CC BY
132
«ФАУСТ» И. Б. ГЕТЕ: CONCORDIA DISCORS
Г.М. Васильева Новосибирск Poetae nascuntur Horrible dictum [1]
Аргументом-пари Фауста и Мефистофеля является остановленное мгновение:
"Мгновению скажу: ты так прекрасно!
Останься же, и в тот же миг Ты цепи дай, в которых я увязну,
Погибну - цели ты достиг.
Раздастся пусть тогда звук колокольный,
Печальный похоронный звук,
И ты от службы отстраниться волен,
Освобожден от всех услуг.
Часы стоят, и стрелка опадает,
Прервется временной полет-В тот миг, тот миг остановить желая,
Пусть время для меня пройдет." [2]
«Останься же, ты так прекрасно» - одна из тех «банальных цитат», которые имеют частое хождение в устной речи. Это первые пришедшие в голову слова из «Фауста», те, что всегда наготове. Обычно мы ограничиваемся отдельными фразами - указателями приема «Я» едва ли не риторического. Строки стали клишированными (в смысле хрестоматийно известными). Хотя из-за своей предельной лаконичности (отсутствия избыточных элементов) они оказываются случайными, носящими чисто ситуационный характер.
Но сам этот текст, столь привычный и, кажется, не располагающий к рефлексии относительно смысла, отнюдь не так прозрачен, как это видится с первого взгляда. Гете стал еще одним «совладельцем» и без того уже переполненной смыслами идеи. Иисус Навин приказывал мгновению остановиться: и остановилось солнце, и луна стояла. Человек в напряженной ситуации сам подобен времени - тому максимально конкретному и до предела обостренному моменту, где прошлое с его опытом и будущее с его надеждой встречаются друг с другом на мгновение, обмениваясь чем-то главным, но не до конца понятным. Можно было бы говорить о некоем пресуществлении в духе. Этот ностальгический вздох слышится в проповедях Бернарда Клервоского, не раз восклицающего: гага hora et parva mora! Редок и быстротечен час. Редок и ускользающ миг полноты, когда дано нам коснуться полноты смысла и любовно-мистического слияния. Для Г ете эти примеры - скорее уровни в вымышленном пространстве, подобно "домам памяти" в средневековой мнемонике (где слова, факты и числа, рассредоточенные по разным местам, ждали, когда в них появится необходимость). Но в широкой перспективе именно они образуют явление начала и выступают как некая точка отсчета или фон.
Слово «мгновение», заброшенное в абзац Гете, породило цепную ре-
акцию разных ассоциаций. Concordia discors Фауста и Мефистофеля - это вза-имопротиворечивое согласие. «Мгновение» вводит нас в курс небесных расчетов. В сущности говоря, это и не мгновение даже, а род цены. Нечто такое, чем Фауст заплатит за возможность полной жизни. Посредством торга и сделки каждая сторона устанавливает максимальную границу своего предложения. Мефистофель, страж репутации Фауста, должен запечатлеть тот миг, который становится слишком преднамеренной самоцелью. Для Фауста такие «игры со временем», очевидно, символизируют некое немыслимое событие, и оно произойдет наперекор естественному порядку вещей. Поистине: если хочешь рассмешить Бога, поделись с Ним своими планами. Каждый миг для Фауста -пропуск на вход в то пространство, где открывается возможность бессмертия. Таким образом, «мгновение» в трагедии совмещает в себе два противоположных значения (как бы и «вашим» и «нашим»). Оно - реальность совместного держания этих разных смыслов. Сцена первой встречи Фауста и Мефистофеля.
Мефистофель.
Так нравишься ты мне.
Вполне поладим.
Чтоб у тебя изгнать хандру,
Я здесь, как юнкер знатный, в красном платье,
Расшитом золотом вокруг.
Глянь: петушиное перо на шляпе И пальтецо - тяжелый шелк.
Советовал тебе взять шпагу я бы,
Как я одеться, - был бы толк.
Фауст.
В любом из платьев буду я, пожалуй,
Всю муку тесной жизни знать.
Я слишком стар - играть лишь мало,
Я слишком молод - не желать.
Что может мир мне дать помимо звона Извечной песни, что звучит:
Нуждаться должен ты и быть лишенным -Вот песнь, что в уши нам летит.
Вот музыка, что каждому знакома.
И каждый час - до хрипоты,
Всю жизнь поет до хриплого излома -Песнь: быть лишенным должен ты.
И только ужас вижу в пробужденьи Я по утрам, и горечь слез.
Предвидя день, что вновь по истеченьи Мне исполнений не принес Ни одного, ни одного желанья.
Предчувствий сладость отравив,
Упрямым критиканством и взысканьем Творению груди чинит
Преграды тысячью гримас.
И ночью, как придет она.
В постель я лягу, новым страхом стиснут, Вновь передышка мне дана -неистовые сны все ближе, ближе.
Бог, что живет в моей груди,
Могуществом всех сил моих превыше,
Меня в волненье привести До самой глуби может, но снаружи Ничто не в силах завертеть,
Меня существованье душит,
Жизнь в тягость, и желанна смерть. Мефистофель.
И все же смерть - гость не вполне желанный. Фауст.
Блажен, кому вьет у виска Она в победоносном блеске лавры,
Хоть кровь на них; кому близка Смерть, бьющая торжественно в литавры,
И в развлечении сладка В объятии девицы после танца,
Мелькнувшего, как жизнь, и как Я счастлив был бы с ней в тот миг расстаться, Когда сразит меня восторг Той силой духа высшего порядка.
Мефистофель.
Но смерти срок ты все ж отторг.
Фауст.
Шпионить, кажется, тебе так сладко. Мефистофель.
Я не всеведущ, я осведомлен.
Фауст.
Из сутолоки страшной, чувств смятенья Я звуком был знакомым извлечен.
Я, как дитя, прельстился воскресеньем И отзвуком былых времен.
Я проклинаю все, что душу гонит,
Соблазном и фиглярством охватив,
В пещеру скорби, в темень преисподней.
Под льстивый сладостный мотив.
Будь проклято высокое воззренье.
Чем дух взлелеян и объят.
Что чувства давят и слепят.
Кляну, что в грезах лицемерно славу пророчит, имя на века,
Кляну любую льстивую забаву,
Будь то ребенок, плуг, слуга,
И обладанье женщиной кляну я,
Мамон, что к подвигам зовет,
Будь проклят он, что праздностью чаруя Подушку радостно несет.
Проклятие бальзаму винограда И преклонению любви,
Как высшей и божественной усладе, Проклятье не остановить.
Проклятие и вере, и надежде.
Всему, чем я обманут был,
И главное - всего сильней и прежде Кляну терпенье, что есть сил. Невидимый хор духов.
Увы, увы. Мир разнесен.
Прекрасный гений Потрясен,
Оставив тени,
И кулак Поверг во мрак Жестоко Мир полубога.
Несем обломки в пустоту,
Потерянную красоту,
Во мраке тая,
Оплакиваем.
Сильнее, чем сыны земли,
В своей груди Мир возведи Чудеснее,
И утоли Печали,
Чтоб песни Вновь звучали.
Мефистофель.
Вот крошки мои,
В сердце таи Их умный совет -Радостно жить,
Дерзать и творить:
Уединения бред,
Где чувства и соки Замедлили токи,
Оставь, отринь и Забудь.
За ними
путь.
С тоскою перестань играть,
Что коршуном грызет твою породу,
Дурное общество дает понять -Ты не один, будь даже и в аду,
Однако, я не то имел в виду,
Чтобы толкать тебя к отъявленному сброду.
Хоть я не из великих, мелкий черт,
Но я твою исполню волю -
Со мной соединившись, - вот эскорт -
Шагать сквозь жизнь. - Так я охотно соизволю.
Я тотчас твой, твой спутник, твой слуга,
Как угодить тебе - известно мне.
Фауст.
И что же должен я тебе взамен?
Мефистофель.
По времени рассрочка велика.
Фауст
Нет, нет. Бес - эгоист, я знаю,
К богоугодному не склонен он деянью,
Скажи условия яснее ты -С таким слугой не миновать беды.
Мефистофель
Я здесь к тебе на службу поступаю,
И роздыху по твоему кивку не знаю;
Лишь по ту сторону очутимся с тобой -Ты должен сделать то же, стать слугой.
Фауст.
Потусторонностью я мало озабочен,
Как только разобьешь ты мир в куски,
Возникнет вслед за этим новый. - Впрочем,
Мне здешние волнения близки.
Моим страданьям это солнце светит,
Веселья ключ из этой бьет земли,
Но оторвусь - и. может быть, отметит Мои дерзания победа в той дали?
Однако, все, ни слова, есть ли грех,
Любовь иль ненависть, или иной каприз,
И есть ли также в сферах тех Деление на верх и низ.
Мефистофель Мысли в том же духе. Соединись со мною.
И с радостью мои художества смотри.
Я в лучшем виде для тебя устрою То, что никто не видел. - Вот три.
Остроумец-щеголь Мефистофель воплощает идеал одинаковости, он
«лучший» из похожих на него. Фауст и Мефистофель словно произносили волшебное заклинание «Сезам, откройся», а не останавливали мгновение, в котором тоже крылась своя музыка, но товсем иная. Условие сделки _ оста-новленность телесного жеста в его высший, пароксический момент. Оно свидетельствует о некотором доброжелательном противостоянии, «добродушном» антагонизме и даже коммерческой неискушенности. Фауст и Мефистофель играют в «словесный гольф». В известном смысле «мгновение» здесь можно считать «двуликим Янусом»: оно и обращено к Фаусту как «протянутая рука», и в то же время является некоторым коммуникативным средством отчуждения, заполняющим пустоты «джокером». «Мгновение» заменяет смысл в диапазоне от глубокой метафизики первоначал до поверхностной утилитарности. Это было нечто вроде Немезиды, при помощи которой взаимопереход понятий мстил за себя. Гете задает различное семантическое прочтение. «Мгновение-1» и «Мгновение-2» описывают «качественно» разные вещи. Первому мгновению чужда широковещательность; парадоксальным образом оно совмещает в себе такие свойства, как трудноопределимость и общепонятность. Прилагаясь к ментальным, духовным объектам, оно задает выход в некие идеальные первоосновы существования. Принадлежа духовному миру коллективного языкового сознания, в межличностном общении оно является своего рода «паролем», свидетельствующим об обретении «нового зрения». Объекты же «мгновения-2» при всем их разнообразии и не чуждости ментальных сфер всегда обладают «посюсторонней» локализацией.
Мефистофель прибавляет, Фауст вычитает. Первый действует в рамках экономики накопления удовольствий, обладаемых предметов, когда жизнь разлетается театральным фейерверком ситуаций и вдохновенных тирад. Второй - в рамках экономики растраты, убыли, расточения. У Мефистофеля открыто провозглашенная прагматическая ориентация. Он являет свою личину ловца случая. Ориентиром поведения служит carpe diem, carpe horam - лови день, лови час. Мефистофель сводит длительность человеческой жизни к арифметическому исчислению моментов, не опасаясь, что утратит драгоценный счет. Следует ловить случай и немедленно делать то, что не бывает преждевременном. Неповторимость повторяется, неудовлетворенность приобретает постоянство. Фаусту возвращена юность. Он превращает, таким образом, неотвратимо утерянное прошлое в сознательно, по собственному желанию построенное будущее. Он уничтожал время, собираясь в дорогу против времени. «Жажда развития переходит в развитие жажды» [3].
Подобная идея Гете не должна рассматриваться как нечто новое и сенсационное. Это одна из идей, которые с неукоснительностью возникает всюду, где бы ни появился человек. Так герцог в драме Шекспира «Двенадцатая ночь» произносит: «Любовь питают музыкой; играйте щедрей, сверх меры, чтобы, в пресыщенье, желание, устав, изнемогло» [4].
В «Генрихе IV» Фальстафу музыка, как и бурдюк, нужна для того, чтобы поддерживать иллюзию: он живет в раю, где все невинны [5]. Пока играет музыка, время для Фальстафа не движется. Он не состарится, ему не придется платить долги, принц навсегда останется его добрым приятелем. Но музыка вдруг обрывается с приходом Пето, словно время наконец заявило о
себе. Принцу становится неловко: «Ей-Богу, стыдно, Пойнс, что, как глупцы, мы праздно тратим золотое время». Раз музыка, предполагаемый символ времени, требует реального отрезка времени для исполнения, слушать музыку -все равно что впустую тратить время.
Как и у Шекспира, на каком-то отдаленном изломе жизненного пути Фауста его искомый прорыв к мгновению все-таки произойдет. Это мгновение является объектом «потребления», но принципиально некоммерческого, непродажного и неокупаемого - оно абсолютно жертвенное. Человеку приходится вступать в него бесстрашно и безвозвратно. Мысль, двигаясь, в идеале определяет «пространство созерцания». Душа также движется, становясь per-peiuum mobile - движимостью непрерывной. Состояние покоя родственно образам смерти и сна. Только блаженство можно счесть идеально неподвижным. Такое мгновение становится образом набирающей силу жизни - и века человеческого, и полноты мира в его лучшем состоянии. Оно призвано прийти к тотальному онтологическому успеху. Гете побуждает людей, чей сознательный замысел направлен на «главную» цель, на «дело», отвлечься от злобы дня сего, остановиться и взглянуть, как бы между дел, непроизвольно на «неглавное», и, по всей видимости, не относящееся к делу. И в этом «неглавном» и нежданно-негаданном моменте вдруг начинает возникать другой человек, та красота мира, которая, будучи увидена, почувствована и пережита, делает человека новым, преображенным. И он начинает понимать, что значит - и увидел Бог, что это хорошо, и чувствовать себя в пространстве божественного слова-дела - Fiat, да будет.
По Гете, всегда существовал один непреложный закон, закон ритма, т.е. самой жизни. Чередование andante b allegro, сильных и слабых слогов, созвучий и диссонансов. Аритмичность - это беззаконие. Причинность - не фиакр, которому можно приказать остановиться там, где захочется. Она, как метла в руках у гетевского ученика волшебного искусства, будучи раз приведена в действие, не может уже быть остановлена. Но, впрочем, это очевидно и даже банально в своей неоспоримости.
Примечания
1. Поэтами рождаются (лат.) Страшно сказать (лат.).
2. Здесь и далее перевод автора статьи.
3. Scardigli V. La consommation. Culture du quotidien. Paris. 1983. P. 31-32.
4. Вильям Шекспир. Двенадцатая ночь, или Что угодно. Акт 1, сцена 1. Перевод М. Лозинского.
5. Шекспир предусмотрел музыкальное сопровождение сцены, которая разыгрывается между Фальстафом, Доль Пойнсом и принцем Г енри. - Г енрих 4, ч. 2, акт 2, сц.4.
