Το πεος: фиговый лист поверх Аристофана. Обсценная лексика в классической Греции Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

A UNÎVÉRSUM:

ЛЛ ФИЛОЛОГИЯ И ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ

ТО ПЕОЕ:

ФИГОВЫЙ ЛИСТ ПОВЕРХ АРИСТОФАНА. ОБСЦЕННАЯ ЛЕКСИКА В КЛАССИЧЕСКОЙ ГРЕЦИИ

Гарин Сергей Вячеславович

канд. филос. наук, доцент кафедры философии Кубанского государственного университета,

РФ, г. Краснодар E-mail: svgarin@gmail.com

ТО ПЕОЕ: ARISTOPHANES' FIG LEAF. OBSCENE LANGUAGE IN CLASSICAL GREECE.

Garin Sergey

Candidate of Philosophy, Associate Professor of Kuban State University,

Russia, Krasnodar

АННОТАЦИЯ

В статье рассматриваются вопросы цензурного перевода ряда фрагментов Аристофана. Описываются литературно-эстетические аспекты обсценной лексики в старой аттической комедии.

ABSTRACT

This paper studies several fragments from Aristophanes' works and their censored translations. The main endeavour is to describe aesthetic significance of obscene language in old attic comedy.

Ключевые слова: Аристофан, обсценная лексика, древняя комедия, семантика, цензура.

Keywords: Aristophanes, obscene lexicon, ancient comedy, semantics, censorship.

Гарин С.В. To nsoç: фиговый лист поверх Аристофана. Обсценная лексика в классической Греции // Universum: Филология и искусствоведение : электрон. научн. журн. 2014. № 4 (6) . URL : http://7universum.com/ru/philology/archive/item/1243

История переводов творений Аристофана на европейские языки необычайна в силу того, что переводчик сталкивается не только с традиционной задачей адекватной передачи эквиритмии, семантики, но и с не менее важной потребностью скрыть, замаскировать, завуалировать реального Аристофана, с его шокирующими современного читателя непристойностями, подменив их, подобно ретуши, эвфемизмами, метафорами, а зачастую и просто «вольной импровизацией» переводчика.

Следует отметить, что Аристофан и старая аттическая комедия апеллировали, главным образом, не просто к «взрослым» зрителям и читателям, но именно к взрослым мужчинам — гражданам, поскольку подростки и женщины чаще всего не допускались в одеоны, — места комедийных действ. Произведения Аристофана предназначались лишь для некоторой части общества, т. е. были в каком-то смысле герметичны. Это означает, что аутентичный Аристофан, без вуали викторианской или советской морали, без ретуши и насилия цензоров — это Аристофан нецензурный, как нецензурна почти вся ранняя ямбика. В европейской истории педагогики, однако, произошла странная аберрация, когда циничного и непристойного матершинника Аристофана (вспомним высокомерно-уничижительное мнение о нем Плутарха, предпочитавшего «более культурного» в плане лексики Менандра) вдруг стали включать в образовательные курсы для учащихся, да не просто включать, но назидательно и методично адаптировать под различные нужды эпох: вот вам Аристофан христианский, — выжигающий сатирой грех людской, вот вам Аристофан — советский антимилитарист, борец за мир и демократию, как говорили в СССР, в 1954 году, во время 2400-летнего юбилея античного комика.

Безусловно, эти явления понятны и исторически неизбежны, вспомним, хотя бы историю переводов Сапфо, которая в эпоху викторианской Англии представлялась как чувственная настоятельница женского пансиона (именно пансион стал аналогом митиленской фиасы), в эпоху сексуальной революции 60-х как пионер и символ «лесбийской» любви. Само понятие «лесбийский»

стало символом однополой женской любви лишь в недавнее время, в силу исторических перипетий, так сильно расстроивших представителей муниципалитета Митилены Лесбоса...

В результате ошибочной разгерметизации наследия Аристофана, его тексты, изначально узконаправленные, адаптировали для широкой, в том числе, школьной аудитории. Как следствие, произошла замена реального Аристофана, с его возвышенной игрой нецензурных смысловых изгибов, с его обсценной поэтикой и гротеском, где произнесенное Лисистратой «афектш xoivuv saxiv "Kv л£оио», в финале обращения к женщинам, подобно точке бифуркации, взрывает комический эффект на сцене. все эти семантические богатства обернулись скучноватой безликой мякиной, хотя и понятной, как для школьника, так и для секретаря обкома, тем не менее не вполне адекватной оригиналу.

Возникает вопрос, а возможно ли сохранить первоначальную семантику Аристофана, переводя его более чем 2000 лет спустя? Безусловно, всякий перевод — это неизбежные потери исходного смысла. Однако, если можно смириться с тем, когда переводчик передает текст-объект лексикой, отсутствующей в оригинале, можно с пониманием отнестись к передаче грубых, нецензурных слов оригинала эвфемизмами, при условии, что они достоверно передают эмоционально-семантический тон, интенцию первоисточника. Однако, что не может быть никак оправдано, так это исключение из исходного текста целых сцен и эпизодов, в силу их «непристойности», «вульгарности», «грубости» и т. д. Так, в одном из известнейших сборников аристофановских комедий "Complete Plays of Aristophanes" серии Bantam Classics, под редакцией четырех переводчиков (Rogers, Webb, Hadasа, Lindsay), в пьесе «Женщины на празднике «Фесмофорий», попросту «вырезаны» строки комического появления Мнесилоха (строки 610-617), также отсутствует и финальный эпизод «женской маскировки» Мнесилоха в комическом апогее сцены.

Следует отметить, что использование Аристофаном обсценной лексики объяснялось литературно-эстетическими и сценически-драматическими замыслами. Так, в 124-й строке «Лисистраты» главная героиня, безусловно, аккумулируя нетерпение слушателей, затягивая с ответом, в итоге разражается грубым и непристойно-откровенным: «афект£а noivuv saxiv "plv пои л£оио», где пои n£ou< — это существительное генитив от то л£о<, «член», и даже откровенно обсценное «х_й», что отсылает нас к крайней степени нецензурности. Сопоставляя этот фрагмент оригинала с переводами, иногда возникает ощущение полной подмены текста, когда вместо напористой вульгарности Лисистраты мы встречаем пуританскую бальзаковскую кокотку. Например, в переводе указанного пассажа Аристофана у Дж. Линдсэя мы читаем: We must refrain from every depth of love.... [8, с. 14]. Если оригинальная фраза у Аристофана рубит с плеч неприкрытой и комичной истиной отказа женщин от «пои п£0п<», в то время как в переводе Линдсея мы видим бодлерообразную романтическую отсебятину, которая ко всему еще и противоречит изначальному замыслу Лисистраты ограничить не всякую любовь, а специфически генитально-сексуальную.

Другой пример цензурирования данного фрагмента Аристофана мы встречаем в известном англоязычном компендиуме «The Complete Greek Drama», под редакцией, Уитни Отсса и Юджина О'Нила. В этом издании аристофановское афектш noivuv ¿oniv "Kiv пои л£ои< передается как «we must refrain from the male altogether» [9, с. 814]. Примечательно, что знаменитый российский перевод заслуженного деятеля РСФСР Адриана Пиотровского воспроизводит этот же тип «фигового листа»: «Должны мы воздержаться от мужчин, — увы!» [1, с. 481]. Буквально ближе к оригиналу по замыслу, но все еще не так, как у Аристофана в арлингтонском переводе Яна Джонсона: «All right then — we have to give up all male penises» [4, с. 14].

Подобное цензурирование, однако, весьма частое явление в переводах Аристофана. Например, 928-я строка «Лисистраты» All' ^ то nso< то5' Нрак1^< ^evi^enai [7, ст. 928] имеет явно обсценно-комический характер, объединяя

«катастрофическое» вожделение Кинесия и хитрую тактику сексуального отказа соратницы Лисистраты — Миррины (согласно договору, заключенному между женщинами). В переводе Пиотровского, однако, тема эротической игры подменяется гастрономической — слово nsoç вообще выбрасывается: «О, друг мой, как Геракла, угощают нас» [1, с. 526]. Английская версия, однако, пытается приблизиться к обсценно-провокативному смыслу оригинала через использование существительного «tool»: «god, oh god, she treats my tool just like Heracles!» [8, с. 846].

Описывая тот сюжетный накал между женщинами, сподвижницами Лисистраты и вожделеющими мужчинами в финале, что в сценическом изображении комедии отражался в появлении гигантских искусственных фаллосов (имитирующих неотвратимое и подавляющее желание и страсть), Аристофан в 1012-й строке рисует юмористическую развязку появления Притана — должностного лица: 'ЕуЖ 5' èxspouç év0év5e тр Poulfl 9páa® npsaPsiç èlsaGai то nsoç éni5ei^aç xo5i. Особенность этой сцены в том, что Притан, выполняя свои обязанности строгого начальника-руководителя, буквально, в диалоге со спартанской делегацией обещает продемонстрировать свой nsoç как доказательство сложности и драматизма проблемы. Сцена, по замыслу Аристофана, безусловно, имеет парадоксально-эротический, гротескный характер, однако все это многообразие смыслов оригинала заменяется на стерильно-канцелярское: «А я в Совете нашем объясню беду и предложу послов избрать немедленно» [1, с. 531]. Таким образом, русскоязычный читатель вообще не сориентируется в этой сцене, так как опущены ее самые важные комические составляющие. В английском переводе — более близко — но опять присутствует сленговое неопределенное tool: «I will urge our Senators myself to name plenipotentiaries from us; and to persuade them, why. I will show them my own tool» [8, ст. 850] Судя по всему, англоязычный читатель также, с большой вероятностью, не поймет юмора Аристофана в этом пассаже, т. к. у магистрата в действительности может быть какой угодно инструмент — печать, жезл и т. д.

Следует отметить, что старая аттическая комедия, во многом будучи наследницей традиционных греческих народных празднеств, в своем лексиконе отражала архаичные фаллические культы, репрезентировавшие производительные силы природы. Для античного грека классических Афин в фаллической символизации не было ничего непристойного, «срамного», греховного. Тотальная, всепоглощающая эротичность античной культуры коренилась еще в мифологической архаике, согласно которой Эрос выступал некоей первичной онтологической сущностью, наряду с Хаосом, Геей и Тартаром. Эрос никем не сотворен, ему подчиняются не только смертные, но и божества. Внешняя символизация Эроса как любви и страсти, безусловно, отражалась в природно-производительной генитальной эстетике. Эта эстетика имела чрезвычайно широкое распространение, выражая мощнейшие культурные пласты античной народной архаики. Эта эстетика античной древности формировала сленговые лексические элементы уличного языка. Вот почему, помимо прочего, Аристофан был так понятен в народной среде. Будучи современником Сократа и Платона, Аристофан воспроизводил не тот, ставший после Аристотеля классическим, язык академической литературы. Язык Аристофана, с его эпатажной вульгарностью, это — сугубо уличный, сленговый язык, понятный простолюдину.

Отмечая типичность эротически-вульгарного для всей античной культуры, мы, однако, видим, как переводчики Аристофана, коллективно выхолащивают этот непосредственный народно архаический дух, заменяя его «вольными импровизациями» цензурного характера. Так, продолжая компаративно-переводческий анализ, следует отметить, что в «Женщинах на Празднестве», в эпизоде перепалки слуги и Мнесилоха, Аристофан демонстрирует поистине комичное буйство эпитетов применительно к мужским гениталиям: "0<о ёто1ко<о аои тои те постои тои каИшпоис; ката тои 0р1укои аиууоууиХас; ка! аштреуас; тоит! то лео<о роауеиаа1. В переводе Пиотровского вся комичная фаллическая семантика заменяется какими-то искусственными эвфемизмами строительного характера: «А такой что тебе и слагателю слов — господину поэту салазки

загнуть и бурав засверлить, залепить и залить и заклеить могу до отказа» [1, с. 261]. В английских переводах исходная лексика Аристофана угадывается четче, семантически располагаясь ближе к оригиналу, но с неопределенно-сленговым существительным tool: Servant: Who is the rustic that approaches this sacred enclosure? Mnestlochus: Take care of yourself and of your sweet-voiced poet! "I have a strong tool here both well rounded and well polished, which will pierce your enclosure and penetrate you" [8, c. 624].

В аристофановских «Облаках», в диалоге Сократа и незадачливого "ученика" Стрепсиада, в строке ouSev ys nlpv л no леос; ¿v гр Ss^ia цензурная ретушь переводчика также деформирует комический замысел автора. Как обычно, существительное no nso<o, вероятно, по причине отсутствия цензурных эквивалентов в русском языке советского времени (в эпоху Пиотровского), заменяется на абсолютно дезориентирующие читателя выражения. Когда Сократ, выйдя из мыслильни (loystov), останавливает Стрепсиада, тот пытается «спасти от клопов хоть что-то», а тема насекомых была весьма непростой для античности — вспомнить хотя бы детскую загадку про блох Гесиоду ... так вот, Сократ раскрывает плащ над Стрепсиадом, который предварительно им обернулся. в итоге получается комический эффект — мы ждем нечто иное, а получаем старика, держащегося за. член. Это нарочито вульгарный комичный эффект, безусловно, взрывавший тогда публику в одеонах. Однако у Пиотровского, вместо этой комической сцены «для взрослых», мы видим целомудренно-дошкольное: «Поймал вот этот хвостик в руку правую» [1, с. 740], откуда возникает полнейшая неясность для читателя как в отношении комического замысла Аристофана, так и в отношении лексической эстетики произведения как таковой.

В современных переводах античного классика случаи цензурной деформации исходной лексики весьма типичное явление. Так, например, в «Осах», в диалоге первого полухория и Мстиклеона, в строках 739—740, Аристофан использует нарочито грубую уличную сексуальную терминологию, распространённую в классической Аттике: nopv^v, ^nic; no леос; npiysi ка! rpv

оофш [6, с. 739 — 740]. Мы видим здесь поруцу (тцу) — это аккузатив от ц поруц, что буквально означает «шлюха», простонародное «бл*дь», уже упоминавшийся то пео<о — нецензурное от «член», обсценное — «х_й», тру оофш — аккузатив от оофио — «задница». Аристофан погружает зрителя (читателя) в наивный простоватый мир счастья и сексуальных услад обычных жителей древней Греции. Нужно учитывать, что Аристофан — это практически единственный источник (в таком объеме) по аутентичному уличному аттическому лексикону. Однако в переводах указанного фрагмента, вместо заботливого и бережливого использования оригинальной аристофановской лексики, мы встречаем все тот же цензурный «фиговый лист», прикрывающий «непотребную» народную жизнь. Например, у Пиотровского поруцу, ртю; то пео<о тр^81 ка! тру оафш Мстиклеона превращается в выражение: «да девчонку, чтоб мякоти терла ему, растирала бурдюк». Вместо шлюхи (ц поруц), манипулирующей с нецензурно обозначенным детородным органом (то пеоо) и «задницей» (оафи<) героя, мы видим лишь целомудренное «девчонку», «мякоти» и «бурдюк». Хотя, безусловно, русскоязычный читатель, возможно, и уловит сюжетные перипетии аристофановских комедий, однако собственно эстетический, комический замыслы античного классика явно окажутся недоступными, не говоря уже об отсутствии понимания реального эротического сленга в классической Аттике.

Таким образом, как было сказано выше, эротизм и даже некоторая сексуальная вульгарность аристофановских произведений определяются не только специфически-индивидуальными склонностями драматурга. Как известно, народная культура Аттики исторически тяготела к «дионисийской непосредственности», выражаясь то в нецензурно-неприличных попойках-шествиях коммоса (кокк^О), поющего оды (отсюда комедия), то в обличительных инвективах античной деревенской ямбики. Аристофан передает не просто уличный язык Афин, но саму непосредственную культуру народного бытия 5 в. до н. э. Именно этим, возможно, объясняется факт констатации Платоном того, что лучший источник о жизни Афин —

это произведения Аристофана, что лишь подчеркивает всю важность дошедших до нас аристофановских комедий с точки зрения понимания языка и культуры классической Аттики.

Следует заметить, что сказанное вовсе не сводится лишь к претензиям в отношении классических переводов Пиотровского, Роджерса, Линдсея, — эти переводы (особенно Пиотровского) талантливы и вполне уместны для своего времени и контекста. Основная задача в современном исследовании языка старой аттической комедии, безусловно, сводится к бережной и аутентичной трансляции всего аристофановского лексикона, сколь «непристойным» бы он нам ни казался.

Список литературы:

1. Аристофан. Комедии, фрагменты. — М., 2008.

2. Гарин С. В. Лексика гнева и ярости в древнегреческих текстах Септуагинты // Филологические науки. — № 8. — 2013. — с. 53—56.

3. Гарин С.В. Gn^oo, Лтор, an^0oo. Лексикология гомеровской психологии // Филоlogos. — № 19 (4) . — 2013. — с. 17—21.

4. Aristophanes. Clouds. — Translated by Ian Johnston. — Richer Resources Publications, Arlington, 2008.

5. Aristophanes. Lysistrata. — Translation by Jack Lindsay. — Fanfrolico Press. — London, 1926.

6. Aristophanes. Wasps. — Ed. MacDowell, D.M. — Oxford: Clarendon Press, 1971.

7. Aristophanes. Vol. 3. — Paris: Les Belles Lettres, 1967.

8. Complete Plays of Aristophanes. — Bantam Classics, 1984.

9. The Complete Greek Drama, Edited by W. J. Oates and Eugene o'Neill. — New York, 1966.