CC BY
112
Г.М.Васильева
Новосибирск
ДВА ФРАГМЕНТА «ФАУСТА» И.В.ГЕТЕ
1. ОБРАЗ «ЦЕЛОГО» В «ФАУСТЕ» И.В.ГЕТЕ [1]
У Гете были темы «заветные», предметы, о которых он рассуждал, исходя из собственных выношенных убеждений. Цельность немыслима без цели, но она же немыслима без органической жизненности, когда отсекается неупорядоченно живое. Человек - это существо, которое, во-первых, по определению имеет идею целого и слова для выражения этой идеи (pan, universum, das All, мироздание), и притом так, что его человеческая сущность радикально обусловлена серьезностью, каковую эти слова и эта идея для него имеют. А во-вторых, тоже по определению, не может этого целого знать, то есть сделать предметом информации именно как целое. Человек обречен одновременно знать только части целого, «знать отчасти», как выражается Апостол Павел (1 Кор. 13,12) - и быть с несомненностью извещенным, что целое есть и что только внутри целого части обретают подлинный, выходящий за пределы утилитарности смысл.
В первой сцене трагедии Фаусту присуща ирония по отношению к себе - книжному утописту, не знающему реальной жизни: все неинстинктивно и антиприродно. Он неспособен соблазниться, уклониться, потратиться на второстепенное. Мечтает о долгожданном счастье работы, непринужденной и не отделенной от всего остального, - работы, которую мудрая неразборчивость жизни не обошла своим покровительством.
Фауст - толкователь, приводящий в движение слова отсутствующих, то есть, по сути, вызывающий самих умерших. А вызывание мертвых - как говорится еще в 11 книге «Одиссеи» - всегда связано с вопрошанием «пути», который должен вести нас домой. Дом - это и есть наше понимание себя и мира. Фауст вспоминает гадательные и толковательные книги такого европейского «пути домой», пронизанные духом Гермеса-мистагога, проводника и пастуха живых и умерших. Это приятие «меланхоликом», человеком скорбящим, чувствующим утрату мира «лучшего», «истинного», и сам человек изменяется в сторону своего более глубокого, более продуманного, «истолкованного» существа.
Алхимическая доктрина трансмутации, то есть превращения неблагородных металлов в золото, - не фантазия алхимиков, но особая философия, применимая к миру в целом и к самому человеку. Существовала мечта о трансмутации жизни в искусство, о мире, состоящем из одних чистых сущностей. Фауст, обращая взор на алхимические инструменты, осознаёт, что высшая мечта алхимиков - превращение усталого сердца в не ведающий усталости дух, от него неизмеримо далека. Алхимический огонь подобен огню Страшного суда, в котором всё смертное должно сгореть прежде, чем божественная субстанция - материальное золото или неземная радость -
может родиться. Г орны бесчисленных алхимиков неустанно работают, чтобы превратить свинец в золото, усталость в экстаз, тела в души, тьму в Бога. Фауст взмолился, как множество других книжников, о рождении той сложной духовной красоты, которая одна может возвысить душу. Возникает некая предзавершающая стадия трансмутации, когда душа, уже покинувшая тело, вновь пытается с ним соединиться. В этот момент алхимик наблюдает появление на поверхности материи многообразные цветовые переливы.
Фауст охотно пользуется терминологией, дополняя ее своим обостренным, «предвзятым» восприятием. Логос как воплощение следа неизбежно теологичен. Понятие «следа» синонимично «тени», взгляду, линии жизни, некоему Ты, также ему синонимичны время и речь. Библейское рассуждение Фауста выглядит скорее фрагментом эвристической эксцентрики [2]. Размышление о Логосе и Деле созданы, насколько можно судить, в русле древней традиции еврейской околобиблейской поэзии. Трудность перевода заключается в том, что в немецкой литературе такой традиции нет (во всяком случае, в том виде, в котором она существует на древнееврейском уже более тысячи лет), от переводчика потребовалось бы совершенное знание еврейских религиозных текстов. Универсальное понятие делается узаконенным и конститутивным лишь в том случае, если оно легитимируется посредством его отрицаний (тиран достигает власти, объявляя себя «слугой народа» и отрицая свою волю к власти).
Рабочий кабинет
(Фауст с входящим пуделем)
Фауст. Покинул я лугов разлив,
Где ночь пророческая кружит,
Священный ужас в нас вселив,
Разбудит лучшую в нас душу.
Вот бурь порыв уже угас,
Утихли страсти и смятенье,
Земной любовью светит в нас Любви Божественной веление.
Пудель, уймись! Не носись взад-вперёд!
Что ты вынюхиваешь на пороге?
Ляг на подушку, за печь, сей почёт В знак благодарности, что на дороге Ты забавлял нас своею игрой,
Ну, а теперь ты мой гость дорогой.
Ах! Когда в келье твоей горит Лампа ночная радушно,
Словно в душе твоей свет разлит,
Сердце себе послушно.
Разум тогда уже не молчит,
Новой надежды токи,
Жизни жаждут найти ключи,
Жизненные истоки!
Пёс, не ворчи! Звукам святым,
Что охватили меня внезапно,
Эти животные звуки чужды.
Люди смеются над непонятным.
Ропщут на благо, на то, что прекрасно,
Ропщут на то, что им неподвластно.
Это ворчанье тебе сродни,
Хочет собака бурчать, как они?
Но, ах! Где воодушевление?
Поток в груди иссяк, молчит.
Зачем так кратко вдохновение,
И снова жажда нас томит?
Что ж, опыта не занимать,
Как обойтись с нехваткой нашей:
Мы снова ищем благодать,
И откровение вновь жаждем,
Которое всего сильнее,
В Евангелии пламенеет.
Не терпится прочесть исток,
Чтобы однажды, с добрым сердцем,
Святой оригинал я смог Перевести на свой немецкий.
Написано: «В Начале было Слово!»
Вот здесь я запинаюсь. Как мне быть?
Столь высоко мне Слово оценить?
Перевести я должен снова,
Коль осенен небесной силой.
Написано: «В Начале Чувство было».
Обдумай лучше первую строку,
Чтобы перо не сбилось на бегу.
Возможно ль, чтобы Чувство все творило?
Должно стоять: «Была в Начале Сила!»
Записываю, зная наперед,
Что не годится снова перевод.
Вдруг Духа вижу я совет и смело
Пишу: «В Начале было Дело!». (Здесь и далее перевод мой - Г.В.)
Метафора полета-падения-парения излучает внешне несочетаемые ассоциативные ряды, обеспечивающие психологическую мотивацию метафоры. Метафора не только похожа на артикулированную фигуру. Она след слова, тень полета, посредническое звено между отсутствием и присутствием, между неполнотой внешней реальности и полнотой ее высшего проявления, предъявленного в полете и восполнении самого текста. Образ ткани - одновременно и вселенский, и биологический, и культурный:
воплощение стихии, самонастраивающейся, самоорганизующейся в узор под влиянием случайности и ритмической повторяемости.
Пари Фауста и Мефистофеля - аргумент, так сказать, от будущего -мгновение, которого еще нет. Когда время летит, его давления не чувствуешь. Остановленное время требует, чтобы с ним обращались как с «готовой вещью», как с твердым телом, становится тяжелой данностью. Оно требует конструкторских навыков, то есть осознанных и внятных стратегий. Персонажи призваны демонизировать мгновение и обожествлять его: не «просто мгновение», но объект идеологических манипуляций. Мефистофель, в качестве «специалиста» по греховным прецедентам, предпочитает конечным целям попутные впечатления. Диавол создает настроение заговора и конспирации, игры в мнимые тайны, в секреты (как это свойственно оккультистам). Он прибегает к услугам ребячливых духов. В трагедии слово «развлечение» дано в прежнем понимании: отвлечение от главного, существенного. Сознание реактивное, адаптивное, смотря по обстоятельствам то беспредельно и капризно расширяющее свои притязания, то сжимающееся в жалкий комочек, -такое сознание зовется не детским, а инфантильным. Возникает карикатура на душу детскую, еще бессознательную, не пробужденную к ответственной жизни
[3].
Фауст. А ты, живительной той силе, Творящей благотворно так,
Сжимать пытаешься в бессилии Холодный Диавола кулак.
А чем еще бы мог быть грозен Ты - хаоса прекрасный сын!
Мефистофель. Поговорим о том серьезней Мы в следующие разы!
Могу откланяться на сей раз?
Фауст. Что за вопрос, не понял я,
С тобой знаком уже, надеюсь,
Как сможешь, навести меня,
Вот дверь, окно открыто И дымоход тебе знаком.
Мефистофель. Поговорим о том серьезней Мы в следующие разы!
Могу откланяться на сей раз?
Фауст. К чему вопрос? Теперь, надеюсь, Когда мы знаем друг о друге,
Зайдешь, как сможешь, на досуге.
Окно перед тобой и дверь,
И дымоход тебе известен.
Мефистофель. Преграда есть, увы, теперь, Чтоб прогуляться в этом месте -След друда на пороге вашем.
Фауст. Тебе так пентаграмма страшна?
Ай, адский Сын, скажи-ка мне,
Как ты вошел тогда извне?
Как Дух подобный обманулся?
Мефистофель. Ты рассмотри! Знак растянулся,
Вот этот угол чуть снаружи,
И потому слегка открыт.
Фауст. Вот это да, чуть шире-уже,
И ты мой пленник, все решит Удачный случай! Все - в удаче.
Мефистофель. Подвоха не заметить пудель мог, Теперь же дело обстоит иначе,
И Диаволу не выйти за порог.
Фауст. Ступай в окно без всякого вреда. Мефистофель. Диавола закон и привидений доля -Обратно тою же дорогой, что сюда.
Свободный вход, а выход подневольный.
Фауст. Имеет даже Ад свои законы?
Прекрасно! Нельзя ли заключить нам пакт? Мефистофель. Что обещают, наслаждайся так, Здесь не урвать, и нет резона,
Но вкратце это все не изложить,
Обсудим с той и с этой стороны,
Прошу весьма на сей раз отпустить.
Фауст. Но погоди, останься на мгновение,
И расскажи преданья старины!
Мефистофель. Нет, выпусти меня! По возвращении Г отов на все вопросы я ответить.
Фауст. Но не преследовал я никого,
Ты сам попался в эти сети.
Кто держит Диавола, держи его!
В другой раз скоро не словить.
Мефистофель. Да я готов, раз так тебе угодно,
С тобою за компанию побыть.
Условимся, что за искусствами моими Мы скоротаем время.
Фауст. Охотно,
Коль занимательно умение.
Мефистофель. За этот час приобретешь ты больше, Мой друг, чем в целый скучный век,
И песни нежных духов, и искусство,
Прекрасных образов волшебная игра,
То - не пустое чародейство чувством.
Ты усладишь свой вкус, свое чутье,
Все наслажденье принесет.
Не нужно здесь приготовлений,
Мы вместе, начинайте пение!
Духи. Исчезните своды Над головой!
Смотри в небосвода Эфир голубой!
Пусть тучи растают, Все светом зальется, Пусть звезды сияют И нежные солнца,
И духом высокие Неба сыны В бесплотном потоке Парят, чуть видны. Веет покоем От лент одеяний,
Земли покроют Легкие ткани,
Земли, где зелень Шепчет влюбленным Жизни вопросы -Побегом зеленым, Спелою гроздью.
Кисть винограда, Ягоды тяжесть,
В баки под пресс Нажимающий ляжет. Брызнет из ягод Выжатый сок -Винная брага,
Пенный поток.
И средь камней, Благородных и чистых, С горных вершин Речкою быстрой К морю бежит,
Питая долины,
Горы, холмы,
Зелень равнины. Птицы, вбирая Хмельные потоки,
К солнцу летят,
К светлым, далеким Тем островам,
Что качает на волнах; Там, где в хорах, Ликования полны,
Где над лугами
Танцев кружение,
Под небесами Столько движения!
Кто-то стремится В высокие горы,
Кто-то уж мчится В морские просторы,
Эти - в парении;
Исполнены все К звездам любимым,
К звездным владениям
Благословенного
Преклонения.
Мефистофель. Он спит! Так, ветреные, хрупкие юнцы!
Он убаюкан славно, молодцы!
За сей концерт обязан, верно, вам.
Нет человека, чтобы черта удержал.
Порхали вы, и сон его объял,
Вы погрузили в море сладких грез его.
Чтоб снять с порога колдовство,
Не нужно заклинаний длинных,
Здесь требуется зуб крысиный,
Уже шуршит одна от слова моего.
Крыс господин, мух и мышей,
Лягушек, и клопов, и вшей.
Приказывает в краткий срок Обгрызть смелее сей порог,
Как только маслом его смажет,
Подскочишь ты сюда отважней.
Живей за дело! Острие,
Препятствие в пути мое,
Уж на ребре - еще укус...
Ну, все. Спи, Фауст, я еще вернусь!
Фауст. Уснул; однако, это странно.
Мир духов так меня сковал,
Во сне ль я Диаволом обманут?
И пудель от меня сбежал?
2. «.В НАЧАЛЕ БЫЛ ЗВУК.» (Сцена у ворот)
Трагедия Гете начинается с самой интимной сущности одиночества, оно в пути и взыскует присутствия. Жизнь Фауста перегружена и вместе с тем недостаточно насыщена. Нужно ее облегчить и одновременно сделать так, чтобы в ней не оставалось ни одного пустого места. Его личный опыт слишком узок и слишком общ, чтобы переработать весь наличный материал и дать ему исчерпывающую форму.
Этот опыт я, единственного среди миллиона ему подобных, совсем не то, что опыт личности, свободно развивающейся, целостной и открытой миру. Он годен для лекций о человеколюбии, но не для той совсем иначе рождающейся любви к человеку, без которой нет творчества.
Отрицательно то, что разрывает обоюдную зависимость разных миров. В сценах «Ночь» и «У ворот» мотив тьмы подлежит рассеянию светом. Выражена идея начала - нового начала, сопоставимого по своему значению с сотворением мира. В некотором смысле абсолютность этого нового начала даже превосходит старое. Культура, интересующаяся глубиной, имеет ценность лишь для тех, для кого ценен и генезис. Гете показывает, что переживания весны или детства сохраняет свою подлинность помимо времен года и человеческого возраста. Это метеоларчик сцены. Можно сказать, что общее тонет в разном и розном. Но пасхальный взгляд предполагает по самой своей сути акцент не на том, что разъединяет, а на том, что соединяет. В сцене «У ворот» непрерывность и гомогенность пространства и времени уничтожается, они становятся дискретными, и разным их отрезкам приписывается различная ценность. Решение задачи может происходить лишь в сакральном центре пространства (Воскресение Христа).
То же происходит и в языке. Появляются слова, высказывания, претендующие на то, чтобы быть последней инстанцией, определять все остальное, подчиняя его себе. Слово в этих условиях выходит за переделы зыка, сливается с мыслью и действием, актуализирует свои внеязыковые возможности. Образ воскресения выступает с обязательностью некоего классификатора ситуации, что можно сравнить с принудительным употреблением некоторых грамматических элементов (типа артикля).
Пасхальное начинает обнаруживать себя уже в той звучащей речи и в том рое акусм, который по сути дела к речи не имеют существенного отношения. Первоначальное слово разлетелось на множество звуков. Переплетения звуков создают мелодию: она радует слух Фауста и оскорбляет слух Вагнера. Сама тишина и молчание отсылают к отсутствию звука, как временной паузе звукоряда. Гете не любит не озвученного пространства и загодя ориентируется на полно - и всезвучие, то есть на живое пространство. Фауст, желая определить себя, начинает с двух концов: с собственной смертности, с одной стороны, а с другой, - с Того, Кто создал неисчислимые универсумы. Это знание, постигаемое всем существом. Если Слово является силой, то потому, что оно создает связь между возвратно-поступательным движением и ритмом, между жизнью и действием. Этот ритм символизируется в движении ног ткача.
Фауст преподносит Вагнеру исполненный дидактического
мастерства урок. Внешний авторитет не имел бы смысла, не открывай он тому, к кому обращен, таящейся в нем возможности благовластвовать над самим собою. Модальность императива не обязательно означает властное повеление. Наказ, желание, прошение, мольба тоже могут передаваться этой грамматикой. Там, где Фауст видит Бога, Вагнер усматривает неотесанное. Вагнеру присуще умение ограничиться и выбрать, обходясь без всякой борьбы, чувство меры, обузданное воображение, знание законов и границ. В
этом нет слабости, но нет и малейшего избытка. Даже человек, религиозно одаренный, может религией усыпить в себе художника, если она представляется ему чем-то установленным извне, тем, что не свершается, а уже свершилось. Вагнер исходит из представлений об абсолютной заданности результата. Результат возникает раньше, чем путь к нему.
По Гете, всякое творчество основано на вере в бытие творимого. Для того чтобы создать живое действующее лицо, нужно верить в целостность человеческой личности, - именно верить, так как не во всяком опыте она дана. Восприниматься целостность эта может по-разному. А переживается она всегда как нечто самоочевидное. Как только самоочевидность ослабевает, драматургу остается изображать человека, основываясь на отдельных характерных чертах, заимствованных непосредственно из жизни (отчего они не становятся еще способными давать жизнь) или выведенных логически из каких-нибудь общих предпосылок. Гете увидел человека из своей веры в полноту бытия. Библейская стрела времени действует и здесь: от творения через откровение к искуплению, спасению и преображению. Не природный факт стихийного шума и звучания дает музыку. Откуда его индивидуальность, то есть нераздельная ценность, а не сочетаемость? Сюжетом является чистая мифологическая данность психологического откровения, переживания, вдохновенность. Все изображаемое будет преображено, все, что выражено станет воплощенным. Это звучит как мистический закон.
Приведу отрывок из сцены в моем переводе.
Гуляющие всех сословий медленно двигаются.
Подмастерье.
Зачем идете вы туда?
Другие.
Мы в дом охотника спешим.
Первый.
А мы на мельницу хотим.
Один из подмастерьев.
Советую идти к запруде.
Второй.
Дорога некрасивой будет.
Другие.
Ты с нами или с ними?
Третий.
Нет, с другими.
Четвертый.
В Бургдорф дорога для сметливых И, верно, там любой найдет Красивых девочек и пиво Лучшее, и драку первый сорт!
Пятый.
Ты, малый, весельчак!
Спина, поди,
Уж просит палки в третий раз.
Кто-то. Тех мест боюсь, не хочется идти. Служанка.
Нет-нет, я возвращаюсь в тот же час.
Другая.
Мы там его найдем у тополей.
Первая.
Ну, это счастье не мое,
Вам хорошо идти вдвоем,
С тобой плясать ему милей.
А мне какое счастье в том?
Другая.
Он не один, наверняка, придет.
С ним будет тот, такой кудрявый. Подмастерье.
Светлей вокруг, когда так браво Шагают девушки. Ну, брат, вперед.
Покрепче пиво и табак нам надо И бойкую служаночку в нарядах.
Горожанка.
Вот посмотрите на юнцов опять! Стыд и позор по всей округе,
Могли бы общество найти подстать, Нет, бегают за юбками прислуги. Второй подмастерье.
Так не спеши! Вот случай редкий,
Там сзади есть изящней, и одна Из тех двоих, моя соседка.
Мне очень нравится она.
Они идут неторопливо,
Давай-ка подойдем учтиво.
Первый.
Э, нет, дружок!
К чему заботы!
Идем быстрей, дичь упорхнет!
Та ручка, что с метлой в субботу,
Та в воскресенье с лаской льнет.
Горожанин.
Мне бургомистр новый не по нраву,
Он с каждым днем становится наглей, Он ничего не делает на славу,
Жизнь в городе день ото дня трудней. Ужесточаются законы, страх.
И подати растут, как на дрожжах. Песенка нищего.
Вы, господа хорошие и дамы!
Вы разодеты так, румяны!
Благоволите на меня взглянуть,
Нужду мою умерить хоть чуть-чуть,
Чтоб мне впустую на шарманке не играть.
Тот радостен, кто любит отдавать.
День общего гуляния хорош,
Коль урожай богат на медный грош!
Другой горожанин. Нет в праздник лучшего занятья, Чем разговоры о войне,
Как бьются меж собою братья Там, в Турции, или в другой стране.
Пьешь рюмочку и смотришь из окна,
Как корабли скользят по речке;
А дома мир и тишина,
И рад поставить Богу свечки.
Третий горожанин.
Я, милостивый мой сосед,
Все это так же понимаю,
Пускай воюет целый свет.
Пусть черепа себе ломают,
Лишь дома жили б мы без бед.
Старуха девушке простого происхождения.
Ай, расфуфырена молодка,
Ну просто глаз не отведешь!
Поменьше гордости, а то как Понадоблюсь, ко мне придешь.
Девушка простого происхождения.
Агате, прочь! От ведьмы, от греха,
Нельзя идти нам с ворожеей,
Хотя в ту ночь святого-то Андрея Она мне показала жениха.
Другая.
И мне в кристалле показала,
Он на военного похож, смельчак Ищу, но не найду никак.
Солдаты.
Крепости штурмом С бойницами башен.
И неприступных Девочек также,
Вот что нам надо!
Прекрасна награда За нашу отвагу!
И смерть, и победу Нам трубы трубят.
В атаку, атаку!
Твой жребий, солдат.
Пусть дело и крепость Себя отдают,
За нашу отвагу,
За доблесть и труд!
Вот что нам надо,
Прекрасна награда,
Солдаты идут.
Фауст.
Река освободилась ото льда, ручьи, Г де милый взгляд весны, там все журчит, Надежда зеленеет радостно в долине,
И старая зима ослабла ныне.
В суровые отходит горы.
И шлет оттуда на зеленые просторы Дрожь слабую, зернистый иней.
Но солнце белый цвет не терпит ныне. Повсюду тяга к жизни и стремленье,
Все оживляет, все в цветенье;
Еще цветов недостает вокруг,
Но люд разряженный усеял луг.
Вот повернись и с гор взгляни На этот город средь долин!
Чрез вынутые мрачные ворота Струится пестрая толпа народа.
И каждый греется на солнце, млад и стар.
Все Воскресение празднуют Христа И радуются, и воскресли сами:
Из тех жилищ с их чердаками,
Из ремесла и уз профессий,
Из тяжести фронтонов, крыш, навесов,
Из узости давящей улиц и прочей,
Из почитаемой Церковью ночи,
Они достигли света тут.
Смотри, смотри! Как этот люд Проворно делится на части в садах, в полях, Словно река, вширь, вдаль свободно потекла. Она заполнена веселыми челнами,
И перегруженная, через край черпает, Уходит вдаль последняя ладья.
Из дальних тропок вижу я Блестит одеждой яркой кто-то.
Здесь истинное небо для народа,
Довольные, ликуют стар и мал:
Здесь я могу быть человеком! Здесь я им стал!
Вагнер.
Мне с вами, доктор, прогуляться Почетно и полезно так,
Ведь это чуждо мне, признаться,
Я неотесанному враг.
Все эти скрипки, крики, кегли.
Мне просто ненавистен звон,
Их буйство, пенье, звуком неким,
Что словно духом злым рожден.
Крестьяне под липой (танец и пение)
Пастух на танцах первый франт Жакет цветной и яркий бант,
На голове его венок,
Во всю пиликает смычок.
Ура, ура, юхейса хейса,
Гуляй, народ, пляши и смейся.
Припал к девице горячо,
Потом толкнул локтем в плечо,
Румяная в ответ ему:
Ну что за глупости? К чему?
Ура, ура, юхейса хейса,
Гуляй, народ, пляши и смейся!
Проворно в круг вошел пастух,
И заплясали во весь дух!
И фалды сюртуков взлетают!
И щеки красные пылают!
Рука в руке, и не спеша Кружок идут, едва дыша!
Ура, ура, юхейса хейса,
Гуляй, народ, пляши и смейся!
Бедро у локтя, ай я яй,
Ты так меня не прижимай!
Обманутых невест не счесть!
Но как сладка в сторонке лесть.
Под липою издалека Едва слышна игра смычка.
Ура, ура, юхейса хейса,
Гуляй, народ, пляши и смейся!
Старый крестьянин.
Прекрасно, доктор, мы в почете,
Вы нами не пренебрегли,
Среди простых людей идете,
Столь образован и велик.
При всем народе я желаю
Преподнести кувшин до края,
Напиток полный, от души,
Он вас, конечно, освежит.
А сколько капель в сем сосуде,
То столько дней вам сверху будет.
Фауст.
Напиток этот принимаю И блага всем в ответ желаю!
Крестьянин.
Поистине, как благотворно,
Что в радости вы к нам пришли,
И в час недобрый, самый черный Умели горе разделить.
И многим век продлил их краткий,
Отец ваш, - живы до сих пор, -Из жерла вырвав лихорадки,
Дав эпидемии отпор.
И вы, так молоды тогда,
Шли в каждую больницу, мимо Заразы, трупов, но всегда Вы выходили невредимо.
Помощнику, что Бог нам дал,
Помощник сверху помогал.
Все.
Здоровья мужу, что надежен,
И долго помогать нам может.
Примечания
1. Прим. редактора. Г.М.Васильева защитила кандидатскую диссертацию по теме «Ранний Гейне и иенский романтизм» в 1981 году в МГУ под руководством профессора А.С.Дмитриева. Во время учебы в аспирантуре переводила Фридриха Вильгельма Шлегеля (фрагменты опубликованы в книге «Литературные манифесты западноевропейских романтиков», МГУ, 1980), вместе с научным руководителем участвовала в издании собрания сочинений Г. Гейне (комментировала 6-ой том).
После защиты стала заниматься эпохой немецкого Просвещения, творчеством И.В. Гете. В 80-90годы принимала участие в работе Гетевской Комиссии, которую возглавляли профессора А.А. Аникст и С.В.Тураев. В 1987 году была принята в международное Гетевское общество в г. Веймаре. В 1993-1994 гг. была приглашена в Европейский Центр научных исследований в Риме (Центр «Алетти»). Считает для себя знаковой встречу с ученым Томашем Шпидликом, профессором Грегорианского университета, honoris causa почти всех европейских университетов, получившим в 1990 г. титул «Человек мира». По просьбе профессора Томаша Шпидлика перевела с итальянского его книгу «Путь духа» (издана совместно : Centro Aletti и «София» в Белоруссии, в 1999 г.). В те же годы перевела с немецкого книгу профессора Философского университета (Франкфурт-на-Майне) Петера Кнауэра
«Понимать нашу веру». Сейчас работает над темами: «Фауст» И.В.Гете: подстрочник и литературный перевод», «Фауст» И.В.Гете в русской литературе», делает подстрочники и текстологический комментарий.
2. В «Поэзии и правде» Гете заметил в записи о И.Г.Гаманне, «северном маге», как его называли современники: «Все взгляды Гаманна сводятся к следующему принципу: « Все, что предпринимает человек словом, делом или иначе, должно возникать из всех его соединенных сил; всякие отдельные усилия должны быть отвергнуты». - И.В.Гете. Собр. соч.: В 13 т. М.,1937. Т.10. С.73. В учении Гаманна истина связана с чувственным и физическим. Абсолютная истина, отделенная от чувственного и материального, недостижима по самим условиям бытия. Для Г аманна, глубоко христианского мыслителя, Христос всегда одет плотью Своего, созданного Им Самим мира. Одной из любимых его цитат было гиппократовское»: «Все - божественное, но все также и человеческое». Помимо того, для Гаманна творение является примером Божественной «скромности», не Его «трансцендентности», но Его «снисхождения». У человека должна быть смиренная вера, чтобы получать Божии дары так, как они ему даются. Это смирение подобно заботе, преданности, нежности и теплоте к другому, обретаемому в друге, в возлюбленном. Гаманн настаивал на единстве и равновесии всех человеческих способностей. См.: Alexander W. M.Yohannes Georg Hamann: Philosophy and Faith. The Hague, 1966.P.181.
Сравним строки из стихотворения Гете «Немец благодарит» («Der Deutsche dankt», 1814): «Denn das wahre Leben ist des Handelns/ Ewige Unschuld, die sich so erweiset,/ das sie niemand schadet als sich selber». Дословно: «Ибо истинная жизнь - это вечная невинность действия, которая проявляет себя таким образом, что никому не вредит, кроме самой себя».
3. В культуре станет распространенной тема «оребячивания» человека
враждебным свободному духу Началом - здесь и «миллионы счастливых младенцев» из «Поэмы о великом инквизиторе», и беспечно-резвые «элои» из «Машины времени» Г.Уэллса.
