CC BY
270
ФИЛОСОФИЯ. психология
УДК 141.2 Р. Р. Вахитов
ЕВРАЗИЙСТВО И ЕВРОПЕИЗАЦИЯ В РОССИИ НАЧАЛА XX ВЕКА: «РОССИЙСКИЙ ОРИЕНТАЛИЗМ» И АНТИОРИЕНТАЛИЗМ ЕВРАЗИйСтВА
Статья посвящена рассмотрению «российского ориентализма» - открытию «внутреннего Востока» и осознанию России как многонародного государства в начале ХХ в. Это выразилось в развитии этнографии и возникновении идеологии национал-либерализма, разрабатываемой П.Б. Струве. Российский ориентализм связывают с ростом европеизации высших классов империи в эту эпоху. Автор выдвигает предположение, что этот феномен парадоксальным образом породил свою диалектическую противоположность - евразийский антиориентализм.
Ключевые слова: евразийство, европеизация, ориентализм, антиориентализм, славянофильство, империализм.
Eurasianism and Europeanization in Russia in the early XXth century: “Russian Orientalism” and Eurasian antiorientalism. RUSTEM R. VAKHITOV (Bashkir State University, Ufa).
The article considers “Russian Orientalism” - the discovery of “the inner East” and the image of Russia as a multinational state in the early XXth century. This trend found its reflection in the development of ethnography and in the emergence of the national-liberalist ideology of P. Struve. Researchers associate Russian Orientalism with greater Europeanization of the upper classes of the empire in this period. The author suggests that ironically this phenomenon gave birth to its dialectical opposite - Eurasian antiorientalism.
Key words: Eurasianism, Europeanization, orientalism, antiorientalism, slavophilism, imperialism.
Среди главных причин появления евразийского мировоззрения часто называют реакцию представителей молодежных кругов интеллектуальной элиты Российской империи на революцию и гражданскую войну, которые обрекли их на существование в эмиграции. Антизападничество евразийства при этом выводят из обиды бывших ветеранов и идеологов белых армий на Запад, который не оказал им достаточной для победы поддержки в их борьбе с большевизмом и слишком «холодно» встретил их, когда после своего поражения они оказались в Европе. Стремление евразийцев показать восточные азиатские корни русской культуры при этом расценивают как своеобразный эпатаж, цель которого - отречься от всего европейского даже в своей собственной культуре.
Такая очевидная редукция проблемы социально-философского толка к психологическим причинам давно уже вызвала резонную критику со стороны историков и исследователей евразийства. Они справедливо указывали на то, что основные, специфические идеи евразийства сформировались
задолго до того, как его основатели оказались в эмиграции [6]. Так, Н.С. Трубецкой признавался в предисловии к «Европе и человечеству», что основные мысли этого манифеста антиевропоцентризма, вышедшего в Софии в 1921 г. и положившего начало дискуссиям, породившим евразийство, сформировались за 10 лет до этого, в годы учебы Трубецкого в Московском императорском университете и его активных занятий этнографией и лингвистикой [10]. Исследователям творчества П.Н. Савицкого удалось убедительно доказать, что Савицкий употреблял термин «Евразия» в специфическом «евразийском» смысле еще в 1918-1919 гг., когда участвовал в антибольшевистской борьбе на юге России и мог вполне надеяться на победу «белых» [3]. Историк-евразиец Г.В. Вернадский идеи, которые потом он будет развивать в своих статьях и книгах евразийского характера, высказывал еще в работах 1910-х годов [2].
Конечно, тот факт, что глубокая и систематическая разработка евразийских идей происходила уже в условиях эмиграции, сыграл свою роль, и
ВАХИТОВ Рустем Ринатович, кандидат философских наук, доцент кафедры философии факультета философии и социологии (Башкирский государственный университет, Уфа). E-mail: [email protected] © Вахитов РР, 2013
ФИЛОСОФИЯ. психология
это наложило определенный отпечаток на форму евразийства. Кроме того, исторические события властно поставили перед теоретиками евразийства вопрос объяснения причин революции с позиций евразийской теории. Можно сказать, что необходимость осмыслить падение прежней России, пост-революционные судьбы нашей Родины, причины большевизма послужила толчком к тому, чтобы специфичным образом переконфигурировать идеи историософского и геополитического плана, которые зрели в умах будущих евразийцев до 1920-х годов и даже до революции. Но сводить всё целиком евразийство к реакции на революцию и тем более объяснять его сугубо психологическими причинами не представляется возможным.
Однако те исследователи, которые высказывали и обосновывали вывод о дореволюционных корнях евразийства, как правило, решали вопрос о происхождении евразийства сближением его со славянофильской традицией в русской философской и общественно-политической мысли. При этом они указывали на параллели с евразийским пониманием России и Запада у А.С. Хомякова, Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева и др. [7]. Но это такое же заблуждение, как сведение евразийства к реакции на революцию и изгнание (сами евразийцы, впрочем, называли славянофилов в числе своих предтеч, но это было, скорее, идеологическим и даже политическим заявлением, чем результатом научного анализа). Вспомним, что классическое славянофильство, созданное А. Хомяковым, И. Киреевским, Ю. Самариным, утверждало, что характерными органическими особенностями России, отличающими ее от Запада, являются православие, монархизм, крестьянская община. Из трех названных особенностей евразийцы признавали лишь православие. В политических манифестах евразийства нет ни слова о восстановлении в постсоветской России - СССР института монархии. Монархические группировки эмиграции вызывали у евразийцев резкое отторжение и даже презрение. Наконец, Н.Н. Алексеев, считавшийся специалистом по правоведению в евразийском движении, в своей работе «Христианство и идея монархии» откровенно называл монархию языческим институтом, несовместимым с христианством по своим мировоззренческим основаниям и существовавшим у христианских народов лишь в силу исторических причин [1]. Он разрабатывал подчеркнуто республиканские модели будущего евразийского государства, и ни одного опровержения со стороны других теоретиков евразийства не последовало [1]. К идеализации русской крестьянской общины, свойственной славянофилам, евразийцы также от-
носились резко критически. Уже в предисловии к первому евразийскому сборнику - «Исход к Востоку» (София, 1921 г.) евразийцы называют общину исторически преходящей формой русской культуры, апология которой не является обязанностью русского националиста. Разработанная впоследствии экономическая программа евразийства делала упор на использование контролируемой государством частной инициативы («частно-государственное хозяйство»), что нашло отражение в манифесте «Евразийство (формулировка 1927 года)» [7], и тем самым следовала, скорее, либеральной традиции в русской общественной мысли, чем традиции социалистической, к которой примыкали славянофилы и народники. Да и православие евразийцев выглядело несколько подозрительно с точки зрения славянофильской доктрины: думаем, основоположников славянофильства вряд ли порадовали бы утверждения евразийцев о «потенциальном православии» мусульманских и буддистских народов России, т.е. параллели между русским православием, туранским исламом и бурятским и калмыцким буддизмом [8].
Кроме того, резко противоречило славянофильской философии восприятие евразийцами России не как русской цивилизации, а как синтетической культуры, включающей в себя наряду со славянами азиатские народы. Наконец, не будем забывать, что славянофилы вовсе не отрицали существования общечеловеческой культуры; они исходили из философии истории Гегеля, согласно которой в каждую эпоху истории какой-либо один народ или группа народов приобретают статус всемирно-исторических, только в отличие от Гегеля считали, что вслед за всемирным торжеством германской наступит эпоха всемирного торжества славянской культуры. Это совершенно не совпадало с агрессивным антиуниверсализмом евразийцев, отвергавших саму возможность общечеловеческой культуры и видевших в России лишь одну из многих локальных культур мира (на это указывал А.А. Кизеветтер в своей критической статье о евразийцах [7]).
Возведение евразийства к поздним последователям славянофильства - панславистам вроде Н.Я. Данилевского - еще более сомнительно. Евразийцы были далеки от позитивистской апологии методов естественных наук, на которой строится теория культурно-исторических типов. Кроме того, евразийцы были принципиальными противниками самой идеи панславизма и даже отрицали наличие единой славянской культуры, считая, что славянство давно уже разделилось и разные его части принадлежат разным, порой антагонистическим культурам (южное славянство - балканской культуре,
западное - европейской, восточное - евразийской). Н.С. Трубецкой даже облек этот тезис в форму эпатажного утверждения: славянство - не более чем лингвистическая категория.
Наконец, к славянофилам, правда очень своеобразным и нетипичным, причисляют К.Н. Леонтьева. В философии культуры Леонтьева наличествуют некоторые явные параллели с евразийством. Так, он признавал Россию не только европейской, но и азиатской державой и даже отдельным культурным миром, был убежденным этатистом и империалистом, симпатизировал восточным культурам и критиковал Запад. Все это давало евразийцам повод причислять Леонтьева к своим предшественникам, и в этом за ними следуют и современные исследователи евразийства. Однако между философией Леонтьева и евразийством есть настолько существенные различия, что говорить о прямой связи между ними чрезвычайно трудно. Леонтьев все же видел в России не особую евразийскую культуру, а продолжение культуры византийской, пусть и на новой этнической основе. Он, как и ранние славянофилы, был убежденным сторонником самодержавия и крестьянской общины и, более того, связывал будущую индустриализацию России с переносом общины в города и созданием промышленных предприятий по модели общины. В понимании культуры он, как и Данилевский, следовал физикалистскому подходу, перенося на анализ культуры методы естественных наук, прежде всего биологии. Все это было очень далеко от евразийского дискурса.
Разумеется, мы вовсе не имели в виду, что славянофильские учения вообще не оказывали влияние на евразийство, всё как раз наоборот, и следы таких влияний нетрудно обнаружить - это идеализация допетровской старины, негативная оценка евразийцами императорского петербургского периода русской истории, тезис о расколе народа и элиты Российской империи. Речь о другом - что евразийство не было результатом органического развития славянофильских идей, оно формируется под влиянием славянофильства, но не на его основе; евразийство, так сказать, «сводный», а не «кровный» родственник славянофильской традиции.
Точно так же, как трудно проследить непосредственную идеологическую связь между славянофильством и евразийством, трудно обнаружить между ними и соответствующую политическую связь. Политическими наследниками славянофильства в начале ХХ в. справедливо считались правоконсервативные организации, так называемые черносотенцы («Союз русского народа», «Союз Михаила Архангела» и др. и их идеологи - А.С. Суворин, М.О. Меньшиков, В.В. Розанов и др.). Даже
их враги - либералы признавали это, называя черносотенство «вырожденным славянофильством». Вместе с тем основатели, главные теоретики и лидеры евразийства никогда не имели никакого отношения к правоконсервативным радикальным организациям. Напротив, тут имеет место своеобразный парадокс - большинство из них так или иначе были связаны... с либеральным движением. Этот факт не только не получил пока необходимого осмысления, но даже не получил широкого освещения, однако от этого он не перестает оставаться фактом. Н.С. Трубецкой принадлежал к семье, из которой вышли видные лидеры русского либерализма. Его отец - философ Сергей Николаевич Трубецкой прославился борьбой за автономию университетов на посту ректора Московского императорского университета. Он в свое время возглавлял депутацию либеральных деятелей к Николаю Второму. Его дядя - Евгений Николаевич Трубецкой, также философ-соловьевец, стоял у истоков партии конституционных демократов (партии народной свободы), затем он вместе с некоторыми правыми кадетами вышел из партии и, объединившись с левыми октябристами, создал партию мирного обновления. Сам Николай Сергеевич, будучи выходцем из среды с прочными либеральными традициями и взглядами, в молодости, без сомнений, по своим политическим воззрениям мало чем отличался от людей своего круга. П.Н. Савицкий - другой основатель евразийства, про которого говорят, что евразийство стало делом его жизни, был до эмиграции не только членом кадетской партии, но и учеником и соратником лидера ее правого крыла П.Б. Струве. Савицкий сотрудничал в его журнале «Русская мысль» и до 1917 г. успел прославиться как видный «младший теоретик» правых кадетов. Будущий создатель евразийской исторической науки Г.В. Вернадский был не только сыном члена ЦК партии кадетов В.И. Вернадского, но и сам в университете возглавлял молодежную организацию кадетской партии. Правовед-евразиец Н.Н. Алексеев был учеником известного философа права П.И. Новгород-цева - одного из предшественников либерального консерватизма.
Как видим, в плане политическом евразийцы первоначально, до своего обращения в евразийство, принадлежали не столько к славянофильскому, сколько к западническому крылу общественной палитры России. В любом случае евразийство вряд ли можно считать результатом непосредственного развития славянофильской идеологии и политической практики.
В действительности, как это показал ряд новейших исследователей евразийства (П. Серио,
Н. Автономова, С. Сергеев, С. Глебов), евразийство уходило своими корнями в процессы, разворачивавшиеся в русской гуманитарной науке начала ХХ в. (прежде всего в лингвистике, этнографии, правоведении, истории), которые были так или иначе связаны с очень своеобразным феноменом -осознанием русскими интеллектуалами многонационального характера российского государства. Как пишет об этом С. Глебов, «в конце XIX - начале ХХ века русская интеллигенция и русская наука начинают осознавать, что Россия - это не “органическое русское государство”, а многонациональная империя.» [3, с. 25]. У русских ученых пробуждается интерес к культурам других народов Российской империи: активизируются этнографические, лингвистические, востоковедческие исследования, активно работает этнографическая секция Российского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии, создается диалектологическая комиссия, которая изучает в том числе и украинский, и белорусский языки, которые тогда считались диалектами русского, возникает московский лингвистический кружок - прообраз Пражского лингвистического кружка, в рамках которого зарождается русский структурализм -метод, сыгравший важную роль в евразийских исследованиях, как это доказал П. Серио. Молодой Н.С. Трубецкой оказывается в гуще этих процессов - он изучает языки народов Кавказа и культуру финно-угров, он - член этнографической секции Российского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии и Московского лингвистического кружка, сотрудничает с этнографами А.А. Миллером, С.К. Кузнецовым, В.И. Йохельсо-ном, В.Г. Тан-Богоразом, печатается в журнале «Этнографическое обозрение». Мы хотим особо подчеркнуть, что, по признанию самого Трубецкого, именно в эти годы у него формируются основные идеи «Европы и человечества» - работы, которая в свою очередь стала толчком к возникновению евразийства (об этом он говорит в предисловии к данной книге).
В то же время в среде политических активистов и идеологов того времени также растет понимание России как многонационального государства, и если правые консерваторы - наследники славянофилов (В.В. Розанов, А.С. Суворин, М.О. Меньшиков и др.) стремятся «заморозить» этот вопрос, рассматривая Россию как русское государство с небольшим «довеском» инородческого населения, которое в перспективе необходимо русифицировать и ассимилировать, то в среде правых кадетов, из которой затем и выйдут многие евразийцы, возобладала другая точка зрения. Лидер правых каде-
тов П.Б. Струве создает модель государства, в которой стремится совместить русский национализм с идеей империи как сообщества юридически равноправных народов, объединенных вокруг «русского ядра». С. Глебов пишет, что П.Б. Струве был «один из немногих интеллектуалов предреволюционной поры, кто прекрасно осознавал значение фактора многонациональности в российской истории» [3, с. 53].
Евразийство было научно-политическим проектом, совмещая в себе междисциплинарные исследования российской культуры (географические, экономические, исторические, лингвистические) и утверждение России как империи. Причем наука была подчинена политике и предназначалась для доказательства того, что специфика российской культуры указывает на предназначенность России быть империей, политически объединяющей это пространство. Это своеобразное мировоззрение, в котором переплелись авангардистские научные искания, политический консерватизм, имперские амбиции, родилось в атмосфере самосознания России как многонациональной страны, государства-цивилизации. Осознание это произошло и в русской науке, и в русском политическом сообществе начала ХХ в. Это запустило научные и политические дискуссии - о взаимоотношениях народов империи, о роли русского народа в этническом ансамбле России, о соотношении русского национализма и российского империализма. В ходе их и сформировались взгляды будущих основателей евразийства, прежде всего Н.С. Трубецкого и П.Н. Савицкого.
Что же стало причиной такого изменения самосознания российской интеллектуальной элиты? Почему в начале ХХ в. она начинает интересоваться иными народами империи, их жизнью, культурами, языками? Мы предлагаем парадоксальный ответ на этот вопрос, причина эта - европеизация.
Как справедливо отмечает С. Глебов, накануне первой мировой войны Россия вошла в свой «европейский период развития» [3, с. 47]. Европеизация высших слоев общества достигла своего пика. Широко распространяется народное образование (в 1908 г. даже возникает проект закона о всеобщем начальном образовании), открываются новые высшие учебные заведения, в том числе для женщин (Высшие женские курсы, которые в 1910 г. были приравнены к университетам) и для низших слоев общества (народные университеты, которые, правда, не выдавали никаких документов об образовании), а ведь образование в незападных обществах -один из главных каналов европеизации, поскольку с кафедр школ и университетов наряду с достиже-
ниями науки преподносятся европейские ценности как универсальные, «общечеловеческие». Возникает модернистское искусство, творчески переосмысляющее западные образцы (французский символизм, итальянский футуризм) и исповедующее идеи «чистого искусства», чуждые российской общественности XIX в., но зато популярные среди богемы Запада. Бурно развивается русская наука и философия, в тесной связи с наукой и философией Европы. Представители поколения евразийцев, т.е. поколения родившихся в 1890-е годы, по тонкому замечанию Глебова, были уже не интеллигентами в узком русском смысле, описанном авторами «Вех», а интеллектуалами европейского образца [3, с. 47]. Многие из них получили или продолжали образование в европейских университетах, были интегрированы в европейскую культуру (кстати, любопытно заметить, что большинство теоретиков евразийства были учеными: Н.С. Трубецкой - лингвист и этнограф, Р.О. Якобсон - лингвист и литературовед, П.Н. Савицкий - географ и экономист, Г.В. Вернадский - историк, Н.Н. Алексеев - правовед, а ведь научное сообщество в наибольшей степени европеизированная часть любого незападного общества).
Таким образом, элита русского общества в начале ХХ в. все более и более осознает себя европейцами, в европейской культуре видит культуру, родственную себе, стремится во всем подражать европейцам - от бытовых привычек и мод до идеологий и политических и экономических институтов (процесс этот начался еще в петровскую эпоху, но, как уже говорилось, в начале ХХ в. достиг пика). Характерным симптомом является возникновение в России русского национал-либерализма, идеологом которого был П.Б. Струве. Демократически окрашенный национализм - западная идеология, для всех остальных народов являющаяся привнесенной извне (Струве это прекрасно понимал, это видно по его заявлению: я - западник и поэтому я - русский националист). Высшие слои русского общества, особенно интеллектуалы, разорвавшие с интеллигентской традицией радикального противостояния государству, хотят теперь видеть в России европейскую державу, которая ничем не хуже, а в некоторых отношениях и лучше, чем другие державы Европы. А все европейские державы тогда были колониальными империями. Время, когда колониализм европейскими интеллектуалами будет проклинаться как вопиющее несоответствие идеалам гуманизма и прогресса, еще впереди. Пока сами европейцы (британцы, немцы, французы) воспринимают свой империализм как цивилизационную культуртрегерскую деятельность,
народы с периферии принадлежащих им империй воспринимаются как дикари, которых необходимо цивилизовать, если это только возможно в силу их расовых отличий от европейцев. В советской специальной литературе, содержащей марксистскую сугубо негативную оценку империализма, принято было с иронией отзываться о стремлении европейцев толковать свой империализм как цивилизационную миссию, однако это сильное упрощение действительного положения вещей. Разумеется, экономические мотивы колонизации для западных государств-метрополий были очень и очень важны, но цивилизаторский проект был не просто прикрытием хищничества, он воспринимался всерьез его носителями и всерьез воплощался ими в жизнь. Светлана Лурье, рассуждая о Британской империи, отмечает: «.эти гордые англичане как будто на самом деле ощущали себя слугами покоренных народов... Среди англичан были такие люди, как Т. Маколи и С. Травелайен, стремившиеся «полностью переустроить индийскую жизнь на английский манер. <...> они надеялись, что уже в пределах одного поколения высшие классы Индии примут христианство, будут говорить по-английски, освободятся от идолопоклонства и активно вольются в управление страной» [4, с. 188]. В результате для колониальной западной империи, чья идеология строится на базе проекта Просвещения, характерно взаимодействие «господствующего народа», или народа метрополии, и подчиненных народов, или народов периферии (хотя и взаимодействие одностороннее, направленное на навязывание своей системы ценностей как «высшей»). Этим она отличается от империи традиционного типа, где центральная власть, как правило, довольствуется тем, что присоединенные народы признают свою политическую зависимость от центра и платят дань, и без особой надобности не вмешивается в их жизнь (таково например, было отношение к башкирам в Московском царстве).
Межэтническое взаимодействие, которого с необходимостью требует сама идеология колониальной западной империи, предполагает изучение быта, языка, культуры, истории подчиненных народов, но подобное изучение не является совершенно объективным и научным, оно замешано на восприятии народом метрополии себя как высшего, на конструировании образа иного, к которому могут быть применены репрессивные практики «ради его же блага», в конечном счете на превращении результатов исследования в инструмент оправдания колониализма (конечно, это не обязательно делается сознательно, зачастую перед нами искренняя вера в то, что покоренный народ обла-
дает определенными чертами, но осмысление этих черт обязательно наталкивает на мысль о том, что он нуждается в окультуривании и озападнивании). Причем изучение это не ограничивается научными исследованиями, оно может приобретать формы произведений искусства, путевых заметок, служебных записок чиновников и т.д., все они сливаются в единый дискурс, который американский философ Эдвард В. Саид назвал «ориентализм». По его определению, «.ориентализм. это... определенная... интуиция понимания, а в некоторых случаях инструмент контроля, манипулирования, даже инкорпорирования того, что выступает как явно иной... мир» [9, с. 23-24]. Несмотря на неполное соответствие продуктов ориенталистского дискурса критериям строгой научной рациональности, трудно отрицать, что колониализм западного типа способствовал развитию этнографии, востоковедения, лингвистики, истории и других наук, которые он путем латентного распространения своих ценностных стереотипов поставил себе на службу. Так, можно согласиться с Э. Саидом, что не случайно крупнейшие центры ориенталистики возникают в столицах европейских империй, которые имели колониальные приобретения на Востоке: «.Англия и Франция были. нациями-пионерами. в сфере исследований Востока, <...> эти авангардные позиции были возможны благодаря двум величайшим колониальным системам в истории до ХХ века» [9, с. 32].
Российская империя в конце XIX - начале XX в. также начинает ощущать себя колониальной империей западного типа. На это указывают американские историки-русисты, в частности Уилард Сандэрлэнд, который отмечал, что процесс колонизации территории России существенно отличался от колонизации западными народами своих «присоединенных территорий»: в России колонизацию осуществляли крестьяне, при этом ни они сами, ни государство, которое руководило их переселением, не рассматривали это как колонизаторскую миссию и не считали необходимым для переселенцев обращать в православие «инородцев», приобщать их к «более высокой» русской культуре. Более того, среди переселенцев немало было инородцев (мордва, марийцы, чуваши, евреи, эстонцы) и даже иностранцев (немцы). Однако к началу ХХ в. в России «.получил распространение взгляд на “Азиатскую Россию” как на колонию» [5, с. 469], «восприятие колонизации как части русского национального проекта стало более популярно <...> усилилось влияние русского национализма на правительственную политику.» [9, с. 470-471]. В 1896 г. возник административный орган коло-
низации - Переселенческое управление. В конце XIX в. были уточнены функции особых органов для управления «присоединенными территориями» (Кавказом, Туркестаном) - генерал-губернаторств или наместничеств, была проведена четкая юридическая граница между «внутренними губерниями» и «Азиатской Россией» и официально признано, что они, подобно метрополии и периферии западных империй, подчиняются не одним и тем же общеимперским законам (например, на территории «Азиатской России» не распространялся закон о земствах) [5].
Одновременно с осознанием России колониальной империей западного типа, т.е. с превращением освоения территории в осознанный имперский проект, начинается всплеск этнографических, лингвистических, востоковедческих, исторических исследований, направленных на изучение этнического многообразия империи (явление того же порядка - «восточные мотивы» в литературе Серебряного века, на которые Н.С. Трубецкой указывал в своих письмах как на еще один источник евразийства). Необходимо повторить, что речь не идет об «имперском социальном заказе», скорее, перед нами «неравный обмен с разными видами власти -политической, интеллектуальной, эстетической», о чем говорил Саид, характеризируя ориентализм [9, с. 24].
Прежде чем евразийцы стали антиориенталистами и провозгласили идеал равенства всех народов и рас, отвергающий претензии европейской культуры на роль высшей, «истинной и единственной цивилизации», они были ориенталистами (можно не сомневаться, что и Н.С. Трубецкой в период своего увлечения этнографией до революции, и П.Н. Савицкий в период своей приверженности идеям струвистского национал-либерализма вполне разделяли парадигму европоцентризма). Вообще говоря, прежде чем русская культура породила евразийство как особый империалистский вариант антиориентализма (существенно отличающийся от будущего западного антиимпериалистского антиориентализма), произошли, во-первых, осознание петербургской Россией себя как многонародной империи и открытие ею своего «внутреннего Востока» и, во-вторых, всплеск интереса к этому «внутреннему Востоку», прежде всего в среде ученых-этнографов.
В заключение мы можем выдвинуть гипотезу, которая напрашивается из всего вышесказанного, но которая, безусловно, требует еще проверки. Возможно, эти интенсивные исследования культур «туранских народов» в дореволюционной России, в которые был вовлечен и будущий теоретик евра-
зийства Н.С. Трубецкой и которые были связаны с крайней европеизацией интеллектуального слоя этой России, породили свою диалектическую противоположность - антиевропеизм. В науке исследователь вступает с предметом исследования, как известно, в субъект-объектные отношения, которые есть отношения противостояния, но диалектика нам говорит, что противостояние может обернуться единством противоположностей, в нашем случае -эмоциональным вовлечением в культуру исследуемых народов, отожествлением с ними и отказом от взгляда на них как на представителей низшей, примитивной культуры. Ведь и на Западе антиориентализм стал развиваться в среде этнографов (таких, как Боос, К. Леви-Стросс), которые, изучая другие культуры, попросту говоря, полюбили их и, значит, вышли за рамки субъект-объектных отношений, свойственных ориенталистскому «дискурсу превосходства».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. М.: Аграф, 2000. 640 с.
2. Вернадский Г.В. О движении русских на Восток // Русский исторический журн. СПб., 1913. № 2. Совр. публ. в: Арабески истории: альманах. 1996. Вып. 3/4. С. 45-54.
3. Глебов С. Евразийство между империей и модерном: история в документах. М.: Новое изд-во, 2010. 632 с.
4. Лурье С. крепит: Империя - ценностный и этнопсихологический подход. М.: АИРО-ХХТ, 2012. 272 с.
5. Новая имперская история постсоветского пространства: сб. ст. / под ред. И.В. Герасимова, С.В. Глебова. Л.П. Ка-плуновского и др. Казань: Центр исслед. национализма и империи, 2004. 652 с. (Биб-ка журн. «АЬ Ттрепо»).
6. Половинкин С.М. Евразийство и русская эмиграция // Н.С. Трубецкой. История. Культура. Язык. М.: Прогресс, 1995. С. 731-762.
7. Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн: антология. М.: Наука, 1993. 368 с.
8. Савицкий П.Н. Континент Евразия. М.: Аграф, 1997. 464 с.
9. Саид Э. Ориентализм. Западные концепции Востока / пер. с англ. А.В. Говорунова. СПб.: Русский мiръ, 2006. 640 с.
10. Трубецкой Н.С. Наследие Чингсхана. М.: Аграф, 1999. 560 с.
