CC BY
249Феномен Татарстана и федеративное строительство в России*
Жан-Робер Равьо
В практике строительства постсоветской России как федеративного государства Татарстану принадлежит особое место. В самом деле, взаимоотношения Казани с федеральным Центром не вписываются ни в один документ, в котором перечислялись бы прерогативы государств — членов федерации (имеющих единый статус) и Центра. Провозгласивший свой «суверенитет» 30 августа 1990 года и отказавшийся подписать предложенный Москвой в марте 1993 года федеративный договор, Татарстан всегда отрицательно относился к практике строительства «федерализма сверху». В настоящее время взаимоотношения Казани и Москвы регламентируются двусторонним договором, подписанным 15 февраля 1994 года1. Он представляет собой рамочное соглашение, разграничивающее в самом общем виде полномочия республики как «суверенного государства — субъекта международного права»2 и Российской Федерации. С десяток «частных» соглашений, подписанных с конца 1992 года, разграничивают полномочия между Москвой и Казанью в самых различных сферах, будь то защита окружающей среды, участь военно-промышленного комплекса, внешняя торговля или раздел дивидендов от нефти.
После подписания двустороннего российско-татарстанского договора Борис Ельцин и вся московская политическая элита бурно приветствовали появление этого нового метода «федеративного строительства», который, как утверждали некоторые, может послужить моделью развития федерализма в России и даже во всем СНГ3.
Если со стороны Москвы, которая отнюдь не стремилась к такому повороту событий, это была лишь явная попытка «сохранить лицо», то у республик и областей такой «двусторонний» метод федеративного
Жан-Робер Равьо, научный сотрудник Национального центра политических наук, г. Париж, преподаватель Европейского университетского института во Флоренции (Италия)
* Статья, подготовленная специально для журнала «Вестник Евразии», завершена автором в апреле 1996 года.
строительства действительно вызвал энтузиазм. Всё новые субъекты федерации стали вступать в переговоры с Москвой, завершавшиеся подписанием аналогичных соглашений4. Между тем Москва, обеспокоенная усилением статусных различий между субъектами (республиками, областями и краями), стала настойчиво призывать к «гармонизации» региональных институтов, к приведению «статусов областей и конституций республик в соответствие с федеральной Конституцией»5. Однако эти жесты никого уже не могли ввести в заблуждение. Стало очевидно, что Татарстан стал инициатором строительства новой «федеративной системы» «снизу» на основе двусторонних договоров между субъектами федерации и Центром. На сегодняшний день этот новый российский «федерализм» мало соответствует принципу иерархии норм. Впрочем, сама позиция Москвы позволяет не считать его окончательно зафиксированным в принятой 12 декабря 1993 г. Конституции РФ.
Появлению российско-татарстанского договора предшествовала целая серия переговоров, которые велись на протяжении четырех лет. Договор, таким образом, является одним из многих свидетельств поддержания между Центром и республиканскими властями тесного и постоянного контакта. Не столько громкие декларации, сколько прагматизм и реализм характерны для российско-татарстанских отношений. Остается удивляться подобной «идиллии», вспомнив пример Чечни, с которой Центр, неспособный найти политическое решение аналогичной проблемы, заговорил языком оружия... Сразу же напрашивается объяснение. Все дело в исключительной политической стабильности, а следовательно, преемственности власти в Татарстане: нынешний президент Минтимер Шаймиев — бывший секретарь компартии республики. Нельзя отрицать, что до сих пор он проявлял большой ум и жесткую принципиальность как во внутренних делах, так и в отношениях с Москвой. Но возникает другой вопрос: как объяснить примиренческую позицию Москвы в отношении республики, столь решительно добивавшейся «особого обхождения» и не упускающей возможности продемонстрировать свою независимость? Ведь се-цессия Татарстана, расположенного в самом сердце России, стала бы вызовом существованию всего российского государства.
1 г <_> <_> ' I ' <_>
Пройденный Татарстаном путь политической эмансипации с одновременным созданием прочных структур местной власти можно смело назвать «татарстанским феноменом» (прежде всего, феноменом политическим) в современной России. Что договор был «вырван» у Казани российской президентской администрацией, — на это указывают некоторые весьма серьезные источники6 — в конце концов не столь важно. Важнее, что Татарстан, первым войдя в постсоветскую историю России в качестве «присоединившегося» члена Федерации,
говорящего с Центром на равных, показывает один из возможных путей решения проблемы федерализма в России.
Татары в России: историческая специфика
Особое место татар в процессе строительства новой Российской Федерации — не случайность. Вот уже, по крайней мере, пятьсот лет они участвуют в формировании самой русской общности. Для русских они прежде всего «инородцы», которые, однако, с трудом поддаются этнокультурной идентификации. «Татарином» чаще называли не жителя Казани или Крыма, а «нехристя»-степняка, мусульманина Средней Азии или Сибири так же, как, начиная с XVIII века любого западноевропейца называли «немцем». Татарин — «восточный» человек, немец — «западный». Русский, находящийся между ними, определяет себя прежде всего как «не татарин» и «не немец». Мишель Эллер пишет: «Татарин и немец, Восток и Запад, Азия и Европа... С самого начала своей истории Россия ощущает угрозу с той и с другой стороны. Татарский немец — худшее из ругательств, которое Герцен придумал для Николая I»7.
Татарин еще сильнее, чем немец, вовлечен в строительство русского государства. Он участвует не только в административном и политическом устроении империи, но и в русской территориальной экспансии в Сибири, а затем и в Средней Азии. Более того, само рождение современного Российского государства тесно связано с татарами. Именно взятие Иваном Грозным Казани в 1552 году, положившее конец ослабленному Казанскому ханству — наследнику Золотой Орды — дает начало Российской империи и одновременно укрепляет государственное единство русских под сенью московского самодержавия.
Подчинив и интегрировав татар, русские закладывают первый камень в здание огромной империи, которая в последующие столетия неуклонно расширяется. Колонизуя в XVII—XVII веках Сибирь и Степь, Российская империя, которая в 1552—1557 годах изгоняла татарскую знать и татарских торговцев из Казани, чтобы вернее подчинить ее себе, помогает им, вытесненным в сельскую местность, утвердиться на вновь покоряемых землях, в частности, в соседних башкирских степях. В XIX веке, покоряя Среднюю Азию, Россия использует языковую и культурную близость между татарами и туркес-танцами, а также зарождающиеся «мусульманские» культурные общества. Во второй половине XIX века в эпоху национального татарского и «мусульманского» возрождения самые тесные связи — духов-
ные и торговые — устанавливаются между Казанью и среднеазиатскими городами: Бухарой, Хивой, Самаркандом и Кокандом. Татары служат главным проводником завоевательной политики российской державы.
Некоторые считают, что, создав свою империю, русские переняли многие из их «азиатских» черт. Как полагал Иван Бунин (и этот взгляд разделяли многие его современники), в отличие от прочих колонизаторов русские, соприкоснувшись с туземцами, сами «одичали», вместо того чтобы «цивилизовать» их8. И сегодня широко бытует представление о том, что Россия, чтобы очиститься от советской «скверны» — этой последней ипостаси губительного для нее империализма, должна вернуться к спасительной «русской исконности» и до-имперской самобытности9.
Разумеется, татары решительно отвергают представление о себе как о «дикарях». По мнению татарского историка Рафаэля Хакимова, речь идет о мифе, сознательно поддерживавшемся русскими историками XIX века: отождествлении монгол с татарами, а Золотой Орды — с Казанским государством10. В самом деле, прежде чем подпасть в XIII веке под монгольское иго, казанские татары имели свое государство (Булгарское царство), сохранявшее на тот момент следы былого процветания культуры и торговли. Побывавший в Казани в начале XVI века австрийский посол Герберштейн отмечал, что «казанские татары более цивилизованны, чем прочие степные татары. Они живут в домах, обрабатывают землю, занимаются торговлей» 11. Даже подпав под власть Золотой Орды, казанские татары сохранили многие черты древней цивилизации и, следует подчеркнуть, прочную традицию оседлой жизни. Не без гордости татары сегодня вспоминают, что они приняли ислам раньше, чем их русские соседи стали христианами, и уже имели свою государственность прежде, чем её обрели их западные соседи.
Татарская история напоминает русским, что «чистая русскость» есть историческая фикция. Ибо возникшее у русских — жителей разных княжеств (Киева, Новгорода, Москвы и др.) — чувство принадлежности к единой общности сформировалось постепенно, в ходе создания государства, одним из первых деяний которого было как раз вторжение в Казань. В те времена татарин, имевший мало общего с легендарным образом завоевателя, был хорошо всем знакомым «инородцем» — торговым партнером, чьи нравы и обычаи знали в Новгороде и Москве... Так что татары — отнюдь не чужеродный элемент, а, напротив, одно из слагаемых современного русского самосознания.
Могут возразить, что быть русским значит в первую очередь быть православным, татары же в массе своей остались мусульманами, а следовательно, «инородцами». Но это утверждение нуждается в уточне-
нии. Прежде всего, русские, если не считать двух жестоких, но не систематических кампаний насильственной христианизации татар, никогда не стремились их ассимилировать. По примеру монголов Золотой Орды Российская империя широко практиковала принцип «косвенного управления» (indirect rule). Так, с XVI века значительная часть потомственной татарской аристократии влилась в русское дворянство, даже не приняв православной веры. Позднее, в XVIII—XIX веках этот процесс сопровождался переходом в православие, что привело к обрусению татарской аристократии. Однако подавляющее большинство татар не приняло православия. При Екатерине II ислам даже получил официальный юридический статус и собственные институты в лице Духовного управления мусульман. В концу XIX века начинают сказываться результаты появления торговой буржуазии, секуляризации общества и распространения грамотности: оставаясь «неверными», татары-мусульмане мало-помалу завоевывают в Российской империи общественное признание. Процветающая торговая буржуазия с выгодой использует географическое положение Казани, открывающей для России путь на юг и восток. Вышедшая из недр татарского крестьянства, чей менталитет несет на себе глубокий отпечаток мулльского воспитания, эта «новая буржуазия» проявляет интерес к реформе коранической экзегетики и системы обучения — теме, поднятой татарскими интеллигентами — джадидами («обновленцами») в Казани в 1860 году; вскоре она выступает уже в роли покровителя движения за национальное и религиозное возрождение.
Джадидизм становится «тигелем» для национального и политического самосознания татар и всех мусульман России, считавших Казань своим маяком. В конце XIX века появляется мусульманское национальное политическое движение Иттифак (Единство), лидер которого Абдурашид Ибрагимов призывает всех мусульман России к единению. В 1907 году Иттифак присоединяется к Российской партии конституционных демократов и выступает в качестве ее «мусульманского крыла». Руководство Иттифака состоит в основном из казанских татар, что лишний раз говорит о прямом вовлечении татар в дебаты о переустройстве Российского государства.
В 1917—1922 годах казанский татарин Мирсаид Султангалиев, выходец из левого (промарксистского) крыла Иттифака, активно занимается национальным вопросом и проблемой «федеративного» устройства советского государства. Единственный в тот период мусульманин в Совете народных комиссаров, он выступает за экстратер-риториальную автономию российских мусульман и мечтает о «Туранской республике» от Казани до Памира. В 1920 году он выступает на Бакинском съезде как самый ярый сторонник продвижения большевизма на Восток. Но его утопические проекты очень скоро вы-
зывают раздражение у Ленина и Сталина; последний постепенно убирает его со всех руководящих постов, а в 1937 году устраняет физически12. В начале 20-х годов большевистская власть решает зацементировать бреши в здании Империи, покончив с неразрешимым национальным вопросом, то есть дав каждой этнической группе (независимо от того, присуще ей или нет национальное чувство) соответствующий юридический статус (автономную «республику» или «область») и «национальную» территорию. Под этим предлогом проводится произвольное территориальное разграничение, цель которого
— разрушить существующие национальные общности и налаженные экономические связи. Бывшая Казанская губерния, чьи территориальные границы совпадают с границами бывшего Казанского ханства, подпадает под общее правило: от нее отрезается восточная часть, отходящая к Башкирии (в которой до сих пор проживает больше татар, чем башкир).
Территория и общество
По территории и численности населения сегодняшний Татарстан является «наследником» Татарской АССР, провозглашенной 27 мая 1920 года. В Татарстане на площади в 68 000 кв. км проживает 3 млн жителей, из них 48,5% составляют татары и 43,3% — русские. Административное деление республики, не раз менявшееся, также является наследием советской системы. Сегодня в республике насчитывается 6 экономических зон, 43 района, 19 городов, 22 поселка городского типа и 843 села. Такое районирование увеличивает в политической сфере представительство сельских жителей (в основном татар), тогда как 72% населения составляют горожане, а 38% проживает в Казани, населенной в основном русскими. Из 5,5 млн татар Российской Федерации лишь 1,8 млн (менее трети) живут в Татарстане. Более миллиона татар проживает в Башкирии, один миллион — в соседних республиках и областях Поволжья, Урала и Западной Сибири14. Несовпадение между территориальной и этнокультурной принадлежностью татар, имевшее место и прежде, в советскую эпоху лишь усугубилось. После 1991 года татары стали крупнейшим «национальным меньшинством» в России.
За последние полвека историческая земля татар (булгар) сильно преобразилась. Прежде всего, этот исконно земледельческий, сельский край стал крупным промышленным регионом. В 1946— 1968 годах на востоке республики активно велась нефтедобыча. По производству сырой нефти этот регион стал «вторым Баку» и уступил
это место Тюмени лишь в конце 60-х годов. В 1992 году здесь добывалось всего 9% производимой в России нефти, но одна только нефтяная отрасль, в которой было занято лишь 4,7% населения, давала 21,1% валового продукта и, нужно полагать, больше половины экспорта. В Татарстане много химических и машиностроительных предприятий (включая КамАЗ в Набережных Челнах), построенных еще в годы первых пятилеток. Наконец, Татарстан — этот водный «перекресток», расположенный на слиянии Волги и Камы, — является крупным производителем электроэнергии. Стремительная индустриализация региона повлекла за собой его урбанизацию, особенно интенсивную в 50-60-е годы. В результате почти полностью исчезла татарская деревенская архитектура: на смену ей пришли пятиэтажные «хрущёвки». «Татарские» поселки северо-запада республики (например, Арск, считавшийся некогда «типично татарским») ничем не отличаются от «русских».
Эти сдвиги привели к возникновению в Татарстане индустриального городского общества. Кроме своей этноязыковой специфики, татарстанское общество сегодня идентично тому, которое существует в «этнически русских» областях Поволжья или Урала. В социальном и демографическом плане Татарстан стоит намного ближе к Нижегородской области, чем к Казахстану — республике, сходной с ним по этнической структуре населения (половина — русские, половина — казахи). По сравнению с «братскими» республиками Средней Азии национальные различия между городом и деревней выражены здесь слабее15. Статистические показатели уровня жизни в Татарстане сходны со среднероссийскими и говорят об отсутствии социальной дифференциации между татарами и русскими в Татарстане. Есть основание полагать, что татары, живущие в Татарстане (а тем более за его пределами) в основном ассимилировались русско-советским окружением и мало что сохранили из «национального» образа жизни. Заметим, что смешанные браки составляют в республике 42% всех браков (по данным 1993 года). Однако при этом татарский язык распространен весьма широко: в 1989 году 98,5% татар Татарстана (и 80,5% татар диаспоры) назвали первым языком татарский16. И хотя русификация повсюду, и особенно в автономных республиках, привела к «провин-циализации» национальных языков, молодые татары, которые слушают ту же музыку и одеваются так же, как молодежь в Восточной и Западной Европе, в целом отличаются хорошим пассивным владением родным языком, даже если они при этом мало интересуются нацио-
<_> <_> <_> <_> 1 п
нальной историей и национальной культурой17.
Суверенитет как «татарстанская национальная идеология»
Если сравнить процессы суверенизации (и обретения независимости) республик и регионов СССР в 1988—1992 годах, татарстанский вариант оказывается близок к среднеазиатскому (Казахстан, Узбекистан) и совершенно отличен от балтийского и кавказского (грузинского и особенно армянского) вариантов18. Во-первых, политическая элита, вышедшая из недр компартии, удержалась здесь у власти и возглавила процесс суверенизации; национальные движения, возникшие здесь (как в Армении, Литве или на Украине) в 1966—1969 годах, всегда были в Татарстане маргинальной силой. Во-вторых, эта элита смогла быстро выработать «татарстанскую национальную идеологию» основанную скорее на территориальной общности жителей республики, чем на этнокультурной специфике одних лишь татар (чего не произошло, например, в соседнем Башкортостане).
Идея суверенитета составляет стержень «татарстанской национальной идеологии». Впервые она зазвучала в кругу политической элиты республики в 1968—1969 годах после создания Татарского общественного центра (ТОЦ). Последний, выдвинув требование предоставить Татарстану (автономной республике в составе РСФСР) статуса 16-й союзной республики, имел в виду прежде всего признание прав татар в культурном и языковом плане. В СССР в союзных республиках права так называемой титульной национальности были обеспечены наличием ряда институтов: республиканской академии наук, двуязычных школ, а также обшей политикой «национализации» кадров. В автономных же республиках статус и прерогативы титульной национальности не были четко регламентированы. В 1989 году требования ТОЦа сводились в основном к трем пунктам: введение обязательного преподавания татарского языка в школах (в качестве первого или второго языка); реабилитация национальной истории; установление экстратерриториальной культурной автономии для всех татар в СССР19.
Последнее требование вытекает из самой структуры татарского национального движения 1989—1990 годов, которое отнюдь не ограничивается рамками Татарстана: культурные общества появляются в Самаре, Екатеринбурге, Оренбурге, Санкт-Петербурге и Москве, где общество Туган Тель пытается реанимировать культуру 400-тысячной татарской диаспоры и добивается открытия воскресной школы по преподаванию татарского языка и культуры20. В 1990 году все эти общества объединяются в Ассамблею (курултай) татарского народа. После первого съезда курултая в Казани (февраль 1992 года) ТОЦ преобразуется во Всетатарский общественный центр (ВТОЦ) и учреж-
дает «национальное собрание» (милли меджлис), призванное в будущем подменить собой Верховный Совет Татарстана.
У политической элиты Татарстана, однако, не было причины беспокоиться по поводу этого «всплеска национализма», в котором, на первый взгляд, просматривалась попытка «свержения» существующей власти. Национальные движения, скомпрометировавшие себя неуместными высказываниями отдельных лидеров — поборников полной независимости Татарстана — все больше воспринимались общественным мнением как «экстремистские»21. Если в марте 1990 года на выборах в Верховный Совет республики национальные движения получили треть (90 из 250) депутатских мест, в нынешнем парламенте — Госсовете они вообще не представлены. Их сползание на обочину политической жизни шло неуклонно, а арест нового председателя ВТОЦ Зиннура Аглиуллина по подозрению во «взяточничестве» (июнь 1993 года) нанес им окончательный удар. Приход ультранационалистки Фаузии Байрамовой на пост главы милли меджлиса в феврале 1994 года лишь усугубил положение. Как отмечал в 1995 году Президиум ВТОЦ, радикализация позиций национального движения привела его к конфронтации не только с властью (что было естественно), но и с большей частью татарской интеллигенции22.
Тем временем вышедшая из недр компартии политическая элита вырабатывала серьезную, программную концепцию суверенитета. Окружение Минтимера Шаймиева сплачивалось вокруг такого понимания суверенитета, которое подразумевало переход в собственность республики ее природных богатств и промышленного потенциала, что позволяло бы элите управлять Татарстаном на свой вкус, «по-семейному». С 1991 года идея суверенного Татарстана служит противовесом чересчур «радикальному» реформаторству российского руководства, которое формирует собственные структуры власти и выдвигает идею суверенитета России в составе СССР, не считаясь с чаяниями российских автономий. Татарская элита получает поддержку, хоть и не явную, со стороны союзного Центра: все появляющиеся на свет проекты «союзного договора» предусматривают предоставление Татарстану статуса союзной республики 23.
Для Татарстана — в отличие от многих других «субъектов федерации» — суверенитет служит не просто прикрытием систематического несогласия с любым решением, принимаемым в Москве. Сразу же после успешно проведенного в марте 1992 года референдума о суверенитете республики М. Шаймиев поспешил предостеречь от ошибки тех, кто усмотрел в этом событии очередное проявление сепаратистской горячки, охватившей бывший СССР24.
«Татарстанская национальная идеология» строится на трех главных принципах:
— отказ от разрыва с советским наследием, будь то легитимность границ, унаследованных от Татарской АССР или «социальные завоевания» советского периода. Суверенитет рассматривается правящей элитой не как путь к воссозданию бывшего татарского государства, а как логическое продолжение советской истории, «совершенствование существующей политической и экономической системы; в этом плане он противопоставляется «радикальному реформаторству» Бориса Ельцина25;
— отказ от создания привилегий для «титульной» (татарской) национальности: М. Шаймиев говорит только о «многонациональном народе Татарстана», об «уважении этнического и национального многообразия» республики. Хотя на деле с 1993 года проводится политика, поощряющая изучение в школах татарского языка, в официальных документах строго соблюдается двуязычие, а в новых татарстанских паспортах упоминание о национальной принадлежности станет необязательным;
— отказ от проведения радикальной экономической реформы и принятый в 1990—1991 годах курс на «мягкое вхождение в рынок». До 1994—1995 годов приватизация затрагивала лишь мелкую торговлю, а государство поддерживало твердые цены на продукты первой необходимости: хлеб, молоко, мясо. Несмотря на ускорение реформ и приватизации в начале 1996 года, в республике продолжали действовать детские сады, санатории, поликлиники, дома отдыха и учреждения соцкультбыта...
«Татарстанская национальная идеология» получает поддержку подавляющего большинства населения — татар и русских. Победив на первых свободных выборах весной 1990 года, политическая элита и в дальнейшем добивается электоральных успехов. В июне 1991 года М. Шаймиев был избран президентом республики, получив около 70% голосов. В марте 1995 года представителям власти достались почти все места в новом Госсовете, а в марте 1996 года М. Шаймиев — единственный кандидат — вновь избирается президентом Татарстана, получив около 97,2% голосов.
Поддержка населением президентского курса при отсутствии сколько-нибудь популярной альтернативной программы регулярно подтверждается социологическими опросами, которые обычно проводятся по заказу президентского аппарата или республиканских органов власти. Зондаж общественного мнения по поводу стабильности или нестабильности положения Татарстана показывает, что если в октябре 1991 года лишь 9,5% опрошенных назвали ситуацию «стабильной», то в феврале 1994 года — в момент подписания договора между Москвой и Казанью — этот показатель достиг 41,8%26.
Результаты опроса, опубликованные в январе 1994 года, дают наглядное представление об оценке политической ситуации жителями Татарстана и о некоторых важных чертах легитимизации власти в рес-публике27.
Каковы наиболее насущные проблемы Татарстана?
— экономические и социальные проблемы (49,1%);
— взаимоотношения Татарстана и России (37,4%);
— внутриполитические проблемы Татарстана (9,1)%.
Как Вы оцениваете политическую ситуацию в Татарстане?
— как хорошую (15,1)%;
— как удовлетворительную (61,5)%;
— как неудовлетворительную (14,1%);
— затрудняюсь с ответом (8,9%).
Как Вы оцениваете политическую ситуацию в России?
— как хорошую (4%);
— как удовлетворительную (30,6%),
— как неудовлетворительную (53,1%);
— затрудняюсь с ответом (15,9%).
Кому вы доверяете?
— никому (30,8%);
— президенту Татарстана (26,5%);
— президенту Российской Федерации (18,9%);
— органам безопасности (13,5%);
— правительству Татарстана (10,7%);
— правительству Российской Федерации (7,5%);
— Верховному Совету Татарстана (6%);
— местным властям (5%).
Чего Вы ожидаете от власти?
— соблюдения законов всеми в одинаковой степени (41,3%);
— установления всеми соблюдаемого порядка, пусть даже авторитарного (35%);
— гарантий занятости и заработка (14,6%).
Кем Вы себя считаете?
— гражданином Российской Федерации (31,1%);
— жителем своего города или района (26,6%);
— гражданином Татарстана (22,2%);
— гражданином СССР (10,4%);
— представителем своей национальности (6,7%).
Результаты опроса выявляют два момента, важных для понимания преимущественно «тактического» характера политики Казани в отношении Москвы и соответствующего ее восприятия большинством населения Татарстана: 1) сочетание «татарстанского самосознания» (то есть апробация официального курса) с широко распространенным со-
знанием принадлежности к российскому гражданству; 2) преимущественное доверие к исполнительной власти республиканского и федерального уровней: реальное принятие решений связывается с обеими президентскими инстанциями, а видимая конфронтация между ними не рассматривается как настоящий конфликт.
Казань — Москва: поиск «модус вивенди»
Взаимоотношения Москвы и Казани в 1988—1994 годах, часто представляемые как конфронтационные, следует рассматривать именно в этом контексте «двойной легитимности» (а не конфликта легитимностей), в общем-то естественной для жителей Татарстана. В период «противостояния», предшествующий подписанию «двустороннего» договора, политическая элита никогда не пыталась всерьез мостить путь к независимости. В нестабильном постсоветском пространстве она лишь стремилась создать зримый полюс политической стабильности, установить объем собственных полномочий и расширить поле принятия решений.
Оппозиция Татарстана к Москве — то есть к России — возникает задолго до распада СССР. Начиная с 1989 года Татарстан добивается статуса союзной республики и пытается выйти из административных рамок РСФСР. 30 августа 1990 года, провозгласив — по инициативе своего председателя Минтимера Шаймиева — суверенитет республики, Верховный Совет Татарстана в одностороннем порядке объявляет о преобразовании Татарской АССР в Татарскую ССР. Весной 1991 года, чтобы отмежеваться от суверенизации РСФСР, татарстанские власти отказываются проводить референдум об утверждении поста президента Российской Федерации. В июне 1991 года в выборах российского президента здесь участвует лишь 36,7% избирателей, что объясняется нежеланием казанских властей организовать голосование, а также выборами президента Татарстана, которые происходят в тот же день. Минтимер Шаймиев демонстрирует решимость добиться признания союзным центром превращения Татарстана в союзную республику. В дни августовского путча 1991 года Шаймиев явно поддерживает организаторов ГКЧП, объявляя, что постановления этого органа направлены на «предотвращение хаоса и стабилизацию обстановки в стране»28. Он встречается с Геннадием Янаевым, восстанавливает цензуру, жестоко разгоняет демонстрацию протеста против введения чрезвычайного положения и запрещает публикацию в республике постановлений российского руководства.
С распадом СССР политическая элита Татарстана, лишившаяся старых связей в московских коридорах власти, стремится «поставить себя» перед Москвой. В тот момент татарстанский президент всячески подчеркивает автономность республики по отношению к России, хотя и не уточняет, идет ли речь или нет — ввиду исчезновения Союза
— о движении к независимости. Эта двусмысленность в вопросе о принадлежности Татарстана к России, по сути дела, сохраняется до
1994 года. Так, в марте 1993 года Татарстан отказывается подписать «федеративный договор», а в декабре 1993 года — организовать должным образом проведение выборов в Думу и Совет Федерации. В Татарстане в них участвовало менее 14% избирателей, что делает на территории республики недействительными результаты референдума по принятию Конституции РФ. Октябрьские события 1993 года и роспуск Советов не коснулись Татарстана, где советская система сохранялась вплоть до 1995 года. М. Шаймиев занял «нейтральную» и несколько снисходительную позицию в отношении конфликта между президентом и Верховным Советом России, подчеркнув лишь «принципиальную несовместимость» Конституции суверенного Татарстана и Конституции РФ, многие положения которой, по его словам, «прямо противоречат законам Татарстана»30.
Делая вид, что развитие политической ситуации в Москве их не касается, татарстанские власти укрепляют собственную правовую базу. Конституция Татарстана, принятая Верховным Советом в декабре 1992 года, устанавливает свой приоритет над любым другим законодательством, в том числе над Конституцией РФ31. Кроме того, в ней делается явный крен в сторону исполнительной (в частности, президентской) власти. В сущности, Конституция зафиксировала уже сложившийся порядок. В самом деле, Татарстан, в отличие от ряда соседних республик РФ — Башкирии, Мордовии и Чувашии — никогда не знал конфликтов между двумя ветвями власти. Минтимер Шаймиев и его команда постоянно сохраняли «монополию» на ведение диалога с Москвой. Стабильность руководства способствовала тому, чтобы этот диалог был постоянным. Переговоры с Казанью проходили на самом высоком уровне; главными творцами двустороннего договора были вице-президент Татарстана Василий Лихачев и вице-премьер РФ Юрий Яров.
Подписание договора Борисом Ельциным и Минтимером Шаймиевым знаменует собой завершение строительства государственного суверенитета Татарстана. Наступает известная «нормализация» отношений между Москвой и Казанью, получившей подтверждение своего «особого» статуса в составе Федерации. Однако договор — лишь символ, декларация, которая до конца не снимает ни одного из спорных вопросов. В нем определены: 1) вопросы, относящиеся к ис-
ключительной компетенции РФ («координирующей» свои действия с Татарстаном), 2) вопросы, относящиеся к исключительной компетенции Татарстана («координирующего» свои действия с Россией), 3) вопросы, относящиеся к «совместной компетенции» сторон...
Компромиссы же по действительно ключевым вопросам следует искать не в самом договоре, а в многочисленных «межправительственных» соглашениях, которые были заключены прежде или уже после подписания договора. Очевидно, что еще раньше был окончательно решен сложнейший вопрос о судьбе военно-промышленного комплекса (соответствующее соглашение не было опубликовано и его содержание служит предметом различных интерпретаций)32. Вообще механизм диалога между Москвой и Казанью скрывается не в текстах, а в хитросплетениях личных связей между обоими президентами, в «неформальных», недоступных для наблюдателя, непростых отношениях между управленцами и директорами промышленных предприятий — отношениях, которые сложились задолго до начала перестройки.
Двусторонний договор «в принципе» признает суверенитет Татарстана. В статье 1 содержится недвусмысленная ссылка на обе Конституции, которые фигурируют на равноправной основе. Статья 4 договора предоставляет Татарстану все права «собственности на землю, почву и недра». В обмен Казань фактически соглашается на статус «субъекта федерации»: пункт 7 Преамбулы Договора гласит, что «Республика Татарстан как государство объединена с Российской Федерацией Конституцией Российской Федерации, Конституцией Республики Татарстан и Договором о разграничении предметов ведения и взаимном делегировании полномочий между органами власти Российской Федерации и органами власти Республики Татарстан»33. Таким образом, Татарстан неявным образом разрешает действие в республике российской конституции, которая, однако, формально здесь не была принята. В Москве Дума отказалась ратифицировать договор, не признаваемый ею в качестве международного34, чего Татарстан как раз добивался. В Казани договор не был представлен на ратификацию Верховным Советом, что свидетельствует о ничтожной роли парламента в процессе принятия решений, но также и о проблематичности «вписания» Татарстана в конституционное поле России. Показательна настойчивость, с которой М. Шаймиев и В. Лихачев стремятся показать — в ответ на критику со стороны ВТОЦ, — что данный договор не является «присоединением к Федеративному договору» и не нарушает суверенитета Татарстана35.
Партнерство или соглашение о взаимном невмешательстве?
Можно ли считать обретение Татарстаном статуса «присоединившегося субъекта федерации» (не предусмотренного Конституцией РФ) первым шагом к переустройству всей Российской Федерации на «контрактной» основе? Жестокая и кровавая интервенция федерального центра в Чечне развеяла все оптимистические прогнозы на сей счет. Сознавая хрупкость статуса республики в составе России, политическая элита Татарстана, отнюдь не становясь на сторону Чечни, заняла в конфликте позицию строгого нейтралитета и решила прежде всего укрепить собственную власть, то есть обеспечить ту самую внутреннюю стабильность, в которой она видела залог уникального положения Татарстана в составе Федерации. Присоединение к России, таким образом, превращается в условие сохранения Татарстаном своего суверенитета. В этом смысле российско-татарстанский договор представляет собой не столько соглашение о партнерстве, сколько пакт о взаимном невмешательстве.
Политическая элита Татарстана: просвещенная олигархия
В 1994 году журнал «Татарстан» публикует биографический очерк о президенте Шаймиеве, в котором описываются многочисленные достоинства главы государства. Минтимер Шаймиев, чье имя означает «Я — железный», рассказывает о своем нелегком деревенском детстве. Отец его был председателем колхоза и коммунистическим «активистом», которого уважали за трудовую доблесть и которому юный Мин-тимер старался помогать во всем. Тягу к родной земле Минтимер Шаймиев сохранит на всю жизнь, как и уверенность в том, что «самые лучшие, надежные кадры вырастают в деревне»: там они «получают настоящее трудовое воспитание», поскольку «сельский труд воспитывает чувство ответственности». В юности будущий татарский президент мечтал стать прокурором: «судить по совести, чтобы жулики боялись, а хорошие люди не страдали»36. Тем не менее в разгар хрущевской кампании «полной механизации сельского хозяйства» он поступил на механический факультет Казанского сельхозинститута. Получив диплом, Минтимер Шаймиев быстро продвигается по профессиональной и партийной лестнице — от инженера-агронома до первого секретаря обкома партии. Раис Хабибуллин, его предшественник на этом посту, вспоминает: «С Минтимером Шариповичем я познакомился еще в шестидесятые годы, когда он работал управляющим отделением сельхозтехники. Молодой, напористый, энергичный, он сразу привлекал внимание масштабностью мышления, умением
смотреть вглубь... Я восхищался тем, как чисто и правильно он говорит по-татарски», в то время как «многие так называемые национальные кадры говорили на тарабарской смеси русского и татарского»37.
60-е годы упомянуты здесь не случайно: речь идет о периоде, имевшем ключевое значение для формирования нынешней татарстанской политической элиты. Это было время реформ, сопровождавшихся попытками ввести «хозрасчет» в ряде регионов, в том числе в Татарстане. Эти реформы имели экономический эффект, и, судя по многим признакам, они во многом способствовали формированию менталитета и способа самоорганизации сегодняшней правящей элиты: заставив руководителей разных ведомств и отраслей срабатываться и договариваться друг с другом, они породили спаянность у элитных групп, коллективно отвечавших за успех или неудачу преобразований, намеченных Москвой. С конца 60-х годов местная элита пытается добиться больших прав в сфере принятия решений на республиканском уровне. Так, в 1967 году татарские руководители во главе с Фидхатом Табеевым (первым секретарем Татарского обкома партии в 1959—1970 годы), осмеливаются предложить Москве предоставить Татарии статус союзной республики в составе СССР. В поддержку этой идеи появляется статья в журнале «Советское государство и право», основные аргументы которой поразительно схожи с теми, что прозвучат двадцать лет спустя: производя 35% всей нефти, производимой в СССР, 25% мехов и т. д., Татария имеет право претендовать на большую долю бюджета РСФСР, если не на полную бюджетную самостоятельность в качестве союзной республики. Ведь если советская конституция четко определяет правовой статус СССР и РСФСР, полномочия автономных республик определены в ней очень расплывчато, и в Татарии это сильно затрудняет работу предприятий союзного подчинения, и т.п.38
Этот эпизод позволяет взглянуть в новом свете на суверенизацию Татарстана в 1988—1994 годах. Ибо «торг» Казани с Москвой выглядит уже не как очередной симптом крушения советской системы, но как устоявшийся способ функционирования самой этой системы.
Та поразительная уверенность, с которой татарская элита держала себя с Центром, объяснялась как личностными качествами первого секретаря обкома, так и «клановой» природой этой элиты. В 1994 году Талгат Галиуллин подпольно опубликовал весьма документированное критическое сочинение, посвященное характеристике политических деятелей и интеллектуалов Татарстана 60-70-х годов. В нем он отмечает ключевую роль Табеева в создании «республиканской номенклатуры» и утверждении олигархического, но относительно «неформального» механизма принятия решений своего рода «директорией», которая собирала — часто на даче или в бане — партийных
начальников, управленцев, директоров предприятий и председателей колхозов39.
Едва ли можно сомневаться, что тому же Фидхату Табееву был обязан своим возвышением и Минтимер Шаймиев40. Сегодняшние властные структуры Татарстана продолжают «традиции» олигархической, централизованной и сильно персонифицированной власти. Система обеспечивает быстроту и слаженность принятия решений и, кроме того, позволяет говорить «единым голосом» с Москвой. Практика свидетельствует о тенденции к превращению правительства в аппарат по исполнению решений М. Шаймиева. Возглавляемое его сподвижником Фаридом Мухаметшиным правительство представлено последней генерацией бывших партаппаратчиков (в основном татар), большей частью выходцев не из аграрного, а из промышленного сектора. До
1995 года президент окружал себя «советом» из числа представителей «деловых и промышленных кругов» и «общественности». Сегодня они входят в состав «Президентского совета» — органа, непосредственно связанного с президентом и обязанного консультировать его по различным вопросам.
Конституция Татарстана предусматривает прямое назначение глав местных администраций президентом республики. На всех уровнях и на всей территории установлено главенство исполнительной власти; к тому же в январе 1995 года президент своим указом создал «отдел» по кадровой политике, призванный курировать ход назначений на руководящие посты в районах41. Президентское полновластие снижает влияние демократических процессов (в частности, выборов) и сводит на нет разделение властей в Татарстане. Яркое тому свидетельство — предвыборная кампания и результаты выборов в новый парламент — Госсовет, прошедших в феврале 1995 года. Под предлогом повышения эффективности работы парламента президентская команда провела через Верховный Совет закон, сокративший его наполовину (до 130 депутатов вместо 250) и обеспечивший избрание в него практически всех глав местных администраций. Согласно новому законодательству, 63 депутата избираются от так называемых административно-территориальных округов (43 района, 22 поселка и 19 городов «республиканского подчинения» с неодинаковым числом населения представлены на равных, что дает преимущество сельским районам), а 67 депутатов — от «территориальных» округов, образованных в зависимости от численности населения. В «административно-территориальных» округах 61 из 63 депутатов являются главами местных администраций. Не только ход кампании, в которой одни кандидаты от «официального» списка (Единство и прогресс) получили средства на предвыборную агитацию42, но и результаты парламентских выборов свидетельствуют об укреплении позиций власти и об установле-
нии в Татарстане правления «просвещенной олигархии». Кроме глав местных администраций, в списке новых депутатов широко представлены директора нефтяных предприятий (17), других предприятий и ведомств (21). В то же время удельный вес «интеллигентов» (учителей, ученых, врачей и др.) в новом парламенте существенно сократился (4 из 130 против 56 из 250), равно как и доля русских (31 из 130 против 113 из 250 в прежнем Верховном Совете)...
Казань — Москва: двусмысленность ассоциированного членства
В глазах казанских лидеров суверенитет Татарстана полностью совместим со стремлением республики к союзу с Россией. Я уже показал, как после подписания договора между Казанью и Москвой политическая элита Татарстана консолидируется и укрепляет собственную власть. В отношениях с Москвой этой внутренней консолидации соответствует «нормализация»: Татарстан стремится представить себя обычным субъектом федерации. Так, в конце 1995 года Минтимер Шаймиев и Василий Лихачев уполномочены республикой представлять ее в Совете Федерации. В декабре же здесь, как и в других субъектах федерации, проходят выборы в Государственную думу РФ. Список «Наш дом — Россия», возглавляемый Виктором Черномырдиным, получает в Татарстане весомую поддержку — чуть ли не с прямой «подачи» президента Татарстана. С весны 1995 года Минтимер Шаймиев, порвав с традицией нейтралитета в отношении московских политических баталий, открыто поддерживает правительство Черномырдина, восхваляя его политику стабилизации, его «прагматизм» и «центризм». Правда, в мае 1995 года Шаймиев после долгих колебаний отклоняет предложение российского премьер-министра выступить в его списке на парламентских выборах, сославшись на Конституцию Татарстана, запрещающую принадлежность президента к какой-либо партии43. Однако очевидно, что личность, высказывания и весь политический стиль Виктора Черномырдина импонируют татарстанскому президенту, который и сам это признает44.
Очень близкие по своим экономическим воззрениям, президент Татарстана и российский премьер-министр сходятся друг с другом и в отношении к чеченской проблеме. Когда летом 1995 года, пользуясь «занятостью» Бориса Ельцина и эмоциями, вызванными в России захватом заложников в Будённовске, Виктор Черномырдин вступил в переговоры с Джохаром Дудаевым, Минтимер Шаймиев громко поддержал эти мирные усилия. Правда, зимой 1995—1996 годов возросшая жесткость Москвы в отношении Чечни сильно остудила его энтузиазм. На первой же пресс-конференции после своего повторно-
го избрания главой республики Шаймиев предложил свое личное посредничество в конфликте, не преминув заявить, что «так называемые усилия Москвы — не больше чем иллюзия», за которой кроются попытки возродить авторитаризм, не совместимый с созданием демократического и подлинно федеративного государства45.
Это заявление лишний раз продемонстрировало двойственность положения Татарстана как суверенного государства и субъекта федерации. Нормализуя отношения с Москвой в рамках формулы «ассоциированного членства», Татарстан одновременно укрепляет свой особый статус в РФ, энергично «выходя» во внешний мир. С 1993 года республика имеет аккредитацию в ряде российских посольств (в частности, в Париже) для своих «торговых советников», задача которых
— продвигать республику на международной арене и направлять западные инвестиции к берегам Волги и Камы. Казань заключает соглашения о сотрудничестве со странами Западной Европы, бывшими восточноевропейскими сателлитами СССР и странами СНГ46. С 1994 года три еженедельных рейса в Стамбул переполнены: билеты заказывают за три месяца... В 1998 году казанский аэропорт будет реконструирован и приведен в соответствие с международными стандартами. Лишь один указ (от 15 октября 1995 года) говорит о пределах открытости Татарстана внешнему миру и о силе привычки советской бюрократии: для иностранцев, желающих посетить Казань, вводится «татарстанская» визовая система...47
И все же Татарстан отнюдь не испытывает головокружения от своего статуса «суверенного государства» и не гоняется за миражами международного сотрудничества, которое остается весьма ограниченным. Продолжая связывать свое будущее с Россией, политическая элита Татарстана сегодня стремится заложить основы для будущего диалога с Москвой. При этом приоритет отдается укреплению промышленной базы, финансовой поддержке аграрного сектора, созданию многоотраслевой экономики, а главное — созданию мощных банковских и финансовых структур, способных функционировать в условиях российского рынка. Не случайно в январе 1995 года в правительстве произошли перестановки, в результате которых на смену команде старых кадров пришла новая, состоящая из людей более молодых и более компетентных в финансовых вопросах. Татарстанская политическая элита хочет выработать подлинно «национальную» экономическую политику, проводя которую государство не повернется вспять от курса на создание рыночных структур. Ярким примером тому является проект полной перестройки нефтяной промышленности, цель которого — обеспечить поступление продукции на внешний рынок, минуя посредников — российских или башкирских48. Намерение татарстанских элит строить «национальную экономику», по возможности
уменьшая зависимость республики от внешних сил, напрямую связано с желанием во что бы то ни стало сохранить уникальные отношения Казани с Москвой.
Заключение
Пример Татарстана — пока что исключение в российской федеративной системе. Юридическая и политическая двусмысленность статуса республики в действительности составляет его силу. Может ли данный пример показать другим субъектам федерации путь построения «федерализма снизу»? Чтобы ответить на этот вопрос, пришлось бы выяснить природу власти в каждой из российских областей и республик, ибо именно от слаженности и последовательности действий местных «команд» — а не от буквы Конституции — в основном зависят надежность субъектов федерации и их способность к диалогу с Москвой. Огромное многообразие ситуаций и региональных особенностей делает эту задачу исключительно сложной.
Можно с уверенностью сказать, что татарстанский пример останется — по крайней мере на какое-то время — исключением из правила. Ибо суть его, прежде всего, в нестандартности взаимоотношений татарстанских элит с федеральным центром. И Казань явно не хочет делить этот выгодный статус с другими республиками и областями: она всегда громко протестовала против стирания статусных различий между областями и республиками — чего одно время добивались руководители некоторых областей, например Свердловской.
Но, может быть, главное сегодня — это то, что Татарстан выступает главным и наиболее последовательным противником «строительства федерации сверху», этого предприятия, заведомо обреченного на провал: достаточно вспомнить чуть ли не естественный развал «союзной» империи и все неудачи с подписанием нового союзного договора в 1990—1991 годах. При этом последовательность татарстанской исполнительной власти контрастирует с непостоянством и некомпетентностью Центра, который в своих взаимоотношениях с областями и республиками все время колеблется между стремлением к компромиссу и желанием демонстрировать силу. Татары — эти вечные «инородцы» — показали, что ключ к созданию жизнеспособного правового, федеративного и либерального российского государства находится не в Москве, а «на местах» — в областях и республиках России.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 «Договор Российской Федерации и Республики Татарстан о разграничении полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами власти Республики Татарстан» // Известия Татарстана, 1994, 18 февраля.
2 Конституция Республики Татарстан (преамбула) // Известия Татарстана, 1992, 29 декабря.
3 См., например, выступление Н. Медведева (бывшего советника президента РФ по делам субъектов федерации) // Независимая газета, 1994, 17 марта.
4 Уже к 1 ноября 1995 г. такие соглашения были подписаны с Башкирией (3 августа 1994 г.), Кабардино-Балкарией (весна 1994 г.), Северной Осетией (23 марта 1995 г.), Якутией (29 июня 1995 г.) и Бурятией (11 июля 1995 г.).
5 Из выступления С. Филатова на встрече представителей исполнительной власти с представителями субъектов федерации // Сегодня, 1994, 5 августа.
6 См.: Teague Elizabeth. Russia and Tatarstan Sign Power-Sharing Treaty // RFL-RL Research Report. Vol. 3. № 14. April 1994. P. 19—21.
7 Heller M. «Le Tatar et l’Allemand» // Quelle Russie? Autrement, Paris, 1993. P. 224-229
8 Kappeler Andreas. La Russie empire multiethnique. Paris, 1994.
9 Лихачев Д. Русская нация // Литературная газета, 1998, 17 июля.
10 Хакимов Р. Население мы или народ? Суверенитет татарской нации и формы его реализации // Идель, 1989, сентябрь. С. 48-54.
11 Sigmund von Herberstein. Das Alte Russland. Zurich, 1984.
12 Bennigsen A., Lemercier-Quelquejay Ch. Sultangaliev. Paris, 1986.
13 Статистические данные приводятся по: Мустафин М. Всё о Татарстане. Казань, 1994.
14 Подробнее см.: Territoire et ethnicitó au Tatarstan // Archives europйennes de sociologie. 1993. Vol. 34. P. 169-195.
15 В Средней Азии сельское население является «национальным» более чем на 80%; в Татарстане татары составляют лишь 65% сельских жителей.
16 См.: Bennigsen-Broxup M. Volga Tatars // The Nationalities Question in the Soviet Union. London, 1991. P. 278.
17 См. Davletchine Timurbek. Sovetskii Tatarstan. London, 1974. P. 217-310.
18 Lapidus G., Zaslavsky V. From Union to Commowealth. Cambridge, 1992.
19 Учредительная конференция ТОЦ. Казань, 1989.
20 Из беседы с Уралом Шариповым, председателем Московского татарского общественного центра. (Москва, 16 марта 1996 г.).
21 По данным всех опросов (с 1990 г.) «рейтинг» этих движений колеблется от 1 до 3% голосов опрошенных.
22 Исхаков Д. Политическое развитие Татарстана в постконституционный период // Идель, 1995. № 2. С. 42-49.
23 См., например: Проект Союзного Договора // Правительственный вестник, 1991, 1 марта.
24 Шаймиев М. Суверенитет и ответственность // Известия Татарстана, 1992, 5 мая.
25 См. Сабиров М. Трудный этап // Международная жизнь, 1995. № 1. С. 14-22.
26 См.: Исаев Г. Меняющаяся жизнь: оценки, прогнозы, приоритеты // Татарстан, 1994. № 7-8. С. 34-36.
27 См.: Исаев Г. Татарстан: штрихи к портрету // Известия Татарстана, 1994, 19 января.
28 Неопубликованная телеграмма М. Шаймиева, разосланная в средства массовой информации Татарстана 19 августа 1991 г. Сообщено автору Д. Лукашовым, корреспондентом газеты «Сегодня» в Казани.
29 Данные получены от Д. Михайлина, корреспондента «Российской газеты».
30 Известия Татарстана, 1993, 12 ноября.
31 Конституция Республики Татарстан. Ст. 7 // Известия Татарстана, 1992, 29 декабря.
32 Этнополитические факторы и потенциал Российской Федерации. М., 1993. С. 26.
33 Договор о разграничении... // Известия Татарстана, 1994, 18 февраля.
34 См.: Лысенко В. От Татарстана до Чечни. М., 1995. С. 120—127.
35 Известия Татарстана, 1994, 18 февраля.
36 Мустафин Р., Хасанов А. Первый президент Татарстана // Татарстан, 1994. № 11-12. С. 4-5.
37 Там же. С. 7.
38 Результаты изучения государственной структуры Татарской АССР // Советское государство и право, 1967. № 5. С. 1-16.
39 Галиуллин Т.Дети своего времени. Казань, 1994 (рукопись).
40 Это авторское предположение. Сам М. Шаймиев никогда не упоминал о связях с Ф. Табеевым.
41 Известия Татарстана, 1995, 20 января.
42 Свидетельство Д. Лукашова, корреспондента газеты «Сегодня» в Казани.
43 Известия Татарстана, 1995, 20 мая.
44 Там же.
45 Сегодня, 1996, 1 апреля.
46 Арсланов Ш. Благоприятный климат инвестиций // Международная жизнь, 1995. № 1. С. 37-42.
47 Известия Татарстана, 1995, 26 октября.
48 Подробнее об этом проекте см.: Печилина Г. Республика превращается в одно предприятие // Коммерсантъ^аДу, 1996, 23 марта.
Перевод с французского Алексея Кудрявцева
