CC BY
38
НАСЛЕДИЕ ЕВРОПЫ В МИРОВОЙ КУЛЬТУРЕ
Г.С.ПОМЕРАНЦ ЕВРОПЕЙСКОЕ НАСЛЕДИЕ В СТАНОВЛЕНИИ ГЛОБАЛЬНОГО ДИАЛОГА КУЛЬТУР
Глобализация началась не сегодня. Первой эпохой ее было так называемое "осевое время". Я понимаю этот термин, созданный К.Ясперсом, в рамках единого религиозно-исторического процесса. Рождение философии (в УШ-У1 вв. до Р.Х.) было лишь одним из звеньев большой цепи событий, направление которых — переход от племенных религий к мировым. Поэтому окончанием "осевого времени" следует считать не упадок греческой философии (II в. до Р.Х.), а возникновение ислама и установление прочной, дожившей до нынешнего дня системы четырех культурных миров: христианского Запада, ислама, Индии и Дальнего Востока. Географические границы этих миров сдвигались, но оставались четыре круга общения, запечатленные в священном языке и шрифте. Пространства латинского шрифта, арабской вязи, девангари и китайских иероглифов сохранились по сей день.
Становление культурных миров было связано с древними империями; но прочность им дало сочетание общей группы религиозных учений с общим священным языком вместе с общей письменностью. Душа культурного мира — религиозная ориентация; тело — общее пространство информации.
Характер шрифта связан с эстетикой пластических искусств и архитектуры, с характером философии и богословия. Это первый знак всеобъемлющей знаковой системы. Так, геометрическая четкость латинского шрифта связана с прекрасной геометрией архитектуры, с математическими пропорциями статуй и философ-
ским взглядом на мир, в котором обособленные предметы достовернее целого и как бы предшествуют целому. Арабская вязь делает зримой непрерывность божьего творчества, предшествующего предметному миру. Храмы Дальнего Востока стилизуют крыши крестьянских хижин, прогнувшихся под тяжестью дождей, и таковы же иероглифы, стилизующие природные, а не геометрические линии.
Такова общая тенденция, но в нее укладываются не все частности. Частности требуют особых пояснений. Так, цивилизация ислама возникла не на пустом месте, и в архитектуре она продолжает средиземноморские традиции пирамид, зиккуратов и греческих храмов. Тадж Махал выглядит западным (средиземноморским) вторжением рядом с индуистским храмом, подобным скале или баобабу. Индия также развивалась не из одних только индийских начал; истоки ее скульптуры уходят в Грецию. Можно предположить, что с Ближнего Востока заимствованы и шрифты — брахми и девангари. Известная разнородность проглядывает в начале каждого культурного мира. Это как бы разность потенциалов, рождающая напряжение (аравийцы и дравиды, злое небо Инь и доброе небо Чжоу, ex oriente lux, ex occidente lex в Средиземноморье).
Надо также помнить, что современная география культурных миров сложилась не сразу. Миру ислама предшествовала Византия со своим особым проектом мироустройства. Отголоски этого проекта до сих пор слышны в России. А рядом с Индией и Китаем, в их общем поле влияния возник сравнительно новый культурный мир — Тибет. Тибетский пример поддерживает гипотезу, что и другие культурные миры родились от столкновения и сотрудничества более древних культур. Всякий культурный мир — итог тысячелетий и кажется сам себе концом истории.
Для формирования такого культурного мира не всегда нужна совершенно новая религия. Достаточно различия вероисповеданий (православия от католичества, ламаизма от других форм буддизма) и различия языков общения. Богословские расхождения между католичеством и православием до 1054 г. были незначительными, отчуждение и последующий разрыв связаны скорее с разной плотью культуры и различием языков. Католики и протестанты остались в одном пространстве информации, православные и католики разделились. Противоположную тенденцию можно заметить в мире ислама: граница между суннизмом и шиизмом частично совпадает с
различием культур арабов и иранцев. Но язык богословия (связанный с непереводимым и не переведенным Кораном) и единый шрифт остались знаком единства мусульманского мира.
В Южной Азии и на Дальнем Востоке господствует не монотеизм, а генотеизм (представление о целостном и вечном есть, но оно не выражено положительно), и нет господствующего вероисповедания. Однако характер местному клубку учений придает нечто преобладающее — индуизм или конфуцианство. Буддизм, связывающий Индийско-Тихоокеанский регион в целом, становился несколько иным в общении с разными соседями. Буддизм дзэн перекликается с даосизмом, буддийский тантризм — с индуистским тантризмом.
Культурные миры могут быть названы духовными империями. Подобно политическим империям, они склонны к экспансии и по мере сил пытаются охватить весь земной шар. Эта склонность менее активна в индуизме; но и вокруг Индии в доисламское время сложилось кольцо индианизированных стран. Вокруг Китая — Япония, Вьетнам (но не Тибет! С точки зрения культуролога, Тибет — особый мир, решительно не схожий с китайским). Активнее всего распространялись монотеистические религии. В средние века лидировал ислам, вытесняя буддизм, индуизм, восточное христианство, тесня западное христианство. Новое время — период экспансии христианства, а затем — амальгамы из христианства и гуманизма, которая сложилась в Европе ХУ11-Х1Х вв. В нынешнюю переходную эпоху одновременно распространяются и христианство (продолжая традицию нового времени), и ислам (возрождая средневековый натиск).
Знак "посленового времени" — единое пространство электронной информации. Но его экспансия идет на фоне выветривания и разрушения обоих компонентов западной культуры — и христианства, и гуманизма. Распространяется не столько западная духовность, сколько западная бездуховность. И это вызывает противодействие, отчасти и на самом Западе, но особенно — в незападных культурных мирах. Вряд ли можно все это противодействие свести к фундаментализму. Скорее речь идет о мировом пожаре конфессионального и этнического сопротивления новой финансово-экономической империи и ее электронным легионам.
Интернет еще очень молод, и недостаточно ясно, что он внесет в мир. По ряду оценок (К.Поппер, Х.-Г.Гадамер, В.Гавел) пороки современного телевидения превышают его достоинства. Телевизор оттеснил на задворки школу, церковь, концертный зал, но не делает того, что прежде делали они. Он только информирует и развлекает, навязывает рекламу, тянет купить что-то, посмотреть триллер. Рекламодатели заинтересованы в программах высокого рейтинга. А высокий рейтинг достигается, по словам К.Поппера, лошадиными дозами агрессии, секса и сенсаций, и все вместе (по его же словам) сравнимо с влиянием на семью отца-алкоголика.
Руководители СМИ ссылаются на демократию: зрители получают то, что они хотели, все решается большинством голосов. Но этот принцип и в политике не идеален (худший способ правления, не считая всех остальных, как сказал У.Черчилль). Культура неотделима от иерархии, от незыблемой шкалы ценностей. Бог вдохновляет пророков, музы вдохновляют поэтов, а церковь и школа учат народ, как понимать Библию, как понимать "Божественную комедию", "Фауста", "Братьев Карамазовых". Что касается рейтинга, то рейтинг ярмарочного балагана всегда вызывал зависть учителя и священника. Рейтинговое телевидение интегрирует мировую чернь и вызывает возмущение элит. Этот путь прямо противоположен тому, по которому шли устойчивые коалиции культур в прошлом.
Каждый культурный мир интегрировал прежде всего элиты; и можно различать культурные миры по способу интеграции элит, по способу включения этносов в суперэтническую культуру. Китайский способ устроения вселенной оставляет этнические различия медленно распадаться в простонародье до уровня провинциальных различий, связывая грамотных единой иероглифической структурой, не зависимой от живого языка. Эта структура несла в себе мудрость Конфуция и Мэнцзы, Лаоцзы и Чжуанцзы", а впоследствии и Будды. Каждая эпоха толковала их по-своему, но никогда не отвергала, и какие-то элементы их мудрости спускались сверху вниз.
Индийский способ интеграции толкует этнические различия как субэтнические, ничего не отвергая, но все подчиняя запутанной системе варн и каст, на вершине которой брахманы, читающие и
Мэнцзы — второй после Конфуция авторитет конфуцианства. Лаоцзы и Чжуанцзы — создатели даосизма.
комментирующие веды. Средневековый ислам первоначально предполагал не только единое религиозно-правовое и политическое устройство, халифат, но и арабизацию. Впоследствии на развалинах халифата возникли соперничающие империи, каждая из которых претендовала на ортодоксию и универсальность. Эти империи тоже распались, но авторитет Корана и четырех школ мусульманского права сохраняется при любых политических переменах; и хранители авторитета упорно сопротивляются вестернизации. Наконец, средневековый христианский Запад ограничивается единством церкви и церковного языка, предоставляя светскую культуру стихии, из которой на пороге нового времени родились современные нации, каждая со своим национальным языком, со своим государством, со своим патриотизмом — но не обособленные друг от друга, а перекликающиеся, как инструменты в одном оркестре или голоса в хоре.
Каждое новое веянье, где бы оно ни рождалось, непременно становилось общим: итальянское Возрождение, испанское барокко, французский классицизм, немецкий романтизм... Так — в Европе — был создан новый способ интеграции со свободным конкурсом гениев разных стран. Способ, которому, как мне кажется, принадлежит мировое будущее.
Эта концепция сложилась у меня в 60-е годы и стала достоянием публики в 70-е". Америку я тогда — вслед за Шпенглером и Тойнби — не отделил от Европы и только мимоходом заметил, что общность европейской культуры помогает интеграции выходцев из разных стран в единый американский народ, в то время как выходцы из Африки и Азии интегрируются с большим трудом. Сегодня такой подход мне кажется недостаточным. Надо осмыслить
новую роль Соединенных Штатов.
* *
В последней трети XX в. Америка, захватив монополию на электронные СМИ, навязывает всему миру, и в том числе Европе,
" См.: Померанц Г. Теория субэкумен и прроблема своеобразия восточных культур // Учен. зап. Тартусского университета. — Тарту, 1976. — Вып.392. Статья перепечатана в книге: Померанц Г. Выход из транса. — М., 1995. — С.205-227. Перевод на фр. и англ.яз. см в жури.: "Шовёпе". — Р., 1979. — №107.
свой укороченный вариант посленовой западной культуры. История Соединенных Штатов Америки началась с корабля "Mayflower" ("Майский цветок"). У Америки нет своих средних веков, своей древности, нет традиции возвращения к прошлому — то романтическому, то классическому. Америка в большей степени, чем Европа (не говоря о других культурных мирах), в плену сегодняшнего дня, в плену нового времени и тех черт посленового, которые скорее продолжают, чем отрицают новое время. Американец Маклюен написал панегирик телевидению", в Европе "видеотию" сравнивают с идиотией. Французская критика посленового времени имеет определенный антиамериканский отпечаток и охотно подхватывается в Азии, где антиамериканизм приобретает варварский характер. Однако дело не сводится к варварству.
Америка оформилась в век Просвещения — самую рационалистическую эпоху европейской истории — и склонна верить принципам. Запрет порнографии был здесь отвергнут Верховным судом, потому что противоречит свободе слова. Такая верность принципу напоминает девиз римских юристов: "Fiat justitia, pereat mundus"('^a здравствует право, хотя бы мир погиб"). Это очень серьезный вопрос. Я лично убежден, что ни один принцип не вечен безусловно, и каждый принцип, возведенный в абсолют, становится ложным кумиром. Абсолютен только Бог. Божье не может быть определено и не является принципом. Всякий принцип, всякая идея ограничена своим определением: omnis determinatio est negatio, всякое определение отрезает часть от целого, от целостновечного и лишает ее безусловной истинности. Свобода имеет смысл только в сочетании с иерархией ценностей и ответственностью.
Если человек не сознает превосходство целостновечного над бренным, если он лишен ответственности, свобода становится разрушительной и должна быть ограничена. Другой вопрос — как это сделать. Карл Поппер предложил заменить цензуру гиппократовой клятвой работников телевидения: не вредить. Мораль здесь может прийти на помощь праву, но так или иначе, ничто относительное не может претендовать на роль Бога. Принцип создается человеческим разумом, границы которого уже Истины с большой буквы. Решение
11 Mcl,ulian М. Understanding media. — N.Y.. 1987. — VII, 359 p.
Верховного суда, безупречное с юридической точки зрения, с философской точки зрения абсурдно.
Если начинать историю человечества не с американской конституции, а на несколько тысячелетий раньше, бросаются в глаза периодические переоценки ценностей, перемены в иерархии принципов. Можно даже заметить некоторую закономерность в этих переоценках, смену "классических" и "романтических" эпох. Данте осудил Одиссея, новое время реабилитирует гомеровских героев, сейчас они снова под вопросом. Даже за сравнительно короткое новое время барокко отрицало Возрождение, классицизм к нему вернулся, романтизм смыкается с барокко и т.д. Свобода всегда была высшей ценностью, но не всегда — высшей ценностью, несущей свою истинность в самой себе, вне зависимости от остального. В трагедии Кальдерона "Жизнь есть сон" свобода — это иллюзия. И когда уважение к целомудрию (отрицание порнографии) или к религиозному чувству ставится выше свободы — это не отсталость. Как раз напротив. "Бог — это самое современное, — говорил Фрэнк Бухман.— Надо очень спешить, чтобы поспеть за Богом. Спешить не с изданием фетвы", а с обновлением чувства ответственности перед целостностью своей культуры и перед другими святынями"2'.
Если понять и принять то, что я говорил о маятниковом движении в мире ценностей, о смене классических и романтических эпох, придется допустить, что романтическая защита целомудрия и веры — не отсталость, не дикость, а голос завтрашнего дня через маску вчерашнего. И к этому голосу стоит прислушаться. К сожалению, средний бизнесмен пренебрегает философией и больше заботится о выгоде. В журнале "Индекс", посвященном проблемам цензуры, я прочел замечательное по своей откровенности высказывание: "Если человек держит высокий рейтинг, станция должна закрывать глаза на мерзость, которую он изрыгает. Радиостанции всегда сражаются за конституционные права ведущих, если шоу прибыльно. У Гранта ( уволенного, в конце концов, за чудовищную бестактность. — Г.П.) рейтинги были высокие, потому
" Фетва — повеление верующим мусульманам.
!> Об основателе Общества по моральному перевооружению Фрэнке Бухмане см.: Шперри Т. Динамика, рожденная в тишине: Идеи Фрэнка Бухмана сегодня // Поспеть за Богом: Теория и практика морального перевооружения. — М., 1997. — С. 38-105. Здесь высказывание Ф.Бухмана цитируется по с.103.
что он оскорблял меньшинства. Если бы аудитория у него была небольшой, менеджеры забыли бы про конституцию и выставили его сумасшедшим. Наши рекламодатели знают, что их продукция хорошо продается в упаковке ненависти"". Думаю, что так оно и есть. Но в данном случае то, что хорошо для "Дженерал моторе", не хорошо для народов земли. Электронная техника позволяет сблизить их, а то, что разносится по эфиру, — ссорит.
Следует, по-видимому, разделить два вопроса. Был ли американский вариант развития хорош для самой Америки? И будет ли он хорош в качестве глобального образца? Первый вопрос — чисто риторический: достижения Америки говорят сами за себя. Однако это вовсе не определяет ответ на второй вопрос. В качестве глобального образца Америка сразу теряет уникальное преимущество, которое имеет европейская культура с ее характером концерта наций, конкурса гегемонов, когда один создает новый стиль, а другие варьируют его. Происходит редукция к древней модели доминирования имперской культуры, вроде китайской, над провинциальными, фольклорными. Причем доминирование обеспечивается сегодня не возвышенностью, захватывающей творческое меньшинство, а угождением толпе. Маклюен называет это торжеством демократии и ссылается на Джефферсона. Мне снова хочется возразить — ни один принцип не бесспорен, человеческая культура поддерживается творческим меньшинством; угождение толпе ведет к всеобщей пошлости и упадку нравов.
Жизненно важные задачи требуют сегодня углубления нравственного сознания человечества; а массовая продукция кино- и телеиндустрии снижает нравственный уровень. Современная техника при нарастающем упадке нравов не может не привести к катастрофе. Но даже если ничего страшного не случится — хотим ли мы унификации всех стран по голливудским стандартам?
В конце интервью, опубликованного в "Литературной газете" 27 мая 1998 г., Эрнст Неизвестный пишет: "Логика подсказывает, что объединение неизбежно: единая среда обитания, общая экономическая система, интернет как форма коммуникаций, сверхскоростное преодоление пространства... Не объединившись,
] ) Оуэн У. Язык нетерпимости. — Индекс.—Београд, 1998. — N 1.— С. 169.
человечество просто не выживет. Единственная моя надежда, что это объединение будет происходить без унификации. Что Бог не упразднит национальные признаки (и различия культурных миров, добавлю я от себя. — Г.П.) — ведь в них истинная красота мира..."".
Я тоже надеюсь и думаю, как помочь Богу? Это одна из величайших мыслей XX в. (она принадлежит Папини): Богу надо помочь. Бог действует через нас, и надо освободить Ему место в душе, освободить от того, что мешает Ему войти. И прежде всего — освободить от ненависти. Есть старая шиитская легенда, указывающая путь: когда выйдет из пещеры скрытый имам (центральная фигура в мифологии шиизма), он не принесет нового пророчества. Ислам считает, что Мохаммед — последний пророк. Я с этим согласен (правда, не признавая его превосходства над прежними). Что же сделает скрытый имам? Он так истолкует все пророчества, что исчезнет вражда между "народами книги" (или, как мы говорим, между мировыми религиями). Это дело, вполне доступное человеческому разуму и воле. Над этим надо работать.
Дело экуменической мысли — выполнить задачу скрытого имама, преодолеть высокомерие отдельных цивилизаций, подготовить концерт культурных миров, подобный концерту наций в старой Европе. Опыт показывает, что европеизация не разрушает национальных особенностей. Европеизация позволила России впервые в ее истории создать великую литературу и на время даже захватить европейское первенство в художественной прозе. Замечательных успехов достигла также европеизированная Япония. Правда, в обоих случаях дело не касалось религии. Но что мешает перекличке религиозных традиций, признанных равно высокими? Буква или дух?
Христиане думают, что есть один способ решения мировых проблем: распространение духа Христа. Что же такое дух Христа? Связан ли он жестко с ликом Иисуса из Назарета? С Евангелием? Или это дух любви? Я вижу указание в словах св. Силуана: "Тот, кто не любит своих врагов, в том числе врагов церкви — не христианин". Диалог — это разговор, проникнутый духом любви. Такой диалог перестает быть спором об истине; он становится самой истиной, формой существования истины.
" Неизвестное о Неизвестном. — Литер, газ. — М., 1998. — 27 мая.
Существующие суперэтнические религии не могут быть вытеснены, как греческие боги. Слишком глубоки корни иудаизма, христианства, ислама, буддизма, индуизма. Поэтому дух подлинно мировой религии не может воплотиться в одном лице (как это случилось для христиан) или в одном тексте ( в исламе). Вселенский дух — это дух диалога, витающий над всеми репликами, воплощаясь в каждой из них и ни с одной не сливаясь раз и навсегда; дух, вечно открытый новым воплощениям. Структуру этой вселенской веры можно сравнить с рядом пророков Ветхого Завета, ни один из которых не зачеркивает предшественников. Или с кружением хоровода. в котором отдельные маски посильно передают лики Бога , — то, что христиане называют ипостасями, а индуисты — аватарами Вишну и лиламурти Шивы. Это только сравнения.К чему приведет дух диалога, мы не знаем. Но не будем противиться ему.
При переходе от Ветхого Завета к Новому апостол Павел воскликнул: "Буква мертва, только Дух животворит!" Прошла тысяча лет, и православие с католичеством прокляли друг друга из-за одного слова Ш^ие. Религии, преодолевшие распри племен, сами стали своего рода племенами: христианское племя, мусульманское, буддийское, и даже эти племена раскололись; до сих пор отголоски старой вражды используются националистами на Балканах.
Религиозное наследие культурных миров не может быть отменено, зачеркнуто, но оно может быть переосмыслено. Мы не знаем путей Бога, но в напшх силах разрабатывать богословие, в котором нехристианские религии будут приняты с христианской любовью. Всякий путь истинен, если это путь любви. И всякий ложен, если это путь ненависти. Будем идти в глубину собственной традиции, и в этой глубине найдем чувство вечности, в котором
гаснет всякая ненависть, всякий страх, всякий спор о словах.
* *
*
"Несть во Христе ни эллина, ни иудея!" Все, наверное, помнят эти слова апостола Павла. Однако племенные распри продолжались и после победы мировой религии. Этническое одевалось в конфессиональные одежды, и племенные войны — в войну за веру. Это очень важный вопрос мировой истории и одна из жизненно важных проблем современной России.
Переплетение этнического с конфессиональным началось с первых шагов монотеизма; и по сути, оно никогда не кончалось. Низведение Бога до народа, идея избранного народа вовсе не исключительная особенность еврейства. Это продолжается в польском мессианизме, в русском мессианизме, в африканском мессианизме. На африканских иконах Христос черный, и в 1960 г. в ЮАР прошла демонстрация с транспарантом: "Белые распяли Иисуса Христа".
Евреи пронесли образ единого Бога через тысячу лет имперского язычества только потому, что были уверены в своей богоизбранности, и этническая солидарность поддерживала солидарность верующих. Подобные сочетания неоднократно повторялись. Они были отодвинуты назад в первохристианстве: во Христе различия иудеев и эллинов исчезали. Но когда крещены были массы язычников, они принесли с собой в христианство свои племенные фобии. Фобии просто переоделись, стали ненавистью христиан к врагам Христа. Апостол Павел предостерегал против этого, но плохо крещенные христиане плохо знали Новый Завет.
Эта же реальность сквозит в истории ересей. Новый христианский суперэтнос складывался в Восточном Средиземноморье на основе греческого православия с греческим Евангелием и греческим языком. Становление единого византийского сверхнарода продолжало эллинизацию, начавшуюся еще при наследниках Александра Македонского, и успешно довело ее до конца. Однако были интересные исключения: армяне, сирийцы, ассирийцы, финикияне, копты.Потомки древних народов, став христианами, часто пытались устоять против эллинизации и находили средство в ересях. Ереси возникали по своей собственной логике; но многие древние народы полностью или частично отказывались подчиняться решениям Вселенских соборов. Армяне и копты остались монофизитами, сирийцы и ассирийцы — несторианами, финикийцы (нынешние марониты в Ливане) — монофелитами. Я думаю, что в этом сказалось народное стремление сохранить свою особую физиономию. Преобладающее большинство любого народа плохо разбиралось в богословских спорах; но хотелось выстоять против греков. И это этническое сопротивление, став конфессиональным, приобрело характер стояния за веру — до мученичества.
В XX в. роль религий иногда играет идеология. Однако идеологии затмеваются и умирают гораздо быстрее, чем религии. Так, в 20-е годы большевики, захваченные своей верой в земной рай, сумели не только развалить старую русскую империю, но связать ее заново и крепче прежнего. Все другие восточноевропейские империи (Австрийская, Турецкая) сразу развалились, а обновленная и переименованная Российская Империя пережила и Первую мировую войну, и Вторую. Пока идея была жива, цела была и держава. Но уже в 1941 г. пришлось поддерживать дряхлевшую мировую идею русским национальным патриотизмом, и начался процесс распада. Процесс шел скрытно, в сердцах (открыться мешал террор). Младшие братья безропотно признавали гегемонию старшего брата. Такова была официальная поверхность жизни. А на самом деле всем хотелось в старшие. И как только террор прекратился, сразу вспыхнуло несколько национальных движений; Советский Союз превратился в химерический комплекс.
Эта химеричность оказалась совсем не такой, какой ее рисовал создатель термина Лев Николаевич Гумилёв. По Гумилёву, определенные этносы могут ужиться, а другие — нет; русские с татарами уживались, а с евреями не уживутся. На самом деле Советский Союз был крепче как раз в те годы, когда заметен был наплыв евреев в администрацию, а распался после нескольких десятилетий кадровых чисток от "заевреивания", от "прожиди" (оба термина имели почти открытое хождение). Ибо держала Союз фанатическая вера коммунистов (русских и евреев, грузин и армян), и страстно верившее меньшинство сумело заставить людей, только вчера резавших друг друга, жить в мире. Но иссякла живая вера, осталось мертвое повторение словесных формул — и произошло то же, что со вселенским духом ранних христиан. Этническая инерция еще раз взяла верх над идеей, потерявшей силу.
Нынешнее состояние мира напоминает языческие империи древности, с общей администрацией, но без общей веры. Есть система универсальных связей, намного лучшая, чем римские дороги. Есть зачатки универсальной администрации (ООН, Мировой банк). Но нет даже вялого общего культа, вроде почитания императоров. На его месте — культ героев американского телевидения. И СМИ не поддерживают, не укрепляют нравственный уровень граждан, а тянут его вниз, к грубым взрывам страстей. Этот массовый культ провоцирует этническое и конфессиональное
сопротивление (часто сливающееся в одно этноконфессиональное). Сопротивление есть и в Соединенных Штатах, мировом производителе призраков голубого экрана, есть и в Европе. Но сильнее всего оно в странах ислама.
Формы современного этнического сопротивления известны — вплоть до сожжения кинотеатра в Абадане вместе со всеми зрителями американского эротического фильма. Шах тогда приказал казнить поджигателей, начались демонстрации протеста, их расстреливали. В мечетях шла запись добровольцев — идти в первых четырех рядах, на верную смерть. Демонстрации повторялись. Число жертв росло. В конце концов шах не выдержал и уступил место Хомейни. В Алжире военные, сторонники вестернизации, не уступают фанатикам; и снова льется кровь.
То, что называют мусульманским фундаментализмом, невозможно отделить от сути ислама и от сути любой религии. Ислам только острее всех загорелся сопротивлением чуме торгового телевидения.
Существует закон роста нравственных задач. Чем сложнее общество, тем большие силы дает оно человеку для решения частных задач, тем труднее возвращаться к взгляду на жизнь как целое, требующее сохранения. И тем труднее нравственная задача отдельного человека. Ответственность туземца, способного, в худшем случае, сжечь свою хижину, истребить запасы продовольствия, несравненно меньше ответственности оператора на атомной электростанции. Скачкообразный рост техники в XX в. требует такого же скачка в нравственном сознании, а это невозможно без духовного роста. И телевидение, оттеснившее все другие формы культуры, должно было перенять что-то от школы и от церкви, думать о воспитании людей, а не только о рейтинге передач.
Я не сторонник рабского исполнения норм, созданных в древности и в средние века. Фундаментализм вступает в противоречие с современностью. Но главное в нормах — это не частности, а общий дух иерархии, сохранение господства духа над капризами плоти. Жизнь требует союза всех сил, охраняющих царство духа. Охрана общих границ царства духа должна быть поставлена выше охраны частных границ от полемики между вероисповеданиями.
Современный фундаментализм прав относительно, защищая этноконфессиональную духовность и этноконфессиональную этику;
он не прав абсолютно, мешая сотрудничеству вероисповеданий, мешая экуменизму. Его неправота особенно бросается в глаза в современной России.
Коммунистическая диктатура здесь глубоко развратила народ. Она развращала его лагерями, через которые прошли десятки миллионов людей, сильные — сопротивляясь воровской морали, слабые — усваивая ее: "умри ты сегодня, а я умру завтра". Она развращала колхозами, в которых нельзя было выжить без воровства и обмана, развращала привилегиями государственных служащих, развращала участием интеллигенции в казенной лжи. И крах коммунистической системы стал шагом к новому нравственному упадку. Отброшена была дань, которую порок платил добродетели, лицемерно восхваляя ее. Победил полный цинизм.
Коммунистическая система в России не допустила легальных оппозиций и легального малого бизнеса, способного стать дополнением неуклюжему плановому хозяйству. В недрах старого общества сложился только союз воров и взяточников. И когда коммунистическая партия была отстранена от власти, именно этот союз воров и взяточников заполнил административный вакуум, так называемая мафия стала решающей силой на местах, оспаривая даже верховную власть. Государственно мыслящие деятели беспомощны в борьбе с мафией. Укрепление права и борьба с коррупцией невозможны без новых нравственных импульсов. А между тем господствующий стиль телепередач и многих печатных изданий отражает скорее вкусы воров и коррупционеров, рынок вручил именно им власть на СМИ. Казалось бы, силы всех верующих, всех людей, сохранивших в себе незыблемую шкалу ценностей культуры, должны были объединиться в общем деле возрождения народной нравственности. Вместо этого господствует ревнивое отношение к успехам друг друга и втягивание государства в межцерковные споры.
События пошли так, что европеизация смешалась с американизацией. Но Европа — концерт культур, коалиция культур. Войти в Европу — значит влиться еще одним голосом в общий хор, полностью сохраняя свое лицо. Так вошла в Европу русская культура XIX в. Русская литература заняла место на авансцене , но не упразднила литературу французскую, английскую, скандинавскую. Потом авансцену заняли другие, но русская литература XX в. не исчезла из Европы. Русские не теряют своеобразия в диалоге с французами или немцами. Другое дело — американизация.
Америка — не коалиция, не клуб, в ней есть место только для иммигранта, готового стать американцем. Американизация означает вытеснение национального, замену национального лица размытой американской фотографией. Это тупик, вызывающий стремление обособиться, отделиться (в церковной жизни, в теориях евразийцев). Но обособление — то же тупик. Плодотворным был путь Пушкина, Толстого, Достоевского, Чехова, постигавших в европейских терминах самих себя и создававших почву современной русской культуры. По этому пути идет, в известной степени, и творческое меньшинство церкви. Но силы его ничтожны, а трудности — огромны.
Опыт показал, что все попытки создать земное устройство без единого неба не достигали длительного успеха. Единая администрация империи могла предшествовать единой религии или, наоборот, создавалась воинственной религией, но, так или иначе, возникало земное единство под единым небом. Слово "небо" здесь синоним мифа, как его понимал Даниил Андреев (единства символов, создающих образ целостной вечности). Другой синоним — "Божественный узел" ( в "Цитадели" Сент-Экзюпери). Перед глазами встает образ пирамиды ценностей, связанной на своей вершине узлом (или краеугольным камнем) святынь. Возможен и более простой образ — обыкновенный веник. Если лопнет обвязка, прутики, слипшись, недолго держатся вместе; остаются ценностные привычки, но постепенно эти привычки рассыпаются. Когда в Римской империи распространялось христианство, ему противостояли только реликты римских нравов.
До "осевого времени" у каждого племени или группы племен, или царства было свое небо. Народы крепко держались за него: в мифе, как в шкатулке Кащея, был спрятан смысл их жизни. Когда стали складываться разноплеменные империи, Эхнатон понял необходимость подвести это земное здание под небесную крышу, но народ, не подготовленный веками философской рефлексии, отверг реформу. Египтяне отказались от возможности создать империю под эгидой непривычного бога Атона. Им дороже было привычное небо; и они добровольно выбрали роль провинции в начавшемся процессе глобализации. Все древние народы уклонились от растворения в едином византийском этносе и приняли арабских завоевателей как избавление от религиозных преследований.
Этническое сопротивление глобализации шло и среди народов (первоначально варварских), не сумевших найти богословские альтернативы вселенской догматике. У инока Филофея идея Третьего Рима еще одета во вселенские ризы, но у Шатова (в романе Достоевского "Бесы") языческая воля к самоутверждению племени вырывается на простор, перескакивая через любые интеллектуальные барьеры.
Каждый шаг глобализации вызывает волну этнического сопротивления. Видимо, это входит в божественный план, и цель глобализации — не американский стандарт , а диалог культур, втянутых западом в единое пространство теле- радиопередач. Сегодня возникло транспортное, финансово-экономическое, информацион-ное единство земли, значительно более тесное, чем связи провинций Китайской или Римской империй, но над этой единой землей нет общего неба. Четыре великие религиозно-культурные традиции ведут себя как четыре племени, сталкиваясь друг с другом и вместе отступая перед натиском знания, которое Сент-Экзюпери назвал "дробным", противоположным "божественному узлу", т.е. знания все более и более зарывающегося в частности, все более разрушитель-ного для чувства святой цельности. Все труднее понять смысл древних мифов, в которых воплотилось вечное чувство целостности бытия и смысла жизни. Развитие науки и техники каждый день расковывает новые силы, не одомашненные историей, не нашедшие свою экологическую нишу, не уравновешенные в целостности культуры. Лекарства становятся ядами, открытия ведут к взрывным последствиям, новые средства информации вытаскивают душу на проверхность, отрывают от собственной глубины, отдают во власть демонов. Инерция неуравновешенного развития ведет цивилизацию к разрушению. Разум историка может указать на примеры, когда подобные разрушительные силы сковывались духовными противовесами и цивилизация выходила из кризиса. Но сам по себе разум не может стать таким противовесом. Философские школы древности не остановили нравственного распада — ни в Риме, нив Китае. Новая стабильность была создана мировыми религиями. Сумеет ли XXI век создать подобный противовес?
Некоторые ученые считают, что наука все может и достаточно одной науки, чтобы цивилизация преодолела все кризисы, а если народы Юга не сумеют приспособиться к условиям выхода и
погибнут, то это их дело: прогресс требует жертв. Опровергнуть такую точку зрения трудно: сциентизм делает неспособным видеть проблему в целом, включая ее духовные измерения.
Также неопровержима и вера адептов некоторых религий, что их религия когда-нибудь сама, без конкурентов, спасет мир. Хотя трудно представить себе, что монополия одной религии, не удавшаяся в течение многих веков, как-то свершится; а время не ждет, катастрофа у порога, и хочется ее как-то избежать. По крайней мере, хочется всем, кто заранее не согласен на катастрофу и нетерпеливо ждет светопреставления, второго пришествия и тысячелетнего царства, заранее пытаясь угадать "времена и сроки". Такие настроения распространены и у нас, в России, избежать их невозможно. Но переоценивать влияние фанатиков тоже не стоит.
Я вижу выход в диалоге. Что я под этим понимаю? Приведу пример из книги митрополита Антония Сурожского "Духовное путешествие". "По слову святого Иринея Лионского, "слава Божия — это полностью раскрывшийся человек". Путь для достижения этого извилист, и порой ради того, чтобы создавать доброе, мы вынуждены опираться на то, что в дальнейшем придется искоренять. В жизни Махатмы Ганди есть весьма поучительный случай. В конце жизни его обвинили в непоследовательности. "В начале Вашей деятельности, — говорили ему,- Вы призывали докеров к забастовке, и лишь после того, как они победили, стали поборником непротивления". На это Ганди ответил очень мудро: "Эти люди были трусы; я сначала научил их насилию, чтобы преодолеть их трусость, а затем- непротивлению, *:тобы преодолеть это насилие"... Иногда нам необходим какой-то толчок, который исходит из далеко не самых благих наших намерений, лишь бы в дальнейшем мы преодолели эту незрелость. Мартин Бубер в своих "Хасидских рассказах" приводит случай с человеком, который спросил раввина, как ему избавиться от праздных мыслей. "И не пытайся! — воскликнул раввин. — Других мыслей у тебя нет, и ты рискуешь остаться вообще ни с чем; постарайся приобрести одну за другой хоть несколько полезных мыслей, и они вытеснят праздные мысли". Это ведь очень близко по смыслу к притче о семи злых духах (Мф. 12,45)"".
" Сурожский А. Духовное путешествие. — М., 1997. — С. 13-14.
Диалог религий — это текст, в котором св. Ириней Лионский и Евангелие от Матфея мирно соседствуют с Махатмой Ганди, Мартином Бубером и хасидским рабби (кстати сказать, неправильно отождествленного переводчицей с раввином — это разные духовные чины). Мы вступим, вслед за вл. митрополитом, на путь диалога, когда сельский батюшка в Татарии будет цитировать Джелаледдина Руми, а после выступления Макашова священники найдут случай вспомнить "Хасидские рассказы" Мартина Бубера. Для этого нужны только две вещи: известная образованность и добрая воля, отношение к другим религиям как к добрым соседям, сонаследникам великого духа "осевого времени", у которых не стыдно и не грешно поучиться. Именно в этом — суть экуменизма и суперэкуменизма (диалога христианства с нехристианскими религиями; а конференции, съезды и т.п. — только средства дать толчок в нужном направлении.
Слово "диалог" здесь значит то же, что в политическом процессе — поиски согласия, примирения, общих точек зрения, общего языка. Быть может, таким общим языком станет некое глобальное богословие, для которого разные священные писания суть только разные переводы с божеского на человеческий, и за разными переводами стоит один подлинник. Иначе говоря, нужно понимание, что все зрительные и слуховые образы, рождающиеся в потрясенном мозгу пророка или святого, суть только метафоры, преломления непостижимого белого света Духа сквозь цветные стеклышки личности и культуры. А потому разные откровения и догмы — это только разные иконы, и выбор любимой иконы — дело сердца, а не ума с его доказательствами. И почитание воскресшего не противоречит почитанию просветленного.
Такая постановка вопроса нелепа для фундаменталиста. Его точка зрения совершенно логична и настолько же неплодотворна. Если суть религии, ее дух, полностью совпадает с буквой, то нельзя искать единства за текстом. Тогда плод поисков — только уродливая смесь несовместимых понятий, основанная на лжи и подмене. Напротив, с позиций дзэн-буддизма, передающего свою традицию от сердца к сердцу, помимо текстов, импульс дзэн совместим слюбой религией. Во всяком случае, так считал Д.Т. Судзуки, создатель "мирового дзэн". И его призыв нашел отклик у некоторых христиан. Есть книга католического монаха Джонстона "Христианский дзэн" (на англ. яз.), передающая опыт его обучения медитации в дзэнском
монастыре, и книга архиепископа катакомбной церкви Иоанна "Христианство дзэн" (попытки связать дзэн с христианским визионерством). Сторонники диалога могут повторить дзэнскую притчу: "Не надо смешивать луну с пальцем, указывающим на луну". Луну надо просто увидеть. И пример доброго соседа может иногда помочь.
Один из таких примеров диалога, который поразительным образом был забыт православными — то, что святоотеческая мысль связала вместе Афины и Иерусалим, Платона с Библией. Между системами, построенными по правилам аристотелевской логики, пропасть абсурда. Но сознание, разработавшее учение о Троице и двух природах Христа, создало новые категории: единосущность, равночестность, неслиянность-нераздельность, — и проложило гать через абсурд. Возможна эта гать и между нынешними мировыми религиями, несмотря на все несходство текстов. В конце концов, разница между человеком и Богом еще больше, а богословие связало их "неслиянно и нераздельно".
Основная трудность, с которыми сталкиваются религии, не в том, что размыты границы между наследственными уделами католичества, православия и других вероисповеданий, а в общем кризисе религиозной образности. Эта образность сложилась очень давно, при других представлениях о вселенной, чем нынешние. Небесная твердь, на которой прочно стоял престол Бога, разрушена Коперником. Место Бога оказалось по ту сторону пространства и времени — то есть как бы вне места (ибо место — категория пространства). Традиционное богословие плохо справляется с этой трудностью. Новые метафоры создают скорее поэты. У Мандельштама — "большая вселенная в люльке у маленькой вечности спит"; у Миркиной пространство и время — вечность, вывернутая наизнанку:
А может быть, когда-то
Вселенная вот так же разбежалась
На тысячи, на мириады звезд,
И каждая повисла одиноко,
Не в силах дотянуться до другой.
И превратилась вечность
В безмерное, безликое пространство
И время, не имущее конца.
Как будто кто-то вдруг выворотил вечность
Во вне себя...
Такие парадоксальные метафоры вплотную подводят к тайне Бога — и оставляют нас там, где слово исчерпывает себя и уступает молчаливому созерцанию.
Образование, направленное развитием науки, ведет к мысли, которую Сент-Экзюпери назвал дробной — все дальше и дальше уходящей от Целого (во "Сне смешного человека" Достоевский писал это слово с прописной буквы, как одно из имен Бога). Язык, которым древние пророки передавали свое чувство священной тайны, становится непонятным. Храмы всех религий пустеют, а богословы попрекают друг друга — кто больше впал в ересь.
Мы забыли, что Бог безымянный, Мы забыли, что имени нет У открытой зияющей раны, Удуши, излучающей свет. Если сердце пробито навылет, Все, что смертно, рассыпалось в прах. Боже святый, тебя мы забыли Спор ведя о твоих именах.
(Зинаида Миркина)
Только преодолев помраченный ум, дробный и дробящий, можно увидеть множество как единство — и связать все великие культуры , не стирая их различий, божественным узлом. Это необходимый шаг к глобальной системе нравственных норм. Без общих святынь (или общего понимания священного) пирамида ценностей, пирамида норм рассыпается на отдельные прутики. И то, что для одних добро, для других зло.
Однако сообщество культурных миров и мировых религий — не казарма коммунистических империй и не карусель рыночной пошлости. Это сообщество может быть подобно соборности национальных культур Европы, другими словами — подобно перекличке инструментов в оркестре.
И если можно говорить о европейском концерте культур, о европейском диалоге наций, то таким единством может стать диалог (или концерт) пророческих монологов, создавших мировые религии. Это возможно, если Запад научится у Востока перевесу Духа над буквой, безымянного над именем и поймет, что "одну и ту же птицу мудрецы называли разными именами" (Ригведа).
Есть два врага у солидарности народов, культурных миров и религий: эгоизм сильных и эгоизм слабых. Первый пытается навязать свой образ жизни как универсальный. Второй бунтует против универсальных принципов, обличает их ограниченность, лживость, боится потерять себя в диалоге. Мы в России пережили и то, и другое: сперва хотели всех учить, потом, почувствовав слабость, пытаемся от всех отделиться, уйти в православный фундаментализм, в особую евразийскую цивилизацию. Обе эти крайности поддерживают друг друга. Средний путь между Сциллой культурного империализма и Харибдой обособления — сохранение и развитие диалога наций, культурных миров и религий. Этот путь пугает только тех, кто не уверен в себе, кто страдает тайным комплексом неполноценности.
