CC BY
46
не утрачивает своей воспитательной силы в этом возрасте, как это следует из трудов Д. И. Фельдштейна, а приобретает еще более выраженные профо-риентационные черты в системе общественных отношений.
Литература
1. Абульханова-Славская К.А. Стратегия жизни. М.: Мысль, 1991. 299 с.
2. Амонашвили Ш.А. Почему не прожить нам жизнь героями духа. М., 2003. 64 с.
3. Давыдов В.В. Проблемы развивающего обучения. М.: Педагогика, 1986. 240 с.
4. Зобков В.А. Психология отношения человека к деятельности: теория и практика: монография. Владимир: Калейдоскоп, 2011. 264 с.
5. Зобков В.А. Структурно-содержательные компетенции отношения человека к деятельности // Актуальные проблемы психологического знания. Теоретические и практические проблемы психологии. 2012. № 2. (23). С. 88-95.
6. Зобков В.А. Личность и деятельность в теории отношения В.Н. Мясищева // Психологический журнал. 2013. Т. 34. № 4. С. 16-29.
7. Эльконин Д.Б. Избранные психологические труды. М.: Педагогика, 1989. 560 с.
ФЕНОМЕН ТОЛПЫ В РОССИЙСКОЙ ЮРИДИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ КОНЦА XIX - НАЧАЛА XX ВЕКА*
Д. С. Горбатов, С. Н. Большаков
Аннотация: в статье рассматривается проблема, связанная с теорией толпы конца XIX века, которая определенным образом отражена в уголовном законодательстве дореволюционного периода в части установления ответственности за массовые преступления. Негативные коннотации трактовок стихийных объединений в трудах Н. К. Михайловского, С. Сигеле, Г. Тарда, А. Фуниаля, Г. Лебона сыграли свою роль в выделении «скопища»,«одухотворенной толпы» как коллективного субъекта преступного поведения, что стало несомненным шагом назад в развитии российской юриспруденции. Под влиянием этих теорий отечественные юридические психологи разработали собственные оригинальные концепции толпы. В частности, В. К. Случевский описал, как пребывание в толпе создает предпосылки к пробуждению скрытого «звериного начала», систематизировал свойства толпы, рас-
крыл некоторые факторы ее образования, выделил то, что в социальной психологии XX века получило наименование «посылов к агрессии». Д. Д. Безсонов, отчасти предвосхитив подход Ф. Олпор-та к стихийным объединениям, сосредоточил свои исследования не на толпе как «организме», обладающем набором неких свойств, но на человеке в условиях толпы, переживающим состояние «расщепления сознания». Представляется перспективным противопоставление им психологической природы активной и пассивной толпы. Многие аспекты критики Д. Д. Безсоновым зарубежных теорий толпы сохранили вполне современное звучание. П. Н. Обнинский особое внимание уделил обоснованию неправомерности уголовного преследования участников холерных беспорядков в различных регионах Российской империи в связи с их неполной вменяемостью.
* Публикация подготовлена при финансовой поддержке РГНФ (проект № 15-06-10091а, «Теории толпы в отечественной психологической мысли конца XIX — начала XX вв.»).
В статье отмечается, что прекращение исследований в данной области, имевшее политически ангажированный характер, негативным образом повлияло на развитие отечественной психологической мысли.
Ключевые слова: толпа, теории толпы, свойства толпы, вожаки толпы, влияние на личность в толпе, вменяемость личности, массовые преступления, уголовная ответственность за массовые преступления.
Теории толпы Н. К. Михайловского [3], С. Сигеле [9], Г. Тарда [11], [12], Г Ле-бона[4]и других исследователей конца XIX века оказали заметное влияние на трактовку ответственности за массовые преступления,закрепленную в отечественном законодательстве предреволюционного периода. Так, составители Уголовного уложения [5], утвержденного в 1903 г., последовательно различали «толпу» и «скопище». По Н. Н. Полянскому [7], первое понятие являлось родовым, а второе — видовым. Иначе говоря, всякое «скопище» представляло собой «толпу», но не каждая «толпа» считалась «скопищем».
По мнению В. П. Ширкова [14], под «скопищем» подразумевалось не просто множество людей, но результат их психического слияния, стихийная общность, характеризуемая тождеством мыслей, действий и чувств, которую авторы западноевропейских теорий описывали как «одну колоссальную личность», «коллективный организм низшего порядка» [11, с. 4], «одухотворенную толпу», всецело подчиняющуюся «закону духовного единства» [4, с. 163]. Собственно, «толпа» выступала в качестве механического соединения,для ко-
торого не была характерна «электризация искрой страсти» [16, с. 344]. Согласно мнению Д. Д. Безсонова [2], составители Уголовного уложения ориентировались не на психологическое отличие одной стихийной группы от другой, а на специфику состава преступления, выражающуюся в степени опасности для государственной стабильности и общественного благополучия. На первый взгляд, это мнение вполне справедливо: там, где речь шла, например, о цели «выразить неуважение Верховной власти или порицание установленных Законами Основными образа правления или порядка наследия Престола или заявить сочувствие бунту или измене или лицу, учинившему бунтовщическое или изменническое деяние...» (ст. 121] упоминалось именно «скопище». Этот же термин использовался в статьях, описывающих отказ разойтись по требованию полицейской власти (ст. 120], а также совершение насилия над личностью, похищение или порчу чужого имущества вследствие религиозной, племенной или сословной вражды (ст. 122]. Что касается «толпы», то о ней говорилось в случаях совершения менее тяжких преступлений, таких как «учинение шума, крика или иного бесчинства в публичном месте или общественном собрании» (ст. 262] или «умышленное надругательство над публично выставленным государственным гербом. дружественного России государства» (ст. 136].
Однако следует выделить немаловажную деталь: если «толпа» рассматривалась авторами Уголовного уложения лишь в контексте отягощения вины (ст. 75, 136, 262], то «скопище» фактически интерпретировалось ими как кол-
лективный субъект преступного поведения (ст. 120-123]. Достаточно заметить, что сама принадлежность к его составу, физическое присутствие (за исключением невменяемых по болезни лиц или тех, кто мог доказать случайность своего появления на месте происшествия [8]], служили основанием для уголовного преследования. При таком подходе, как констатировали И. Я. Фой-ницкий [13] и его ученик В. П. Ширков [14], суду не было надобности входить в поиск непосредственных виновников массового преступления или доказывать преступность побуждений участников «скопища» по отдельности. Стало достаточным установление факта осознанного пребывания в нем и преступности умысла социального объединения, как такового, ибо своеобразная природа «скопища» порождает общность вины собравшихся.
Разумеется, знакомство правоведов с идеями исследователей толпы конца XIX века не может считаться первопричиной того, что отечественная юриспруденция, используя постулат о наличии коллективного субъекта преступления, сделала заметный шаг назад в своей эволюции. Определяющую роль сыграла необходимость осуждения участников все возраставшего числа массовых преступлений — холерных бунтов, еврейских погромов, солдатских и матросских мятежей, земельных беспорядков и т. п., индивидуальная вина которых не всегда поддавалась достоверному установлению.
Теории толпы, очертившие предельно мрачными красками природу стихийных образований, лишь выступили подходящей концептуальной основой для легитимного распространения
«общей» вины на всех и каждого. Согласно позиции их авторов толпа представляет собой особую психическую общность, попадая под влияние которой люди начинают действовать и думать иррациональным образом, утрачивая индивидуальные различия. С точки зрения Н. К. Михайловского [3], в ней циркулируют процессы бессознательного подражания иногда неодолимой силы, берущие верх над разумом, личным интересом, чертами характера. Подобное социальное объединение Г. Тард сравнивал с «бешеным несдержанным зверем, слепой игрушкой своих инстинктов», неким беспозвоночным низшего порядка, чудовищным червем, «извивающимся в беспорядочных движениях даже после отделения головы» [11, с. 10]. В его понимании толпа отличается склонностью к коллективной истерии, непредсказуемым чередованием вспышек мании и меланхолии, предельной заносчивостью, деспотизмом, догматизмом, абсолютной безответственностью, болезненной восприимчивостью, экстремальностью реакций, готовностью слепо подражать и подчиняться. С. Сигеле определял, что она более склонна к злу, чем к добру, и в нравственном опьянении не сомневается в праве быть чьим-то судьей и палачом. Такая толпа легко попадает под влияние преступников, умалишенных, обитателей городского дна: «Примешайте к легкомысленной и повинующейся всякому толчку толпе этих личностей, — они и сообщат ей ее жестокость и сумасшествие» [9, с. 70]. А. Фурни-аль [15] описывал толпу как некое существо, умеющее чувствовать и действовать, но не способное размышлять. Ее преступные вожаки ведут за
собой «панургово стадо» слабовольных и неустойчивых личностей, в обычной жизни не замеченных в особой склонности ни к злу, ни к добру. По Г. Лебону [4], становясь частицей толпы, индивид спускается на несколько ступеней по лестнице цивилизации, становится варваром — инстинктивно действующим существом, проявляющим черты произвола, буйства, свирепости, а также энтузиазма и героизма, свойственные первобытному человеку. Под влиянием «духа расы» он готов поддаться любому искушению, превратить внушенные идеи в немедленные действия, внезапно перейти от кровавой жестокости к великодушию или малодушию, стать механизмом, управлять которым собственная воля бессильна.
Содержание приведенных теорий не было воспринято отечественными юридическими психологами в готовом виде, но подверглось критическому осмыслению, послужив толчком для развития вполне оригинальных идей. В частности, видный российский юрист В.К. Случевский, один из разработчиков Уголовного уложения 1903 г., описывая толпу как единый организм, образованный доминированием общей идеи и чувства над повседневными заботами каждого, не согласился с позицией С. Сигеле [9] и Г. Тарда [11], предлагавших относить к толпе суд присяжных, парламентское собрание, ту или иную комиссию. Последовательное противопоставление уличной толпы подобным социальным объединениям в дальнейшем позволило избежать неоправданно широкого толкования базового понятия, что долгое время оставалось характерным для западноевропейских исследований.
Точка зрения В.К. Случевского на процессы изменения личности в толпе была сформулирована следующим образом: «...в каждом живет зверь, действия которого сдерживаются нравственными мотивами, частью прирожденными, частью же развитыми путем воспитания» [10, ч. 1, с. 33]. Пребывание в толпе создает условия к тому, чтобы прежде надежно скрытые «в тайниках человеческой души, вне сферы сознания» психические начала проявили себя во всей полноте и определенности. Толпа, с одной стороны, способна придать импульсам своих членов чрезвычайную силу и, с другой стороны, уменьшить до ничтожных размеров сопротивление им, столь действенное в повседневной жизни. Заметим, что суждение о проявлениях этого «звериного начала» со времен Т. Гоб-бса сохраняло востребованность в общественных науках (см. С. Сигеле [9, с. 40-41]) и не хуже своих альтернатив позволяло объяснить факт индивидуальных различий при решении проблем, связанных с определением меры вменяемости и степени ответственности участников массовых беспорядков, что для правоведа В.К. Случев-ского имело особое значение. Предпринятая им попытка систематизации свойств стихийного объединения основывалась на выделении признаков общих, «вполне космополитического характера» и частных, по совокупности которых «новгородская толпа, действовавшая во времена Великого Новгорода. отличается другими красками и контурами, нежели та новгородская толпа, которая в наше время в пределах Тихвинского уезда сжигала колдунью Афросинью» [10, ч. 1, с. 11].
В перечень общих для любой толпы им были включены четыре свойства, а именно:
- чрезвычайная возбудимость по самым ничтожным поводам;
- моноидеизм как господство одной идеи или чувства над остальными, приводящее к тому, что «ничего другого для толпы не существует, там только мрак, в котором ни толпа, ни ее участники в отдельности разобраться не могут и разогнать его не в силах» [10, ч. 1, с. 23];
- легковерие, в силу которого недостаток фактов успешно компенсируется нелепыми домыслами и даже галлюцинациями;
- жестокость действий, иногда достигающая запредельной выраженности.
Как следствие, подпадая под влияние толпы, «человек перестает быть вполне нормальным субъектом, он изменяет часто тем обычным свойствам, которые характеризуют его в будничной жизни; он делается таким же возбудимым, легковерным и односторонним в своих суждениях и чувствах, как и сама толпа, и легко превращается в такого же зверя, как она» [10, ч. 1, с. 35].
Что касается свойств частных, отличающих одни толпы от других, то В.К. Случевский отнес к ним те, которые возникают в силу влияния на окружающих отдельных личностей, а также обусловленные отпечатком национального характера, духом эпохи и особенностями социально-экономического уклада.
Сравнительно большее внимание, чем его западноевропейские современники, В.К. Случевский уделил социальным факторам, создающим основу для духовного единства толпы. Тягость условий жизни того времени и надеж-
да на скорые изменения собирали приверженцев Разина или Пугачева, надвигающаяся холера будила суеверия и обостряла недоверие к представителям иных сословий, общее обнищание переносило тяжесть неразборчивого народного гнева с ростовщиков и содержателей питейных домов на случайные жертвы — единство в мыслях и переживаниях невозможно без определенной почвы.
Особый интерес в концепции В.К. Случевского вызывает то, что в социальной психологии XX века получило наименование «посылов к агрессии», ситуативных переменных, которые, ассоциируясь с насилием, запускают соответствующую реакцию по типу условного рефлекса. Так, одну из жертв массовой агрессии погубил невольно вырвавшийся жалобный крик, другую — униженные мольбы, третью — не вовремя выпавшее из кармана оружие. Ана-логично—толпу погромщиков «звон битого стекла, разлетающиеся по воздуху перья из распоротых перин, крики «Ломай! Бей!» и тем более вид крови, страданий и смерти электризует. и заставляет развивать страшную стихийную разрушительную силу» [10, ч. 1, с. 35].
Разрабатывая собственную теорию, военный юрист Д.Д. Безсонов [1] [2] выступил с развернутой критикой ключевых положений западноевропейских ученых. В частности, касаясь характерной тенденции наделять толпу «всеми пороками и недостатками, которые свойственны вообще человеческому роду» [2, с. 62] и одновременно приписывать ей черты великодушия и героизма, он упрекал авторов теорий толпы в противоречивости, произвольности и заведомой предвзятости трак-
товок. С его точки зрения, при изучении стихийных объединений было допущено несколько существенных методологических ошибок. Одна из них заключалась в некритическом распространении на толпу в целом тех поведенческих характеристик, которые нашли свое выражение в пределах той или иной конкретной совокупности собравшихся. Встречаются толпы, отличающиеся жестокостью и склонностью к разрушению, однако не все они таковы, констатировал отечественный юрист. Другая ошибка, по мнению Д.Д. Безсо-нова, состояла в недостаточном учете факторов, способствующих ее образованию или определяющих характер совместных действий. Перенося в психологию масс из области уголовного права представление о трех факторах преступности — социальных, антропологических и физических, западноевропейские ученые недооценили значение первого из них, по сути, проигнорировав тот факт, «что толпа, этот автор жизненной драмы, имеет свой пролог, свою историю образования и постепенного развития, где толпа является только финалом» [2, с. 87]. Наконец, представляется обоснованным и замечание, высказанное им в адрес С. Сигеле, Г Тарда и Г Лебона, проиллюстрировавших основные положения своих трудов примерами из истории Французской революции, то есть событиями другой эпохи. Если сейчас и наступил «век толп», то, изучая его, следует иметь в виду, что каждое время порождает свои толпы, — таков вывод Д.Д. Безсонова. Согласно его позиции, отчасти предвосхитившей теорию конвергенции Ф. Олпорта, в центре внимания исследователей должно быть не абстрактное «коллективное
Я» или «душа толпы», а поведение индивидов, находящихся в особом психическом состоянии вследствие своего пребывания в толпе. Ключевая характеристика этого состояния определялась им как внушаемость, которая стала следствием «дизаггрегации сознания», «расщепления духа», при котором «подбодрственное», рефлекторное сознание входит в прямое сообщение с внешним миром.
Д.Д. Безсонов[1] отмечал, что при определении ответственности субъектов массовых преступлений важно различать толпу пассивную и активную. В состав толпы пассивной (или выжидающей) индивиды включаются по совершенно разным причинам — кто-то пришел из любопытства, других привела туда потребность выразить свои убеждения или переживания, добиться достижения значимых целей, третьи оказались в ней случайно. В процессе последующих информационных и эмотивных взаимовлияний собравшиеся начинают все отчетливее чувствовать духовное родство и очевидную силу. В этот момент пассивная толпа начинает представлять собой единое целое, готовое подчиниться внушению или последовать примеру для подражания. Но это не некая «коллективная душа», а временное сочетание индивидуальных сознаний на основе восприятия своей гомогенности. Дальнейшее пребывание в толпе, связанное с напряжением внимания, ограничением свободы движений, нарастающим утомлением, закономерно ведет, по мнению исследователя,к «дезаггре-гации сознания», ослаблению «Я» и выходу на передний план «подбодрствен-ных» аспектов психики.
В момент преобразования толпы из пассивной в активную (или действующую] сложившееся было «общее сознание» начинает уступать место началам, прежде скрытым в тайниках личности. Как следствие, «индивидуальность каждого резко выступает наружу. Поэтому мы и видим, что в такой толпе одни являются более активными, более энергично действующими, другие — менее. Одни не отступят ни перед какими препятствиями, другие — остановятся перед ними» [2, с. 121]. Иначе говоря, сформированные привычки и навыки, выработавшиеся стереотипы восприятия, мышления и отношения к действительности проявят себя во всей полноте на фоне ослабления влияния социальных норм, характерного для рефлекторного, «подбодрственного» сознания.
Заметим, что отечественные юридические психологи поддержали суждение Г. Тарда [11], согласно которому преступный акт, совершенный как бы под принуждением толпы кем-то из ее членов, в действительности вполне соответствует скрытым наклонностям данного индивида, не сдержавшего, как отмечал В.К. Случевский, собственного «звериного начала» или не справившегося, по Д.Д. Безсонову, с импульсами своего «дезаггрегированного сознания». Таким образом, на скамье подсудимых оказываются не «потерпевшие крушение от психологической бури, которая увлекла обвиняемых без их ведома» [9, с. 1], но лица, вполне сохранившие вменяемость и подлежащие ответственности.
Принципиально иной была позиция бывшего прокурора московского окружного суда П.Н. Обнинского, который в статье о проявлениях «нравствен-
ной заразы» во время холерных беспорядков выразил сомнение в правомерности уголовного преследования за ряд массовых преступлений. По его мнению, толпы простонародья, разрушавшие больницы, избивавшие и убивавшие врачей, фельдшеров, полицейских, активно сопротивлявшиеся войскам, вообще не должны подлежать наказанию. Предельно широко трактуя соответствующие статьи законов, П.Н. Обнинский подводил их действия под понятия «ошибки», «обмана», «непреодолимого от превосходящей силы принуждения», в частности, указывая, что «страх перед неминуемой гибелью, чувство самосохранения, глубоко осознанная необходимость самообороны — вот что управляло этими массами» [6, с. 10]. С его точки зрения, невежественная и обезумевшая толпа лишь защищалась, подпав под влияние нелепых слухов о том, что «господа, чтобы не отдавать крестьянам по ожидаемому царскому указу своих земель, задумали морить народ: из подзорной трубы пускают они в него холерную шмару; доктора и полиция ими подкуплены. живых засыпают известкой и кладут в гробы; отравляют реки и колодцы; строят какие-то холерные бараки и в них разводят холеру; заготовляют багры и крючья, чтобы таскать туда здоровых людей; а никакой холеры нет, а если бы и пришла, то противиться божьему изволению грех» [6, с. 4-5].
Возражал он и против практики наказания вожаков толпы. Рассуждая о том, что нравственная эпидемия опередила физическую, П.Н. Обнинский выделил в составе бунтовавшей толпы три категории участников. К первой были отнесены вожаки — «подстрекатели и
вестовщики», наиболее активные разоблачители «коварства» противохолерных мероприятий властей. Значительную часть из них составляли женщины, «наиболее темный и забитый элемент» простого народа. Во вторую была включена основная масса людей, подвергнутая нравственному заражению. В третью категорию вошли «сознательные, заправские преступники», «воры и буяны по призванию», любители «поудить рыбу в мутной воде». По его мнению, к представителям двух первых категорий применять уголовное наказание не следует в силу невольности заблуждений, выраженных панических настроений, а также по причине непреодолимой силы «нравственной заразы» как продукта взаимного подражания. Не представляется оно и эффективным: темные и недоверчиво настроенные массы увидят в наказании не возмездие за вину, а личную месть тех, кто «пускает шмару в народ». Что же касается воспользовавшихся ситуацией преступников, то их достаточно судить за совершенное каждым лично, не предъявляя общих обвинений в восстании или сопротивлении власти.
Рассуждая об особой значимости гуманизма и христианского милосердия «в наше склонное к озлоблению время» [10, ч. 2, с. 18], отечественные юридические психологи не могли и подозревать о том, что несет для России грядущий «век толп». Их концепции оказали заметное влияние на развитие представлений о стихийных объединениях в российской психологической мысли, однако время существования заложенной ими традиции оказалось непродолжительным. Когда же после долгого перерыва отечествен-
ные исследователи вновь обратились к изучению толпы, вклад В.К. Случевско-го, Д.Д. Безсонова и П.Н. Обнинского в данную проблематику остался в ряду несправедливо забытых.
Литература
1. Безсонов Д.Д. К вопросу о психологической стороне массовых преступлений // Журнал министерства юстиции. 1907. № 3. С. 106-150; № 4. С. 115-173.
2. Безсонов Д.Д. Массовые преступления в общем и военно-уголовном праве. СПб.: Типо-лит. К.Л. Пентковского, 1907. 480 с.
3. МихайловскийН.К. Сочинения : в 6 т. Т. 2. СПб.: Русское богатство, 1896. 886 с.
4. Лебон Г. Психология народов и масс. СПб.: Изд-во Ф. Павленкова, 1896. 330 с.
5. Новое уголовное уложение, высочайше утвержденное 22 марта 1903 г. СПб.: Изд-во В.П. Анисимова, 1903. 254 с.
6. Обнинский П. Contagion morale и холерные беспорядки // Журнал гражданского и уголовного права. 1893. Кн. 1. С. 1-14.
7. Полянский Н.Н. Коалиции рабочих и предпринимателей с точки зрения уголовного права // Ученые записки Императорского Московского университета. Юридический факультет. 1909. Вып. 35. С. 300-422.
8. Пусторослев П.П. Преступность, виновность и вменяемость // Журнал министерства юстиции. 1907. № 4. С. 77-114; 1907. № 5. С. 133-182.
9. Сигеле С. Преступная толпа. Опыт коллективной психологии. СПб. : Изд-во Ф. Павленкова, 1893. 116 с.
10. Случевский В.К. Толпа и ее психология // Книжки недели. 1893. № 4. С. 5-38; № 5. С. 5-23.
11. Тард Г Преступления толпы. Казань: Типо-лит. Императ. ун-та, 1893. 44 с.
12. Тард Г. Общественное мнение и толпа. М.: Т-во тип. А. И. Мамонтова,1902. 201 с.
13. Фойницкий И.Я. Курс уголовного права. Часть Особенная. Посягательства на личность и имущество. 5-е изд. СПб.: Тип. М. М. Стасюлеви-ча, 1907. 441 с.
14. Ширков В.П. Преступления толпы по новому уголовному уложению (конструкция ответственности) // Журнал министерства юстиции. 1904. № 3. С. 90-124.
15. Fournial H. Essai sur la psychologie des foules: considerations medico-judiciaires sur les responsabilités collectives. Lyon: A. Storck, Paris: G. Masson, 1892. 113 p.
16. Tarde G. La philosophie penale. Lyon : A. Storck; Paris : G. Masson, 1891. 566 p.
