CC BY
568
ФИЛОСОФИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ НАУКИ
УДК 165.62
А. В. Волков
Феноменология: основные идеи и значение для исторической науки
Статья посвящена одному из самых влиятельных философских направлений XX в. - феноменологии Э. Гуссерля. В исследовании предпринимается попытка выделить наиболее важные точки соприкосновения феноменологической рефлексии о сознании и исторической науки. В контексте решения этой задачи особое внимание уделяется анализу таких феноменологических понятий, как «интенциональность» и «жизненный мир».
The article is dedicated to one of the most influential trend in the XX-th century philosophy - the phenomenology of E. Husserl. The whole research is built around the attempt to show that phenomenological reflection on consciousness and historical science have common background. As the author sets out his solution of this problem, he provides a detailed analysis of such phenomenological concepts as «intentionality» and «life-world».
Ключевые слова: феноменология, сознание, интенциональность, смысл, жизненный мир, история, социально-гуманитарные науки, методология.
Key words: phenomenology, consciousness, intentionality, sense, life-world, history, social sciences and humanities, methodology.
Общеизвестно, что философия и методология науки является на сегодняшний день признанной и престижной областью философских исследований, за которой стоит достаточно большая традиция. Вместе с тем обращает на себя внимание тот факт, что мыслители, внесшие наиболее заметный вклад в эту сферу исследований, имели в основном естественно-научное образование, и поэтому современная философия науки является по преимуществу философией естествознания.
Что же касается философской рефлексии над методологическими основаниями гуманитарного знания, то она более молода и не имеет за собой такой сложившейся традиции, как философия и методология физикоматематического знания. Данное обстоятельство указывает на настоятельную необходимость продумывания и разработки философии социально-гуманитарного знания. Ниже мы постараемся наметить наиболее важные точки соприкосновения между исторической наукой и одним из самых известных философских направлений XX в. -феноменологией. В нашу задачу входит продемонстрировать всю важность идей феноменологической философии для ученого-гуманитария, историка.
Феноменология представляет собой одно из ведущих и самых влиятельных направлений в философии и культуре XX в. Основателем этого направления является немецкий философ Э. Гуссерль. Идеи
Гуссерля оказали огромное воздействие на современную философию и получили дальнейшую разработку в рамках экзистенциализма, герменевтики, философской антропологии. В качестве примера на этот счет можно привести имена следующих философов: М. Хайдеггер, Х.-Г. Гадамер, М. Шелер, Ж.-П. Сартр, М. Мерло-Понти, Э. Левинас, Г. Марсель, П. Рикер, Ж. Деррида.
Если попытаться кратко озвучить лейтмотив гуссерлианской философии, то он окажется созвучным одной из самых древних философских проблем: проблеме обоснования знания. В одном из главных своих произведений «Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии» (1913) Гуссерль ставит перед собой задачу найти так называемую аподиктическую, т. е. не могущую быть подвергнутой сомнению основу всех наук и всего знания вообще и предлагает метод, с помощью которого можно было бы обнаружить эту основу. Этот метод Гуссерль назвал феноменологической редукцией.
В общем суть феноменологической редукции - попытка воздержаться от суждения о существовании всего того, в чем можно усомниться. Чтобы понять, как «работает» феноменологическая редукция и к чему она в итоге приводит, обратимся к следующему примеру.
Представим, что мы видим перед собой некий предмет, например, дерево. Данное обстоятельство еще ничего не говорит о достоверности нашего восприятия. Может оказаться, что мы спим или галлюцинируем. И тем не менее, если мы видим перед собой дерево, то без колебаний можем утверждать, что достоверно само сознание видимого. Эту мысленную направленность сознания на предмет, в которой данный предмет получает смысл воспринимаемого, безотносительно к тому существует он на самом деле или нет, Гуссерль называет интенциональностью.
Именно интенциональность и неотделимые от нее интенциональные объекты или феномены составляют, по мнению Гуссерля, сферу аподиктического знания. В этой связи феноменология - это и есть учение об интенциональных объектах или феноменах, а одним из ее методов (помимо феноменологической редукции) является феноменологическая дескрипция, т. е. описание как самих интенциональных объектов, так и тех способов, с помощью которых они даются сознанию [3].
Ясно, любая наука социально-гуманитарного цикла подразумевает прямое или косвенное обращение исследователя к человеческому сознанию. В этой связи феноменология является сопутствующим моментом исторической науки в том числе. Спрашивается: как меняется историческое исследование, какую направленность приобретает взгляд ученого-гуманитария, когда его основой становится феноменология?
Если принять принцип интенциональности сознания за отправную точку отчета, тогда объектом социально-гуманитарного анализа будет уже не объект сам по себе (например, государство, реформа, революция и т. д.), а тот смысл, который этот объект получает в сознании человека, субъекта. Приведем на этот счет небольшой пример.
Обращение к дореволюционному периоду истории России позволяет выделить один любопытный феномен: двойственное отношение народа к власти. Речь идет о том, что массовое сознание, народ положительно
оценивает первое лицо в государстве - царя, симпатизирует ему и крайне негативно относится к так называемым государственным людям, чиновникам, начальству и т. д. Подобная ситуация наглядно проявляется в период крестьянских восстаний и войн. Например, восставшие под предводительством И. Болотникова, С. Разина, Е. Пугачева угрожали истреблением чиновникам, всему начальству, но при этом настаивали на верности царю. Так, Разин говорил о своем желании послужить «великому государю» и приговоренный к смерти, надеялся на встречу с царем, чтобы «изустно защитить дело свое» [5], а Пугачев в одном из своих указов утверждал, что он «жалует всех находящихся в крестьянстве и подданстве помещиков быть верноподданными собственно короны» [6].
Прояснить столь странное на первый взгляд поведение народа помогает тот смысл, который придавал русский крестьянин царю и самому государству. Государство в сознании крестьянина-общинника - это не безличная, анонимная структура, а большая семья, а царь - не глава сословной бюрократии, а отец, который всегда заботится о своих детях. Руководствуясь, таким образом, патриархальной моделью осмысления государства, народ придавал верховной власти отеческие черты и негативные оценки на нее не распространял, а всякий третий элемент, выступающий как бы посредником между царем и народом, наоборот, осмыслялся как элемент лишний, постоянно нарушающий и искажающий интимный, непосредственно личный контакт между царем-батюшкой и его детьми. Отсюда и формула: «царь хочет, бояре не дают» проявляющаяся, например, в отклонении царских грамот, манифестов под предлогом, что они якобы поддельные, и даже в борьбе против царских войск мотивированной тем, что сами войска посланы не царем, а боярами.
Далее, принимая на вооружение принцип интенциональности сознания, ученый-гуманитарий, историк должен уже не просто руководствоваться в своем исследовании «тем, что было реально», происходило «на самом деле», но спрашивать, а что, собственно, «реальным» считало само сознание, что оно полагало «действительным». Автор одной из философских работ по отечественной истории А. С. Ахиезер предлагает на этот счет любопытный материал. Анализируя социокультурную динамику дореволюционной России, он обращает внимание на то, сколь значимыми были для массового крестьянского сознания всевозможные слухи, утопии, легенды. Например, в 1831 г. во время эпидемии холеры народ искал реальных живых виновников этой болезни. Распространился слух о том, что чиновники, интеллигенция, доктора рассыпают по дорогам яд, отравляют хлеб и воду. Это привело к восстанию солдат, к которому затем присоединилось население города Старая Русса (Новгородская губерния). В донесениях полиции отмечалось, что восставшие толпами охотились за докторами, офицерами и т. д., требуя у них признания в том, что они отравили воду. Более ста офицеров, врачей и начальствующих лиц умерло от побоев. Или такой пример. В 1839 г. в ряде российских губерний свирепствовали опустошительные пожары в связи с великой засухой. По этому поводу в справке III отделения говорилось: «В народе возникли толки о поджогах, и когда в некоторых селениях были учреждены караулы и конные разъезды, то жители, признавая эти меры подтверждением их
догадок, распространяли превратные слухи, что поджигают чиновники или помещики для разорения своих крестьян прежде отобрания их в казенное ведомство, или же евреи из мщения за установление между ними рекрутской повинности. Ожесточенный народ возмущался против властей, ловил на пожарах проходивший и проезжающих лиц, вынуждал от них признание в преступлении побоями и нескольких человек предали пламени» [1: 201]. На волне таких слухов возникали массовые движения. Люди, продавая имущество, поодиночке или группами до нескольких сот человек пускались на поиски неких земель, в которых, как утверждалось в слухах, легендах, выдают паспорта на проезд в какие-то земли на вольные поселения или сидит царь и лично явившимся раздает волю и т. д.
Из этих и многих других подобных примеров видно, что то, что одна категория населения расценивала как воображаемое и иллюзорное, то вторая считает вполне реальным и кладет в основу своих действий. В этой связи, можно отметить, что с феноменологической точки зрения «иллюзорное», «воображаемое» столь же важный объект для социальногуманитарного исследования, как и то, что называется «реальным», «действительным».
Наконец, принцип интенциональности, требующий рассматривать не событие само по себе, а тот смысл, который он получает в сознании человека, помогает глубже понять столь важную для обществоведа и гуманитария разницу между астрономическим, календарным временем и временем социальным, историческим.
Обратимся еще раз за примером к отечественной истории. В российской истории XIX в. мы встречаем поистине эпохальное событие -реформа отмены крепостного права. Историки не раз обращали внимание на то массовое разочарование, которое вызвала эта реформа среди крестьян. Ключом к пониманию этой ситуации может послужить опять же разность тех смыслов, которые вкладывал крестьянин в свое существование, и те реформаторы, которые хотели изменить это существование, освободить крестьян. Следует заметить, что при всей радикальности реформы ее выгоды носили, скорее, потенциальный характер. То есть они могли быть извлечены из реформы при определенном уровне самосознания и активности. Можно сказать, что реформа требовала тот тип человека, который интенсивно распространялся в Западной Европе, начиная с XVII в., и получил название «субъекта». Однако наиболее радикальным требованием крестьян продолжал оставаться переход от помещика под власть царя, который они понимали как переход в разряд государственных крестьян, в «казну». То есть подавляющая масса крестьян по-прежнему осмысляла себя как «объект» заботы справедливого отца. В этой связи можно предположить, что то, что для реформаторов было уже «прошедшим», для крестьянства все еще оставалось «настоящим». Из этого примера ясно видно, что ход социального, исторического времени для разных категорий населения разный, тогда как астрономическое, календарное время течет для всех одинаково.
Реформа 1861 г. открывала дорогу для развития новых экономических отношений - товарно-денежных, капиталистических. Однако для
большинства крестьян, которым субъектная модель личностной самоидентификации оставалась чуждой, это событие послужило, наоборот, поводом для активизации древних, общинно-уравнительных ценностей. Исследователи констатируют активизацию общинного института, начиная с 70-х годов XIX в. Налицо некий возврат к прошлому, повтор. И вновь становится очевидной разница: историческое время может быть и цикличным, тогда календарное время строго однонаправлено.
В целом сказанного, видимо, достаточно для того, чтобы понять, что феноменология позволяет по-новому взглянуть на социальную реальность. С позиции традиционного обществознания социальная реальность как объект предшествует субъекту, феноменология же вносит в этот традиционный тезис коррективу. Социальная реальность не только или даже не столько предшествует субъекту, сколько им же и конституируется, производится через смыслопридающие акты сознания. В этой связи феноменология вводит одно очень важное для общественных и гуманитарных наук понятие - «жизненный мир» [4]. Жизненный мир - это тот же социальный мир с его институтами, структурами, но взятый как совокупность значений, смыслов, которые люди придают социуму и которые направляют людей в их мышлении и поведении. Уже говорилось, что, например, русский крестьянин придавал государству значение большой семьи, а в царе, главе сословной системы и бюрократии, видел отца. Эти значения составляли для крестьянина основу его жизнедеятельности, его жизненный мир или, по крайней мере, один из его элементов.
При этом существенно то, что жизненный мир - это комплекс интерсубъективных значений и смыслов, т. е. значений, разделяемых не одним отдельно взятым человеком, а всеми, кто живет в данном сообществе, включая не только современников, но и предшествующие поколения. Последнее обстоятельство особенно важно, ибо, будучи коллективным опытом, транслируемым от поколения к поколению, жизненный мир действует в своих носителях неявно, на манер привычек, стереотипов, автоматизмов сознания, неких алгоритмов, программ осмысления и поведения. Можно сказать, что жизненный мир - это «бессознательное» социального субъекта. И феноменология заставляет обществоведа, гуманитария открыть для себя и эту сферу человеческого бытия и соответственно придать своему исследованию междисциплинарный характер.
Здесь было бы уместно вспомнить в исторической науке так называемую школу «Анналов» (Л. Февр, М. Блок, Ф. Бродель, Ж. Ле Гофф). В понимании отечественного историка А. Гуревича исследовательская задача этой школы вполне созвучна феноменологии и психоанализу: «Историк должен стремиться к тому, чтобы обнаружить те мыслительные процедуры, способы мировосприятия, привычки сознания, которые были присущи людям данной эпохи и о которых сами эти люди могли и не отдавать себе ясного отчета, применяя их как бы автоматически, не рассуждая о них, а потому и не подвергая их критике...». И далее он замечает, что «этот подход коренным образом изменяет исследование сознания и поведения людей: от поверхности явлений он ведет историка в неизведанные глубины. История высказываний великих людей потеснена
историей потаенных мыслительных структур, которые присущи всем членам данного общества. Исследуя эти социально-психологические механизмы, историк вступает в сферу "коллективного неосознанного"» [2: 48].
Подведем некоторые итоги. В свое время А. Эйнштейн сказал о том, что наука без теории познания становится примитивной и путаной. Слова великого ученого можно вполне отнести и к социально-гуманитарным наукам. В самом деле, социальная, антропологическая реальность, изучением которой занят ученый-гуманитарий, обществовед, так же как и природная, физическая реальность, исследуемая представителем естествознания, представляет собой бесчисленное многообразие уникальных элементов, вступающих друг с другом в самые разнообразные отношения. И для того чтобы построить науку относительно этого пестрого и к тому же постоянно меняющегося многообразия, гуманитарию, так же как и естественнику, приходится прибегать к конструированию разного рода абстракций и идеализаций. Однако в то же время, если за толщей этих абстракций и идеализаций ученый-гуманитарий перестает видеть жизненный мир человека, вряд ли его исследование будет успешным. В этой связи, быть может, главное требование, которое предъявляет феноменология ученому-гуманитарию, состоит в необходимости реконструкции и описании тех смыслов, которыми сам субъект или социальная группа наделяли явления, события, смыслы, которые они переживали и которые обладали для них жизненной значимостью.
Уместно также напомнить, что именно с забвением жизненного мира родоначальник феноменологии Э. Гуссерль связывал причины кризиса европейских наук. Последнее обстоятельство, на наш взгляд, имеет отношение не только к естественным, но и социально-гуманитарным наукам. Если познание социальной реальности осуществляется путем конструирования абстракций и идеализаций, то ученый-гуманитарий, обществовед должен понимать, что то, что он получает в результате своего исследования, представляет собой не копию социально-исторической реальности, а ее модель. При этом от ученого-гуманитария требуется постоянная рефлексия над деятельностью по конструированию абстракций и идеализаций, в противном случае сконструированная модель социальноисторической реальности может быть отождествлена с самой этой реальностью. Данное обстоятельство чревато крайне негативными последствиями. Когда теоретическая модель социально-исторической реальности подменяет саму эту реальность, то она превращается в догму, и при определенных социальных условиях эта догма может возыметь универсальную обязательность и принудительный характер. В этой связи знание философских идей, умение ими пользоваться предостерегает ученого от одной из самых главных зол социально-гуманитарных наук -догматизации и помогает осознать всю важность принципа свободного, плюралистического мышления.
Список литературы
1. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Т.1. - М.: Изд-во ФО СССР, 1991. - 318 с.
2. Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа "Анналов”. - М.: Индрик, 1993. - 328 с.
3. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. - М.: Дом интеллектуальной книги, 1999. - 336 с.
4. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология // Гуссерль Э. Философия как строгая наука. - Новочеркасск: Агентство САГУНА, 1994. - 357 с.
5. Записки иностранцев о восстании С. Разина: тексты, пер. и исследования / отв. ред. А. Г. Манькова. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1968. - 174 с.
6. Крестьянское движение в России в 1796-1828 гг. : сб. док. / под общ. ред. д-ра ист. наук С. Н. Валка. - М.: Соцэкгиз, 1961. - 1048 с.
