы, славяне, почерпнули в недрах английского духа откровение о личности» [Иванов 1986: 292].

Заключение

Понятие «лирического героя» позволяет нам при анализе стихотворений учитывать не только реального автора - человека с его биографией и мировоззрением, - но и ту позицию, точку зрения - размышляющего об абстрактных категориях философа или вдумчивого созерцателя, - которую читатель вслед за автором должен принять для понимания произведения. В результате такого подхода мы можем глубже увидеть и понять как смысл текста, так и индивидуальные особенности поэтики автора.

Список литературы

Английская поэзия в русских переводах. ХХ век. Сборник / Сост. Л. М. Аринштейн, Н. К. Сидорова, В. А. Скороденко. На англ. и русск. яз. Москва: Радуга, 1984. 848 с.

Аннинский Л. А. Русский человек на любовном свидании. Москва: Согласие, 2004. 276 с.

Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. Москва: Искусство, 1986. 445 с.

Бродский И. А. Поэтический вечер А. С. Кушнера. Вступительное слово. 1988. URL: https://www.youtube.com/watch?v=aaFum1MnpHA/ (дата обращения: 19.02.2021). Гинзбург Л. Я. О лирике. Ленинград.: «Советский писатель», 1974. 408 с. Иванов Вяч. И. Собрание сочинений. Т. 4. Брюссель, 1987. 804 с.

Козлов В. И. (Ростов-на-Дону) Идиллия в XX в. Стратегия эскапизма (на примере поэзии И. Бунина, Б. Пастернака, А. Кушнера) // Новый филологический вестник. 2017. № 4(43). С. 36-47.

Кушнер А. С. Меж Фонтанкой и Мойкой... Книга стихов. Санкт-Петербург: Арка, 2019. 288 с. Корман Б. О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов // Проблемы истории критики и поэтики реализма. Куйбышев, 1981 С. 39.

Лихачёв Д. С. Кратчайший путь: [О поэзии А. С. Кушнера] // Кушнер A. C. Стихотворения. Ленинград: Художественная литература, 1986. 304 с.

Макушинский А. А. У пирамиды. Эссе. Статьи. Фрагменты. Москва: Новый хронограф, 2011.

384 с.

Роднянская И. Б. Поэт меж ближайшим и вечным // Роднянская И. Б. Движение литературы. Т. 2. Москва: Знак: Языки славянских культур, 2006. 520 с.

Роднянская И. Б. Лирический герой // Лермонтовская энциклопедия / АН СССР. Институт русской литературы (Пушкинский Дом). Москва: Советская Энциклопедия, 1981. С. 258-262.

Штраус А. В. Лирический герой (теоретический термин в современной поэтической практике) // ПГПУ, «Филолог», Выпуск № 6 . URL: http://philolog.pspu.ru/module/magazine/do/mpub_6_122 (дата обращения 06.03.2021).

Эпштейн М. Н. Поэзия и сверхпоэзия: О многообразии творческих миров / М. Н. Эпштейн. Санкт-Петербург: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016. 480 с.

Nicholas Marsh Philip Larkin: The Poems (Analysing Texts). London: Palgrave, 2007. 233 p. Larkin P. Все стихи, оригиналы, переводы // Poetree. 2017. URL: https://ru.poetree.club/ poets/philip.larkin (дата обращения: 20.03.2020).

Chigodaikina E. V.

Master student, Department of World Literature and Culture, Perm State University, Perm, Russia

PHILIP LARKIN AND ALEXANDER KUSHNER: AFFINITY OF LYRIC PERSONAS

The article attempts to identify some features of Philip Larkin's poetics through a comparative analysis of the poems of Larkin and Kushner on the material of the works "This Is The First Thing" and "An Arundel Tomb" by Larkin, "Times do not choose..." and "How exuberantly life boils on the walls of the sarcophagus!" by Kushner. The choice of texts is determined by thematic and motivational coincidences, while the analysis focuses on the specifics of creating the image of a lyrical personas, depending on the content of the composition and the author's position. The term "lyrical personas" is relevant for the studied texts that are rooted in poetic traditions and contain a descriptive lyrical subject that is not identical to the author. As a result of the analysis, the similarity of the positions of the lyrical

characters in relation to the object of attention is revealed: in the process of reflection or contemplation, they resort to metaphor as a means of understanding both philosophical categories and objects of culture and art. The causation of the lyrical personas by the biographical and ideological features of the author is also common. The differences are primarily in the relationship between the poet and the reader, who is easier to identify with the hero of Kushner, emotionally more open and encouraging dialogue. Larkin in his poems creates an image that coincides with the stereotype of «Englishness»: his character is ironically distant, lonely and suffering. The author concludes that the originality of Larkin's poetics is connected with some peculiarities of the English mentality inherent in his lyrical personas, which are especially clearly manifested in the "dialogue" with the lyrical personas of the Russian poet.

Keywords: Philip Larkin, A. S. Kushner, lyrical personas, English and Russian poetry.

© Пресс-служба Пермского государственного национального исследовательского университета