CC BY
202НАРОДЫ
Евразия на путях в Китай: экзамен у Сунь-цзы (о планах походов в Китай Тамерлана и Пржевальского)
Олег Зотов
В 1404 году знаменитый владыка Востока Тимур (Тамерлан) разработал план военного похода в Китай. Почти пять столетий спустя, в 1880 году, в Урге (ныне Улан-Батор) в разгар так называемого Илийского кризиса в русско-китайских отношениях Н.М.Пржевальский выдвинул свой план войны с императорским Китаем. Оба плана не осуществились, а их авторы скончались в смежных районах Семиречья (первый в Отраре, второй — у озера Иссык-Куль) незадолго до предполагаемого выступления в поход; при этом план Пржевальского и не начинал осуществляться, а Тамерлан успел сосредоточить в Отраре 200-тысячную армию и завершить стратегическое развертывание своих сил. На этом сходство двух исторических казусов кончается, и начинаются их различия, надо сказать, фундаментальные.
Интерес представляют даже не сами по себе эти планы или их шансы на успех, а степень освоенности восточного (прежде всего китайского и центральноазиатского) наследия военной мыслью России. Актуальность этой проблемы была и остается высокой. Всегда ли и во всем мы учитываем глубину и многообразие наследия, оставленного нам историко-культурным взаимодействием России с Азией? К сожалению, нет, в том числе и в военно-исторической сфере. А ведь история военных столкновений и военной мысли достаточно полно и наглядно отражает национальную культуру и характер народов, состояние и характер их государственности, мобилизующей (либо демобилизующей) совокупный потенциал общества в исторических испытаниях.
Научная геополитика рассматривает общество и государство как живой организм, целостную систему, где всему свое место и своя роль. Все сферы и факторы цивилизации по-своему значимы в едином процессе “обороны — развития”, а политика предстает как единая (высшая) стратегия; ее задачи так или иначе решаются по законам военного искусства. В свою очередь и война ведется далеко не только и не столько чисто военными средствами и методами. Борьба и сотрудничество, война и мир по сути не-расчленимы, в геополитике они расплываются, проникают друг в друга.
Эти особенности геополитики осознавали и системно оценивали еще мыслители древнего Китая. Их методологией овладели на практике (подчас даже лучше самих авторов) правители кочевых империй средневековья; но ее долго не знала Европа даже после крестовых походов. А вот правители и полководцы средневековой Руси восприняли у татаро-монгольских завоевателей стратегическую мудрость Востока и творчески ее освоили. Суть этой мудрости в том, что даже слабый может победить сильного, если будет решать задачи войны и политики в целом, умом и умением, с минимальной затратой сил, средств и времени. В состязании ума, воли и ловкости слабый, но искушенный противник может стать сильнее, даже неся потери; его сильный соперник будет, наоборот, ослаблен.
Об этом свидетельствует наследие целого ряда классиков. Приоритет среди них принадлежит Сунь-цзы, китайскому полководцу VI века до н. э. Его сравнивают с римлянином Вегецием, называют “китайским Макиавелли”. Над главной загадкой Сунь-цзы — его заповедью “вести войну не сражаясь, побеждать не вступая в бой” 1 — бьются многие поколения стратегов разных стран. Нас же интересует, почему после 1812 года это наследие было в России по сути утеряно, а также кто, как и сколь успешно старался исправить такое положение дел, предвидя катаклизмы XX века.
Учение Сунь-цзы
За два с половиной тысячелетия до Клаузевица Сунь-цзы сформулировал следующую истину: в стратегии нет военных побед, а есть лишь суммарный политический успех. Опять-таки задолго до германского классика он подчеркивал преимущество косвенных, зачастую невоенных по характеру, но бесконечно разнообразных сил, средств и методов борьбы. Четче, чем Клаузевиц, он обосновал преимущества разума над силой и скрытной подготовки побед до войны и боя над поиском их в вооруженной борьбе (“победа замыслом”, “побеждать уже побежденного”) 2. Отсюда вторичная роль войны и армии в политике. Рано открыв, что победа есть лишь психологическая величина, подчинение воли противника своей воле, Сунь-цзы настаивал на борьбе как “против”, так и “за” противника с целью перетянуть его на свою сторону. А коль скоро прочная власть над людьми и событиями основана более на духовном воздействии (силе авторитета), нежели на физическом насилии (авторитете силы), Сунь-цзы отдает несомненное первенство факторам информационного превосходства (победа замыслом, расстройство планов противника) и многообразным скрытным диверсиям во всех сферах жизни.
Поскольку война растекается за пределы чисто военной сферы и мимикрирует под явления, с нею не схожие, стратегия превращается в “путь обмана” 3. Не случайно название древнейшего из китайских первоисточников учения Сунь-цзы “Книга перемен” (“И Цзин”) этимологически означает “Канон хамелеона”.
Главная и важнейшая идея Сунь-цзы — “воевать и побеждать не сражаясь” 4 — означает, что нельзя позволять противнику вступить в борьбу в боеспособном состоянии, тем более по его собственной инициативе. Все остальное — частности. Но существенно, как и к какому общему знаменателю сводятся эти частности. Таким общим знаменателем является принцип “кормиться за счет противника” 5: даже если невозможно прямо завладеть его ресурсами либо их уничтожить, можно и должно завладеть ими косвенно, так или иначе выведя из игры. Главное — не разгромить противника в бою, а нейтрализовать его до и вне боя, превратив сам бой почти в пустую формальность, скорее психологически эффективную демонстрацию силы, чем решающее средство борьбы. Предварительное по времени и тотальное по охвату расстройство противника — его войск, тылов, общества и государства — зиждется на триединстве дезинформации, дезорганизации и оперативной дезориентации. Соответственно, свои собственные информированность, организованность и оперативная ориентация в политико-стратегических процессах должны быть много выше, чем у противника.
Чингис-хан и Тамерлан — не простые последователи Сунь-цзы. Как отмечает М.И.Иванин 6, они на практике отшлифовали его наследие до совершенства, располагая при этом такими ресурсами и властью, о которых сам Сунь-цзы мог лишь мечтать. Но еще важнее другое. Н.П.Михневич подчеркивает ключевую роль Чингис-хана и его преемников в совершенствовании русского военного искусства средних веков. Русь своим спасением, а Россия своим возвышением обязана именно тому, что ее государственное руководство сумело перехватить наследие Сунь-цзы у дряхлеющей Орды. Вот почему Мамай проиграл на поле Куликовом, Ахмад — на Угре, а Тамерлан, победив Тохтамыша, не решился вторгнуться на Русь.
От Петра I до победы над Наполеоном эта “восточная” линия русской стратегии даже углублялась. Как видно из исследования Н.П.Михневича 7, Петр I провел кампанию 1707—1709 годов в духе не столько Густава Адольфа, сколько именно Сунь-цзы: были практически соблюдены все параметры учения китайского стратега. Близок к Сунь-цзы своей методологией и М.И.Кутузов. Его противник Наполеон, как оказалось, тоже был не чужд идей Сунь-цзы, хотя бы и в самом “снятом” виде. Он указывал, что всякий побежденный побежден еще до боя, и даже намекал, что для успешной обороны реки надо овладеть обоими ее берегами 8. Иное дело, как, почему и когда он утратил эти методы, отдав первенство Кутузову и Веллингтону.
Итак, с разрывом в пять с лишним веков, но в сходных обстоятельствах Тамерлан и Пржевальский держали экзамен у Сунь-цзы. Исходя из главного принципа предварительной победы замыслом и косвенными мерами, посмотрим, кто из них сдал этот зкзамен.
План Тамерлана
До нас дошли только контуры и ряд деталей стратегического плана Тамерлана, но и они говорят о многом. Особенно показательны они в контексте предшествующих кампаний Тамерлана. Он собрал в Отраре 200-тысячное войско, но его численность — деталь наименее важная: по Сунь-цзы, “дело не в числе колесниц или воинов, а в стратегии мудрых” 9. Сам Тамерлан считал, что “хорошо обдуманный план сильнее 100 тысяч воинов” 10. Он настолько успешно сумел мобилизовать потенциал своего государства, что решился на поход среди многоснежной зимы. Это ему позволяли не столько вполне достаточные ресурсы, сколько совершенство его войска и независимость от тылов и уязвимых коммуникаций, заранее обеспеченные для него “базой впереди”. Первичным фактором успеха Тамерлана была методология его общеполитической стратегии. 12 правил управления государством, сформулированные Тамерланом в его “Уложении” и, есть квинтэссенция этой стратегии. Они позволяли рационально управлять государством, делать его привлекательным для ключевых фигур влияния (элит) в государствах менее благополучных, а тем более в серьезно дестабилизированных. Тамерлан предпочитал иметь дело именно с такими элитами и государствами, умело манипулируя лозунгами установления порядка и справедливости, введения богоугодных норм. Он прагматически следовал своим правилам и обычно не ошибался.
Прежде всего Тамерлан боролся за первичный фактор успеха — исходное информационное превосходство (в мировоззренческих параметрах ключевых “целей — ценностей”). Он подразделял своих и чужих подданных на 12 классов, указывая, чем стратегически ценны представители разных социальных групп. И никогда не забывал слов великого поэта Саади:
Привлечь к себе сердца десятерых Не лучше ль тысяч вылазок ночных?
Сами же “ночные вылазки” занимали в его стратегии место хотя и важное, но не первое. Всему свое время и место.
В успешной геополитике мало иметь на своей стороне только географические факторы и даже превосходство в силах и средствах. В геополитике первичны и главенствуют факторы “судьбы” — шансы на успех, создаваемые изменчивой исторической обстановкой. “Судьба” же благоволила Тамерлану. Он отчетливо видел политическую дезорганизованность двух исходных (и основных) компонентов бывшей державы Чингис-хана и его наследников — Монголии и Китая, и делал на это ставку 12. Объединяя Среднюю Азию и Восточный Туркестан, совершая дальние походы против Золотой Орды и Турции, в Иран и Индию, Тамерлан накапливал ресурсы и опыт. Но своих отношений с китайской империей Мин обострять не спешил. К походу в Китай он непосредственно готовился целых восемь лет.
Случайно ли это? Отнюдь. В 1391 году Тамерлан разгромил на Волге, при Кондурче, своего главного противника — Тохтамыша. Генерал А.Е.Снесарев, известный востоковед и сам незаурядный стратег, отмечает, что на подготовку к войне с Тохтамышем Тамерлан затратил также восемь лет и одержал в ней лишь частичную победу 13. Добивал же он Тохтамыша еще восемь лет. Сам поход на Тохтамыша Тамерлан растянул на полгода, выверяя каждый свой шаг “с точностью до миллиметра, до секунды”. Подобно “пардусу” (с этим хищником некогда сравнивали и Святослава) и вполне в духе Сунь-цзы, он накапливал силы и шансы на успех к моменту решающего броска. Так он поступал во всех своих азиатских походах, так он поступил бы и в Китае. Главное тут не насторожить противника, а застать его врасплох, как бы расслабленным (если не целенаправленно размягченным психологическими диверсиями).
Триединая модель стратегии Тамерлана в духе Сунь-цзы требовала плавного перехода от изощренной стратегической инфильтрации к оперативному истощению противника и лишь в финале — к его эффектному тактическому сокрушению (да и то не грубо, не одномоментным ударом). Потому немалое время затрачивалось на тщательную разведку и планирование. Методы, силы и средства разведки у Тамерлана были универсальны и обильны — от специальных войск до отдельных дипломатов, купцов и дервишей. Разведка плавно перетекала в информационно-психологическую дестабилизацию противника — его дезинформацию, дезорганизацию, деморализацию. Армия Тамерлана была по азиатским стандартам совершенна и маневренностью превосходила китайскую более чем втрое (первая преодолевала в сутки по 50 км, вторая — всего по 15). Высокая маневренность не сводилась к простой мобильности, подразумевала маневр силами, средствами и, главное, методами борьбы. Это маневренность в квадрате, продукт ума и умения. Это обеспечение внезапности своих действий целостной системой стратегем (военных хитростей), их “игровым” комплексом. Такая маневренность высшего порядка позволяла втягивать противника в ряд разрозненных стычек, рассеивать его внимание, дробить его силы, сбивать их с толку и сковывать. Иными словами, подчинять своей воле, подавлять, истощать, морально и физически обессиливать. Даже генеральные сражения Тамерлан, если и давал, то, в отличие от Чингис-хана, лишь имитируя их. Так поступал впоследствии и Кутузов.
Принцип действий войск Чингис-хана и Тамерлана подчас сравнивают с моделью современных воздушно-наземных операций. Сравнение это правомерное и по существу точное. Но у Тамерлана информационно-диверсионное обеспечение в его латентных фазах было, пожалуй, на порядок (а то и на порядки) выше. Он не пренебрегал такими “мелочами”, как, например, вербовка личного знаменосца Тохтамыша. В результате в решающий момент боя при Кондурче знамя Тохтамыша как бы само собой падает, ордынское войско безнадежно теряет управляемость и гибнет.
Что касается Китая, то его армия почти всегда была куда хуже армий других противников Тамерлана. Основатель империи Мин Чжу Юаньчжан (император Хун-у) во времена борьбы с монголами располагал неплохой, по китайским меркам, армией, но сам же ее и расстроил. Опасаясь политического соперничества военачальников и своих родственников — удельных князей, он реорганизациями и репрессиями ослабил и войско, и госаппарат империи. Это со всей очевидностью проявилось после его смерти, в гражданской войне 1399—1402 годов. Иными словами, Китай не располагал ни военными, ни гражданскими ресурсами для адекватного сопротивления Тамерлану.
Тем не менее Тамерлан не изменял своей методичной осторожности и готовился к войне скрупулезно. Он предварительно поставил под свой контроль земли Джунгарии и Восточного Туркестана. Затем в оазисах последнего организовал посевы зерновых на пути движения своей армии в Китай и обратно. Чтобы иметь неприкосновенный запас для своего войска, Тамерлан приказал вести с
собой стада молочных верблюдиц. Задолго до европейских классиков он доказывал, что стратегия есть вопрос коммуникаций либо умения как можно меньше от них зависеть. Очевидно, менее мобильные части в армии Тамерлана должны были обеспечить операционную линию и вожделенную “базу впереди”, а более мобильные — идти степями на север Китая, заодно толкая против него и монголов. Наличные силы, средства и возможности обстановки позволяли Тамерлану думать как о стратегической программе-минимум — захвате большой добычи на севере Китая плюс выгодных позиций на его рубежах, так и о программе-максимум — геополитическом контроле над Монголией и Северным Китаем. Учитывая прочные позиции в Средней Азии и плоды побед в сопредельных регионах, установление такого контроля делало Тамерлана правителем континентальной сверхдержавы. Он явно стремился к восстановлению империи своего предшественника Чингис-хана.
Весьма вероятно, что внезапная смерть Тамерлана последовала не без вмешательства китайской стороны. Это не должно удивлять: мало что могло бы спасти империю Мин в случае ее стратегического противоборства с Тамерланом.
План Пржевальского
Н.М.Пржевальский вряд мог умереть не своей смертью. Его план14 не стал в то время известен вероятному противнику, да и будь он известен — не вызвал бы серьезных опасений. Для того чтобы удержать за Россией Илийский край, Пржевальский предлагал сначала выбить оттуда цинские войска, а затем наступлением на Пекин через Ургу и Калган заставить Китай уступить эту часть Синьцзяна России. При этом автору плана были неясны целесообразность войны для России и шансы России на успех: будет ли это война наверняка или игра ва-банк, авантюра?
По мнению Пржевальского, овладение Синьцзяном особых проблем не представляло. Базис русских войск находился бы и сопредельном российском Туркестане, базис цинских — в 2,5 тыс. км к востоку, в районе Хэси на северо-западе собственно Китая, отрезанном от Синьцзяна песками Гошуньской Гоби. И в Хэси, и в Синьцзяне еще тлели очаги антицинских восстаний, так что китайские войска по всей своей операционной линии выступали в роли карателей. Российские войска подобной роли не играли бы, что являлось их преимуществом.
Иное дело — поход на Пекин. Провести его с территории Синьцзяна вряд ли было возможно. Для 35—40-тысячного контингента коммуникации длиною в 3—4 тыс. км были уязвимы для любых случайностей. Потому Пржевальский и предложил направление Урга — Пекин в качестве главного (и маньчжурское — в качестве второстепенного). Возможности северо-запада Монголии, где район Улясутай-Кобдо не раз использовался различными завоевателями, им почему-то вовсе не рассматривались. В результате Пржевальский предлагал операции на трех изолированных стратегических направлениях, где согласовать оперативное руководство крайне ограниченными силами было бы практически невозможно.
Пржевальский ощутимо колебался в определении главной цели и задач возможной войны. Достаточно ли удержать Илийский край или весь Синьцзян? Требовалось ли признание этого факта китайским правительством? Ведь сама по себе потеря Синьцзяна не означала бы ни капитуляции Китая, ни тем более его краха. Получалось, что вопрос, в чем состоял смысл войны с Китаем, оставался открытым.
Для Клаузевица (и не только для него) такая фигура умолчания была бы просто немыслима! Цели и характер частных операций вторжения составляли вторую неизвестную величину. Так, Пржевальский рассчитывал, взяв Пекин, Тяньцзин и форты в устье Бэйхэ, выйти к Желтому морю для соединения с тихоокеанской эскадрой. Его оппоненты, Барабаш и Бутаков 15, напротив, предлагали остановиться вдали от Пекина — в Монголии, на рубеже Урги. Но и в том, и в другом случае не объяснялось, в чем смысл и выгода. Тем более не прогнозировалось, во что обойдется ограниченным силам российских войск углубление в густонаселенные и застроенные окрестности Пекина, занятые китайской армией нового типа, которая могла рассчитывать на поддержку со стороны западных флотов.
За пределами расчетов Пржевальского оставалась прежде всего глобально-историческая обстановка, то есть фон и базис любой геополитики. После Берлинского конгресса 1879 года Россия оказалась в изоляции, ее былые союзницы Германия и Австрия заключили против нее Тройственный союз с Италией. Продвижение русских сил на Пекин и к Желтому морю грозило глобальным конфликтом с опасными для России последствиями: контрудар мог быть ей нанесен даже не здесь а скорее на Балтике. Сам же Пржевальский был обеспокоен тем, что и регулярных войск в Сибири находилось недостаточно и что они плохо обучены. Потому требовались подкрепления из
европейской части России и Туркестана, что без железных дорог заняло бы месяцы. Мобилизация в слаборазвитых и малонаселенных районах Сибири и Дальнего Востока породила бы больше проблем, чем могла решить: экономика Сибири была бы дезорганизована, нормальная жизнь — расстроена даже без воздействия противника. Все это лишило бы Россию и без того скудных шансов на успех.
Прежде всего, не удалось бы обеспечить маневренность и внезапность. Мало того, в расчетах как Пржевальского, так и его коллег-оппонентов недооценивались конкретные возможности новой китайской армии, сформированной по европейскому образцу, и китайских партизан. Те и другие не только занимали выгодные оборонительные позиции на своей территории, но и были способны нанести удары по российской территории за Амуром и Уссури... Во весь рост вставал закономерный вопрос, что вообще могла выиграть Россия в такой обстановке и с такими возможностями от самой попытки силового давления на Китай. Очевидно, что она рисковала не приобрести новые выгоды, а, напротив, лишиться уже достигнутого.
Еще Сунь-цзы подчеркивал: если нет выгоды — не воюй вообще и тем более не рискуй в бою. Если же воевать все-таки приходится, так как выгода есть, но при этом соотношение сил не вполне благоприятно, следует вспомнить, как рекомендовал Сунь-цзы (и умел Тамерлан) “распоряжаться большими и малыми силами”. При количественном, материальном превосходстве противника сама собою напрашивается модель борьбы Давида с Голиафом: информационное превосходство, сверхточный маневр, удар в наиболее уязвимое место. В этой модели интеллектуальные силы превалируют над материальными, что и позволяет компенсировать дефицит последних, применить их более эффективно. Сунь-цзы предлагал даже большую войну вести как “малую” по принципу стратегической акупунктуры: один против десяти в целом, десять против одного локально. Тамерлан тоже всегда закладывал в свою “большую” стратегию модель “малой” войны. С двумя с половиной сотнями людей он шел в бой против 12 тысяч и побеждал. Тем более неудивительно, что во главе двух тысяч сторонников он мог победить 20 тысяч врагов. Но эти примеры — тот крайний случай, когда Тамерлану приходилось нести существенные потери в бою. Гораздо чаще он сводил и боевые действия, и свои потери к минимуму, используя большие силы, как малые, — экономно и эффективно.
Не владея методикой такой малой по форме войны, российское командование вряд ли могло успешно использовать как разлад внутри империи Цин вообще, так и беспорядки на ее окраинах в частности. Слабость российских войск могла быть компенсирована лишь неортодоксальными подходами, применением необычных методов и средств, включая невоенные. Между тем вопросы тотальной разведки, информационного превосходства, стратегемной дипломатии и им подобные Пржевальским не рассматриваются. Вскользь он упоминает желательность опоры на инсургенцию внутри Китая, на поддержку со стороны монголов. Но в начале 80-х годов XIX века инсургенция повсеместно стихала, ориентация монголов была двойственна и не поддавалась прогнозированию.
Оппоненты Пржевальского также искали решение в духе традиционных рецептов. И насколько Пржевальский уповает на монгольское направление, настолько они — на маньчжурское, как бы не замечая слабых сторон того и другого. В обоих случаях очевиден принцип: ввязаться в бой, а там видно будет. Здесь заметен не просто риск, который допустим, а нечто недопустимое — ставка на случай. И в этом коренное отличие от стратегов-классиков, которые все, начиная с Сунь-цзы, требуют интеллектуальным усилием, нетривиальным подходом, изощренным замыслом сводить риск и влияние случая к минимуму и действовать наверняка.
Каким наследием не воспользовался Пржевальский
Русская военная мысль второй половины XIX века практически не была знакома с Сунь-цзы и вообще с китайским военно-теоретическим наследием. Русский военный атташе в Пекине Д.Путята сумел в кратком изложении 16 дать лишь бледную тень Сунь-цзы и других китайских военных классиков. Чуть удачнее оказалась переведенная в России работа французского военного дипломата де Контансона 17 “Китай и Дальний Восток”. Но и от его внимания ускользнуло самое ценное в теории Сунь-цзы; обоими авторами утеряна логическая цельность “Сунь-цзы бин фа” (трактата “О военном искусстве”), отчего изолированное цитирование не звучит доказательно. Впрочем, если бы даже Пржевальский и другие имели в своем распоряжении полные и точные переводы текста Сунь-цзы, то все равно остается вопрос, сумели ли бы они этот текст оценить.
Здесь уместно отвлечься от восточной традиции и обратиться к западноевропейскому опыту. Выясняется, что и он мог стать подспорьем для русских стратегов. Так, в первый период итальянских войн (90-е годы XV века) перед французами встали проблемы, аналогичные тем, с которыми
столкнулась бы Россия при вторжении в Китай. Видный русский военный историк А.К.Пузыревский показывает, как решили эти проблемы Карл VIII Валуа и его окружение 18. Они обеспечили себе нейтралитет всех держав-соперниц, а внутри Италии — поддержку народа, ожидавшего от короля Франции мира, стабильности и единства для Италии, и союз с одними итальянскими государствами при нейтралитете других. Иначе говоря, Карл VIII предварительно создал себе идеальный геополитический ландшафт на суше и на море.
До появления в 1902 году книги А.Агапеева в России могли и не знать, на каком руководстве был воспитан Карл задолго до итальянского похода. Это Людовик XI оставил ему специальное наставление “Розан войн”, опубликованное А.Агапеевым в качестве приложения к собственному труду. “Розан войн” поразительно напоминает сокращенную версию трактата Сунь-цзы. Главная заповедь Людовика XI — “избегать войны, насколько это возможно, ибо та никогда не приносит пользы государству” 19. А при невозможности ее избежать — превзойти противника в хитрости и всегда нападать на него тогда, когда он почему-либо слабее. Слабее же он будет, если его разлагать психологически, провоцировать на ошибки, нейтрализовать стратегемами.
Итак, российская военная наука не знала Сунь-цзы, ни “Розана войн”. Зато уже в середине 70-х годов XIX века она располагала работами о стратегии Чингис-хана и Тамерлана, написанными М.И.Иваниным 20, который лично участвовал в среднеазиатских кампаниях и хорошо знал предмет. А к началу 80-х годов XIX века русская военная наука могла вдобавок обратиться к практическому опыту применения стратегии Тамерлана М. Д. Скобелевым. В самом деле, в скобелевских приказах 1880 года хорошо просматриваются ключевые идеи “Уложения” Тамерлана. На первом месте у него стоит привлечение местного населения на свою сторону политикой справедливости (“....из рабов мы должны сделать людей, это ценнее всех наших побед”; ... “в Средней Азии не допускать ни малейшего сомнения в нашей справедливости”)21. Равным образом в оперативном плане Скобелев ставил задачу максимально сковать противника мерами психологической войны, стратегемами, отвлекающими действиями мобильных сил. “В Средней Азии надо уметь работать без значительных потерь” 22, — напоминал он. Следовательно, нельзя давать противнику вступить в бой, а тем более — во всеоружии или по его собственной инициативе. Наконец, в тактике Скобелев требовал синтеза отваги и осторожности, максимальной гибкости и дисциплины регулярных войск, чтобы “бить противника тем, чего у него нет” 23. Командуя в Туркмении лишь ограниченными силами, Скобелев использовал их гибко и активно, осторожно и масштабно, как отдельную армию. Небольшим подвижным отрядам он ставил классические задачи корволантов (летучих корпусов) Петра, Суворова и Кутузова. И, что существенно, следовал Тамерлану в создании производственной “базы впереди” — организовывал посевы зерновых, сбор урожая, помол зерна, выпечку хлеба.
По сути, не завися ни от тыловых коммуникаций, ни от реквизиций, он выигрывал и стратегически (сохраняя свободу действий), и политически (не отягощая местное население).
Россия располагала в Сибири столь же ограниченными силами и в основном того же типа (казаки и стрелки), что и Скобелев в Закаспии. Как видим, Скобелев умел успешно применять такие силы на сложных театрах военных действий в Азии. Однако у Пржевальского нет даже следов скобелевской методологии. Нет у него ответов ни на вопрос о создании производственной “базы впереди”, ни даже на кардинальный вопрос экономии дефицитных боеприпасов к современному оружию. А надеяться на скорый захват арсеналов новой китайской армии было бы слишком смело. Самая возможность масштабных боевых действий в Китае упиралась именно в эту трудноразрешимую проблему боепитания.
Таким образом, не имея прямого доступа ни к трактату Сунь-цзы, ни к “Розану войн”, российская военная мысль не была все-таки вовсе безоружной. Ей было что заимствовать и из собственного опыта, и из той части военно-стратегического наследия других стран, которая была известна в России. Возникает поэтому вопрос: только ли “малое знакомство с прошлым нашего военного искусства явилось одной из главных причин, почему мы стремимся подражать западноевропейским образцам, боясь проявить свою самобытность 24?
О причинах военно-стратегической отсталости России
Эпоха промышленной революции и использования массовых армий утвердила двусмысленную моду на поверхностное копирование давно разбитого Бонапарта. Эту моду ловко распространяли прусские стратеги школы Мольтке. Они проповедовали заманчиво упрощенный “классицизм”: veni, vidi, vici — сокрушение противника одним сильным ударом в определенное время и в определенный момент.
Наполеон действительно любил рекламировать эту методику... И скрывал самое главное — сокровенные технологии подготовки своих эффектных ударов 25. Ведь для создания предпосылок беспроигрышного генерального сражения подготовка нужна столь же неординарная и всесторонняя, сколь длительная и незаметная. Законодатели военной мысли России А. де Жомини и Г.Леер восприняли лишь внешнюю упрощенную сторону стратегических технологий Наполеона. Первый в своих подходах к стратегии примитивно геометричен и наступателен, даже не отличает инициативы от простейшей активности; второй преодолевает догматизм предшественника нерешительно и без необходимых выводов. И потому не замечает характерных “проговорок” Наполеона в духе Сунь-цзы, которые сам же и цитирует!
Наполеон тонкой полуправдой дезинформировал противника, не показывая главного своего интеллектуального “арсенала”. Ему это было тем легче, что всего не полагалось знать даже его маршалам. На манер Наполеона лукавили Бисмарк и Мольтке, умело используя преимущества Германии в материальных ресурсах, знаниях и времени. Именно безусловное преимущество над противником в конкретный исторический момент резкого возвышения Германской империи (60-70-е годы XIX века) и позволяло немцам внешне незамысловато “сокрушать” врагов.
Однако сам же Мольтке предупреждал, что это преимущество Германии скоропреходящее, ситуативное и никакого возрождения принципов Бонапарта не означает. А раз так, то абсолютное превосходство над противником либо невозможно, либо достигается абсолютно необычными средствами. Тут А.Е.Снесарев напоминает: “что дозволено Юпитеру, не дозволено быку” 26. Наполеон может быть уподоблен Юпитеру: он мастерски владел тонкими секретными технологиями подготовки
“сокрушительных” побед. Его же эпигоны-“сокрушатели” не знают секретов своего кумира и напоминают быков на корриде.
Но почему все-таки после побед над Наполеоном русская военная мысль оказалась в плену вульгарного наполеонизма? Почему были забыты не только ее давние богатейшие традиции, но и недавний опыт Кутузова? Почему не вчитывались ни в Клаузевица, ни в Г.Ллойда, ни в переизданного в 1839 году на русском языке Макиавелли, ни тем более в первую, 1846 года, работу М.И.Иванина? В совокупности с опытом Востока и России на Востоке все это, как позднее докажет А.Е.Снесарев27, дает вполне надежный ключ к теории Сунь-цзы, подчас даже заменяет ее. Логично объяснение данного казуса у А.А.Свечина: Россия эпохи Священного союза поддалась иллюзии своей геополитической неуязвимости в рамках естественных рубежей (моря, горы, пустыни); отсюда слепая приверженность наступательству вне их пределов 28. Хотя при этом даже сторонник “сокрушения” Г.Леер вынужден признать, что наступление — это легчайший путь к славе, тогда как оборона трудна, требует от командования незаурядного искусства и титанической работы.
“Наполеонистам” школы Жомини-Леера были неведомы сложная диалектика сокрушения и измора, неодинаковое преломление того и другого в геополитике. В планах и Пржевальского, и его оппонентов берется в расчет однозначная модель наступления и разгрома войск противника. Трудности на этом пути “преодолеваются” чисто механически — либо накачкой ресурсов из малореальных источников, либо тасовкой наощупь стратегических направлений. В том и другом случае идут путем иллюзорных расчетов. Реальные шансы и здравые выкладки при этом попросту тонут в теоретическом “желе” из Жомини и Леера.
На развитие военной мысли России того времени негативно повлияло и отсутствие полноценного “мозга армии” — Большого Генерального штаба. В штабах приграничных округов работали генерал-квартирмейстеры с группами офицеров-генштабистов, и региональная геополитика России разрабатывалась и велась в целом неплохо. Хуже обстояло дело в Петербурге, где в Главном штабе — органе административно-командном — существовало лишь информационное 7-е отделение и вплоть до 1900 года (!) не было даже отдела генерал-квартирмейстера. Конечно, Военно-ученый комитет Главного штаба и преподаватели Академии Генштаба по мере своих далеко не беспредельных сил и возможностей подменяли Большой Генштаб. Но руководящих решений они не разрабатывали, да и соответствующим статусом не обладали. Лишь в 1905 году, в разгар русско-японской войны, из Главного штаба выделилось так называемое Главное управление Генштаба. Увы, это произошло слишком поздно, и катастрофу на Дальнем Востоке, предвестники которой просматривались еще при Пржевальском, предотвратить не удалось. Другие катастрофы — тоже: запоздалое формирование Генштаба в России не позволило ни полноценно провести военную реформу, ни подготовиться к мировой войне.
А.Е.Снесарев неслучайно называет Генштаб “тамерлановым мозгом” 29 государства и вооруженных сил. Он необходим для любых предприятий тамерлановой сложности и масштабности. Его отсутствие в России второй половины XIX века сказалось самым негативным образом на ее геополитике и стратегической методологии. Не преодоленная вовремя теория Жомини-Леера подспудно растила не
полководцев петровской школы, а новых Карлов XII. (Вот кто был идеальным “наступателем” и “сокрушателем”...) Но вряд ли прав цитированный выше П.Изместьев, когда объясняет отставание российской военной мысли простым невежеством. Не совсем подходит и объяснение, которое можно было бы заимствовать у Марка Блока, писавшего: “Поколения последних десятилетий XIX века и первых десятилетий XX-го жили как бы завороженные очень негибкой, поистине кантовской схемой мира и естественных наук” 30. Над поколениями тех времен действительно тяготел дух механицизма промышленной революции — как это хорошо показал в своей работе Е.И.Мартынов31. Но из его книги видно и другое: в случае жизненной потребности дух механицизма мог быть преодолен, благо опыт это позволял, альтернативы имелись. Так что дело в другом. Уже в Италии эпохи Возрождения наблюдалась невостребованность и классиков, и современников, подобная той, что характерна для России второй половины XIX века; даже располагая текстами Вегеция, Фронтина, Цезаря, ими не сумели воспользоваться. Не помогли тут и титанические реформаторские усилия Макиавелли. И объяснялось это тотальным государственным неустройством Италии. Представляется, что и в России слепота к Сунь-цзы, его римскому аналогу Вегецию и целому ряду близких к ним авторов явилась симптомом системного кризиса государственности.
* * *
“Сверхдержавный” план Тамерлана имел все шансы на успех, потому что принадлежал к серии методологически совершенных планов победоносных кампаний. Напротив, планы Пржевальского и его коллег в принципе не предвещали успеха, относясь к числу проектов, авантюрных по форме и методологически слабых по содержанию.
Очевидно, государственность Средней Азии при Тамерлане находилась в исторически лучшей форме и потому лучше мобилизовывала на успех, чем российская государственность второй половины XIX века. Яркое свидетельство тому — отсутствие в России “тамерланова мозга” — Большого Генерального штаба. Без него был просто немыслим такой план, который “сильнее ста тысяч воинов”. В этих условиях присущий индустриальной эпохе культ масс и техники 32 неизбежно тормозил и подавлял творческое развитие военной мысли, не позволял найти в обстановке геополитической окруженности России и неблагоприятного для нее соотношения сил тонкое и неординарное, но единственно верное и неожиданное для противника решение.
Лишь в середине 20-х годов следующего, XX века, А.Е.Снесарев переосмыслит концепции войны и стратегии как таковые и отыщет “ключ” к загадке учения Сунь-цзы. Но это случится уже в эпоху новейшей истории, когда Первая мировая война продемонстрирует бессмысленность упований на массы и технику. А до того Бонапарт будет мстить из могилы своим профанам-потомкам...
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве // Конрад Н.И. Избранные труды. Синология. М., 1977.
С. 28.
2 Там же. С. 27.
3 Там же.
4 Там же. С. 29.
5 Там же. С. 28.
6 Иванин М.И. О военном искусстве и завоеваниях монголов. Спб., 1846. С. 5, 11, 13, 20.
7 Михневич Н.П. Основы русского военного искусства. СПб., 1898. С. 26—27, 39—42.
8 Леер Г. Опыт критико-исторического исследования законов искусства ведения войны. СПб., 1869. С. XVIII—XIX.
9 Сунь-цзы. Трактат... С. 30.
10 См. Тамерлан: эпоха, личность, деяния. М., 1992. С. 160.
11 Там же. С. 110—119.
12 Монголия впала в состояние политической раздробленности после падения в 1368 году монгольской династии Юань в Китае, Китай — в ходе и в результате гражданской войны 1399—1402 годов.
13 Снесарев А.Е. Поход Тамерлана против Тохтамыша в 1391 г. // Военное дело, 1920. № 12. С.
380.
14 См.: Пржевальский Н.М. О возможной войне с Китаем; его же: Разбор приграничных районов Притяньшанского, Ургинского и Амурского // Сборник географических, статистических и топографических материалов по Азии /далее — СМА/. СПб., 1883. Вып. I.
15 Их работы см. в: СМА. СПб., 1883. Вып. 3; СМА. СПб., 1888. Вып. 30.
16 Путята Д. Принципы военного искусства в толковании древних китайских классиков // СМА. СПб., 1889. Вып. 39.
17 СМА. СПб., 1885. Вып. 14.
18 См.: Пузыревский А.К. Развитие военного искусства в средние века. СПб., 1884. Ч. 2. С. 171—
173.
19 Агапеев А. Опыт истории развития стратегии и тактики наемных и постоянных армий новых государств. СПб., 1902. Приложение. С. 6.
20 Иванин М.И. О военном искусстве и завоеваниях татар и среднеазиатских народов при Чингисхане и Тамерлан. СПб., 1875. См. также сноску 6.
21 Скобелев МД Приказы (1876—82). СПб., 1882. С. 117-119.
22 Там же. С. 115.
23 Там же. С. 125.
24 Изместьев П. Основы военной доктрины // Военное дело 1920. № 9. С. 260-261.
25 Об этом см.: Снесарев А.Е. Гримасы стратегии // Военная мысль и революция, 1923. № 4. С. 7475.
26
Там же.
27 Снесарев А.Е. Введение в военную географию. М., 1924. С. 284.
28 См.: Свечин А.А. Опасные иллюзии // Военная мысль и революция, 1924. № 2. С. 46.
29 Снесарев А.Е. Поход Тамерлана против Тохтамыша... С. 381.
30 Блок М. Апология истории. М., 1986. С. 12.
31 МартыновЕ.И. Стратегия в эпоху Наполеона I и в наше время. СПб., 1894. С. 13, 15, 88, 265.
32 Блок М. Апология истории... С. 12; Мартынов Е.И. Стратегия в эпоху Наполеона I... С. 263.
