CC BY
51
Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 13 (267). Филология. Искусствоведение. Вып. 65. С. 44-47.
Н. Л. Зыховская
ЭВОЛЮЦИЯ ОЛЬФАКТОРИЯ «РАЙСКОГО ПРОСТРАНСТВА»
В ЛИТЕРАТУРЕ XVIIIВЕКА
В статье рассматриваются черты поэтики запахов в русской словесности XVIII века. Автор прослеживает основные изменения, которые этот мотив претерпел с момента его возникновения и развития в древнерусской литературе.
Ключевые слова: ольфакторий, тема рая в литературе, словесность XVIII века.
В предлагаемой статье мы рассмотрим, какие элементы ольфактория древнерусской литературы наследует светская литература XVIII века. Прежде всего, во всем объеме русской прозы восемнадцатого столетия мы находим довольно значительное количество примеров описания благоухающего пространства. Стилистика и сами способы таких описаний во многом продолжают уже сложившиеся традиции (где самая важная - отождествление Благого Духа и благоухания, а вслед за тем, по аналогии, отождествление зловония и духа злого, либо наказания Божьего). Однако появляются и новые черты: стремление подробно фиксировать детали, составлять целые каталоги благоухающих растений, например; фантазия авторов проявляется и в попытках передать впечатление, полученное героем от попадания в «райские кущи».
Показателен ольфакторий повести М. Д. Чулкова «Пересмешник, или Славенские сказки». Здесь творческий замысел автора проявляется в самом стремлении поразить воображение читателя описанием как «адских», так и «райских» пространств. Запахи здесь занимают достаточно прочное место. Как и в древнерусской ольфакторной традиции, где благовоние описывалось в категориях умолчания («такое благоухание, прекраснее которого нельзя ничего себе представить»), Чулков использует те же приемы. Но теперь автору важно объяснять источник запаха. Например, описание пола в чертогах, куда попадает Силослав, дает картину роз, нарциссов, лилий, тесно переплетенных в плотный ковер. Все типы цветов, избранных Чулковым, имеют яркий аромат, и благоухание чертогов становится более «предметным», чем при традиционном указании-умолчании. Это же касается, например, описания благовонных рощ, где, по детальному указанию автора, растут миртовые деревья, кипарисы и лавр - все имеющие яркий и очень конкретный аромат.
Развитие получает и сама «языковая способность» ольфактория. Например, один из героев «Пересмешника», Алим, рассказывает о своем волшебном сне в роще: «Итак, находяся тут один и сыскав удобное в тому место, отдался полному размышлению, в котором препроводил время не менее, думаю, как два часа; потом пришло на меня ужасное забвение, и чувствовал, что некоторый священный восторг поколебал мою душу и совсем рассыпал естественные мои мысли; в одну минуту всё в глазах моих переменилось, ужасная мгла покрыла то место, в котором я находился, восстали умеренные ветры, и вместо сильного бушевания наносили некоторую приятность колебанием дерев слуху, и мне, смущённому, казалось, что вся обильная природа произносила тогда аромат и всякие благоухания; я думал, что восхищен во обиталище богов, а будучи недостоин зреть их образа, пребываю покрыт по соизволению их сим мраком» [7]. Обратим внимание на словосочетание «произносить аромат». Такое обозначение источника приятного запаха (уподобленное бесконечному «производству» как «говорению»), с одной стороны, подтверждает недостаточность основного ольфакторно-го вокабуляра (что, как уже подчеркивалось, и становилось «вызовом» литературе, вынужденной искать новые варианты в изображении запахов), а с другой - активизацию принципа синестезии, предполагающего перенос возможностей одного органа чувств на объекты другого органа чувств. В данном случае «произношение» («говорение») ароматами выступает в качестве перифразы «дыхания ароматами», напоминая блоковское «дыша духами и туманами» в значении «испуская аромат духов и туманов». Здесь уместно привести еще одну цитату из того же текста: «Стоящие подле крыльца нимфы в брачных одеяниях запели тотчас песни, одним только богам приличные; и когда она вела его по дороге окружённого
всеми небесными прелестями, тогда купидоны бросали под ноги им цветы и пускали всякие ароматы в воздух» [7]. В «Письмах русского путешественника» Н. М. Карамзина находим: «И я мог жаловаться в сии минуты - тогда, как мать природа дышала ароматами вокруг меня? Эта ночь оставила во мне какие-то романические, приятные впечатления» [3. С. 132].
Общая картина «обильной природы», наполняющей все вокруг «всякими благоуханиями», близка умолчаниям, столь распространенным в древнерусской литературе, поскольку собственно описание ароматов отсутствует и отдано на «волю читателя» и его фантазии. Однако важно, что ситуация, в которой оказался герой, оставляет в его распоряжении исключительно обоняние (и частично осязание). Он окутан мраком, зрение «отключено», и погружение в ароматы становится эквивалентом попадания в рай («обиталище богов»).
В других случаях мы видим стремление автора использовать «райские» описания для характеристики всевозможных чудесных пространств, по которым путешествуют герои. У М. Д. Чулкова основным приемом здесь становится попытка поразить читателя искусностью рукотворных интерьеров, устроенных по образцу и подобию рая (деревья, цветы, морская пена, поющие птицы и пр. - все это именно дело рук человеческих, а не «заповедная часть» мира природы). Здесь наблюдается переосмысление и самой традиции: если в древнерусской литературе «благоухание» выступало почти точной словесной «ширмой» появления / присутствия Благого Духа, то в литературе XVIII века оно становится вполне достижимым результатом действий людей - или даже волшебниц и богинь языческого («славенского», как в случае с ольфакторием «Пересмешника», на самом деле, псевдоязыческого) пантеона: «Встречались с ними птицы, ходящие по дорогам; они имели на головах у себя вместо хохлов блестящие звёзды, перья же были на них огненные разного цвета, от которых падали искры, отчего земля пускала благовоние и наполняла воздух наиприятнейшим в свете ароматом; другие, которые столь же были прекрасны, летали в воздухе, колебали оный крыльями и делали тем приятное прохлаждение» [7].
В этом примере мы видим превращение символов в «фокусы» - благоухание становится результатом падения волшебных искр с перьев птиц, и земля «вступает в реакцию» с этими искрами. Здесь «эффект» важнее содержа-
ния, от «умиленной» и «благостной» эстетики древнерусских текстов, посвященных описаниям райских кущ, не остается и следа. Такое «отключение» символической составляющей, возможно, и служит основанием для редукции ольфакторных включений, их второстепенно-сти (например, в «Пригожей поварихе» тот же Чулков ольфакторных включений не допускает совсем).
Рассказы о дворянских усадьбах XVIII века во многом приближаются к подобным описаниям. Например, повествуя об усадьбе Софи-евке, И. М. Долгоруков включает следующие моменты: «Посреди сей затверделой влаги, прекрасная порфировая корзина, наполненная душистыми цветами, окуриваетъ вокругъ васъ воздухъ пріятнtйшими благовошями... Войдемъ теперь въ эту косвенную дорогу, съ обЪихъ сторонъ пестреющую цветами, и обогащенную чужеземными растешями, ка-кихъ только назвашя вамъ известны. Какое смешеше приятнейшихъ аромать! какой воздухъ для дыхашя!» [2]. Обратим внимание, что автор начинает описание усадьбы со следующего предуведомления: «Если вы хотите получить справедливое поня^е о томъ, что обыкновенно называютъ, полями Елисейскими, зем-нымъ раемъ; придите въ Софіевку; и подивитесь въ ней гешю творческому. Тамъ природа и искусство, соединя все силы свои, произвели превосходнейшее твореше» [2]. Так древне -русская традиция описания рая трансформируется в описание рая земного, рукотворного. Именно реальная работа владельцев усадеб XVIII века над превращением мест своего обитания в «райские кущи» [1] и легла в основу таких описаний, косвенно повлияв на пласт описаний райского пространства в произведениях этой эпохи. Сам факт возможности получения «благовоний» и ароматов не сакральными способами (воскурение, кажение, ладан), а светскими, даже «ремесленными» (хоть и искусными) уже фиксируется в этих фрагментах. Теряя сакральную составляющую, ольфакторий начинает маркировать «приятность», сопоставимую с воображаемой приятностью «райских садов». В описании торжеств по взятии Измаила в доме князя Потемкина Г. Р. Державин зафиксирует эту тенденцию прямо: «Притом сладкогласное пение птиц, приятное благовоние ароматов, соделывая сие жилище некоею новою поднебесностию или волшебною страною, заставляют каждого в восторге самого себя вопрошать: не се ли Эдем?»
Ольфакторные традиции описания райского пространства, установившиеся в древнерусской литературе, в сентиментальной традиции трансформируются в описание «личного Эдема»: «Казалось, что сама природа брала участие в их радостях: она цвела тогда во всем пространстве садов своих. Везде благоухали ясмины и ландыши; везде пели соловьи и малиновки; везде курился фимиам любви, и все питало удовольствиями любовь наших супругов» [4]. Так как по сюжету повести с исходом лета заканчивается и эта райская жизнь (и герои переезжают в город, чтобы окунуться в светскую жизнь), то этот ольфакторный фрагмент можно рассматривать как метафору «временного рая», «медового месяца», за которым неизбежно последуют серые будни. Так тема «благоухания райских кущ» трансформируется в тему «утраченного рая», временного счастливого пространства.
Приведем показательный пример из прозаического наследия А. П. Сумарокова: «Многія духовныя риторы, не имущія вкуса, не допускають сердца своево, ни естественнаго понятія во свои сочиненія; но умствуя безь основанія, воображая не ясно, и уповая на обычайную черни похвалу, соплетаемую ею, всему тому, чево она не понимаеть, дерзають во кривыя кь парнасу пути, и вмЪсто пегаса обуздывая дика-го коня, а иногда и осла, встащатся Ъдучи кривою дорогою, на какую нибудь горку, гдЪ не только не известны музы, но ниже имена ихь, и вместо благоуханныхъ нарциссовь, собира-ють курячью слепоту. Достойно во истинну сожалЪшя, когда прославленіе великаго Бога, попадается въ уста невЪжь» [6]. Как видим, автор использует здесь развернутую метафору (близкую, по сути, к аллегории), цель которой - сатирическое изображение неумения отечественных риторов находить адекватные приемы красноречия. Здесь «благоуханные нарциссы», маркирующие райское пространство, противопоставлены блеклым цветочкам без запаха с уничижительным названием «курячья (куриная) слепота». Сумароков поясняет свою мысль прямой отсылкой к теме прославления Бога, которому приличны были бы нарциссы (хоть в прямом, хоть в переносном смысле), но никак не «курячья слепота».
Подобный прием обнаруживаем в «Каибе» И. А. Крылова: «Когда стихотворцы тогдашнего времени хотели описать торжества богов и райские веселия, то не иначе к тому приступали, как доставши через какого-нибудь евнуха
случай втереться между музыкантов, чтобы посмотреть придворного великолепия и сераль-ских праздников; однако ж, и на то несмотря, описания их божеских пиров часто пахли гнилою соломою, на которой они сочинены» [5]. По мысли, высказанной здесь Крыловым, сочинение описаний «райских кущ» «по образу и подобию» царских веселий чревато не только подменой самого предмета описания, но и подменой основных понятий. Речь идет не только о конфликте бедного положения сочинителя (он сочиняет на гнилой соломе своего нищего жилища) и роскоши, которую он описывает, но и о конфликте содержательном - райский пир должен быть насквозь метафоричен, описание должно указывать на эту метафорику, а у «гнилосоломенных» сочинителей основной запал уходил, по мнению Крылова, на смакование роскошеств.
Это наблюдение позволяет сделать вывод о возможном переозначивании основных оль-факторных тем в отечественной словесности, их содержательной эволюции. Тема благоухания как «благого духа» остается, но само понятие «благой дух» переосмысливается. Теперь это «дух времени», дух прошедшей поры, «золотого века» (то есть авторы предполагают, что когда-то было такое «благоуханное время», но по отношению к современности оно ушло в прошлое). Стоит обратить внимание на родство в этом аспекте истории Юлии у Карамзина и параллели цветов как характеристики «должного» и «нынешнего» у Сумарокова. Получается, что уже в литературе XVIII века в эпоху сентиментализма формируются предпосылки для художественного осознания запахов как вместилища памяти, возникают условия создания «ассоциативных цепочек». С другой стороны, линия эта только начинает прочерчиваться пунктиром, ее развитие произойдет позже.
В повести «Юлия» Н. М. Карамзина мы видим близость ольфакторных включений к аллегории. Неслучайно «фимиам», перекочевавший в светский текст из церковнославянского тезауруса, отнесен в этом произведении и к любви («фимиам любви»), и к суетности («фимиам суетности»): «Но, мало-помалу приближаясь к концу второго десятилетия жизни своей, Юлия стала чувствовать, что фимиам суетности есть дым, хотя весьма приятный, но все дым, который худо питает душу. Как ни обожай себя, как ни любуйся своими достоинствами - не довольно!» [4] Такая двунаправлен-ность одного и того же слова с ольфакторным
значением напоминает о «скудости вокабуля-ра», связанного с обонянием, но и показывает семантические возможности подобных слов: заданная еще в древнерусской литературе полярность «зловоние - благовоние» помещается теперь не на шкалу разных слов, а в саму суть, во «внутреннюю форму» одного и того же слова.
Список литературы
1. Дмитриева, Е. Е. Жизнь усадебного мифа : утраченный и обретенный рай / Е. Е. Дмитриева, О. Н. Купцова. М. : ОГИ, 2003.
2. Долгоруков, И. М. Софиевка // Вестник Европы. 1811. LVI. N 6. URL : http://az.lib.m/d/ dolgorukij_i_m/text_1811_sofievka.shtml.
3. Карамзин, Н. М. Письма русского путешественника // Избр. соч. : в 2 т. Т. 1 / вступит. ст. П. Беркова, Г. Макогоненко. М.; Л. : Худож. лит. 1964. С. 77-604.
4. Карамзин, Н. М. Юлия // Русская сентиментальная повесть / сост., общ. ред. и комментарии П. А. Орлова. М. : Изд-во Моск. унта, 1979. URL : http://az.lib.ru/k/karamzin_n_m/ text 0990.shtml.
5. Крылов, И. А. Каиб // Соч. : в 2 т. / под наблюдением Н. Л. Степанова ; Библиотека «Огонек». М. : Правда, 1969. URL : http://az.lib. ru/k/krylow_i_a/text_0120.shtml.
6. Сумароков, А. П. О российском духовном красноречии // Полное собрате всЬхъ сочиненш, въ стихахъ и прозЪ, покойнаго Дьйствительнаго Статскаго Советника, Ордена Св. Анны Кавалера и Лейпцигскаго Ученаго Собрашя Члена, Александра Петровича Сумарокова. Собраны и изданы въ удовольсгае Любителей Россшской Учености Николаемъ Новиковымъ Членомъ Вольнаго Россшскаго Собрашя при Императорскомъ Московскомъ Университет^. Въ Москва, въ Университетской Типографш у Н. Новикова, 1787 года. Издаше второе. Ч. VI. URL : http://az.lib.ru/s/ sumarokow_a_p/text_0390oldorfo.shtml.
7. Чулков, М. Д. Пересмешник, или Сла-венские сказки // Волшебно-богатырские повести XVIII века. М. : Советская Россия, 1992. 512 с. (Библиотека русской фантастики : в 20 т. Т. 3; кн. 2). URL : http://az.lib.ru/c/chulkow_m_d/ text 0020.shtml.
