CC BY
190СТЕРЕОСКОП
Евразийская геополитика Тимура: ретроспективный взгляд
Олег Зотов
Над урной, где твой прах лежит,
Народов ненависть почила И луч бессмертия горит...
А. С. Пушкин
Остерегайтесь впасть в ошибку, говоря: «Счастье возрастает со злодеяниями»
Тамерлан
Нам трудно смотреть на Азию и ее историю свободными от предрассудков глазами...
А. Е. Снесарев
Бурные события рубежа веков и тысячелетий в Евразии, мире в целом побуждают оглянуться на 600 лет назад, всмотреться в эпоху, когда также зарождались «всемирная» история, тогдашняя «глобализация». Та эпоха — конец XIV столетия и начало ХУ — была связана с именем Тимура (Тамерлана), строителя континентальной сверхдержавы. Оценки Тимура в общественном мнении были тогда и остаются сейчас неизменно полярными. Для одних (по преимуществу на Востоке) он — великий правитель, политик и полководец. Для других (преимущественно на Западе) — великий и удачливый злодей наподобие Цезаря Борджиа. Все это говорит лишь о том, что знаем мы о Тимуре недопустимо мало. Еще меньше понимаем мы смысл его масштабной преобразовательной деятельности. Между тем даже беглое обобщение его деяний глубоко впечатляет1.
Олег Вадимович Зотов, старший научный сотрудник Института востоковедения РАН, Москва.
Шесть веков назад Тимур воссоздал державу Александра Македонского и без малого — империю Чингисидов. Сфера его могущества простиралась от Монголии до Средиземного моря, интересов — от Атлантики до Тихого океана. Византия признала себя его вассалом, короли Англии и Франции искали его помощи в Столетней войне. Европа трепетала перед победителем грозного османского султана Баязета (Баязида) Молниеносного, разгромившего крестоносцев в 1396 году. В конце XIV — начале XV века государство Тимура было единственной сверхдержавой на континенте. Однако едва ли кто-то из современников вполне понимал причины ее возникновения всего за пару десятилетий и практически на пустом месте. Еще менее им был понятен скрытый механизм функционирования евразийской империи, причины ее неизменных побед. Недалеко ушли от них в этом смысле и позднейшие историки...
В оценках Тамерлана они мало расходятся с его современниками, потрясенными как масштабом и дерзостью его деяний, так и примерами его несомненной жестокости. Хрестоматийный случай — расправа над жителями Исфахана, которые сначала впустили к себе гарнизон завоевателя, а потом под покровом ночи вырезали. За это Тимур, взяв город, приказал сложить пирамиду якобы из 70 тыс. отрубленных голов исфаханцев. Сам по себе такой исход вполне отвечал обычаям того времени: вспомним, как Батый наказал «злой город» Козельск за похожее вероломство (не имевшее, кстати, практического смысла). А вот реальность называемой цифры вызывает сомнение. Ведь 70 тысяч — это не что иное, как семикратная тьма, цифра, призванная поразить воображение своим символизмом...
Символическая «тьма» мешала и мешает многим не только вникнуть в суть «ужасных» дел Тимура, но даже просто задуматься о наличии в его предприятиях какой-либо логики (не говоря уже о моральных императивах). «Гибрид изверга и святоши»2 — максимум
і
I
Тимур. Реконструкция М. М. Герасимова
того, чего он удостоился от большинства западных историков. Они словно забыли слова Наполеона:
«Соверши правитель (или его подчиненные) одно преступление, как ему припишут и все остальные»3.
Более проницательные и более осведомленные исследователи не склонны видеть в Тимуре некое подобие исламских террористов конца
ХХ века. Для них Тамерлан — не бандит и не ханжа на троне. Имеет смысл прислушаться к аргументам полузабытого классика отечественного востоковедения — генерала А. Е. Снеса-рева (1865—1937), который сам был образцом интеллигентности и порядочности, отнюдь не жестокой воинственности. Вот что он написал о Тимуре еще в 1900 году. «Ведь не по одному лишь заносчивому убеждению, что он напугал мир, умирающий Тимур сказал окружающим: «Один только камень, и на нем мое имя». Не ютилась ли в его потухающем сознании мысль о выполненных им, сколько он мог, вечных заветах добра и правды?» По мнению Снесарева, расхожие упреки Тимуру неглубоки, неоригинальны и сводятся по сути к тому, что «он выполнял свое без сомнения крупное дело не по их, разумных историков, шаблону»4.
Т Т О и
Итак, авторитетнейший русский ученый еще столетие назад подверг сомнению «черную легенду» о Тимуре. Почему? Да уже хотя бы потому, что разделял вдумчивый и взвешенный взгляд на сложные и неординарные явления истории своего старшего коллеги — героя русско-турецкой войны 1877—1878 годов, начальника Академии Генштаба в 1878—1889 годах, выдающегося педагога-публициста генерала М. И. Драгомирова. В своих записках5 Драгомиров отмечал, что тот же Наполеон «наделал множество великих дел и великих бед», но одновременно напоминал слова Сократа: «Лишь тот способен на великое добро, кто способен и на великое зло». Сам Наполеон высказывался куда резче: «Пороки обществу так же необходимы, как атмосферные грозы. Если же равновесие между благом и злом нарушается, исчезает гармония» (выделено нами. — О. З.). Этот
А. Е. Снесарев — начальник Генштаба РККА (1919-1921)
политологический парадокс раньше недооценивали, не замечали. А между тем он реалистичен, ибо, как поясняет его автор, «все в этой жизни предмет расчета — нужно держаться середины между добром и злом»6.
В целом ряде случаев мысли Наполеона помогают понять логику действий и мотивов действий Тимура. А понять ее действительно непросто. Уже тот факт, что регулярные военные походы Тамерлана были направлены по всем азимутам, вводит в заблуждение. Если считать, что Тимур хотел завоевать весь доступный ему мир, то смысла в его деятельности нет никакого. Авторитетный для Тимура образец, Чингис-хан, не стремился к достижению берегов всех морей. Напротив, он ограничился стабилизацией ближайшей периферии Монголии.
Чисто географический подход к завоевательной деятельности Тамерлана неоправдан. Следует опять прислушаться к Снесареву — классику не только отечественного востоковедения, но и военной географии и геополитики: «История зачастую опровергает географию и должна быть внимательно выслушана». В применении к геополитике история также рассматривалась Снесаревым как «единый путь к цели»7. Неслучайно он едва ли не первым поставил вопрос о геополитике как гео[историо]политике. Аристотелевская триада «страна-народ-государство» не просто существует, но развивается: страна складывается в прошлом, народ эволюционирует в настоящем из прошлого в будущее, государство нацелено в это будущее. И Снесарев фактически призывал исходить в геополитических расчетах из истории подчас очень удаленных от нас столетий.
Сам Снесарев не успел развить эту, несомненно близкую ему тему. Однако он оставил нам свой стратегический метод исторических
<_> т\ <_> <_><_>
исследований. Вместе с наследием исламской и китайской политической философии он и послужит мне нитью Ариадны в лабиринте гео[историо]политики XIV века.
Преображение хаоса в космос немыслимо без стратегических методологий и технологий. Едва ли не самые ранние из них были разработаны и применялись в Китае (учения Сунь-цзы, Ли Гоу), проникали и к его кочевым соседям — древним тюркам, уйгурам, монголам. Тимур, как ревностный последователь Чингис-хана, не мог пренебречь этим наследием. Принципы его геополитики и стратегии, выраженные в знаменитом «Уложении», представляют собой логичное развитие идей Сунь-цзы и в целом китайского военного «Семикнижия»8. Это очень тонко чувствовал тот же Снесарев, еще в
1903 году передавший суть учения Сунь-цзы в одной фразе9. Но о ней речь пойдет ниже. Здесь же выскажу предположение, что Снеса-рев, наверное, мог бы быстро разгадать загадку: почему предшественник Тимура хан Кебек переселился из степей в оазисы, из юрты во дворец, а Тамерлан поступил наоборот — покорил степи, но, строя дворцы, жил в юрте? Чем была для него юрта, какой несла символический смысл?
I
Чтобы оценить логику исторического действия Тимура, необходимо заглянуть в предшествующее столетие. После смерти Великого хана Мункэ (1259—1304) империя Чингисидов погрузилась в хаос. В Средней Азии он не прекратился и в XIV веке. В 1326 году, за десять лет до рождения Тимура, был убит хан Кебек (1318—1326), попытавшийся наладить управление Мавераннахром, навести здесь некоторый порядок. В 1334 году, за два года до рождения Тимура, та же участь постигла Тармаширина, брата и преемника Кебека. В 1346 году, когда Тимуру исполнилось десять лет, в борьбе со степной феодальной анархией погиб последний Чингисид, правитель Маве-раннахра Казан-хан. Свергший его бек Казаган не решился провозгласить себя ханом и стал эмиром (1346—1358). Под его контролем последовательно царствовали, но не правили два последующих Чингисида. Степная знать во главе с Казаганом эксплуатировала оседлую Среднюю Азию и совершала набеги на соседние страны, однако внешнее сходство такой политики с последующими действиями Тимура при ближайшем сравнении оказывается обманчивым. Когда Тимуру исполнилось 22 года, пал и Казаган. Еще через два года в Мавераннахр вторгся могольский правитель Тоглук Тимур. Средняя Азия стала жертвой произвола мелких тиранов, самоубийственной войны всех против всех.
Тимур, сын мелкого бека Тарагая, возглавил сначала два десятка, позднее три сотни молодых воинов; их отряд сочетал самооборону с набегами и мелкими грабежами в духе монгольских кочевых традиций (хотя сами они давно отуречились и вели в целом оседлую жизнь). В 1361 году Тимур подчинился Тоглук Тимуру и получил в свое владение тумен своего недавнего сюзерена Хаджи Барласа в Кашка-Дарьинском вилайете. В действительности он повел собственную политику, в частности, сразу же сблизился с внуком Казагана,
правителем Балха эмиром Хусейном. В середине 1360-х годов союзники сумели закрепиться в Самарканде, в 1370 году вспыхнувшая между ними распря закончилась победой Тимура. В том же году он на курултае Чагатаева улуса был провозглашен военачальниками эмиром Мавераннахра и регентом при хане Суюргатмише из Чагата-евой ветви Чингисидов.
Тимур быстро и сравнительно легко объединил под своей властью междуречье Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи, Фергану и Шаш, а также Балх. Но стабильность нового государства в тогдашних условиях его существования не могла быть гарантирована. В Диком поле за Аралом, в Хорасане, Иране, Азербайджане, Моголистане (Семиречье и Джунгария) — повсюду вокруг бушевала смута, таились угрозы. Хорезм был некогда разделен на северную и южную половины между улусами Джучи и Чагатая; при воцарении Тимура южный Хорезм был независим, но буфером от угроз с севера служить не мог. Поэтому в 1373-1374 годах Тимур подчинил его. Обоснованно опасаясь нового объединения северного степного соседа, улуса Джучидов, Тимур поддержал войсками своего ставленника Тохтамыша в его борьбе против Урус-хана, правителя прииртышской Белой орды. Однако Тохтамыш, захватив в 1380 году власть над Золотой ордой, порвал с Тимуром. Таким образом, снова возникла опасность с севера.
Борьба с Тохтамышем обострилась в 1387-1391 годах и продлилась до 1395 года. Все дальнейшие попытки Тохтамыша, разбитого Тимуром, но пережившего своего победителя, вернуться к верховной власти в Степи оказались безуспешными. Раздробленный улус Джучидов уже не представлял для Тимура серьезной угрозы. Еще до первого решительного столкновения с Тохтамышем Тимур постарался обезопасить свое государство с востока — со стороны Моголи-стана и Восточного Туркестана (Кашгарии). В 1389-1390 годах он совершил туда два похода. Могольский хан Камар эд-Дин бежал в Сибирь, а новый хан Хызр Ходжа породнился с Тимуром и занял лояльную по отношению к нему позицию. В 1399 году ногайский мурза Эдигей разбил литовского великого князя Витовта — союзника Тохтамыша. Он же поддержал противника Тохтамыша Шади-бека, который, как и Хызр Ходжа, не противостоял Тимуру. Так Тимур нейтрализовал степную опасность, заполучил союзников в прикаспийских степях и Моголистане, а затем и в основных землях приуральской Синей орды (Золотая орда стремительно распадалась, Белая также слабела).
Небесспорна и та точка зрения, что прочие походы Тимура в юго-западном и южном направлении, против Ирана, Индии, арабов, турок и народов Кавказа, были всецело агрессивными и грабительскими. Конечно, Индия образца 1398 года вряд ли всерьез угрожала державе Тимура (хотя он предпочитал страховаться и от потенциальных угроз), и в данном случае можно допустить, что был реализован принцип «война кормит войну». Что касается Ирана, то он, как и столетие ранее при монголах, служил свободным коридором для вторжения в Среднюю Азию всех мыслимых завоевателей с Ближнего Востока вплоть до египетских мамлюков. Это стало особенно ощутимо после смерти Мункэ. Отсутствие стабильной власти в Иране и Хорасане делало «естественные» границы по Аму-Дарье и даже Каспию совершенно ненадежными. Первоначальное ядро державы Тимура между Хорезмом на севере, Кабулом на юге, Семиречьем на востоке и Гератом на юго-западе, с географическим центром в Термезе, не могло быть стабильным. Давление извне «вращало» его как блюдо, рискующее упасть с шаткого столика.
В самом деле, в 1387 году Тохтамыш внезапно напал на Маверан-нахр и прошел его насквозь до Термеза; правда, крепости выстояли до возвращения Тимура. В 1395 году Тохтамыш, оживший после разгрома 1391 года, прорвался в тыл Тимуру на Кавказе через Дербент и в принципе мог зайти в Мавераннахр в обход Каспия. Еще со времен арабских завоеваний Дербент был известен как Баб аль-абваб (Ворота всех ворот). Неудивительно, что Тимур не только разбил Тохтамыша и долго гнал его на север, но и постарался закрепиться в Азербайджане и Дербенте. Когда в 1394 году Тохтамыш заручился поддержкой грузинского царя, стало окончательно ясно, что бесконтрольный Кавказ и особенно западный берег Каспия таят в себе постоянную угрозу. Потому нельзя противопоставлять войны Тимура в Иране и на Кавказе его войнам с Тохтамышем.
Походы Тимура в Месопотамию, Сирию и Малую Азию преследовали не вполне одинаковые цели. В Багдаде он решил закрепиться по той же причине, что и в Иране. А вот с османским султаном Баязетом он боролся для того, чтобы нейтрализовать враждебный центр силы, но без присвоения его территории. В данном контексте логичен и запланированный Тимуром на 1405 год поход «в Китай». Скорее всего, его главной целью была нейтрализация зарождавшегося Джунгарского государства, вытеснявшего моголов из Моголистана. Контроль над Монголией из Джунгарии значил для геополитики Тимура куда больше, чем победа (пусть вполне вероятная) над мин-
ским Китаем. Поскольку на 1405 год в Средней Азии не было номинального хана-Чингисида, найти его явно планировали в Монголии — не исключено, что среди представителей свергнутой в Китае династии Юань. И в свете подготовки похода в Монголию и Китай набег на Индию фактически аналогичен заходу левым флангом тимуровского войска в Сирию во время войны с Баязетом. Хотя, конечно, вопрос этот не вполне ясен. Тимур был далеко не первым и не последним правителем Средней Азии, вторгавшимся в Индию. Иное дело, какие конкретные проблемы создавал ему — или мог создать — Делийский султанат.
При обобщающем взгляде на военные кампании, проведенные Тимуром в течение трех десятилетий его правления, мы видим, что он стремился выстроить державу, состоящую из трех концентрических зон. Средняя Азия, Балх и Восточный Хорасан представляют собой ядро его империи, располагавшееся между Аралом, Каспием, Балхашем, Тянь-Шанем и Гиндукушем. Стабильность ядра активно подкреплялась локализацией, а отчасти и ликвидацией смут во второй зоне, которую образовывали территории пяти междуречий: Урала-Волги, Оби-Иртыша, Тигра-Евфрата и, в меньшей степени, Инда-Ганга и Хуанхэ-Янцзы. Этот пояс рассматривался Тимуром в качестве гласиса его среднеазиатской крепости. Наконец, в третью зону входили более отдаленные приморские государства. Если бы там существовали конкурентные центры силы, они не должны были непосредственно угрожать империи Тимура. Впрочем, таковых практически не было за исключением набиравшего силу Османского султаната, который Тимур и сокрушил. Московская Русь опасности для Тимура не представляла. Столь же отдаленный минский Китай, к тому же ослабленный гражданской войной 1399—1402 годов, также вряд ли рассматривался Тимуром в качестве серьезного противника. Таким образом, главной заботой Тимура были контроль над «Ираном и Тураном» на юге и влияние на ситуацию во всем евразийском степном поясе — на севере. К 1405 году для этого оставалось установить контроль над Монголией.
II
В исторической памяти народов Тамерлан — образ грозный, непостижимый, роковой, почти сверхъестественный. На переломе средневековья сознание элит и масс было потрясено «вселенскими»
катастрофами, налетевшими из неведомых азиатских глубин — татаро-монгольским нашествием, чумой и, наконец, явлением Тимура. Тимур громил десятки государств и возводил пирамиды из отрубленных голов. Огнебородый монгол — хромой богатырь и ученый завоеватель, непостижимый и непобедимый — казался всадником Апокалипсиса. Средневековый армянский автор Фома Мецопский именует его «предтечей Антихриста».
Достаточно ли нам для понимания Тимура летописных отрывков, предвзятых оценок и картин Верещагина? Скорее наоборот: «лоскуты» знаний лишь умножают незнание, а непостижимое пугает с еще большей силой. Ниже мы убедимся, что сам Тимур добивался того, чтобы еще до открытого столкновения брать верх над своими противниками. А потому важно понять не только то, что он делал, но также зачем, почему и как именно; осознать не только события, но и их смысл.
Начну с небольшого отступления. Снесарев вспоминает, как в августе 1914 года он застал необстрелянный 133-й пехотный Симферопольский полк, которым ему предстояло командовать, пораженным синдромом «Раздробленности и Бессвязности» (РАБ; аббревиатура наша. — О. З.): в двух, а то и более верстах от противника личный состав говорил шепотом и боялся поднять голову. Первое, что сделал новый комполка, — выставил надежное охранение, организовал активную разведку, развернул полк в предбоевые порядки. Уяснение обстановки и конкретная подготовка к действию вернули людям силы10. Исторической науке желательно сделать примерно то же самое: не цепенеть перед Тимуром, а понять его. Только ли жажда могущества толкала Тимура на завоевания? Как замечали уже современники, им двигал сложный и не всегда очевидный интерес. Властолюбие же и алчность других он использовал как одно из средств для достижения поставленной цели.
Мы знаем Тимура главным образом как дерзкого воина и удачливого полководца (хотя это качества разные и далеко не взаимозаме-нимые). Куда поверхностнее наши знания о нем как о государственном деятеле. По этой причине от нас ускользает целесообразность его геополитики и войны как одного из ее средств. Война, как указывал К. Клаузевиц, имеет свою грамматику, но не логику. Логика — прерогатива политики; и лучше всего, если это системно-историческая логика. Внезапные и сокрушительные удары, наносившиеся Тимуром противнику, часто казались непостижимыми и потому ужасали. Но в том-то и суть внезапности, чтобы противник не был
подготовлен, чтобы он не догадывался и не мог догадываться о причинах своего поражения. Тимур требовал, чтобы наступательная мощь его армии «горой вырастала в глазах неприятеля, обрушиваясь на него тяжко и мерно». (Не напоминают ли его слова замедленную съемку ядерного взрыва?) Источник же этой непостижимой мощи — стратегическое искусство «терпеливой твердости в форме притворной небрежности». Покоряя мир, Тимур, как он сам признавался, «наблюдал за всем и вся, прикрываясь маской бездействия» п. Именно в этом главный секрет его ошеломляющей непобедимости.
Ни современники, ни историки не учитывали того, что громкие победы Тимура — лишь третья, заключительная, фаза его стратегии, тогда как две другие фазы — разведывательно-диверсионная инфильтрация и парадоксальный маневр — неизменно оставались за кадром. Но оставались они за кадром как раз потому, что были делом не чисто военным, а предметом геополитики. Геополитика Тимура — это высшая метастратегия, одновременно и военная, и гражданская и потому в полном смысле слова — интегративная. В этой метастратегии применяются любые мыслимые средства, а различие между миром и войной чаще всего не прослеживается.
Геополитические успехи Тимура были столь велики, что четыре века спустя им завидовал Наполеон. Но высший секрет первого оказался для второго непостижимым: Наполеон побеждал, истощая силы Франции и Европы, тогда как силы и возможности Тимура в ходе борьбы лишь прирастали. У Наполеона ум служит силе, у Тимура — сила уму. Наполеон опрометчиво атакует Россию и тщетно ждет капитуляции на Поклонной горе. Тимур останавливается у едва остывшего Куликова поля — и уходит. Наполеону было не понять, почему для Тимура «небо лук, а земля тетива» и как ему удавалось «побеждать, не обнажая меча» («не мечом, но иными средствами» — разъясняет Снесарев12).
Тимур помнил слова пророка Мухаммеда, что мир может быть видом войны, а сама война построена на хитрости, обмане. (В этом Мухаммед солидарен с классиком китайской стратегии, знаменитым Сунь-цзы.) Вот почему сила должна находиться в «узде разума» (то и другое по-арабски звучит одинаково — акль). По определению арабского мыслителя аль-Маварди, «храбрый убьет десятерых, хитрый — уничтожит все войско»13. В арабском «Поучении владыкам» рекомендуется силе предпочитать хитрость, воевать лишь тогда, когда иного выхода нет, не растрачивать в боях «армию — опору государства». Сам Тимур напоминает, что «благоразумие завоевывает
царства, не поддающиеся мечу», а потому «не должно прибегать к силе там, где требуется разумная политика»14. Но поскольку вовсе обойтись без войны вряд ли возможно, войну в политике и боевые действия на войне следует сводить к минимуму.
Что главное в геополитике или высшей метастратегии Тимура? То, что в ней нет ставки на силу, которую он, однако, умел продемонстрировать виртуозно и сколь угодно устрашающе. Известно, что победа — понятие не физическое, а психологическое, подчинение воли противника, захват инициативы. До сих пор по достоинству не оценена мысль Тимура, что жалок правитель, чей духовный авторитет слабее его кнута. Сам Тимур, по его признанию, старался устранять таких горе-правителей, чьи государства служили рассадниками смут и хаоса, на всем досягаемом пространстве Евразийского континента. Причем добиться этого ему удавалось заведомо легче не силой, а умом и умением: он использовал заветные желания, устремления и побуждения противника, не регулируемые в должной мере «уздой разума».
По мнению Тимура, государство для общего блага обязано богатеть, армия — служить ему надежной опорой. Растрачивать в сражениях и войнах то и другое попросту глупо. Но уж если приходится воевать, действовать надлежит почти как на учениях, по схеме «задача — исполнение — результат». Для своего времени Тимур располагал, бесспорно, сильнейшей и наиболее совершенной регулярной армией, которая по своей эффективности может служить образцом и для времени нашего. Но и она лишь подкрепляла тщательно продуманную и рассчитанную политику, должна была действовать с минимальными потерями и предельной осмотрительностью. Кредо Тимура-полководца известно: «безрассудная храбрость — дочь бесов», «хороший план стоит ста тысяч воинов». Как правило, Тимур начинал с детального изучения противника; оно давало ему обильную пищу для «размышления в тиши покоев», а затем — для квалифицированной игры, напоминающей игру в шахматы даже не с противником, а с самим роком истории. Стратегическая работа была поставлена Тимуром на системную основу и расписана по «нотам» геополитики. Неслучайно Снесарев определяет полноценный Генштаб современной армии термином «тамерланов мозг»15.
Насколько стратегия Тимура отличалась продуманной изощренностью, настолько насилие не было для него самоцелью, оставалось предельно и целесообразно дозированным. Жестокость — вполне в духе времени — допускалась этой стратегией ради демонстрации
всемогущества Тимура. Правитель — «тень Аллаха на земле», Аллах же бывает нелицеприятно суров и грозен. Порой Тимуру требовалось показать, какие исполинские силы ему подвластны. Неукротимые в сражениях профессиональные воины Тимура — лишь одна из этих сил. Если скандинавские викинги заготавливали себе богатство для загробной жизни и потому топили клады в болотах, то воины Тимура стремились заготовить себе слуг для той же загробной жизни в виде убитых врагов. Однако поведение воинов Тимура с их мотивами — аспект хотя и существенный, но частный. Следуя принципу борьбы за души противника, Тимур тщательно изучал души правителей, отдельных людей и целых народов. Об этом ясно говорится как в «Уложении» Тимура, так и в «Зафар-намэ» («Книге побед») Шараф эд-Дина Йезди. Как и Макиавелли, Тимур считал, что ход истории наполовину в Божьих руках и наполовину в руках человеческих. Быть «тенью Аллаха» означает для него понимать свершившееся и предвидеть исторические перемены.
В исламском богословии и в средневековой арабской политологии присутствует понятие стратагем — «хитростей, или уловок богов». Естественно, мощь стратагем единого Бога особенно велика. В качестве «тени Аллаха на земле»16 Тимур преуспел в умении малыми силами добиваться несоразмерно многого. Например, всего с двумястами воинами ему удалось разбить 12 тысяч врагов. Символ его необычной высшей метастратегии — взятие крепости Карши начинающим полководцем Тимуром без единого выстрела (и вообще какого-либо применения оружия). Тимур постарался показать противнику, что отряд его мал и принимать его во внимание просто не стоит. Гарнизон Карши завалил ворота землей и лег спать, не выставив ни единого часового. Воины Тимура пробрались в крепость так тихо, что не разбудили неприятеля, — а затем трубы затрубили прямо в его уши. Библейский Иисус Навин при взятии Иерихона был вынужден подкопать стены и применить оружие; Тимуру не понадобилось ни того, ни другого. Недаром он любил повторять, что «непокорные должны попадаться в собственные сети»17.
Тимур неустанно напоминал, что распространяет на земле порядки и заповеди ислама. Однако он и его воины были весьма далеки от ортодоксального исламского правоверия, тем более фанатизма и догматизма. В то же время Тимуру близки слова из «Правил для государей» ат-Тиктаки: «Мир может удержаться на неверии, но не может на несправедливости». «Справедливость — весы Аллаха на земле»18 . Тимур великодушен и милостив к пленным, если они
верны своему долгу и своим правителям: берет их к себе на службу либо отпускает на свободу. Напротив, он презирает предателей: они лишь разменная монета в его политике. Тимур чужд мстительности и не только предостерегает от нее других, но и сам подчас терпим к неверным союзникам, даже к такому опасному врагу-вассалу, как Тохтамыш, бороться с которым он был вынужден много лет.
Завоевательная политика Тимура парадоксальна, ибо нацелена на созидательное мироустроение. Выросший в хаосе мелкого тиранства, Тимур ведет с ним настоящую войну сначала в масштабах волости и уезда, затем — страны и континента. Государства, неустроенные и пораженные беззаконием, он берет за правило завоевывать, — но не только и не столько оружием, сколько политическим влиянием. (А удается это ему потому, что он действует в среде пусть и более многочисленных, не обязательно слабых, но заведомо менее умных соперников.) Потому вряд ли случайно классик отечественного востоковедения акад. В. В. Бартольд считал Тимура в равной мере выдающимся разрушителем и созидателем. С Тимуром связаны расцвет культуры средневековой Азии — «тимуридский Ренессанс», развитие международных связей, экономики, караванной торговли. Обладай и далее континентальная Азия той степенью безопасности и стабильности, которую сумел ей обеспечить Тимур к началу XV века, морским путям было бы нелегко (если вообще возможно) выдержать конкуренцию с Великим Шелковым путем и другими караванными артериями.
То, что Тимур возводил сверхдержаву ради созидательного покоя, показывает его стремление к развитию «семи наук» и склонность ради ученых бесед «сходить с трона». У его внука Улугбека интересы просветителя и ученого даже возобладали — в ущерб государственной стратегии, что для самого Тимура было бы неразумно и недопустимо. И всю свою жизнь Тимур не знал праздности и покоя, ценил радости не столько материальные, сколько духовные. Как личность он скромнее и в то же время богаче многих владык мира сего. Большинство властителей, тем более основателей империй, стремились превратить место своего последнего прибежища в величественный монумент. Тимур просил возложить на его могилу «простой камень и на нем только имя».
Как и при управлении конем, мудрый правитель обязан, «соединяя снисходительность с твердостью, держаться их середины; терпеливый и снисходительный, он строгость умеряет добротою». С одной стороны, разъясняет Тимур, «я держал народ и воинов между
страхом [наказания порока] и надеждой [на вознаграждение добродетели]»19. С другой — соединял «открытое лицо с милосердием и добротою». Нет ли здесь преувеличения? Практически никакого: «управление государством есть подобие управления Всевышнего»20, а он, по определению, грозен и милостив. Открытость, милосердие и доброта принадлежат не одной лишь морали; они — триада элементов, образующих «основной духовный капитал» высшей метастратегии или геополитики. Моральная доктрина Тимура-стратега предполагает открытость главных целей-и-ценностей, ясные понятия человеколюбия, практическую и действенную доброту. ЦЕли, Понятия, Приемы — та самая ЦЕПь (аббревиатура наша. — О. З.), которой победа «приковывается к колеснице победителя»21. «Витязь меча и пера подходящими действиями умеет завоевать симпатии, привлечь людей на свою сторону, с помощью ума, мудрости и прозорливости одолевая преграды»22. Ум, мудрость и прозорливость — элементы той же ЦЕПи: нравственно мотивированные знание, понимание, умение.
Здесь уместно вернуться к символическому образу юрты, жизнь в которой Тимур, по происхождению уже не кочевник, предпочитал жизни в роскошных дворцах. Вряд ли эта его склонность объяснима только привычкой к походной жизни. Сам Тимур разъясняет природу своей власти следующим образом. «Могущество подобно огромному шатру. Его столбы — справедливость, веревки — беспристрастие, колья — правда». Здесь та же триада «у», та же снесаревская ЦЕПь: «столбы справедливости» — цели-и-ценности, «веревки беспристрастия» — понятия, «колья правды» — практические дела и умение. Навык установки палатки подсказывает, что необходимо начинать процесс индуктивно, с конца: правильное закрепление кольев позволяет зафиксировать с помощью веревок внутренние опоры палатки. В свою очередь, «колья правды» должны иметь опору в «почве истины». А что есть истина? Не в последнюю очередь — «ИСТорический Инстинкт НАрода», комплекс его исторического опыта23.
Ради чего применялись Тамерланом эти элементы духовной триады «у»? Он «знал состояние народа, смотрел на знатных людей как на братьев, а на простых как на своих детей; умел приноравливаться к обычаям каждой области, каждого города». Добиться этого удавалось не благим пожеланием, а четкими практическими мерами. «Советы с мудрыми, предусмотрительность, бдительность и деятельность... надлежащий порядок и соблюдение законов служили основанием и опорой моей судьбы; каждому лицу и вещи я указывал
границы и место»24. «Советы с мудрыми, предусмотрительность, бдительность и деятельность» — не случайный набор идеальных категорий, а расширенная духовная триада «у», которая в интерпретации Клаузевица и Снесарева звучит так: «мудрость вождей, доблесть
<_» _ 25 _ _
войска, воодушевление народа»25 плюс практические навыки и технологии (где цели-и-ценности разделены уже на два элемента).
Почему же исторический образ Тимура зачастую серьезно искажается и упрощается как на Западе, так и на Востоке? К тому есть немало объективных и вполне объяснимых причин. Прежде всего, устрашающий облик Тимуру придают не только и не столько сами его деяния, сколько вырванные из контекста событий факты и глубоко субъективные их оценки. Особенно заметный след в предвзятых оценках Тимура играют мнения тех, кого он превзошел и над кем закономерно одержал верх. Но если на Востоке таких жертв геополитики Тимура совсем не мало, то на Западе картина принципиально иная. Там он непосредственно и активно не действовал, там его боялись на почтительном расстоянии. «Черная легенда» о Тимуре нужна была Западу для того, чтобы по контрасту предстать в белоснежных одеждах непогрешимости, если не жертвенной святости. Как иронизировал Снесарев, на Западе Тимура, по сути, обвиняют в том, что он делал историю не по западному шаблону — у него на пути и черепов слишком много, и дым от пожаров слишком густой. То, что в европейской истории встречаются в изобилии события и явления не менее (а то и более) страшные, при этом умалчивается. Невольно вспоминается «источниковедческая» заповедь самого Тимура: «Собрав полные сведения насчет обвинителей, столь же тщательно проверить справедливость самих обвинений».
Тимур всего за треть столетия, то есть за промежуток времени, в пять раз меньший продолжительности Столетней войны, успел построить сверхдержаву и тем воистину потрясти мир. Но тот же Сне-сарев задает справедливый вопрос: не жило ли в Тимуре стремление посильно и по своему пониманию утвердить на земле начала «добра и правды»? Неслучайно он часто цитировал Мухаммеда: «Пророк, воюй с небрежными и беззаконными» 26. Именно в этом контексте уместно вспомнить приход Тимура на Русь в ходе решающего столкновения с ханом Тохтамышем в 1395 году. Русь продуманно, организованно и единым порывом поднялась, чтобы защитить себя. Здесь Тимур не встретил и тени «небрежности и беззакония», страна на «отлично» сдала экзамен на законность и нравственность. Не мог Тимур не учитывать и фактор победы Руси над Мамаем, равно как и
факт невмешательства князя Василия Дмитриевича на стороне Тох-тамыша в битву с Тимуром на Кондурче (1391). Победа в Куликовской битве продемонстрировала высокий уровень не только морали, но и стратегии Московской Руси: битва и ее подготовка служат хорошим примером применения тех же принципов, которым следовал Тимур. О том же свидетельствовали мобилизация и стратегическое развертывание сил Руси в 1395 году. Нежелание Василия I воевать за интересы Орды в ущерб жизненно важным интересам Руси было, несомненно, тоже учтено Тимуром.
Тимур взял упорно оборонявшийся Елец. Но он видел, что, решись он на столкновение с Москвой, стратегическая инициатива им все равно уже утрачена. Он сам не рекомендовал атаковать здоровый и боеспособный государственный организм. В оперативно-стратегическом плане театр войны не мог сулить Тимуру успеха. Он вышел к историческому Куликову полю, но к северу от места недавнего побоища простиралось иное Куликово поле, как бы увеличенное в масштабе. Оно представляло собой опять-таки увеличенную ловушку в виде поймы семи рек (причем седьмой рекой была та самая Непряд-ва, что протекает по «малому» Куликову полю). Ничего не сулил и обход излучины Оки восточнее Рязани в направлении Мурома — сплошные дефиле, болота, леса. Здесь Батый справился с разрозненной Русью, чьи войска не были ни организованы, ни боеспособны. Тимуру же противостояла равная по силам армия, сплоченная, опытная и воодушевленная. Она пребывала в режиме стратегического выжидания. «Выжидать в состоянии непобедимости» — один из принципов Сунь-цзы. До знаменитого «стояния на Угре» оставалось почти столетие. Однако Тимур уже имел в своей полководческой практике опыт победоносного «стояния» и потому вполне оценил стратегию Василия I.
Говорят, что «гора с горой не сходятся». В 1395 году с «горой» стратегии Тимура сошлась русская «гора нерукосечная». Имеется в виду образ «Богоматери Горы Нерукосечной», с этой горы срывается камень, поражающий врагов. Примечательно, что совокупную и хорошо отлаженную геополитическую мощь государства Сунь-цзы сравнивает с хорошо отесанным камнем. Наряду с камнем, катящимся с горы, можно вспомнить и камень из пращи Давида, поразивший Голиафа. Тимур Голиафом старался не быть никогда.
Роковая «гора» геополитической мощи самого Тимура имела свою логичную структуру — три специфических яруса, которые целиком просматривались крайне редко. Что это за ярусы? Сунь-цзы
рекомендует «побеждать замыслом», Тимур — «размышлением в тиши покоев». Оба они имеют в виду «ярус» метастратегии в спектре «тацит» (безмолвия). Данный уровень геополитики обычно остается для постороннего наблюдателя за облаками, а если все-таки виден, то как сияние «снеговой вершины», ослепляющей наблюдающего парадоксальностью стратагем. Средний, чисто военный, уровень геополитической стратегии тоже скрытный, предпринимаемые на нем практические меры плохо различимы за облаками и грозовыми тучами. И только низший, оперативный, уровень стратегии Тимура, представленный грозовыми «молниями» и «ливнями» военных операций, более или менее открыт постороннему взору.
Вот почему конкретная историческая деятельность Тимура обычно воспринимается однобоко и неполно: непосвященному она доступна от силы на треть. Аналогичным образом на вершине своих побед удавалось действовать Наполеону. Заранее и скрытно приняв все необходимые меры, он вводил в заблуждение «привлекательной, но лживой, опасно обольстительной картинкой генерального боя». Тимур такого рода видениями обманывал и продолжает обманывать и своих современников, и нынешних историков.
III
Деятельность Тимура по преобразованию евразийского хаоса в космос была немыслима без совершенной стратегической методологии. Эта методология представлена до Тимура не только китайским военным «Семикнижием», но и развитой Ли Гоу в XI веке теорией «цзинцзи» (цзинши цзиминь — управление миром, помощь народам). Чингис-хан, на кого равнялся и кому следовал Тимур, воспринял эти китайские теории как атрибут развитой государственности. Просвещенные уйгуры Восточного Туркестана были посредниками при передаче элементов китайской культуры в культуру монгольскую. Отчасти они сохранили эту роль и в позднейшей, ис-ламизированной Средней Азии XIV века. Плоды их трудов предстают в деяниях и наследии Тимура разнообразно, подчас неожиданно и парадоксально.
После победы Тимура над Баязетом Европа искала союза с новым властелином мира. В Самарканд устремились западные посольства. В 1404 году туда прибыл португальский военный дипломат и разведчик Гонсалес де Клавихо27. Он скрупулезно описал самар-
кандские садово-парковые ансамбли, как будто ощущая, что их символика скрывает нечто весьма важное. Неизвестно, расшифровали ее или нет в Ватикане. Как бы то ни было, у самаркандских
' I ' <_> <_><_> г "\
парков Тимура есть несомненный китайский «ключ». Этим ключом отпираются врата в «Сад Мироздания» — своего рода философский «словарь» геополитических идей и символов Тимура.
Камень, о котором на смертном одре говорил Тимур, по-китайски звучит как ши, соответствующий омоним означает, помимо прочего, ключ. «Ключ-камень», указывают Снесарев и его учитель генерал Г. А. Леер, — это комплексная теория геополитики как высшей стратегии общественного развития28, а применительно к средневековью — теории Ли Гоу, Сунь-цзы, Тимура. Все они нацелены на разумную и посильную гармонизацию мира в процессе политики. Именно это кредо выражено у Тимура метафорой «Небо лук, а земля тетива». Если записать ее по-китайски, а затем по-китайски же омонимами, получится: «Небо — это бескорыстие и справедливость великого князя (князь = эмир. — О. З.), Земля — гармоничная искренность». Из геополитического лука выстреливается стрела справедливости (то и другое по-китайски и).
Теперь внимательнее присмотримся к планировке и символике самаркандских парков. Символ мировой гармонии в традиционной китайской живописи — сюжет «цветы и птицы». Хорошо известные поэмы Саади называются «Сад цветов» и «Сад плодов» («Гюлистан» и «Бустан»). И все это так или иначе представлено в самаркандском «Саду Мироздания».
Один из садов Самарканда назывался Дилькуш, и в его бассейне, по сообщению Клавихо, плавали красные яблоки. Дилькуш — Синяя птица счастья и, по-уйгурски, государственного благоденствия. Яблоко и государство по-китайски звучат практически одинаково — го. Красный цвет «государственных» яблок и синий цвет «государственной» птицы Хума (Дилькуш) дополняют друг друга, указывая на китайские первоначала вселенной — мужское ян и женское инь.
Что еще можно открыть с помощью китайского ключа? Красный цвет по-китайски хун. Его омонимы означают многоцветие радуги — небесного лука, а также «небесную тайну» и «школу, академию». Школа Небесных Тайн, Школа Небесного Просвещения — два взаимосвязанных символических понятия. Леер характеризует «победу замыслом», эту квинтэссенцию теорий Сунь-цзы и Тимура, как «тайну великих дел». Школа Небесного Просвещения, если она в каком-то виде существовала, предстает средневековым аналогом
Академии Генштаба. Название другого самаркандского сада — Гюль Баг или Сад Цветов по-китайски звучит как Хуа Юань, а один из омонимов означает Сад Хитростей, Парк Стратагем, Палата Стратегии (Генеральный штаб?).
Еще интереснее другой омоним — Круг Перемен. Древнекитайским гадательно-математическим трактатом «Книга Перемен» («И Цзин», XI век до н.э.) восхищались многие мыслители разных времен, включая Лейбница. К сожалению, трактат, как правило, рассматривается в любом качестве, кроме военного. Это в корне неверно, поскольку древнейшая наука как таковая зародилась в военной сфере. Вспомним афоризм Гераклита «война — мать всех вещей». Базисная нумерология «Книги перемен» (8—16—32—64) отражает параметры походно-боевого порядка сухопутной армии в дотехнический период ее существования. Оперативно-стратегический фронт такой армии не должен был превышать 32 км — с тем чтобы ее корпуса могли по обстановке сменить свое фланговое положение в течение суточного перехода29. В китайской системе измерения расстояние это будет равно 64 ли (1 ли = 0,5 км). По тому же изначально «топографическому» принципу китайцы ввели, очевидно, и классическую схему «36 стратагем»: ведь диаметр визуального обзора поля боя равен 18 км, или 36 ли. Позднее 36 стратагем стали получать возведением в квадрат любой из 64 гексаграмм «И Цзина».
Сложный лабиринт Гюль Баг включал шесть прудов, замок на острове, окруженном седьмым, кольцевым, прудом, и еще один, восьмой, водоем — канал с проточной водой. Восемь водоемов соответствуют восьми сторонам света и восьми частям малого Круга Перемен «И Цзин». По-китайски пруд — чи — звучит как флейта с восемью отверстиями. Ту же восьмеричную структуру отражает арабский трактат «Тайна тайн». В нем говорится следующее. «1. Мир — это сад. 2. Его ограда — держава. 3. Ее стержень — закон. 4. Его гарант — правитель. 5. Его опора — войско. 6. Для него нужны деньги. 7. Их доставляет народ. 8. Его поощряет справедливость — опора мира, который — сад...» и далее по кругу30.
В третьем же самаркандском парке ворота парадного шатра украшали две статуи с золотыми книгами в руках. Рядом на ветвях золотого древа райские птицы клевали плоды из драгоценных камней. Золотые древо и книга по-китайски звучат практически одинаково: цзинь шу. Они символизируют просвещенную монархию, птицы — народы, вкушающие ее плоды. «Камень» по-китайски омонимичен также и «истории». Плоды исторического опыта, должным образом
обобщенного и усвоенного, для народов поистине драгоценны. Гармонизированный в меру конкретно-исторической возможности, мир становится реальным подобием рая.
У «плодов» го есть еще один омоним — «(взаимо)связь». Сложную взаимосвязь человеческого общежития в ее посильно гармоничных формах Конфуций определял как жэнь (человечность), а средневековый арабский классик ибн-Халдун как асабийа — квази-родственную связь людей, спасающую мир от хаоса. Для Тимура асабийа не только философско-парковый символ, но и вполне значимый императив геополитики, основанный на принципе справедливости31. Молодой Тимур, прямолинейно декларируя свои принципы, даже пытался переименовать родной город Кеш (Шахрисябз) в Купол Наук и Морали. С годами он стал поступать более гибко и менее явно, очевидно, осознав, что громко провозглашенные идеалы прививаются с трудом.
IV
Выше неоднократно упоминался трактат древнекитайского полководца Сунь-цзы «О военном искусстве». Он состоит из 13 глав. Его основная, парадоксальная на первый взгляд, мысль — «воевать и побеждать не сражаясь». Этот парадокс Снесарев расшифровал так: «воевать и побеждать, не сражаясь не по своей инициативе». Снесареву принадлежит и изложение сути всех 13-ти глав «Сунь-цзы бин фа» в одной фразе: «Никогда не считая числа врагов и не смущаясь ничтожеством своих сил, будем прибегать к самым решительным обходам (дальним и ближним), оставляя перед фронтом неприятельской позиции часть произвольно малую» 32 . Если же разложить эту фразу на основные составные элементы, каждый из которых соответствует одной главе сочинения Сунь-цзы, то она будет выглядеть следующим образом: (1) никогда (2) не считая числа врагов и (3) не смущаясь (4) ничтожеством собственных сил, (5) будем прибегать (6) к самым решительным (7) обходам (8) (дальним и ближним), (9) оставляя перед фронтом (10) неприятельской позиции (11) часть (12) произвольно (13) малую.
Внутренне симметричная — типа складного веера — структура трактата Сунь-цзы33 такова, что каждая из первых шести глав, предшествующих главе 7, имеет своего «близнеца» в ряду последних шести, идущих после центральной главы. При этом смысл каждой
главы резюмируется не формальным заголовком, а наиболее общими положениями в тексте. Первая глава посвящена общим принципам политики как высшей стратегии и месту войны в ее рамках, вторая — военной стратегии, третья — операциям, четвертая — выжиданию в режиме неуязвимости, пятая — обеспечению внезапности, шестая — захвату инициативы, седьмая — бою (средству далеко не главному), восьмая, симметричная 6-й, — хорошо рассчитанному риску, девятая, симметричная пятой, — организации маневра, десятая, как бы парная четвертой, — обеспечению выгодного соотношения сил, одиннадцатая, парная третьей главе, — заманиванию противника в ловушку, двенадцатая, парная второй, — организации диверсий и тринадцатая, парная первой, — организации стратегической разведки, дезинформации, психологической войны. В целом главы 1—6 следует признать «теоретическими», главы 8—13 — «практическими».
При совмещении структур формулы Снесарева и трактата Сунь-цзы получаем следующий текст:
1) неизменно
2) не считая числа врагов
3) не смущаясь
4) ничтожеством своих сил
5) будем прибегать
6) к самым решительным
7) обходам
8) дальним и ближним
9) оставляя перед фронтом
10) неприятельской позиции
11) часть
12) произвольно
13) малую
(стремясь к политической цели) (на войне)
(действуя уверенно)
(в позиции неуязвимости) (внезапно)
(захватив инициативу)
(идя «путем обмана»)
(рискуя с расчетом)
(гибко маневрируя)
(выгодно сгруппировавшись) (сковывая и отвлекая) (навязывая свою волю) (осведомленно и скрытно).
Наконец, если мы сложим «веер» трактата Сунь-цзы на стержне» главы 7 в «кинжал» (а симметрия структуры трактата ведет именно в этом направлении), то посредством формулы Снесарева получим семь ступеней стратегической мудрости: всегда осведомленно и скрытно (1, 13) воюем, навязывая свою волю противнику (2, 12), уверенно заманивая его в ловушки (3, 11), выжидая благоприятного соотношения сил (4, 10) внезапным маневром (5, 9), разумно рискуя, захватываем инициативу (6, 8), идем к победе «путем обмана» (7).
Чтобы действовать подобным образом и в подобных масштабах, необходимо располагать к тому объективными предпосылками в виде соответствующих традиций, практических поведенческих навыков на индивидуальном и массовом уровнях. Вслед за Чингис-ханом Тимур, посвятивший жизнь объединению центра Евразии вокруг оседлых регионов Мавераннахра, не отторгал системообразующие традиции кочевого образа жизни, которые были более чем полезны в его деяниях. Если в цзинцзи Ли Гоу многообразная деятельность во всех сферах общественной жизни стратегически объединяется наподобие спиц колеса, сходящихся к одной ступице, то кочевую традицию, как в свое время отметил все тот же Снесарев, отличает фундаментальное единообразие социальной, экономической, политической и военной организации.
Обратимся в этой связи к «зодиаку» 12 ключевых принципов стратегии, выделенных американским генералом Дж. М. Коллинзом. Эти принципы34 настолько традиционны, что иносказательно они отражены еще в 12 подвигах Геракла. И все они естественно присущи образу жизни кочевников. Налицо следующие соответствия:
1) правильный выбор цели
2) инициатива
3) гибкость
4) правильная концентрация усилий
5) экономия сил и средств
6) маневренность
7) внезапность
8) развитие успеха
9) скрытность
целесообразность развития; чувство времени и пространства, умение жить в активной гармонии с миром; оптимизация решений, их диверсификация по обстановке; пропорциональность мер и сфер активности;
неординарность навыков выживания больших и малых общностей;
единство деятельности в ее многообразии, при чередовании сфер и форм;
готовность к неожиданному, решительность и уместность реакции на происходящее; прирожденная настойчивость; бдительность и собранность как образ жизни;
10) простота и ясность соразмерность ландшафту,
рациональность образа жизни;
11) единство действий согласованность и сплоченность
автономных групп и народа в целом;
12) высокий моральный дух установка на активную гармонию
с миром и решительность при ее воплощении.
Чтобы вполне обеспечить указанные соответствия, придающие обществу организованность, а его развитию — гармоничность, необходимо государство-кентавр. Четыре «ноги» двуединого тела кентавра — это его производственные, социальные, политические и военные структуры; в «руках» кентавра — оружие идеологии и стратегии; «тело» защищено доспехами социокультурных традиций; голова — триединый правитель, соединяющий власть политическую, духовную и военную; двум полушариям головного мозга соответствуют гражданское и военное начала культуры (их двуединство выражается китайским иероглифом бинь, состоящим из двух половин — письменности вэнь и военного дела у). Чингис-хан, пример которого значил для Тимура очень много, построил, исходя одновременно и из традиций кочевников, и из государственного опыта оседлых соседей (прежде всего чжурчжэней Северного Китая), именно такое государство-кентавр. И нетрудно заметить, что элементов, составляющих «кентавра», будет как раз восемь — по числу исходных триграмм малого круга «Книги Перемен» в ландшафте самаркандского Сада Цветов.
В. И. Вернадский определял структуру мироздания в виде триады вещество-энергия-работа. Аристотель сгруппировал факторы общественного развития в триаду страна-народ-государство. Классик отечественной геополитики фельдмаршал Д. А. Милютин говорил о триаде территория-силы-средства35, А. Н. Куропаткин — о сумме страны с населяющим ее народом, экономикой и армией. Снесарев закономерно усматривал: в историческом пространстве — ресурсы страны, энергию народа, работу государства; в историческом времени — ресурсы прошлого, энергию настоящего, работу на будущее. Непростым путем (и даже параллельными путями) приступил он к выведению законов и формул геополитики. При этом в отличие от своих предшественников, главное внимание он уделял духовным элементам стратегии. Материальные факторы цивилизации — лишь
пассивная масса, в действенную силу ее превращает духовное «ускорение». Конкретизируя идеи Наполеона, Менделеева и Вернадского, А. Е. Снесарев и ввел понятие ЦЕПи — Целей, Понятий и Приемов стратегии36. С целями сплетены ценности (жизненно важные интересы, моральные нормы и т. д.), вместе они образуют ценностно-целевой ресурс цивилизации. Идеологические понятия выступают как духовная энергия цивилизации, а «приемы», то есть технологии, — как ее рабочие орудия.
Получается формула высшей стратегии (метастратегии) и самой цивилизации, которую много позднее Снесарева американский геополитик и дипломат-разведчик Р. Клайн и его коллеги-генштабисты записали как: Рр = (C + E + M)(S + W+P)37. В ней материальная триада Куропаткина умножена на духовную триаду Снесарева. Формула эта, если исходить из наследия Снесарева, может быть прочитана так: «Сливаясь с ландшафтом и населением (С), нейтрализуя численное превосходство (Е) противника, расстраиваем его государство и армию (М); поставив целью ^) оптимальное соотношение сил и возможностей, понимая ^) важность захвата инициативы, умеем (Р) обманом прийти к победе (Рр)».
По существу, Снесарев предельно углубил и развил введенное еще Клаузевицем емкое понятие «войны-хамелеона». Это война по всему спектру цивилизации, всеобъемлющая и необычная, в духе итальянского и швейцарского походов Суворова и, конечно же, в духе Сунь-цзы. Как несомненный последователь Сунь-цзы, Тимур следовал его принципам примерно таким же способом, как к тому призывал Снесарев.
Впрочем, сам Снесарев считал данную версию формулы геополитического и стратегического потенциалов не исчерпывающей, а лишь начальной, предполагающей различные конкретные «выходы». В начатом им цикле военно-географических работ об Индии материальную триаду Куропаткина он развернул в четверку: страна, народ, экономика, армия. Исходя из хорошо ему известных положений Клаузевица, он и духовную триаду развернул в четверку: «мудрость вождей, доблесть войск, воодушевление народа» дополнил практическими технологиями.
Если воспользоваться наработками Снесарева, формула совокупного геополитического могущества приобретает следующий вид: Рр = (С1 + С2+Е +М) (Sl+S2 + W+P), где С1 — страна, С2 — народ, Sl — воодушевление народа, а S2 — практические технологии. Кроме того, в своем новом виде формула содержит некоторые математиче-
ские секреты или условные числа, в которых выражены соотношения «веса» составляющих ее элементов: Рр = (1 + 1+2+4) (1 + 1+2+4)= 8 х 8 = 64. Получаем один из символов вселенной, так как 8 — это все стороны горизонта, а 8 х 8 — мировая сфера.
Как известно, на плоскости квадрат восьмерки представлен шахматной доской. Но в данном случае мы имеем дело как бы с шах-
<_><_> <_> <_> Т Т и
матной доской, свернутой в бильярдный шар. И действительно, в «Книге Перемен» базовая структура — тоже восьмерка, но по кругу; в свою очередь, и квадрат ее «закруглен». Математические хитрости «Книги Перемен» были бы просто курьезом, в нашем контексте не имеющими отношения к делу, если бы не соответствие их восьми базовых триграмм стратегическим элементам в приведенной расширенной формуле. Мало того: 32 параметра имеет любая конкретная цивилизация или политическая система, а 64 — две противоборствующие стороны, взятые вместе. Таким образом, четверичная формула «по Снесареву» организует геополитический потенциал в тот самый «круглый камень», который, по словам Сунь-цзы, легко скатить на противника «с высокой горы».
Восьмеричный вариант формулы интересен и тем, что в части своего второго, духовного, сомножителя его прототип встречается задолго до Снесарева и Клаузевица — у Чжу Си, Лю Шао, Лю Бана, а изначально — у Конфуция, полагавшего, что всеохватная и всепроникающая власть государя должна быть максимально естественной, соответствующей традициям и обстановке, минимально насильственной и вовсе не деспотической. Воля правителя должна сливаться с анонимной стихией народного быта, в которой отражен всеобщий Путь мироздания в его космическом, общественном, психологическом, биологическом воплощениях38. В космическом спектре мудрая власть должна отвечать требованиям времени; в общественном — направлять течение жизни; в психологическом — делать это ненасильственно; а на уровне физическом — практически незаметно. Данная градация в принципе совпадает со шкалой главных понятий стратегии, заданной Клаузевицем и Снесаревым: мудрость вождей, доблесть войска, воодушевление народа, умение действовать эффективно. Полководец, как и государь, не может делать все сам, он действует посредством иерархии подданных.
У Чжу Си «большая гуманность» императора слагается из четырех элементов: из гуманных ценностей, мудрых целей, верных понятий о справедливости и приемов поведения (поведенческого этикета). Но еще раньше Лю Шао, следуя Конфуцию и Лю Бану, также пере-
ходит от триады качеств «опоры государства» к тетраде: чистых помыслами и умеренных носителей ценностей; образованных и тактичных, сведущих в канонах (целеустремленных); понимающих законодательство, способных разрешать сомнения; наконец, умелых и решительных в деле. Разве не тем же путем идут в своем истолковании геополитического и стратегического потенциалов Клаузевиц и Снесарев?
Тимур, как это видно из его «Уложения», в интересах геополитики подразделяет подданных и все человечество на 12 классов. Первый класс — это традиционная знать и политическая элита, второй — «старцы и мудрецы» или неформальная элита знания, третий — духовенство и праведники или идеологи, четвертый — войсковые командиры, пятый — воины, шестой класс составляют «избранные» или «штатные» советники, седьмой — чиновники, восьмой — совокупность врачей с архитекторами и астрологами, в девятый входят историки и летописцы, в десятый — дервиши и богословы или практическое низшее духовенство, в одиннадцатый — «мастера всякого рода» и в двенадцатый — так называемые «путешественники». Каковы же их роли? Чем продиктован порядок классов?
Порядок этот отнюдь не случаен. Он прослеживается уже в первоисточнике «Уложения» Тимура, трактате Сунь-цзы. Самое главное, мы имеем тут дело не с социальной иерархией, а с иерархией целей и уровней метастратегии. Мы уже знаем, что две симметричные половины «Сунь-цзы бин фа» отражают два параллельных, но взаимосвязанных процесса — теоретической разработки и практической реализации стратегических решений. В геометрическом центре тимуровского «Уложения» находится интегральный полководец — невидимый, но полновластный правитель. Ему непосредственно содействуют чиновники и формальные («штатные») советники, которым посвящены главы 6 и 7 «Уложения». В главах 5 и 8 речь идет об армии и специалистах ключевых отраслей средневекового общества. На следующей концентрической окружности, в главах 4 и 9 появляются войсковые командиры и симметрично им — историки. Пару 3 и 10 образует высшее и низшее духовенство, пару 2 и 11 — «мудрецы» и «мастера», наконец, пару 11 и 2 — высшая элита и «путешественники».
Совмещение в единой паре высшей знати с «путешественниками» и офицерского корпуса с историками неслучайно. Этим Тимур как бы подчеркивает значение истории и историков, без которых его гео[историо]политика не могла бы следовать исторической логике,
быть эффективной и победоносной. Странное на первый взгляд объединение высшей знати с бродягами на самом деле согласовывает деятельность высших носителей основополагающих духовных ценностей (в виде традиций) с поставщиками конкретной разведывательной информации — сырья геополитики. Напомним, что У Сунь-цзы пара 2 и 12 означает скрытую (необычную) войну и ее многообразные диверсии. В «Уложении» Тимура пара 2 и 11 показывает, кто все это делает и как: «мудрецы» разрабатывают планы, «мастера» поставляют оружие всякого рода. Аналогичным образом у Тимура взаимодействуют не только представители духовенства (в операциях психологической войны), но и войсковые командиры с историками в войсковых операциях. Если чиновники занимают положение в непосредственной близости от Тимура, то традиционную знать он целенаправленно отодвигает на периферию. В реальной жизни даже хан-Чингисид пребывал на второстепенных ролях, как лицо вполне заурядное. В этом ощутимое преимущество империи Тимура над ордами Дикого поля, где ханы тоже были заурядны и несамостоятельны, но, будучи Чингисидами, занимали высшее положение.
И все же распределение властных полномочий в государстве имеет для Тимура не первостепенное, хотя и важное значение. Главное для него — максимум действенной добродетели в реальной политике (геополитике). В своем «Уложении» он дает стройную систему 12 правил, 12 принципов справедливой власти и 12 указанных выше сословий с их конкретными геополитическими функциями. Эта система «трижды двенадцать» — реальная база программирования «36 стратагем». Суть 12 неотъемлемых правил справедливой политики Тимура состоит в «кротости, человеколюбии, терпении, одинаковой благосклонности к врагам и друзьям, наблюдении за ними всеми, прикрываясь личиной бездействия». «Справедливостью и беспристрастием приобретается благосклонность созданий Божиих». Именно этому Тимур приписывает в первую очередь успех подчинения «27 государств»39 (кстати, еще одна нумерологическая метафора: «9» — символ целого мира, трижды 9 — соответственно трех миров). Из правил вытекают 12 принципов правления, осуществляемого посредством 12 сословий. Квинтэссенция же этих принципов — строгое единоначалие, ответственность, предусмотрительность: «пусть монарх не пренебрегает ничьими советами»40.
Такой подход к организация жизни общества и государства позволял Тимуру успешно осуществлять на деле то, что много позднее Снесаревым было сведено, после обобщения идей Сунь-цзы и Клаузе-
вица и опыта Суворова, в единую формулу необычной войны и политики. При этом есть все основания полагать, что формула Снесарева зародилась у ее автора в процессе изучения им метастратегии Тимура.
Тимур постарался выстроить евразийскую систему безопасности по образу и подобию малого и большого «круга перемен» в «И цзи-не». В северной кочевой «полусфере» он стремился управлять процессами в четырех джучидских ордах — Золотой, Синей, Белой (позже ее заменила Ногайская) и Могольской. В оседлой южной полусфере предметом его забот были Кавказ, Иран, Хорасан и Балх. Контроль над этими восемью областями «малого» континентального круга вполне обеспечивал свободу действий и разнообразие вариантов геополитического маневра, стремящегося к «бесконечности».
«Малый» континентальный круг геополитики Тимура на поверку оказался отнюдь не малым по своему значению. Он включил в себя почти все бессточные регионы внутренней Евразии, недоступные для морских держав. В начале ХХ века это пространство от Волги до Лены и от Ледовитого океана до Инда британский геополитик Х. Макиндер определил как Сердце Земли и Стержень Истории. Трудно не согласиться с его выводом:
Кто владеет Сердцем Азии,
Тот влиятелен в Евразии.
Кто влиятелен в Евразии —
Контролирует весь мир.
V
Оценить историческое значение Тимура, его дел и стремлений можно лишь при условии, что будет рассеяна и естественная, и рукотворная «мгла» вокруг его исполинской фигуры. Не стоит забывать слова Снесарева о Наполеоне, вполне приложимые к Тимуру: «Гений Наполеона склонен туманить сложное и многогранное содержание с простой и ядовитой убедительностью» 41. Практическую геополитику Тимура должно оценивать по законам и принципам высшей стратегии — венца военной науки, всего комплекса новейших наук42. Использование при оценке Тимура метастратегического метода Снесарева позволяет понять, что Тамерлан был не банальным завоевателем-честолюбцем, а скорее культурным героем необычного типа.
Один из основных принципов геополитики Тимура — мирное завоевание противника на свою сторону. Снесарев провидел в нем квинтэссенцию «игровых» войн, альтернативных традиционным «людоедским» войнам и считал этот идеал, это «единство Давида с Голиафом»43 вполне осуществимым — пусть и не на сто процентов. Что ж, тенденция к превращению войн XXI века в параинформаци-онные пробивает сейчас себе дорогу со все большей силой, хотя она и не всегда заметна для невооруженного взгляда. Современное ядерное оружие как средство сдерживания заставляет традиционное насилие сокращаться, уходить на все более низкие уровни. Но разве «термоядерная» мощь разума Тимура, мастерское владение им потенциалами инициативы и устрашения не создавали в целом тот же эффект сокращения масштабов кровопролития и разрушений до минимальных пределов, возможных в соответствии с обстоятельствами места и времени?
Другой принцип геополитики Тимура, многократно конкретизированный им в его «Уложении», звучит так: «добром воздавать за добро, зло предоставляя собственной участи»44. Он далеко не столь непрактичен, как кажется на первый взгляд. В современном телесериале мудрый детектив Коломбо разъясняет своей изощренной «клиентке» причину, почему ей не удалось «идеальное преступление»: «ваша беда в том, что в вас нет ни капли совести». Значительно ранее Макиавелли на практике доказал, что именно отсутствие совести лишило Борджиа последнего прочной опоры: остались одни враги и никакой свободы маневра. Поневоле начав свой путь в обстановке «войны всех против всех», Тимур умел ценить и использовать «человеческий фактор» во всех его проявлениях.
Наконец, в чем никак нельзя отказать геополитической активности Тимура, так это в высокой мере целесообразности. Не стремясь к мировому господству, он сумел обеспечить среднеазиатскому государству стабильность, превратить его в сверхдержаву. У этой сверхдержавы не было четких и укрепленных границ, подобных тем, которыми пытались отгородиться Китай и поздний Рим. Но их отсутствие свидетельствовало не о слабости, а о достаточной силе. В этом плане империю Тимура правомерно сравнить с ранней Римской империей, которая поддерживала союзников и нейтрализовала соперников решительными действиями по всем направлениям.
Тимур появился в середине эпохи, начатой Чингис-ханом и завершенной Колумбом. Приход Тимура совпал с началом девятого цикла развития мировой истории — слиянием ее дотоле локальных
культурных центров в подобие глобальной системы. Этот цикл завершается на наших глазах углублением неоднозначного процесса глобализации. Именно теперь стоит вспомнить об опыте формирования Тимуром не моно-, а полицентричного мира с ядром в евразийском Сердце Земли. Ядро это давно признано «географическим стержнем истории», но должно быть адекватно осмыслено в новых реалиях. В течение того самого тридцатилетия, когда Европа, далеко ушедшая от начала Столетней войны, все еще не видела ее конца, Тимур создал новую державу и новый миропорядок. Ближайшие тридцать лет новейшей истории прогнозируются как столь же динамичные и судьбоносные для государственности Центральной Азии и немногим менее — для Евразии в глобальном контексте. Новая «Большая Игра» на «шахматной доске Евразии» заставляет вспомнить «шахматные» игры Тимура в тиши его юрты. Геополитические проблемы рубежа Х1У—ХУ веков не чужды нашему времени — они только сменили свой облик и азимут (да и то не везде). Главная
_ Г\ и <->
опасность с севера исчезла: на месте Золотой орды находятся сейчас Казахстан и Россия — ее конструктивные преемники. Но взамен обозначилась «симметричная» угроза с юга. Бедный и экономически отсталый Афганистан, подпавший под власть исламских радикалов и террористов, — естественный претендент на природную кладовую и производительные силы Центральной Азии. Еще более в них заинтересованы явные и тайные спонсоры талибов — Пакистан, Саудовская Аравия, Турция и державы Запада.
Хорошо известны стремления США и НАТО превратить Каспий с его нефтяными богатствами в некое подобие Персидского залива — тот самый Каспий, который постоянно находился в центре геополитических забот и усилий Тимура. Поэтому достойно внимания, что в октябре 2000 года государства СНГ и Шанхайского форума сделали серьезный шаг к обеспечению безопасности в Центральной Азии и Каспийском бассейне, то есть в первом «круге» или «ядре» державной геополитики Тамерлана. Тем самым заложена и более масштабная основа континентальной безопасности — уже во втором «тимуровом круге», ближе к океанским берегам Азии. Этим, однако, возможности историко-геополитических сопоставлений в регионе и на континенте в целом отнюдь не исчерпываются. Многополюсная структура мира в XXI веке — реальная и жизненно важная альтернатива энтропийной модели «один полюс — один хаос», влекущей за собой новый мировой беспорядок, разгул наркомафии и терроризма, гоббесианскую «войну всех против всех». Центральная Азия пе-
режила в XIV веке подобную «глобализацию» и была спасена от нее империей Тимура. Уже только по этой причине стоит на пороге
XXI века заново обратиться к опыту той эпохи и к геополитическому наследию ее главного героя.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Зотов О. В. Одинокий садовник в пустыне: Тамерлан знакомый и незнакомый // Живая история Востока. М., 1998. С. 73—78.
2 См.: Снесарев А. Е. Рец.: Скрайн и Росс. Сердце Азии // Сведения, касающиеся стран, сопредельных с Туркестанским военным округом. Вып. 20. Ташкент, 1900. С. 50.
3 Наполеон Бонапарт. Максимы и мысли узника Святой Елены. СПб., 2000. С. 54.
4 Там же. С. 51.
5 ДрагомировМ. И. Военные записки. — Четырнадцать лет. СПб., 1895. С. 324, 342.
6 Наполеон Бонапарт... С. 53, 63.
7 Снесарев А. Е. Рец: К. Клаузевиц. Основы стратегического решения // Военная мысль и революция, 1924. № 4. С. 240.
8 Зотов О. В. Идеи Сунь-цзы, принципы Тамерлана // ХХУ научная конференция «Обшество и государство в Китае». Тезисы и доклады. М., 1995.
9 Снесарев А. Е. Северо-Индийский театр. Ташкент, 1903. Т. 1. С. 337.
10 Снесарев А. Е. Единая военная доктрина // Военное дело, 1920. № 8. С. 226.
11 Тамерлан: эпоха, личность, деяния. М., 1992. С. 157.
12 Там же. С.157; Снесарев А. Е. Рец.: А. А.Свечин. Стратегия // Война и революция, 1926. № 4. С. 146.
13 Игнатенко А. А. Как жить и властвовать. М., 1994. С. 45, 264.
14 Там же. С. 56; Уложение Тимура // Тамерлан: эпоха, личность, деяния... С. 157,
144.
15 Там же. С. 143—144, 153, 160; Снесарев А. Е. Поход Тамерлана против Тохтамы-ша в 1391 г. // Военное дело, 1920. № 12. С. 381.
16 Игнатенко А. А. Как жить и властвовать... С. 235, 46.
17 Уложение Тимура... С. 146.
18 Там же. С. 122; А. А. Игнатенко. Указ. соч. С. 55.
19 Слова в квадратных скобках принадлежат автору статьи. Необходимость их вставки возникла потому, что стиль Тимура очень лаконичен и при цитировании отдельной фразы теряется часть смысла, присутствующая в контексте абзаца или страницы «Уложения».
20 Тамерлан: эпоха, личность, деяния... С. 111, 157, 118.
21 Снесарев А. Е. Единая военная доктрина... С. 227; де Санглен Я. О пользе теории военного искусства // О военном искусстве древних и новых времен. Спб., 1808. С. 45-46.
22 Тамерлан... С. 131.
23 Там же. С. 52; Михневич Н. П. Стратегия. СПб., 1911. С. 99; Снесарев А. Е. Единая военная доктрина... С. 227.
24 Тамерлан... С. 112, 110, 118.
25 Клаузевиц К О войне. М., 1994. С. 201.
26 Тамерлан... С. 127, 143, 181.
27 Клавихо Г. История великого Тамерлана // Тамерлан: эпоха, личность, деяния. М., 1992.
28 Леер Г. А. Опыт критико-исторического изучения искусства ведения войны. СПб, 1869. С. VI; он же. Стратегия. СПб., 1893. Т.1. С. 2; СнесаревА. Е. Введение в военную географию. М., 1924. С.50; он же. Единая военная доктрина... С. 232.
29 Михневич Н. П. Стратегия... С. 369.
30 Игнатенко А. А. Как жить и властвовать... С. 55—56.
31 Игнатенко А. А. Ибн Халдун. М., 1980. С. 71—72.
32 Снесарев А. Е. Введение в военную географию... С. 244; он же. Северо-Индий-ский театр... С. 337.
33 Подробнее см.: Зотов О. В. О логике и структуре трактата Сунь-цзы // 25-я науч. конф. «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. М., 1994.
34 Collins J. M. Grand Strategy. Annapolis, 1973. P. 24.
35 Владимир Иванович Вернадский: материалы к биографии // Прометей. Т. 15. М., 1988. С. 192—193; Снесарев А. Е. Введение в военную географию. М., 1924. С. 310, 312-313.
36 Снесарев А. Е. Единая военная доктрина... С. 227.
37 Cline R. World Power Assessment. Washington, 1976; См. также его более позднюю работу: Cline R. Metastrategy. N. Y., 1987.
38 Малявин В. В. Конфуций. М., 1992. С. 227.
39 Тамерлан... С. 110-111.
40 Там же. С. 122-124.
41 Снесарев А. Е. Рец.: Клаузевиц. Основы стратегического решения // Военная мысль и революция, 1924. № 4. С. 239.
42 Снесарев А. Е. Введение в военную географию... С. 50; он же. Рец.: А. Н. Вегенер. Проектирование воздушных линий // Вестник Воздушного Флота, 1927. № 2. С. 47.
43 Снесарев А. Е. Гримасы стратегии... С. 76.
44 Тамерлан... С. 144-145, 131.
