CC BY
28
Г.И. Лепехина в статье «Документальные фильмы о Первой мировой войне и их влияние на формирование исторической памяти», «Первая мировая война - не только пролог ХХ в., ее осмысление по-прежнему актуально, документальные фильмы знакомят нас с ужасами войны, заставляют задуматься о ее уроках, способствуют лучшему пониманию противоречивого пути развития человечества» (с. 412).
В. П. Любин
2020.03.020. ФАДЕЕВА Т.М. ЕВРОПА - 1968: 50 ЛЕТ СПУСТЯ (ПО МАТЕРИАЛАМ ЖУРНАЛА «THE AMERICAN HISTORICAL REVIEW»). (Обзор).
Ключевые слова: 1968 год; общемировое движение против угнетения; политическое, социальное и сексуальное раскрепощение; молодежь в событиях 1968 г.
1968 год стал переломным не только для стран Европы, но и Америки, включая США, повсюду происходили различные проте-стные выступления с требованием перемен. Студенческие волнения прошли во Франции, Западной Германии, Швеции и Италии; крупные забастовки - в Испании и Великобритании; беспорядки и столкновения с полицией - в Мексике, Бразилии и Аргентине. В США проходили марши за права чернокожего населения и демонстрации против войны во Вьетнаме. Волна студенческих выступлений затронула и страны соцлагеря - волнения охватили университеты Польши и Югославии. Для СССР и других соцстран 1968 год стал одновременно годом зарождения диссидентского движения и вторжения в Чехословакию.
В последние годы эти события всё чаще рассматривают в комплексе - как часть общемирового движения против угнетения и за раскрепощение: политическое, социальное и сексуальное. Исследователи подчеркивают ключевую роль, которую сыграла в этих событиях молодежь - новое поколение, требовавшее отмены устаревших социальных и культурных установок. В этом смысле 1968 год имеет как политическое, так и культурологическое значение.
Журнал «Американское историческое обозрение» (The American historical review) посвятил в 2018 г. специальный выпуск 50-летней годовщине этих событий. Редакция журнала откликну-
лась подборкой статей, предложив авторам не ограничивать себя академической формой изложения, но высказаться в свободной форме размышлений или эссе, посвященных «1968-му» в отдельных странах. Автор введения А. Эллсуорт [2] начал с обращения к авторитету Ханны Арендт, которая летом 1968 г. писала своему другу Карлу Ясперсу, что «дети в следующем столетии будут изучать 1968 г., как мы изучали год 1848-й». Но не ошиблась ли она в своем прогнозе? Даже спустя полвека судить о влиянии этих событий на будущие поколения несколько преждевременно, отмечает Эллсуорт [2, р. 706]. В то же время, поскольку юные участники протестных движений 1968-го достигли преклонного возраста, наступил подходящий момент для размышлений о тех событиях. В целом представленные в журнале эссе отражают тревоги нашего времени.
Тенденции, порожденные волнениями 1968-го, со временем оформились в социальные движения, идеологии, организационные принципы. Широко признается, что важным достижением 1968 года в Западной и Восточной Европе, Мексике и других странах стала постановка тендерного вопроса, в первую очередь - оспаривание традиционной общественной иерархии, обусловленной половой принадлежностью. В большинстве статей подчеркивается, что подобно своим предшественникам 1848 и 1917 гг., участники событий 1968 г. сознавали, что они являются частью международного движения протеста против существующего порядка. Но смысл подобной взаимосвязи проявился в последующие десятилетия, радикально меняя опыт восприятия «глобального» в повседневной жизни людей. Воспоминание неотделимо от ностальгии по утопическим надеждам, которые связывали с 1968-м как его участники, так и наследники, включая новое поколение историков. Возможно, наследие 1968 года для кого-то будет определяться прежде всего глобальным вызовом авторитаризму, как социалистическому, так и капиталистическому. Тем не менее, как заметил Н. Росс по поводу майских дней 1968-го во Франции, «события тех дней сумели противостоять всем попыткам стереть их из памяти или преобразовать их смысл». Речь идет о 50-й годовщине того дня, когда французская полиция атаковала протестующих студентов в Сорбонне, подавляя совместное выступление студентов и рабочих, о котором здесь не забывают.
В отличие от Франции, в Германии восприятие событий 1968-го имело свои особенности и своих противников. Квин Сло-бодян, сотрудник Гарвардского университета, профессор истории в Уэллсли колледже, начинает свое эссе с игры чисел. «89 - это перевернутое 68»: еще недавно симметрия казалась историкам Германии чем-то большим, нежели просто совпадением. «Даты, обозначающие подъем студенческого протеста и падение берлинской стены, были ключевыми моментами в переходе нации к "ре-цивилизации" после краха 1945 г., к стабильной оси объединенной Германии и объединенной Европы. Когда Европейский союз получил Нобелевскую премию мира в 2012 г., президент Европейского Совета озаглавил свою речь "От войны к миру: европейская сказка". 1968 год был этапом в истории национального искупления» [5, p. 749].
Поместить 1968 год в Германии в историю капиталистической демократии сложно. Год был отмечен призывами к мировой революции, экспроприации и радикальному перераспределению частной собственности, а также призывами к групповой психологической трансформации. Лозунгом стали слова из лирической песни «Разрушим то, что разрушает нас» [5, p. 750]. Краткое «68» обозначает «красную декаду» насилия. 2 июня 1967 г. полицейский застрелил студента на демонстрации протеста против визита иранского шаха в Западный Берлин. 11 апреля 1968 г. лидер студенческого движения Руди Дучке был опасно ранен при попытке покушения на него. Вслед за этим во многих западногерманских городах прошли демонстрации протеста, часть которых перешла в уличные побоища с полицией, напоминавшие гражданскую войну. Покушение на Дучке и события мая 1968 г. во Франции усилили начавшуюся радикализацию движения, которое в то же время всё больше стало разделяться на течения. Андреас Баадер и Ульрика Майнхоф основали террористическую организацию «Фракция Красной Армии» (Rote Armee Fraktion, RAF). Серия похищений и убийств, совершенная левыми террористами «Фракции Красной Армии», закончилась в 1977 г. арестом ее членов, которые совершили самоубийство в тюрьме после того, как их немецким и палестинским друзьям не удалось организовать их побег. В то же время значительная часть студенческого движения обратилась в сторону СДПГ с ее тогдашним руководителем Вилли Брандтом.
Другими последствиями протестных событий 1968 г. можно назвать «зелёных» и другие движения за гражданские права (женщин, ЛГБТ-сообщество).
Переходу от первоначального антиимпериалистического посыла 1968-го к курсу на реформы много способствовал философ Юрген Хабермас. 1968 г., заявил он спустя 20 лет, в 1988 г., стал причиной «фундаментальной либерализации общества» [цит. по: 5, р. 751]. Мятежные студенты стали к этому времени профессорами, издателями, журналистами, общественными деятелями и госслужащими. Система не была разрушена, но реформирована изнутри. Следующим доказательством тезиса «либерализации» к 30-й годовщине 1968 года стало создание коалиционного правительства «красных» социал-демократов и партии «зеленых», представитель которой Йошка Фишер, участник протестов, стал министром иностранных дел объединенной Германии.
Интерпретация 1968-го привлекла внимание историков к проблеме женского движения, которое отчасти отвлекло внимание от социалистического студенческого движения, а также к внутренней динамике левых террористических групп, таких как «Фракция Красной Армии», «Тупамарос» Западного Берлина, «Революционные ячейки» и «Красная Зора». Террористическое левое крыло стало средоточием дебатов о пределах действий государства и активистского сопротивления в век террора в начале XXI столетия.
В последние годы особенно горячий интерес к 1968 г. проявляют не столько бывшие участники и хроникеры событий, сколько заклятые враги этого движения. Как ныне широко признано, немецкоговорящая Новая Правая, включая ряд политических аффилиаций от Движения за идентичность до Альтернативы для Германии и Австрийской партии свободы, а также «культурный» марксизм, мультикультурализм, гендерная идеология и эгалитаризм - ключевые слова и знаковые достижения 1960-х - вот против чего ополчилась германская Новая Правая, поскольку «колонизация духа» активистами 1968-го сопровождается распадом наций, семейной идентичности и упадком морали, подрывая стабильность общества. Напротив, левоцентристы вспоминают германский 1968 год как расцвет юношеского идеализма, за которым последовал долгий период прагматических реформ. Новая Правая рассматривает победу активистов 1968-го как тотальную и осуще-
ствившуюся, по словам Алена де Бенуа, на метаполитическом уровне. Германская Новая Правая учится у своих оппонентов. «Она использует их стиль провокаций, призывы к абсолютной свободе слова и прямой демократии, разоблачая истеблишмент как скрыто репрессивный по отношению к инакомыслящим» [5, p. 752]. Многие описывают Новую Правую как «внепарламентскую оппозицию», хотя она располагает местами в парламенте с 2017 г. Спустя полвека наследие 1968 г. вызывает острые споры среди немецких историков.
Новые подходы к социально-политической и гендерной истории, в центре внимания которой - вторая волна феминизма, связанная с протестными движениями 1968 г., рассмотрены в эссе М.А. Браке, члена Королевского исторического общества и профессора Новой европейской истории университета Глазго [1, p. 753]. Ее эссе посвящено выступлениям, или, по выражению автора, «овладению речью» (the capture of speech), женщин, причем связанные с этим новые практики самовыражения и словоупотребления отмечены в историографии как самая характерная черта 1968 г. Это были «строительные кирпичики», которые легли в основу критики существующей культуры гендерных взаимоотношений, морали и социальных ценностей. Французский философ Мишель де Серто писал о событиях «1968-го», «овладении речью» и обретении власти ранее несвободными лицами, уподобляя их взятию Бастилии в 1789 г. Если «овладение речью» как орудием власти было характерной политической практикой 1968-го года, то оно было связано не только с молодежью и протестующими студентами, но касалось различных возрастных и гендерных групп. История Европы 1968 г. еще не написана, считает М. Браке, несмотря на «появление историографии феминизма 1970-х годов, в которой 1968-й считается началом». Овладение речью означает и более глубокое самопознание. «Для многих женщин оно выражалось в том, что они становились делегатами во вновь избранных радикальных фабричных советах. Во многих случаях они были новичками, поскольку обычно представительство, даже на предприятиях с преобладанием женщин, как правило, принадлежало мужчинам. В процессе радикализации в конце 1960-х, женщины-активистки стали собираться отдельно, причем попутно переосмысливая власть и угнетение в повседневных ситуациях. Фемини-
стские коллективы вырастали из таких собраний: изучение опыта повседневной жизни - от вопросов гендерной сегрегации в школах и освистывания на улицах до общественных осуждений контроля над рождаемостью и дискриминации на рабочих местах - создавало новую основу социальной критики» [1, p. 754]. Некоторые активистки вынесли свои личные истории (нелегальные аборты, неудачное материнство, сексуальное насилие) на общественное обсуждение, хотя дискуссии о политических последствиях таких шагов не были легкими. Такие истории шокировали, поскольку существовали вне общепринятого дискурса или культурных представлений. «Овладение речью», включая личные свидетельства, сумело придать политическое звучание проблеме аборта, которая стала одной из самых значительных феминистских кампаний в Западном мире в течение «долгих» 1970-х годов. Так, в рамках стратегии «саморазоблачения», автор приводит «Манифест 343-х», опубликованный «Le Nouvel Observateur» в 1971 г., представляющий собой список личных свидетельств. Однако это был наиболее заметный аспект гораздо более широкого движения, использовавшего новый словарь, вопреки старым запретам, способствуя тем самым культурному сдвигу [1, p. 755].
«Обретение самих себя через овладение речью» протекало совсем иначе для женщин коммунистической Восточной Европы, но 1968 год был значим и для них. Гендерная социальная критика звучала здесь из уст женщин, не называвших себя феминистками, в силу запрета самого слова и его ассоциаций со средним классом и с Западом. Тем не менее наблюдалось очевидное гендерное измерение в социальной критике восточноевропейских женщин в различных слоях общества, от людей искусства в Чехословакии до женщин-трудящихся Польши и студентов Югославии. Чехословацкая «новая волна» в области кино, как часть культурного возрождения, предшествовавшего Пражской весне, дала женщинам возможность для самовыражения по-новому, хотя и не содержала вызова гендерному порядку. Автор выделяет кинорежиссера Веру Хитилову, создательницу фильма «Маргаритки» (1966), с акцентом на «запретных желаниях и удовольствиях, желании изобилия и снисходительности», преимущественно в области изысканных блюд. После советской «нормализации» страны она была уволена и в резонансном письме «Я хочу работать» лидеру страны Густаву
Гусаку отмечала, что ее пребывание на посту директора киностудии было «реальной проблемой» [1, р. 756]. Женщины как участницы движений протеста играли заметную роль в Польше. Забастовка 90 тыс. работниц на хлопчатобумажной фабрике в Лодзи в 1970 г. стала ответом на пакет реформ, введенный режимом Владислава Гомулки и приведший к значительному снижению реальной зарплаты. Однако голос женщин не звучал в переговорах власти и оппозиции.
При всем многообразии проявлений женское «овладение речью» в 1968-м и последующие годы обнаруживает немало общего в гендерном опыте европейских стран. Автор в самых общих выражениях резюмирует, что женское самосознание и самопозиционирование в 1960-е годы претерпело исторически значимые сдвиги, воздействие которых ощутимо и сегодня. Оно проявляется не только в виде появления новых феминистских практик и в их более широком распространении, но и в более негативных социальных реакциях и в процессах умалчивания, которые включают и умолчание историографии. Складывающаяся картина рисует 1968 год как начальный пункт долгого культурного сдвига и как момент, когда женщины заговорили о своей жизни по-новому, открыто и не смущаясь, используя словарь и обороты, не принятые в установившейся культуре, выразив стремление покончить с «тысячелетним отсутствием женщин в истории» [1, р. 757].
Политические особенности «1968 года в Италии как формы выражения протеста рассматриваются в статье Нико Пиццолато, исследователя проблем глобального капитализма, истории рабочего класса, истории несвободного труда в США в XX в. (3, р. 758). Он отвергает попытки истолкования 1968 г. как "протеста ради протеста", ссылаясь, например, на определение Р. Арона "студенческий карнавал", которое устраняет политическую мотивацию и представляет любое молодежное движение как попытку нарушить дисциплину и "сбежать с уроков". Но подобные высказывания являются также невольным признанием того, что в конце 1960-х годов возникла новая политическая сила, представленная студентами университетов и высших школ, которая с тех пор играет свою роль в Италии. Этот сегмент, отсутствовавший в политической репрезентации, предложил собственные формы прямого политического участия и прямого действия. В коллективном сознании
1968 год выступает как момент основания форм демократии участия, такой, как "отказ от делегирования", и это вполне может быть тем, что наделяет современные акции символической легитимацией. 1968 год в Италии, как и в других странах, но с более драматической формой эскалации социального конфликта, стал обозначением длительного исторического периода. Всё началось в 1966 г. с убийства левого студента Паоло Росси правыми активистами, что открыло долгий период насилия и взаимных обвинений между радикалами марксистского толка и неофашистами (3, р. 760). «"1968 год" длился в Италии до 1977 г., когда взрыв социального протеста, который отчасти отвергал повестку "68-десятников", повысил значение фабрики и университета как наиболее подходящих мест для политической борьбы; или до 1978 г. когда убийство бывшего премьер-министра Альдо Моро Красными бригадами заставило многих активистов отказаться от политического участия» [там же].
Обращение к наследию 1968-го имело различные цели. Со временем консерваторы различных оттенков, от традиционных католиков до нео-фашистов, выработали альтернативный, телеологический рассказ о «долгом 1968 годе», на который возлагали вину за пороки итальянского общества. Его описывали как вызов властям и традиционным ценностям, как нигилистическую и гедонистическую попытку, приведшую к фрагментации итальянского политического сообщества и к упадку таких институтов, как семья и школа. Несмотря на национальные особенности, глобальный характер студенческого движения «1968-го» был очевиден как участникам, так и комментаторам. При этом считалось, что протест-ное движение студентов и рабочих не имело местных корней, но развивалось под влиянием иных примеров. Как писал видный правый журналист Индро Монтанелли, «1968-й был импортным феноменом», который появился в Италии на волне того, что уже произошло в США, Франции и Германии. Такая трактовка, считает автор статьи, «оставляет без внимания тот факт, что в Италии 1960-х имели хождение идеи несталинского социализма и коммунизма на страницах таких влиятельных левых журналов, как "Quaderni rossi" и "Mondo operaio", существовали память и миф об итальянском Сопротивлении и антифашизме, местные традиции гражданского неповиновения и активизма» [3, р. 760].
Как показала Мод Браке на этом форуме [1, p. 753], участие женщин было отличительной чертой 1968-го. В 1970-е годы феминистское движение в Италии дало солидную основу для его политического и теоретического анализа, равно как и для изучения организационных форм, которые сегодня рассматриваются как важные достижения того периода. Движение бросило вызов патриархальным отношениям и поставило гендерную политику в центр социальной мобилизации. События 1968-го зачастую рассматриваются с мужской точки зрения, что легко ведет к их интерпретации как «бунта против отцов». Гендерный подход подводит к другим выводам, поскольку феминистское движение рассматривает гнет семьи, класса, государственных структур под иным углом зрения. Итальянские женщины бросили вызов мужской культуре, которая ограничивала их аполитичной «частной сферой», оставляя за собой «сферу публичную». Их позиция оказалась в противоречии с подходом ИКП и с практикой радикальных рабочих групп, таких как Lotta continua, Potere operaio, Avanguardia operaia, которые в течение 1970-х втянулись в партийно-политическую борьбу.
Радикализм рабочего класса, который эти группы пытались использовать, представляет собой самый спорный аспект памяти «1968-го». Молодые рабочие, многие из них мигранты, критиковали авторитарный характер производственных отношений на фабрике и на уровне мастерской. В отличие от остальных стран, в Италии 1968-го активность проявляли не студенты, а рабочие. Подъем протестных выступлений затронул Порто Маргера, Милан, Турин, где борьба велась против таких титанов итальянской индустрии, как Монтэдисон, Альфа Ромео, ФИАТ, причем политические столкновения порой приводили к падению правящих коалиций. В этой борьбе были примечательны не только их новые участники, их язык и цели, но и новые формы организации. Рабочие брали под свой контроль столовые для проведения общих собраний, занимали предприятия, изменяли трудовые отношения, создавая фабричные советы, устраивая протестные марши внутри фабрик, против рутины управляющих и белых воротничков, обсуждая ход производства или просто нарушая дисциплину. Рабочие требовали не столько повышения платы, сколько соблюдения их достоинства, они хотели больше свободного времени и более вы-
сокого уровня охраны труда, качественно меняя обычную повестку дня профсоюзов. В качестве подрывной политической стратегии «отказ от работы» становился более привлекательным, чем «рабочий контроль» [1, р. 753].
Радикальные группы правильно поняли такую «повестку дня», как выражение самоопределения или «автономии», но теоретически осмыслили это как политический момент кануна революции, не сумев осознать его сложность и двойственность. В условиях суровых репрессий со стороны властей и покушений и заговоров нео-фашистских групп некоторые из этих активистов, в свою очередь, создали свои террористические группы, стремясь подстрекнуть рабочих на восстание посредством вызывающе насильственных действий авангарда. Наследие этого периода отбрасывает долгую темную тень на последние десятилетия ХХ в. в итальянской истории и создает представление об Италии 1968-го как питательной почве для терроризма, - восприятие, свойственное общественному дискурсу и сегодня. Общественная память о «долгом 1968-м» длительное время питалась мемуарами и рассказами самих участников тех событий. Как и в других странах, только в последние 20 лет появились более разнообразные историографические реконструкции, по мере того как те, кто не был участником тех событий, приобрели право говорить. Сама политика памяти о том времени становится центральным компонентом историографических исследований; споры вокруг нее в Италии продолжаются.
Крис Рейнолдс, профессор новейшей истории Европы и Франции в Университете Ноттингем Трент, посвящает эссе непростой задаче воссоздания «погребенной» памяти о 1968 годе в провинции Северная Ирландия [4].
В истории Северной Ирландии «1968-й» считается годом начала долгой череды волнений. Тогда в столице провинции Лондондерри состоялась мирная демонстрация за гражданские права, против дискриминации и неравенства. Уличные протесты и акты гражданского неповиновения множились, и премьер-министр О'Нейл пошел на уступки. Слабость его позиций стала очевидной на выборах в феврале 1969 г. В ходе последующего полугодия напряженность росла, и угроза насилия уже витала в воздухе. Столкновения между националистами и силами безопасности, в конце
концов, вылились в битву при Богсайде в августе 1969 г. Для наведения порядка была призвана британская армия, и в ходе последующих трех лет радикализм и насилие обеих противоборствующих сторон лишь усиливались. Трагические события кровавого воскресенья 30 января 1972 г. стали подтверждением того, что положение в Северной Ирландии достигло «точки невозврата». Конфликт свирепствовал до 1998 г., погибло более 3600 человек [4, р. 747]. Помимо этих жертв период характеризовался насилием, разрушением, ненавистью и расколами. Никто из участников про-тестных движений 1968 г. не предвидел и не намеревался привести в действие цепную реакцию террора. Однако сам факт, что конфликт возник так быстро и продолжался так долго, дает ключ к пониманию выпадения Северной Ирландии из международного хода событий 1968 г.
Во Франции активисты «1968-го» явились самым важным вектором в конструировании весьма позитивной национальной коллективной памяти о нем. Как непосредственно после событий, так и каждое последующее десятилетие «герои» тех дней охотно делились воспоминаниями о «славном прошлом». Всё это способствовало позитивному взгляду на «1968-й» в международной перспективе. Но это не относится к Северной Ирландии. Участники протеста 1968 г. со временем почувствовали свою ответственность за развязывание последуюшей волны террора и за погибших. Поэтому, в отличие от Франции, в Северной Ирландии нет охотников рассказывать о 1968 г. в позитивном ключе. Образно выражаясь, память о 1968-м была погребена под волной террора.
Однако наступившее мирное время дает основания воскресить эту память и возможность включить Северную Ирландию в глобальный всемирный нарратив о тех днях. Подписание «Доброго пятничного соглашения» в 1998 г. означало конец конфликта. Хрупкий мир положил начало ряду изменений, одним из которых стало обращение к спорному прошлому провинции. Впервые годовщина «1968-го» была отмечена в 2008 г., т.е. спустя 40 лет после самих событий. На конференциях, концертах, телепередачах появлялись участники, жаждущие рассказать о своем участии в тех событиях. Далее 1968-й год стал фокусом напряженной борьбы между двумя господствующими партиями националистического толка (Шин Фейн и Социал-демократическая и Рабочая партия) за
наследие того периода. Наконец, наблюдалась явная попытка поместить североирландские события 1968 г. в международный контекст того времени. Воскрешение погребенной памяти является характерной чертой и 50-летия ее годовщины, заключает Рейнолдс [4, p. 749].
Список литературы
1. Bracke M.A. «Women's 1968 is not yet over»: the capture of speech and the gendering of 1968 in Europe // American historical review. - Oxford: Oxford univ. press, 2018. - Vol. 123, N 3. - P. 753-758.
2. Ellsworth A. Introduction // American historical review. - Oxford: Oxford univ. press, 2018. - P. 706-709.
3. Pizzolato N. Tactics of refusal: idioms of protest and political subjectivities in Italy's «1968 years» // American historical review. - Oxford: Oxford univ. press, 2018. - Vol. 123, N 3. - P. 758-763.
4. Reynolds Ch. Beneath the troubles, the cobblestones: recovering the «buried» memory of Northern Ireland's 1968 // American historical review. - Oxford: Oxford univ. press, 2018. - Vol. 123, N 3. - P. 744-749.
5. Slobodian Q. Germany's 1968 and its enemies // American historical review. -Oxford: Oxford univ. press, 2018. - Vol. 123, N 3. - P. 749-752.
2020.03.021. ДЕ МАРТИНО Дж. ДЖУЗЕППЕ ГАЛАССО И ЮЖНОЕ РИСОРДЖИМЕНТО.
DE MARTINO G. Giuseppe Galasso e il Risorgimento italiano // Ras-segna storica del Risorgimento. - Roma, 2018. - Vol. 110, fasc. II. -P. 5-10.
Ключевые слова: неаполитанская историческая школа; южное Рисорджименто; Джузеппе Галассо.
Статья Джулио Де Мартино написана в память о недавно скончавшемся известном итальянском историке, специалисте в области средневековой и современной истории, истории итальянского Рисорджименто Джузеппе Галассо (1929-2018). «Галассо был тем ученым, - пишет Де Мартино, - который в своих работах вел постоянный открытый диалог с великими представителями прошлого, о чем свидетельствует перечень большого числа его работ» (с. 5).
Галассо был видным представителем неаполитанской исторической школы второй половины ХХ в., к которой относятся та-
