CC BY
203
ФИЛОСОФИЯ И ПОЛИТОЛОГИЯ
УДК 1:323(470)
ФЕНОМЕН РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ И МОДЕРНИЗАЦИЯ РОССИИ
В.В. Волков,
кандидат философских наук, доцент кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин, Военно-морской инженерный институт
ВЕСТНИК. 2005. № 10
Одним из последствий межформационной революционной модернизации явилось возникновение и развитие русского образованного общества. Оно, по И. Аксакову, было представительством всех сословий, образованной частью населения страны, не включенной в бюрократические структуры, при руководящей роли дворянства.
«Общество» - это такой социальный организм, который как бы располагался между народом и властью. Он родился как прямой результат социокультурного раскола российского социума, идущего со времен Петра I, и был неотъемлемым атрибутом российской модернизации, чутко реагируя в своем развитии на все её циклы. «Общество» изначально было светским, дворянским и элитарным, но постепенно включало в себя новые социальные прослойки. Являясь во многом порождением власти, оно постепенно превращалось в параллельную структуру, всё более уходящую в оппозицию1.
Американская исследовательница В. Бройдо утверждала, что образованные русские люди «сформировали новую социальную силу в жизни страны, и в этом смысле их можно назвать классом. Это был, конечно, неоднородный класс, не все его члены интересовались идеями или политикой, но те, кто интересовался, образовали "интеллигенцию"»2.
При рассмотрении проблемы интеллигенции возникает важный методологический вопрос: Исходя из какого признака следует определять данное понятие? Современный социологический подход чаще всего рассматривает интеллигенцию как «общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным, творческим трудом, развитием и распространением культуры»3. Причем в этот слой включаются как индивидуалы, так и пролетарии умственного труда, что, на наш взгляд, затушевывает классовые различия между двумя группами интеллектуалов. Поэтому использование термина «интеллигенция» в данном значении представляется не вполне обоснованным. И, кроме того, во второй половине XIX - начале XX в. он был весьма многозначным. Под интеллигенцией современники понимали и лиц, выделяющихся образованием, и представителей интеллигентных профессий - студентов, учителей, писателей, политических деятелей, и «лиц, добывающих средства существования продажей своей умственной (интел-
♦
лектуальной) силы или продуктов её»4. Нередко этот термин использовался для обозначения людей, живущих «интеллигентно», ведущих определенный образ жизни. Очень часто понятие «интеллигенция» употреблялось для характеристики «отчужденных» интеллектуалов, находящихся в оппозиции режиму. Например, журнал «Свобода», выходивший в Женеве, имел специальный подзаголовок: «Политический орган русской интеллигенции». Авторы не отождествляли себя с «нигилистами», но утверждали, что для интеллигенции злейшим и опаснейшим врагом является царское правительство5. Революционные силы 60 - 70-х гг. XIX в. главный признак интеллигента видели в наличии «идей служения народу»6. В либеральных же кругах под интеллигенцией понимали наиболее образованный и поэтому наиболее ценный и активный слой общества, являвшийся творцом национального прогресса.
Наиболее близкое к адекватному понимание феномена русской интеллигенции второй половины XIX - начала XX в. представил Н.А. Бердяев. Говоря об отличии западного «intellectuels» от русской интеллигенции, он утверждал, что к ней могли принадлежать люди и не занимающиеся профессионально интеллектуальным трудом. Это наблюдение Н.А. Бердяева полностью подтверждается существованием такого специфического слоя, как «рабочая интеллигенция». Кроме того, по мнению Н.А. Бердяева, многие русские интеллектуалы по своему менталитету и нравам не могли быть причислены к интеллигенции, так как «интеллигенция была у нас идеологической, а не профессиональной и экономической группировкой, образовавшейся из разных социальных классов, сначала по преимуществу из более культурной части дворянства, позже из сыновей священников и диаконов, из мелких чиновников, из мещан и, после освобождения, из крестьян»7 .
Сходную трактовку интеллигенции давал видный английский историк X. Ситон-Уотсон. Русская интеллигенция, писал он, не равнозначна «профессиональному классу» в западном смысле слова. Принадлежность к умственному труду не была решающим признаком русского интеллигента. По мнению историка, интеллигент в России - фигура оппозиционная, противостоящая и старому политическому режиму, и невежественным народным массам8. Другой западный исследователь, В. Нагирный, также считал, что исторически достоверное понятие «интеллигенция» охватывало идеологизированных лиц интеллектуальных профессий9.
На наш взгляд, русская интеллигенция второй половины XIX - начала XX в. - это специфический промежуточный слой образованных людей, включавший представителей всех социальных классов и сословий, занявших активную жизненную позицию. По сути дела, русская интеллигенция стала
своеобразным социокультурным преломлением российской переходной многоукладное™, отражением анклавно-конгломератного характера экономического строя страны. Это выражалось, во-первых, в том, что в ней с самого начала обозначилось несинтезируемое конгломератное сосуществование трех идеологических направлений: консервативного, либерального и революционного (народнического и марксистского), и, во-вторых, в особой социокультурной (статус и ментальность) маргинальности и оторванности интеллигенции от народа, выдвинувших её социальных групп, бюрократии и даже самого образованного общества10.
Появление интеллигенции было связано с целым рядом объективных и субъективных обстоятельств.
Петровские преобразования, породив социокультурный раскол русского социума, стали важнейшей предпосылкой формирования русского образованного общества, а впоследствии - и русской интеллигенции. Однако непосредственный толчок появлению этого слоя дала политика «просвещенного абсолютизма», которая положила начало дворянскому потоку интеллигенции. «Если Петр I, -писал американский историк М. Рэн, - начал административную и технологическую вестернизацию России, то Екатерина II повела интенсивную европеизацию русской мысли...». Именно такая «интеллектуальная вестернизация», считал он, заложила «основы для либерального и радикального движений следующего столетия»11.
«Интеллектуальная вестернизация», при всем её значении, никогда не привела бы к этим последствиям без мероприятий по освобождению от обязательной службы дворянского сословия. Именно Манифест о вольности дворянской 1762 г. сыграл решающую роль в его преображении. Во-первых, дворянство получило досуг, необходимый для умственной и общественной деятельности, что не замедлило сказаться на общей социокультурной ситуации в образованном обществе. Помещики зажили новой общественной жизнью. Заметно расширился их кругозор. Появились большие домашние библиотеки. В провинции стали выписываться газеты и журналы. Начались споры на литературные и философские темы. Провинциальное дворянство получило возможность просматривать спектакли, слушать концерты, участвовать в балах. Активизировалось участие дворянства в местном самоуправлении. Постоянное общение привело к возникновению жизнерадостного и динамичного типа личности.
Во-вторых, после выхода продворянских освободительных законов дворяне внутренне раскрепостились: у них появилось чувство личной безопасности. И именно с тех пор русское «общество» наконец-то принялось отстаивать свое право на
независимое существование. Это внесло заметный вклад в формирование нового типа культуры, ориентирующегося на динамику мысли, активность поступка, определенный уровень интеллектуальной элиты. Именно в это время у некоторых дворян возник острый внутренний конфликт с окружавшей общественной средой: с одной стороны, с доминирующей в их жизни сферой государственной службы, которая настраивала на чинопочитание и унижение человеческого достоинства, с другой стороны, с образованным обществом, в большинстве своем живущим этими настроениями. Н. Бердяев по этому поводу писал: «Необычайно было одиночество русских культурных и свободолюбивых людей первой половины XIX века. Были культурные люди, но не было культурной среды. ... Огромная масса русского дворянства была темной, ленивой и вела бессмысленную жизнь»12.
Слишком явный контраст между привилегиями дворянства и угнетенным положением народных масс вызвал пробуждение гражданской совести и сострадательности у европейски просвещённой части высшего сословия России. Несмотря на то, что дворянское общество в целом оставалось сторонником крепостного права, увеличилось количество его категорических противников. Так обозначился раскол в самом образованном обществе.
Н. Бердяев писал, что начало XIX в. было эпохой «разрыхления русской души», когда она стала восприимчивой ко всякого рода идеям, к духовным и социальным движениям13. Эта в целом верная мысль нуждается в одном уточнении - «разрыхление души» произошло только у небольшого слоя дворянства - дворянской интеллигенции.
В первой половине XIX в. в «обществе» естественно сложился и второй раскол: между дворянством и влившимися в «общество» разночинцами. Понятие «разночинец» использовалось и для людей, которые в силу обстоятельств открепились от своего сословия, но в момент переписи не успели закрепиться за другим сословием, и для всех тех, кто принадлежал к некоторым мелким социальным группам, имевшим промежуточный юридический статус между привилегированными и непривилегированными сословиями. Численность разночинцев и их доля в населении в 1719 - 1833 гг. увеличилась (с 1,6% до 4%), а в 1833 - 1913 гг. уменьшилась (с 4% до 0,2%)14. К середине XIX в. сформировался разночинский поток интеллигенции, охваченный в отличие от дворянства не угрызениями совести, а социальным реваншем попранной человеческой чести.
В конце 60 - начале 70-х гг. доминирующая роль дворянства среди университетского студенчества была «окончательным и решительным образом сломлена»15, так как «с отменой ограничения числа студентов в высших учебных заведениях со всех
концов России молодежь устремилась в университеты, жертвуя на обучения последние гроши»16.
Возникшая русская интеллигенция как социокультурный слой имела целый ряд характерных черт и особенностей. Н. Бердяев в качестве основных называет следующие: маргинальность («беспочвенность») интеллигенции, её разрыв со всяким сословным бытом и традициями; низкое социально-экономическое положение; нигилизм и фанатичную раскольническую мораль; стремление к идейно-психологической целостности, переходящее в тотальный догматизм; сострадательность и всече-ловечность; безграничную социальную мечтательность; протест против буржуазии и мещанства; веру в русский народ и чувство вины перед ним; оппозиционность.
В целом соглашаясь с Н. Бердяевым, следует все же подчеркнуть, что эти черты, представленные наиболее объёмно в левом лагере интеллигенции, теряют свою полноту при перемещении через центр вправо, однако не исчезают совсем. Славянофилы и западники, почвенники и деятели земской оппозиции и даже некоторые либеральные чиновники - это такие же интеллигенты, как народники или же русские марксисты. Все они маргинальны, догматичны, занимают активную жизненную позицию, склонны к утопичным проектам и схемам, комплексуют по поводу своего разрыва с народом, в большинстве своем и в определенной мере оппозиционны и небуржуазны. Причины оппозиционности русской интеллигенции были многообразны.
В первую очередь следует указать на то, что демократическое крыло русской интеллигенции отличалось весьма неустойчивым материальным положением. У русских разночинцев не было ни земли, ни денег, и поэтому они могли рассчитывать только на свой собственный труд. Попадая в высшие учебные заведения, основная масса разночинной молодежи сразу же начинала вести тяжелую борьбу за существование. Это обстоятельство заметно отличало разночинную интеллигенцию от дворянской, оппозиционность которой была в значительной мере окрашена в романтически-мечтательные тона. Помимо экономических лишений разночинная интеллигенция страдала от реакционной политики царского правительства в области просвещения, от прямого административного насилия.
После окончания учебных заведений разночинцы часто оказывались не у дел и не только потому, что не находили поприща, соответствовавшего их взглядам на общественное служение, но и потому, что потребности страны, ещё только вступавшей на путь капитализма, не могли поглотить весь образованный пролетариат. «Безместность», непри-строенность огромной массы разночинцев означали для большинства из них полуголодное существование и вели к крушению надежд - не только свя-
♦
занных с материальным положением, но и с социальным статусом и духовными запросами. Рождались горькая досада на образованное общество и отчаяние, в конечном счете - нигилизм.
Культурный и социальный отрыв интеллигенции от широких народных масс, конечно, играл определенную роль в её радикализации по принципу: «Если не мы, то кто же?» Однако не следует представлять разночинную интеллигенцию «патологическими изгоями». Стремление разночинца к свободе, как писал Е. Ламперт, включало интересы всех угнетенных, и, «вопреки постоянным утверждениям официальной русской прессы, он не был чужеродным пришельцем и не принадлежал к среде отчужденной от народа»17. Разночинцы возмущались антигуманностью русского строя, они поднимались на борьбу потому, что считали необходимым сделать решающий выбор. Любой другой путь, с их точки зрения, означал измену гуманизму.
Драматизм положения демократической интеллигенции состоял в том, что её идеи, возникшие совершенно закономерно, долгие десятилетия не находили благоприятной социальной среды.
В той или иной степени оппозиционный дух был заметен в 60 - 70-х гг. XIX в. не только среди левых интеллигентов, но и среди либералов, а также и консерваторов, имевших свои счеты с бюрократией. Истоки этой оппозиционности следует искать в николаевской эпохе, когда был установлен ультраавторитарный бюрократический режим. Крепостное право, состояние постоянной военной готовности страны, милитаризация чиновничества, требование полного единообразия в мыслях, сознательное насаждение властью беспричинного страха среди подданных, беспрецедентная цензура и полицейский надзор, элитизация университетов и выхолащивание учебных программ - все способствовало тому, что интеллект нации за эти годы заметно измельчал, нравы образованного общества упали, а русский образованный человек был низведен до положения бесправного и бессловесного раба. Однако недальновидная политика Николая I в конечном итоге только усилила раскол дворянского сословия и ускорила формирование оппозиционных настроений или по отношению к системе в целом, или к её бюрократии.
Определенный вклад в усиление оппозиционных настроений интеллигенции всех направлений внес тот разрыв, который возник между завышенными социальными и политическими ожиданиями образованного общества и возможностями и желанием власти следовать в духе реформ. Охранительные интересы и «аффект страха» (Н. Бердяев) на долгое время стали преобладающими в правящем слое. Именно с этого момента социальная инициатива в российской модернизации стала постепенно переходить к интеллигенции.
Интенсивное развитие капитализма внесло существенные коррективы в облик русской интеллигенции. Он теперь определялся больше не сословными рамками, а бурным ростом городов, промышленности, торговли и коммуникаций. В связи с этим возникла потребность во врачах, инженерах, учителях, юристах и других лицах умственного труда. «Капитализм, - указывал В.И. Ленин, - во всех областях народного труда повышает с особенной быстротой число служащих, предъявляет все больший спрос на интеллигенцию. Эта последняя занимает своеобразное положение среди других классов, примыкая отчасти к буржуазии по своим связям, воззрениям и проч., отчасти к наемным рабочим.»18.
Пожалуй, самым серьезным испытанием для русской интеллигенции стало её взаимодействие с возникающим буржуазным обществом, от которого ее отделяли в первую очередь социальные условия жизни.
В начале XX в. основная масса интеллигенции по уровню материального благосостояния относилась к бедному большинству народа. Например, учителя сельских школ зарабатывали в 1917 г. меньше, чем чернорабочие - в среднем 552 руб. в год, но 66% из них имели зарплату в пределах 408 -504 руб. в год19.
Приняв с энтузиазмом идею свободной личности, русская интеллигенция не могла согласиться с антропологией западного гражданского общества, которая представляла человека как конкурирующего индивида, вынужденного непрерывно наносить ущерб ближнему в борьбе за существование. Русский интеллигент с презрением относился к обогащению не потому, что сам не желал жить в достатке, а потому что не видел для себя реальных и благородных путей к его приобретению. Причем подобные настроения были свойственны не только интеллигенции, но и всем слоям общества. Культ денег никогда не почитался на Руси, а потому буржуазные реформы шли вразрез с многовековыми традициями. Русское купечество было одновременно и уважаемым, и презираемым сословием. Весь пафос русской литературы второй половины XIX в. был против новой экономики. В целом для русской культуры стало традицией противопоставление духовных ценностей и материальных благ. Таким образом, глубинные противоречия между новыми рыночными реалиями и миросозерцанием русского человека обернулись против самодержавия, допустившего эту «западную заразу» на русскую землю.
Поэтому русская интеллигенция, проведя огромную работу по разрушению легитимности российского самодержавия, не смогла, как пишет С. Кара-Мурза, стать той духовной инстанцией, которая взяла бы на себя легитимацию буржуазного государства. Напротив значительная часть интеллигенции заняла определенно антикапиталистические позиции20.
♦-
1 См.: Гоосул В.Я. Русское общество XVIII - XIX вв.: Традиции и новации. М., 2003. С. 5,6.
2 Briodo V. Apostles into Terrorists: Women and the Revolutionary Movement in the Russia of Alexander II. N.Y., 1997. P. 8.
3 Амбарцумов E.A. Интеллигенция // Большая советская энциклопедия. Т. 10. С. 311.
4 Цит. по: Колоницкий Б.И. «Интеллигентофобия» в конце XIX - начале XX в.: К постановке вопроса //Проблемы социально-экономической и политической истории России XIX - XX века. СПб., 1999. С. 272.
5 См.: Редакционная статья // Свобода. 1888. №1/2. С. 2.
6 Чуковский К.И. Живой как жизнь: Разговор о русском языке. М., 1969. С. 51.
7 Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 17.
8 См.: Seton-Watson H. The Decline of Imperial Russia. L., 1952. P. 18.
9 См.: Nahirny V. The Russian Intelligentsia: From Torment to Silence. New Brunswisk; L., 1983. P. 35.
10 См.: Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 18 - 21.
11 Wren M. The Western Impact of Russia. N.Y., 1976. P. 109, 146.
12 Бердяев Н.А. Указ. соч. С. 20 - 21.
13 См.: Там же. С. 20.
14 См.: Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - XX вв.). СПб.,1999. Т.1. С. 132 - 133.
15 Pushkin M. Rasnochinsy in University: Coverment Policy and Social Change in Nineteenth Centure Russia // International Review of Social History. 1981. Vol. 26. Pt. 1. P. 36.
16 Щербакова Е.И. «Отщепенцы»: Социально-психологические истоки русского терроризма // Свободная мысль. 1998. №1. С. 89.
17 Lampert E. Sons against Fathers: Studies in Russian Radicalism and Revolution. L., 1965. P. 91.
18 Ленин В.И. Рецензия на книгу К. Каутского «Берн-штейн и с.-д. программа» //Полн. собр. соч. Т. 4. С. 209.
19 См.: Там же. С. 77.
20 См.: Кара-Мурза С.Г. Советская цивилизация. Кн. 1. От начала до Великой победы. М., 2002. С. 75.
УДК 351
БЮРОКРАТИЗМ КАК ОСНОВНАЯ АНТИОБЩЕСТВЕННАЯ ЧЕРТА УПРАВЛЕНИЯ
И СВОБОДА ЛИЧНОСТИ
A.A. Воротников,
кандидат юридических наук, доцент кафедры теории государства и права, СГАП
ВЕСТНИК. 2005. № 10
Негативной чертой бюрократии, ее стремлений к групповой монополии на функции управления и средства власти является бюрократизм. Он в конечном счете разрастается в систему бюрократической власти, основанной на совокупности формальных и неформальных связей чиновничества с деятельностью государства. В отличие от нормальной (рациональной) бюрократии, которая не имеет собственных групповых интересов и просто выполняет функции, отведенные ей законодательством, бюрократизированный аппарат превращается в своеобразный центр принятия решений, принципы действия которого скрыты от общества и поэтому им не контролируемы.
Бюрократизированный аппарат власти противодействует любым социальным изменениям, инновациям, либо пытается подстраиваться к ним, сохраняя имеющиеся властные функции. Бюрократизм характерен как для отдельной личности, так и для больших групп, организаций. «Это всесильный, замкнутый, действующий по законам иерархии, жесткий механизм власти, стоящий над законом и волей членов общества»1. В конечном счете эта власть превращается в самодавлеющую организацию, ставящую во главу угла лишь собственные интересы, игнорируя общественные.
Изучая бюрократизм как явление, А.Г. Худокормов определяет его феномен как «порождение частных групповых интересов в ущерб общественным, когда аппарат управления полностью или частично работает на себя вместо того, чтобы работать на общество, когда управляющие используют свое место в общественном разделении труда в ущерб управляемым и с этой целью обособляются от них и
