CC BY
117УДК-32:329.17
DOI: 10.17072/2218-1067-2018-3-19-33
ЕВРОПЕЙСКИЙ ПРАВЫЙ ПОПУЛИЗМ И НАЦИОНАЛИЗМ: К ВОПРОСУ О СООТНОШЕНИИ ФУНКЦИОНАЛА
П. В. Осколков, А. И. Тэвдой-Бурмули1
Объектом исследования избран правый популизм в современной Европе. В качестве предмета выступает национализм как структурная характеристика дискурса европейских правопопулистских партий. Авторы рассматривают национализм и правый популизм сквозь призму основных существующих теорий, обосновывают их органическую взаимосвязь, формулируют рабочие определения основных концептов, выделяют три главных группы Чужих правопопули-стского дискурса и прослеживают элементы националистической риторики популистских партий в различных субрегионах Европы. Популизм per se определяется как стратегия политической борьбы, подразумевающая антиэлитизм, антиплюрализм и самоотождествление с народной волей; однако понимаемый таким образом популизм не самодостаточен в качестве идеологической базы политических объединений, ему необходим некий дополнительный идеологический элемент. Формируемое на базе конструктивистской парадигмы этнично-сти определение национализма как активной лояльности индивида к культурной общности, с которой его в данный момент времени связывают самые прочные идентитарные узы, позволяет увязать националистический феномен с достаточно широким кругом популистских проявлений - от умеренных до радикальных. Использование же дихотомии «эксклюзивного» и «инклюзивного» национализмов вполне доказало свою релевантность для целей выделения конкретно правого популизма. Таким образом, именно национализм отличает правый популизм как некий стратегический и идеологический комплекс от популизма вообще как политической стратегии. В качестве эмпирического материала использованы данные о риторике правопопулистских партий Западной и Восточной Европы в отношении иммигрантов из мусульманских стран, евреев
1 Осколков Петр Викторович — младший научный сотрудник отдела исследований европейской интеграции, Института Европы РАН; преподаватель кафедры региональных проблем мировой политики, МГУ им. М.В. Ломоносова; аспирант кафедры интеграционных процессов, МГИМО МИД России. E-mail: petroskolkov@yandex.ru (ORCID: 0000-0002-45019042. ResearcherlD: F-6228-2017).
Тэвдой-Бурмули Александр Изяславович — кандидат политических наук, доцент кафедры интеграционных процессов МГИМО МИД России. E-mail: tevdoy@mail.ru (ORCID: 0000-00022312-4482. ResearcherlD: L-6456-2018). © Осколков П.В., Тэвдой-Бурмули А.И., 2018
и цыган. Авторы отмечают цивилизационистский характер западноевропейского национализма, анализируют изменения националистической риторики в контексте стремления популистских партий стать частью политического истеблишмента, а также особенности голосования правых популистов по антинационалистическим резолюциям в Европейском парламенте. В итоге авторы приходят к выводу, что националистический маркер позволяет выделить правый популизм среди других разновидностей популизма, а также способствует типологизации и выявлению специфики конкретно-национальных случаев правого популизма.
Ключевые слова: национализм; правый популизм; Чужой; этничность; идентичность.
Вопрос о том, что такое популизм, остаётся спорным, и утверждение о неявности природы данного явления стало общим местом в научных публикациях, ему посвящённых: его рассматривают как идеологию, дискурс, стиль и стратегию [26, 24]. Наиболее известно определение популизма, данное К. Мюдде: «Идеология, которая рассматривает общество однозначно разделённым на две гомогенные и антагонистические группы, "истинный народ" против "коррумпированной элиты", и которая утверждает, что политика должна быть выражением народной общей воли, volonté générale» [15, 543]. Однако мы всё же предпочитаем понимать популизм не как самостоятельную идеологию, а как некий modus operandi, стратегию политической борьбы, основанную на противопоставлении элиты остальному населению и обладающую рядом других специфических черт: идеология, на наш взгляд, даже и, в терминологии К. Мюдде, «с разреженным центром» (thin-centered ideology), подразумевает наличие более развитой концептуальной основы и конкретной позитивной программы.
Популизм привносит в политику оценочный, субъективный, «моралистский» элемент , играя на эмоциональном восприятии аудитории, а также сводя демократию к её изначальному «полисному» ядру - народному суверенитету [13, 337], конструируя разделение общества на молчаливое большинство и эгоистические элиты [9, 5]. А.С . Романюк добавляет к этим признакам также универсальность программы ( не направленной на какую-либо конкретную социальную группу), лидерский тип партии (наряду со слабостью внутрипартийной демократии), гиперболизированную социальную направленность предвыборных обещаний [6, 246]. Я. Ягерс и С. Валграве утверждают, что «популизм всегда обращается к народу и оправдывает свои действия самоидентификацией с народом; он основывается на антиэлитарных настроениях и рассматривает народ как монолитную группу без внутренних различий, кроме некоторых особых категорий, подлежащих исключению» [13, 322].
20
На основании вышеизложенных теорий представляется возможным дать следующее определение популизма, из которого мы исходим в данном исследовании: стратегия политической борьбы, подразумевающая антиэлитизм, антиплюрализм (проявляющийся в представлении о народе как о гомогенной группе и стремлении исключить «нарушителей» гомогенности) и самоотождествление с народной волей.
Будучи лишь политической стратегией, популизм способен комбинироваться с любыми идеологическими конструктами . П.-А. Тагиефф назвал это «положением Золушки»: популизм изображается этим философом как хрустальная туфелька, которую общество примеряет к той или иной партии/идеологии [20, 101]. В сочетании с национализмом популизм, действующий в партийном поле, как правило, получает прилагательное «правый»: К. Мюдде помещает национализм (в его терминологии суженный до нативизма) среди трёх составляющих «ядра» правого популизма (наряду с популистской стратегией и авторитаризмом) [16, 1173—1175], а Й. Рюдгрен утверждает, что в деятельности правопопулистских партий националистический аспект важнее популистского [19, 495]. Как отмечает Б. де Клейн, и национализм, и популизм основывают свою риторику на понятии суверенитета народа [12, 312]. К. При-стер считает, что правый популизм делает акцент на исключении определённых групп населения (социально не защищённых, иммигрантов , беженцев, этнических меньшинств) из «гомогенного народа» и закреплении права на политическое и социальное участие лишь для автохтонного населения [18, 3].
Таким образом, определение правого популизма, которым мы пользуемся в рамках данного исследования, может выглядеть следующим образом: комбинация национализма со стратегией политической борьбы, подразумевающей антиэлитизм, антиплюрализм (проявляющийся в представлении о народе как о гомогенной группе и стремлении исключить «нарушителей» гомогенности) и самоотождествление с народной волей. Учитывая интерес, который проблематика популизма привлекает в последние годы, вполне естественно, что корпус существующих определений популизма вообще и популизма правого и левого -огромен. Однако с нашей точки зрения несомненно, что главное отличие правого популизма от популизма вообще - наличие в его идеологической базе национализма.
Постулируя тезис о национализме как одном из непременных и отличительных элементов правого популизма, следует уточнить нашу интерпретацию этого понятия - ибо слишком часто его трактовки носят, если не взаимоисключающий, то, по крайней мере, не способствующий пониманию эмпирики характер.
Очевидно, что национализм представляет собой некую форму лояльности. И традиционно - с момента попадания данной проблематики в поле зрения
21
исследователей и до последних десятилетий - объектом лояльности национализма полагалась нация, понимаемая, в полном соответствии с модерным дискурсом, как культурно гомогенное территориально-политическое сообщество. Можно согласиться с точкой зрения Э. Смита, охарактеризовавшего концепт модерной нации как «веру в возможность существования политической нации с гомогенной национальной идентичностью» [8, 23]. Л. Снайдер, солидаризуясь с Х. Коном, еще в 1960-е гг. интерпретировует национализм как «идеологию, рассматривающую Nation-State в качестве наивысшего объекта лояльности индивидуума» [22, 2], а современный отечественный исследователь В. Малахов определяет национализм как «политическую идеологию, в которой "нация", понимаемая в качестве культурно гомогенного сообщества, выступает источником суверенитета, преимущественным объектом лояльности и предельным основанием легитимности власти» [3, 39]. Вспомним также определение национализма у К. Мюдде («политическая доктрина, провозглашающая конгруэнтность политической единицы, государства, и единицы культурной, нации») [17] или точку зрения Д. Конверси [11, 75].
Недостаток этого в целом продуктивного подхода - в чересчур узком толковании проблемы политических целей национализма. Образование национального государства - при всем расплывчатом характере этого термина - не исчерпывает националистическую повестку дня, что убедительно доказывается всей новейшей историей.
Да и само понятие модерной нации, "Nation-State", применительно к феноменологии национализма выглядит весьма неконкретно. Даже социумы, традиционно причисляемые к этой категории, по-разному определяют критерии принадлежности к соответствующей национальной общности . Достаточно указать на случаи Франции, Германии, США, чтобы понять, что лояльность французскому, немецкому, американскому национальным проектам - а следовательно, и мотивация национализма в каждом из этих случаев — зиждется на принципиально разных основаниях. Если же взглянуть еще ближе - на современный российский опыт национального строительства - то тут мы можем видеть одновременно, как минимум, три конкурирующих версии национального проекта: 1) конституционно закрепленный проект российской мультиэтничной гражданской нации, 2) внезапно актуализировавшийся в последнее десятилетие проект квазиимперской цивилизационной нации (т.н. «русский мир») и 3) бытующий в качестве маргинального с 1990 -х гг. проект «Россия для русских», основывающийся на социобиологическом понимании нации. Адепт «русского мира» (например, воюющий на Донбассе чеченец или бурят) не будет восприниматься в качестве со-члена русской нации адептами проекта №3 - между тем лояльность обоих принадлежит русской нации в том или ином ее понимании.
В итоге с последней трети XX в. концепт нации как ядра националистической лояльности начинает деконструироваться - и вслед за ним деконструи-руется и классическая интерпретация национализма, поскольку к этому времени стало очевидно, что отнюдь не все эксцессы, традиционно понимаемые как националистические, мотивируются лояльностью к нации в ее классическом понимании. Националистическая активность может быть направлена и внутрь Nation-State, против индивидуумов и групп, не обособленных территориально-политически. Как, например, следует интерпретировать с точки зрения классического модерного подхода к пониманию нации совместные «интернациональные» акции европейских правых экстремистов - немцев, поляков, французов, фламандцев - против иммигрантов-неевропейцев? В интересах какой нации гражданин Франции арабского происхождения совершает теракт против граждан Франции еврейского происхождения?
Важным элементом модернизации теоретического базиса данной проблематики стал ввод в научный оборот понятия самоидентификации индивидуума -что позволило дифференцировать социокультурный и политический компоненты национализма и расширить таким образом поле для анализа его внутренней динамики. С последней трети XX в. в аналитическом фокусе находится социокультурная общность определенного уровня ( этничность), формируемая на основе осознаваемой общности происхождения и исторической судьбы. И хотя примордиалисты, инструменталисты и конструктивисты расходятся в понимании природы и степени устойчивости этничности, наиболее важным в данном случае представляется то, в чем представители этих базовых подходов сходятся: этничность - самоидентификационный феномен, субъективно переживаемый индивидом.
Национализм же определяется в этом случае, прежде всего, как идея обретения общностью, к которой относит себя индивид, адекватного политического статуса. Воплощение такого подхода - определение национализма Э. Геллнером: «Национализм - теория политической законности, которая со-стоит в том, что этнические границы не должны пересекаться с политически-ми» [2, 24].
Постулирование этничности как субъективного ощущения принадлежности к группе, объединенной социокультурной общностью и общностью исторической судьбы, позволяет оторвать национализм от проблематики Nation-State и предположить возможность наличия националистической мотивации на всех уровнях, где может возникнуть этническая самоидентификация индивида - субнациональном локальном, наднациональном цивилизационном, аспати-альных (не привязанных к территориальному фактору), конфессиональном или расовом уровнях идентификации. Поэтому в рамках одного и того же суверенного национального пространства мы можем встретить адептов самых разных «наций». И если традиционно были наиболее эмпирически очевидны два уров-
23
ня бытования национализма - национализм государствообразующей (титульной) группы и национализм этнического меньшинства - то сегодняшняя реальность позволяет усматривать некоторые признаки националистической активности и на наднациональном уровне: от имени европейской цивилизации говорят сегодня правые популисты, от имени Европейского союза - брюссельские политики, от имени исламской уммы - радикальные исламисты.
Помимо стремления политически оформить культурную общность, другим важным признаком национализма является активность этого стремления. Еще в 1960-х гг. появляется определение национализма как «активной солидарности группы, полагающей себя нацией и стремящейся к образованию государства» [21].
Это замечание представляется крайне важным. Индивид должен не только ощущать себя представителем определенной этничности - он должен предпринимать активные усилия для ее институализации путем политического действия. Иными словами, человек, просто чувствующий себя немцем, курдом или шотландцем, националистом не является. Он станет таковым только в том случае, если станет действовать в духе защиты и развития разделяемой им этнич-ности.
Наконец, исследователи спорят о природе национализма. Является ли национализм исключительно идеологией? Может ли существовать национализм в идеологически не артикулированной форме?
С одной стороны, национализм как феномен, очевидно, содержит в себе признаки идеологии как комплекса осознанных взглядов. С другой стороны -некоторые проявления однозначно националистической активности обходятся без артикулированного и осознанного идейного компонента - зачастую уличная экстремистская агрессия мотивируется не столько рациональными умозаключениями, сколько чувством (т.н. «бытовой национализм» [5, 62—63]).
Компромиссное решение предлагает Э. Смит, настаивая на двойственности природы национализма, способного выступать как в форме идеологии, так и ощущения (эмоции) [7, 254]. По Смиту, национализм-ощущение существует на донациональном уровне в качестве эмоций активной групповой идентичности (этно)культурной группы, в то время как феномен национализма как идеологии возникает уже в Новое время (XVII—XVIII вв.) и самым прямым образом связан с процессом формирования в Европе первых национальных государств.
Таким образом, рабочее определение национализма лежит, с нашей точки зрения, на пересечении нескольких подходов:
1) концепции национализма как политического оформления культурной общности;
2) признания национализма "активной солидарностью группы";
3) тезиса о двойственности природы национализма (идеология / ощущение).
Национализм в этом случае определяется как осознание индивидом - на концептуальном либо иррациональном уровне - принадлежности к определенной этничности и стремление сохранить имеющуюся идентичность посредством создания для этого необходимых политических, социально-экономических и иных условий. Иначе говоря, национализм - это активная лояльность индивида к культурной общности, с которой его в данный момент времени связывают самые прочные идентитарные узы.
Выражаться же эта лояльность будет ситуативно - в зависимости от природы общности, ее статуса и наличествующих вызовов, находя воплощение в конкретных амбициях, имеющих отношение к статусу данной группы.
Предлагаемое определение национализма задает довольно широкие рамки феномена и позволяет рассматривать в качестве националистического, в частности, и тот дискурс, который характерен для умеренных приверженцев модерного Nation-State и определяется современными социологами1 преимущественно как национализм «политический», «гражданский», либо «либеральный»2. Например, под это определение подпадает реакция современного европейца -отнюдь не радикала - на чрезмерное расширение полномочий наднациональных интеграционных структур в ущерб структурам национально-государственным, либо на попытки части мигрантов укоренить в либеральных европейских странах нелиберальные социокультурные практики страны происхождения мигранта. Апеллирующий к идее Nation-State либеральный дискурс в строгом смысле слова следует полагать националистическим - однако, безусловно, он сильно отличается от дискурса радикально-националистического, являющегося «классическим» объектом для исследований национализма.
Как правило, их различают либо по оси «гражданский-этнический» (что восходит еще к традиции эпохи Просвещения понимать национализм как некое
преодоление узкоэтнических «племенных» лояльностей)3 — либо по оси «инклюзивный - эксклюзивный»4. Эксклюзивный («этнический», «племенной») национализм построен на логике исключения из рамок данной этничности чужерод-ных элементов, объявленных чужими согласно некоему набору признаков. Инк-
1 Именно об этом виде национализма говорил Х. Кон применительно к западному обществу; об этом же говорят, в частности, такие исследователи, как Ю. Хабермас, Д. Шнаппер, Л. Гринфелд.
2 См., напр., Малинова О. Проблемы национальной идентичности и национальных прав в либеральной политической теории // Политическая наука. 2002. №4. С. 74—99.
3 Cf. Kohn H. The Idea of Nationalism: A Study in Its Origins and Background. N. Y.: Macmillan, 1951; Eriksen Th. Ethnicity versus Nationalism // Journal of Peace Research. 1991. Vol.28. No. 3. P. 263—278.
4 Cf. Zayn S. Inclusive vs. Exclusive Linguistic Nationalism: Comparing Zionist and Turkish Nationalist Language Policies // Undergraduate Journal of Humanistic Studies. 2017. Vol. 5. P. 1—13; Коллиер П. Исход: как миграция изменяет наш мир. М.: Изд-во Института Гайдара, 2016.
люзивный («гражданский», «политический») национализм не исключает Чужого, но создает рамку для его включения в состав группы (нации, этничности).
Стоит заметить, впрочем, что непреодолимого барьера между моделями инклюзивного и эксклюзивного национализмов нет. Даже инклюзивные/гражданские/либеральные националисты исходят из того, что для включения в состав группы Чужой должен перестать быть Чужим - например, должен принять политические и культурные ценности принимающего общества. Но когда Чужой перестает быть Чужим, против его присутствия в группе перестанут возражать и адепты эксклюзивного национализма. Например, в принявшем ислам уроженце современной Европы бойцы ИГИЛ будут видеть своего собрата, а ветеран французской армии-мусульманин будет восприниматься сторонниками Национального фронта как истинный француз, проливавший кровь за республиканские идеалы.
Таким образом, дихотомию национализмов «этнического/ гражданского» или «эксклюзивного/инклюзивного» можно уподобить, с известными оговорками, дихотомии «аверса/реверса» одной и той же монеты.
Очевидно, впрочем, что для целей анализа правого популизма дихотомия «эксклюзивного/инклюзивного» национализмов свою эвристическую ценность все же сохраняет: интенция исключения, изгнания Чужого за рамки своей эт-ничности у правых популистов, безусловно, доминирует над интенцией инкорпорации/ ассимиляции.
Традиционно выделяется несколько виктимных групп, становящихся объектом националистического эксклюзивизма: это евреи, цыгане и инокуль-турные иммигранты (преимущественно из мусульманских стран). Конечно, в каждой стране есть своя специфика: в Болгарии сюда прибавляется турецкое меньшинство, в Словакии - венгерское и т.д., но данные три группы универсальны; в частности, именно на их примере рассматривает европейский национализм британский социолог Р. Водак [1, 60], а также специалисты исследовательского центра Пью. По данным упомянутого центра, в 2016 г. 48 % населения Европы негативно относилось к цыганам, 43 % — к мусульманам, 16 % — к евреям [27, 10].
Национализм правопопулистских партий проявляется в речах партийных функционеров, в партийных манифестах, в наглядной агитации. Характерны, например, антисемитские, антицыганские и антимусульманские высказывания Кристины Морваи, депутата Европарламента от партии «Йоббик» и кандидата в президенты Венгрии.
Большинство правопопулистских партий Западной, а теперь, в контексте иммиграционного кризиса ЕС, и Восточной Европы использует в своей агитации негативный образ иммиграции и иммигрантов из мусульманских стран. Причём в большей степени это характерно для западно-европейских правых
26
популистов, чей национализм носит, в первую очередь, не этнический, а циви-лизационистский характер [10, 1191]. При этом othering'y подвергаются не конкретные этнические группы, а в целом мусульманское иммигрантское сообщество, предстающее как антипод завоеваний иудео-христианской западноевропейской культуры. Активно используется термин « исламизация», образы мечети, бурки и других элементов мусульманского быта. Широкую известность получила агитационная кампания с использованием образа чёрной овцы, изгоняемой стадом белых овец после совершения деликта: первоначально использовавшийся Швейцарской народной партией запоминающийся образ был перенят также Австрийской партией свободы. Характерны лозунги, используемые партией «Альтернатива для Германии»: «Бурка? Мы лучше выпьем бургундского» (Burka? Ich steh mehr auf Burgunder), «Бурка? Мы предпочитаем бикини» (Burkas? Wir steh'n mehr auf Bikinis), «Ислам? Не подходит к нашей кухне» (Der Islam? Passt nicht zu unserer Küche) (на последнем плакате был изображён поросёнок). Французский «Национальный фронт» (с 1 июня 2018 г . - «Национальное объединение») также использует в агитации образы стран происхождения иммигрантов; пример - плакат, изображающий карту Франции в цветах алжирского флага, с лозунгом «Чтобы остановить это, голосуй за НФ».
Антисемитизм в современном правопопулистском дискурсе встречается гораздо реже. Американский историк Тони Джадт отметил, что «признание Хо-локоста - это входной билет в Европу» [14, 803], понимая Европу не как совокупность государств и институтов, а как определённую культурную целостность. Те правопопулистские партии, которые начали свою деятельность в 70-е и 80-е гг. прошлого века (а это, разумеется, западно-европейские партии), изначально не ставили цели вхождения в истеблишмент: целью деятельности таких движений и партий был протест ради протеста, и символом этой эпохи существования правых популистов может стать фигура Жана-Мари Ле Пена, пламенного борца не только с мусульманскими иммигрантами и «продавшей Алжир» элитой, но и с еврейской общиной, а также радикальные ответвления «Фламандского блока». Свои примеры есть практически в каждой стране Западной Европы. Но начиная с 1990-х гг. приоритеты указанных партий изменились, и главной целью стало вхождение в законодательную и исполнительную власть: партии окончательно превратились из радикальных в популистские (как это сформулировал П.-А. Тагиефф, популисты, в отличие от радикалов, стремятся трансформировать существующий политический порядок, не меняя политическую систему [24, 92]). Для этого было необходимо получить упомянутый «входной билет» и смыть память об антисемитизме: в случае «Национального фронта» это воплотилось в «де-демонизации» (dédiabolisation), которая в конечном счёте привела к разрыву нового партийного руководства с Ж.-М. Ле Пеном и исключению из партии её основателя, в случае «Фламандского блока»
- в налаживании контактов с еврейской общиной Антверпена как раз на основе антиисламского дискурса. Относительно новым партиям, таким как «Новый фламандский альянс» или нидерландская «Партия свободы», не нужно было менять курс: они изначально заняли либо нейтральную позицию по вновь актуализировавшемуся «еврейскому вопросу», либо, как «Партия свободы», подняли знамя филосемитизма (показателен пример лидера партии Г. Вилдерса, который в юности жил в Израиле и регулярно посещает эту страну в настоящее время).
Чрезвычайно интересно переплетение роста значения антимусульманской риторики и спада риторики антисемитской. Осторожное примирение правых популистов с еврейскими общинами Западной Европы стало возможным отчасти благодаря риторике самих мусульманских общин: в абсолютном большинстве общинные лидеры поддержали интифаду и общий антиизраильский уклон западно-европейской политики, не разграничивая «сионистов» и евреев, живущих на их новой родине. Антисионизм превратился в «новый антисемитизм», «антисемитизм 2.0», и большинство антисемитских акций, произошедших, к примеру, во Франции и Бельгии за последние несколько лет, было совершено именно выходцами из мусульманской общины. Правые популисты, жаждущие смыть с себя антисемитскую стигму, воспользовались моментом и объединили антимусульманскую риторику с филосемитской: показателен пример «Фламандского блока», члены которого в разгар второй интифады взялись патрулировать еврейский квартал Антверпена [4]. С филосемитскими заявлениями выступала и Марин Ле Пен; впрочем, ей для демонстрации лояльности было достаточно просто отмежеваться от провокационных заявлений своего отца.
Тем не менее, стоит проявлять определённую осторожность в оценке нового филосемитизма западно-европейских правых популистов. Во-первых, как справедливо замечает П.-А. Тагиефф, если руководство партии выступает с проеврейской и произраильской риторикой, это совершенно не означает, что эти идеи разделяет партийный электорат [24, 120—121]. Во-вторых, часто «де-демонизация» становится косметической мерой, которая касается только партийного руководства; показательны недавние скандалы, связанные с заявлениями и поступками отдельных членов Австрийской партии свободы. К примеру, два советника АПС в коммуне Зубен оказались среди группы, распространявшей в мессенджере WhatsApp цитаты и фотографии А. Гитлера; кандидат от АПС на выборах в Нижней Австрии У. Ландбауэр оказался непосредственно причастен к выпуску песенника студенческой корпорации, содержащего призывы к уничтожению еврейства [23].
Для восточно-европейских правых не характерна подобная щепетильность в «еврейском вопросе», что связано с иной политической культурой, подразумевающей большее, чем у западноевропейских политий, стремление к экс-
28
клюзии. По наблюдению В. Тисмэняну, регион ЦВЕ в силу его исторического наследия можно причислить к «культуре конфликта»: «эти общества избавились от старых авторитарных институтов, но остались заложниками памяти, страхов и неврозов» [25, 36]. И если ставшие правящими правопопулистские партии «Право и справедливость» в Польше и «Фидес» в Венгрии избегают антисемитских заявлений, сконцентрировавшись на разрешении институциональных препятствий к установлению авторитарного руководства в соответствующих странах, то более маргинализированным партиям «Йоббик», «Лига польских семей», «Великая Румыния», а также прочно удерживающей свои электоральные позиции болгарской «Атаке», свойственна ярко выраженная антисемитская риторика, направленная на привлечение консервативного католического (в случае Болгарии - православного) электората.
Вопрос эксклюзии цыганских групп рома и синти не привлекает такого внимания , хотя не менее актуален. Компактное цыганское меньшинство присутствует практически в каждой европейской стране, но соответствующий дискурс характерен прежде всего для Восточной Европы, где цыганские общины традиционно более активны и многочисленны. Как правило, антицыганский дискурс проявляется наряду с антисемитским; как отмечает Р. Водак, цыгане «были и остаются самой уязвимой группой в Европе» [1, 345]. Синти и рома сталкиваются с социальной стигматизацией (представители титульных наций относятся к ним как к преступникам и иждивенцам), сегрегацией в системе школьного образования (в Словакии, Венгрии, Болгарии, Чехии), периодическими погромами цыганских посёлков и иногда даже массовыми депортациями (из Германии в 2005 г., из Франции в 2010 г.). Подобные общественные настроения используют в своём дискурсе правопопулистские партии, преимущественно восточно-европейские: антицыганизм является существенной частью риторики « Йоббика», «Атаки», «Народной партии - наша Словакия» М. Котлебы.
Необходимо отметить, что при голосовании в Европейском парламенте по соответствующим резолюциям евродепутаты от правопопулистских партий в очередной раз продемонстрировали внешнее неприятие антисемитизма и лояльность к антицыганизму: по резолюции о борьбе с антисемитизмом от 1 июня 2017 г. проголосовало положительно абсолютное большинство правоконсерва-тивных фракций ЕП «Европейские консерваторы и реформисты», «Европа за свободу и прямую демократию» и «Европа наций и свобод»; при голосовании 25 октября 2017 г. по резолюции «Аспекты фундаментальных прав в отношении интеграции цыган в ЕС: борьба с антицыганизмом» большинство депутатов этих фракций воздержалось1.
1По данным статистического сайта VoteWatch.eu.
Подытоживая, хотелось бы ещё раз остановиться на нескольких моментах. Правый популизм отличается от популизма вообще, прежде всего, наличием в его идеологической базе национализма; таким образом, правый популизм можно определить как комбинацию национализма со стратегией политической борьбы, подразумевающей антиэлитизм, антиплюрализм и самоотождествление с народной волей. При этом национализм необходимо понимать как активную лояльность индивида к культурной общности, с которой его связывают идентитарные узы; лояльность, подразумевающую идею обретения этой общностью адекватного (по мнению индивида) политического статуса, для чего необходимо, в том числе, исключение Чужого за рамки своей этничности. Такими Чужими для современных европейских правых популистов являются, чаще всего, евреи, цыгане и инокультурные иммигранты, что очевидно из агитационных материалов, партийных программ и манифестов, речей партийных деятелей.
Негативный образ инокультурной, прежде всего мусульманской, иммиграции, мусульманского быта чаще используют правопопулистские партии Западной Европы (где национализм обычно носит не столько этнический, сколько цивилизационистский характер). Антисемитизм у западно-европейских правых встречается гораздо реже, так как в этом субрегионе признание Холокоста и пагубности юдофобии необходимо для вхождения в истеблишмент (а именно подобное стремление, в том числе, отличает популистов от радикалов). Евреи также часто выступают тактическими «союзниками» в дискурсивной борьбе с мусульманскими иммигрантами. (Впрочем, не стоит спешить с оценкой дискурса современных западно-европейских правых как филосемитского; часто подобная риторика характерна только для руководства партий , а не для рядовых членов и избирателей). В Восточной Европе, обладающей иной политической культурой , антисемитизм в правопопулистской риторике встречается гораздо чаще. Во всех условных субрегионах Европы в правопопулистском дискурсе встречаются антицыганские посылы, что связано с определённой социальной стигматизацией синти и рома.
Таким образом, национализм является непременной структурной характеристикой правопопулистского дискурса - причем конкретные формы проявления националистической интенции обусловливаются национальными и региональными особенностями соответствующего правопопулистского феномена. Националистический маркер, во-первых, с одной стороны, позволяет выделить правый популизм среди других разновидностей популизма. Во-вторых , он выполняет важную аналитическую функцию, способствуя типологизации и выявлению специфики конкретно-национальных случаев правого популизма.
Библиографический список
1. Водак Р. Политика страха: что значит дискурс правых популистов? / пер. Е.Н. Кочергина, О.В. Гритчина. Харьков: Гуманитарный Центр, 2018. [Wo-dak R. Politika strakha: chto znachit diskurs pravykh populistov? [The Politics of Fear: What Right-Wing Populist Discourses Mean. Transl. by E.N. Kochergina, O.V. Gritchina. Kharkiv: Gumanitarny Tsentr Publ., 2018].
2. Геллнер Э. Нации и национализм / пер. М. Тюнькина. М.: Прогресс, 1991. [Gellner E. Natsii i natsionalizm [Nations and Nationalism. Transl. by M.M. Tyun'kina. Moscow: Progress Publ., 1991].
3. Малахов В. Национализм как политическая идеология. М.: КДУ, 2005. [Ma-lakhov V. Natsionalizm kak politicheskaya ideologiya [Nationalism as a Political Ideology. Moscow: KDU Publ., 2005].
4. Морозов А. Конец бельгийской лаборатории? // Дело. 2006. 7 нояб. [Morozov А. Konets bel'gijskoj laboratorii? [The End of the Belgian Laboratory? // The Case. 2006. November 07]. Available at: http://www.idelo.ru/440/16.html.
5. Поздняков Э.А. Нация. Национализм. Политика // Национализм: теория и практика. М., 1994. [Pozdnyakov E.A. Natsiya. Natsionalizm. Politika // Natsionalizm: teoriya i praktika [Nation. Nationalism. Politics // Nationalism: Theory and Practice. Moscow, 1994].
6. Романюк А. Попушзм i розвиток партшно! системи в УкраА'ш // Партшна система сучасно! Украши: еволющя, тенденцп та перспективи розвитку: матерiали мiжнародноl науково-практично! конференций 24-25 листопада 2011 р. Ки!в, 2012. [Romanyuk A. Populizm i rozvytok partiinoi systemy v Ukraini // Partiina systema suchasnoi Ukrainy: evolyutsiya, tendentsii ta perspek-tyvy rozvytku: materialy mizhnarodnoi naukovo-praktychnoi konferentsii, 24-25 lystopada 2011 r. [Romanyuk A. Populism and Development of the Ukrainian Party System // Party System of Contemporary Ukraine: Evolution, Tendencies and Prospects. Collection of papers of international scientific-practical conference, November 24-25, 2011. Kiev, 2012].
7. Смит Э. Национализм и историки // Нации и национализм. М., 2002. [Smith A. Natsionalizm i istoriki // Natsii i natsionalizm [Nationalism and Historians // Nations and Nationalism. Moscow, 2002].
8. Смит Э. Национализм и модернизм / пер. А. Смирнова, Ю. Филиппова, Э. Загашвили, И. Окунева. М.: Праксис, 2004. [Smith A. Natsionalizm i modernism [Nationalism and Modernism. Transl. by A. Smirnov, Yu. Filippov, E. Za-gashvili, I. Okuneva. Moscow: Praksis Publ., 2004].
9. Betz H.-G. Rechtspopulismus: Ein internationaler Trend? // Aus Politik und Zeitgeschichte. 1998. No. 9-10. P. 3—12
10. Brubaker R. Between Nationalism and Civilizationism: The European Populist Moment in Comparative Perspective // Ethnic and Racial Studies. 2017. Vol. 40. No. 8. P. 1191—1226.
11. Conversi D. Reassessing Current Theories of Nationalism: Nationalism as Boundary Maintenance and Creation // Nationalism and Ethnic Politics. 1995. Vol. 1. No. 1. P. 73-85.
12. De Cleen B. Populism and Nationalism // The Oxford Handbook of Populism. Oxford, 2017.
13. Jagers J., Walgrave S. Populism as Political Communication Style: An Empirical Study of Political Parties' Discourse in Belgium // European Journal of Political Research. 2007. Vol. 46. No. 3. P. 319-345.
14. Judt T. Postwar: A History of Europe Since 1945. NYC: Penguin Press, 2005.
15. Mudde C. The Populist Zeitgeist // Government and Opposition. 2004. No. 39 (4). P. 541-563.
16. Mudde C. The Populist Radical Right: A Pathological Normalcy // West European Politics. 2010. Vol. 33. No. 6. P. 1167-1186.
17. Mudde С. Right-Wing Extremism Analyzed // European Journal of Political Research. 1995. Vol. 27. No. 2. P. 203-224.
18. Priester K. Wesensmerkmale des Populismus // Aus Politik und Zeitgeschichte. 2012. No. 5-6. P. 3-9.
19. Rydgren J. Radical right-wing parties in Europe. What's populism got to do with it? // Journal of Language and Politics. 2017. Vol. 16. No. 4. P. 485-496.
20. Simeoni M. A Morbid Democracy: Old and New Populisms. Brussels: Presses Interuniversitaires Européennes, 2014.
21. Simmons-Simonolovich K. Nationalist Movements: an Attempt at a Comparative Typology// Comparative Studies in Society and History. 1965. Vol. 7. No. 2. P. 221-230.
22. Snyder L. The New Nationalism. New Jersey: Transaction Publishers, 2009.
23. Strickland P. Is Austria's far-right FPO losing support amid Nazi scandals? // Al Jazeera. 2018. April 2. Available at:
https://www.aljazeera.com/news/2018/03/austria-fpo-losing-support-nazi-scandals-180331101800263.html.
24. Taguieff P.-A. La revanche du nationalisme. Paris: PUF, 2015.
25. Tismaneanu V. Fantasies of Salvation: Democracy, Nationalism, and Myth in Post-Communist Europe. Princeton: Princeton University Press, 2009.
26. Vossen K. Populism in the Netherlands after Fortuyn: Rita Verdonk and Geert Wilders Compared // Perspectives on European Politics and Society. 2010. Vol. 11. No. 1. P. 22-38.
27. Wike R., Stokes B., Simmons K. Europeans Fear Wave of Refugees Will Mean More Terrorism, Fewer Jobs. Washington: Pew Research Center, 2016.
EUROPEAN RIGHT-WING POPULISM AND NATIONALISM: REVISITING THE CORRELATION OF FEATURES
P. V. Oskolkov
Junior Research Fellow, Department of European Integration Studies, Institute of Europe of RAS; Lecturer, Department of Regional Problems of World Politics, Lomo-nosov Moscow State University; Postgraduate Student, Department for Integration
Studies, MGIMO University
A. I. Tevdoy-Burmuli
Candidate of Political Sciences, Associate Professor, Department for Integration Studies, MGIMO University
The paper examines right-wing populism in contemporary Europe, focusing on nationalism as a structural feature of the discourse of European right -wing populist parties. Nationalism and right-wing populism are analyzed in the light of the most important existing theories. The authors prove the existence of an organic interconnection be-tween nationalism and right-wing populism, define the basic concepts, distinguish three key groups of the right- wing populist "Others", and trace the nationalist rhetoric elements in the discourse of populist parties in different European sub- regions. Po-pulism per se is defined as a strategy of political struggle which involves anti -elitism, anti- pluralism and self-identification with people's will. However, populism unders-tood this way is not sufficient enough to form the ideological base of political enti-ties; it lacks some additional ideological element. The definition of nationalism as ac-tive loyalty of a person to the cultural community he or she is now connected with by most solid identity ties, based on the constructivist ethnicity paradigm, makes it poss-ible to connect the nationalist phenomenon with a wide range of populist manifesta-tions, from moderate to radical ones. The use of the dichotomy of "exclusive" and "inclusive" nationalisms proved its relevance for the purposes of singling out right-wing populism. Thus, it is nationalism that distinguishes right -wing populism as a strategic and ideological complexity from populism per se as a mere political strate-gy. The empirics used in the article include data on the rhetoric of right-wing populist parties concerning immigrants with a Muslim background, Jews, Roma and Sinti. The authors point to the civilizational nature of nationalism in Western Europe, ana-lyze changes in nationalist rhetoric in a moment when a populist party tries to be-come a part of the establishment, and how right -wing populists vote in the European Parliament when the anti-nationalist resolutions are discussed. The authors conclude that a nationalist marker enables researchers to distinguish right-wing populism from other forms of populism and contributes to categorizing and revealing the particulari-ties of national right-wing populism models.
Keywords: nationalism; right-wing populism; the Other; ethnicity; identity.
