CC BY
42
УДК 128:111:008.2 ББК 71.0:60.0
ЭТОСЫ ЖИЗНИ И СМЕРТИ У ХОМЯКОВА И ШОПЕНГАУЭРА (КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ К ОБОСНОВАНИЮ СОПОСТАВЛЕНИЯ)*
В.П. ОКЕАНСКИЙ
Шуйский государственный педагогический университет, г. Шуя, E-mail: [email protected]
Рассматривается намеченное Зеньковским «соприкосновение» миропониманий Хомякова и Шопенгауэра на предмет ценностного освоения фундаментальных обстоятельств человеческого существования; выделяются как области сближения этих авторов, так и сферы их принципиальных расхождений; показывается, что полярности обусловлены стадиальностью и специфическим характером культурной динамики.
Раскрывается проблематика исторического соотношения хомяковского и шопенгауэровского наследия, а через него - России и Европы. При анализе используется метод морфологии культур Шпенглера, позволивший сделать следующий вывод: если русский мир ещё пребывает в стадии тысячелетнего формирования и является относительно «молодым» и «недоустроенным», то европейская культура давно сформировалась и уже прошла «закатную» фазу на пороге XIX столетия, породив соответствующую цивилизацию.
Ключевые слова: Хомяков, Шопенгауэр, этосы, жизнь, смерть, начало, конец, юность, старость, небо, земля, тотальность, сон, пробуждение.
ETHOS OF LIFE AND DEATH IN KHOMYAKOV AND SCHOPENHAUER'S WORKS (CULTUROLOGICAL REFLECTIONS TO PROOF OF COMPARISON)
VP OKEANSKIY Shuya State Pedagogical University, Shuya, E-mail: [email protected]
The article deals with the problem of the togetherness of Khomyakov and Schopenhauer world outlooks marked by Zenkovski concerning the axiological learning of fundamental circumstances of human being. The author emphasizes both the approach field of the authors and the field of their essential divergences. The author also shows that this polarity is determined by stage formation and specific character of cultural dynamics.
The article is primarily devoted to disclosing the real problems of the historical relationship in Khomyakov and Schopenhauer's legacy, and through it Russia and Europe. Here is a very productive call to the morphology of cultures Spengler: if the Russian world still remains at the stage of the millennial generation and is relatively "young" that European culture has long been formed and has already passed the "sunset" phase on the threshold of the nineteenth century, giving rise to corresponding civilization.
*Работа выполнена в рамках проекта «Антикризисный потенциал русской интеллектуальной культуры конца Нового времени», поддержанного Советом ВЦП «Развитие научного потенциала высшей школы (2009-2011 гг.)».
Key words: Khomyakov, Schopenhauer, ethos, life, death, the beginning, the end, the youth, the senility, the heavens, the earth, totality, the awakening.
Отец Василий Зеньковский в «Истории русской философии» отмечал, что «существуют любопытнейшие точки соприкосновения между Хомяковым и Шопенгауэром»1, кстати сказать, заметим это, в одном - 1860-м - году завершившими свой земной путь: первый (1804-1860) из них говорил о том, что его «жизненный подвиг окончен», второй же (1788-1860) собирался ещё пожить... Несмотря на то, что интуитивно мы ощущаем глубокую справедливость беглого замечания Зеньковского, настоящий вопрос остаётся, насколько нам известно, совершенно не изученным в истории мысли.
Было бы очень интересно не только показать сами эти «точки соприкосновения» в их метафизических концепциях (соответственно, «мир как вещество в пространстве и сила во времени» у Хомякова и «мир как воля и представление» у Шопенгауэра), в самой их обращённости к высокой тематике (у обоих подчёркивается исключительное значение святости), в исходной широте проблематики (оба -мудрецы «на разные случаи»), в структурно-морфологических и стилевых решениях (у обоих - беллетризация философии), в устойчивых тяготениях (оба - англоманы), но и, напротив, прорисовать области принципиальных расхождений в этих самых стержневых узлах их идей, например: мир как совершеннейшее творение Божие и связанная с этим монументальная историософия у Хомякова, с одной стороны, и мир как продукт слепой неразумной воли и вытекающий отсюда антиисторизм у Шопенгауэра, с другой; православие как торжество церковного утверждения Бытия как дара у «патриарха славянофильства» - и буддизм как обращение воли вспять и её самоотрицание у «певца мировой скорби»; охотное хомяков-ское включение в созидательно-преобразовательные интенции своего времени -и созерцательное шопенгауэровское дистанцирование от текущей драматургии существования; сознательное преодоление эгологии у православного экклезио-лога - и подчёркнутое самоутверждение гениальности у первого евробуддиста.
Очень интересно эти две крайности жизнеутверждения и жизнеотрицания (которые отнюдь не следовало бы патологически интерпретировать соответственно как танатофобию и танатофилию) уживались в позднем Л.Н. Толстом, который в прежние годы почитал Хомякова и Шопенгауэра «умнейшими из людей»; кроме того, имеются, наряду с известной работой Ф. Ницше «Шопенгауэр как воспитатель», прелюбопытнейшие указания на Хомякова как «отца ницшеанства», принадлежащие перу крупного современного литературоведа2. Безусловно, как Толстой, так и Ницше, каждый - по-своему, знаменовали глубочайший кризис христианского миропонимания.
Между тем нижеприводимые фрагменты из «Утешения больному» православного каппадокийца свт. Василия Великого позволяют убедиться в том, что восприятие жизни как страдания не было исключительным достоянием буддизма, и Шопенгауэр многое мог бы почерпнуть из ранней святоотеческой классики, к аскетическому наследию которой относился с большим почтением: «.едва наступило время рождения, распались затворы чревоношения, отверзлись двери естества, матерняя утроба разрешила удерживаемый ею дотоле плод, высколь-
знул в жизнь этот борец скорби, вдохнули в себя воздух эти уста твари, и что же после этого? Первый от него звук - плачет. Достаточно этого, чтоб поначалу узнать жизнь. Младенец коснулся земли, и не смеётся, но, едва коснувшись, объем-лется болезнями, и плачет. Он знает уже, что заброшен бурею в море скорбей. Питается со слезами, сосёт молоко с принуждением; достигает возраста, и начинает бояться родителей, или домашних слуг. Стал взрослым отроком, и отдан в науку учителям. Вот страх, не знающий отдыха! Ленится, принимает побои, проводит ночи без сна. Такова жизнь человеческая - непостоянное море, зыбкий воздух, неуловимое сновидение, утекающий поток, исчезающий дым, бегущая тень, собрание вод, колеблемое волнами. И хотя буря страшна, плавание опасно; однако же мы-пловцы спим беспечно. Страшно и свирепо море жизни, суетны надежды, надмевающие подобно бурям. Скорби ревут, как волны; злоумышления скрываются как подводные камни; враги лают как псы; похитители окружают как морские разбойники; приходит старость как зима; настоит смерть как кораблекрушение. <...> Богатство остаётся здесь, золото расхищается, серебро идёт в раздел, поместья продаются, слава забывается, владычество прекращается, страх угасает. С позорищем жизни разрушается и убранство»3.
Для нас принципиально важно подчеркнуть и тот чисто культурологический план, где, по замечанию Л. Уайта, не столько культура является продуктом человеческой деятельности, сколько сам человек оказывается продуктом куль-туры4, то есть в известном смысле - является эхом трансцендентного по отношению к эмпирической фактичности его мимолётного существования грандиозного и всегда специфически оформленного бытия (иначе говоря, мифа - в предельно расширенном, лосевском смысле): в этом отношении, если прибегнуть к «морфологии мировой истории» О. Шпенглера, шопенгауэровское наследие транслирует упадок западноевропейской фаустовской культуры на её переходе в цивилизационную фазу, тогда как хомяковское наследие отражает очень раннюю - и едва ли не самую первую! - интенцию к будущему расцвету отечественного интеллектуализма, возникающую ещё в глубоких недрах мистериального (в данном случае - церковно-евхаристического!) мировосприятия. В одном западноевропейская культура умерла - в другом, похоже, ещё не родилась.
Здесь очень важно понять, что в отличие, допустим, от Чаадаева или даже И.В. Киреевского, именно Хомяков при всём его отмеченном Бердяевым и Песковым «германском комплексе»5 в аксиологическом отношении несомненно транслировал «восходящий над бездной бытия» русский мир и его духовную энергетику. Хомяков поёт о жизни, вечной и временной, уходящей в вечность, - Шопенгауэр оплакивает смерть, а также временную жизнь, переходящую в вечную смерть. Если для первого мир - звёздная симфония, ликующая пред лицем всеблагого апо-фатического Творца, то для второго он, скорее, напоминает произведение дьявола - то, чему лучше было бы не быть. Хомяков обращён к небу - Шопенгауэр придавлен к земле. Этосы жизни и смерти. Какова их онтологическая природа?
По-древнегречески е9о^ - нрав, имеющий связь с пространством. «Всё ограниченное, - отмечал свт. Игнатий Брянчанинов, - по необходимости зависит от пространства»6. Что такое пространство, на-селённая в-селенная, культурно-исторически освоенный топос? Не является ли он прежде всего местом, где че-
ловек собирает свои сокровища и где поселились духовные сущности неба и земли, ангелы и демоны, райские и адские предзнаменования?
Хайдеггер в «Письме о гуманизме», пытаясь «точнее определить отношение между "онтологией" и "этикой"» и подчёркивая, что «эти дисциплины возникают в эпоху, позволившую мысли превратиться в "философию"», когда «восходит наука» и «уходит мысль», пишет о понятии «этос» следующее: «Трагедии Софокла... с большей близостью к истокам хранят "этос" в своём поэтическом слове, чем лекции Аристотеля по "этике'.'<.. .>.. ,е9од означает местопребывание, жилище. Словом "этос" именуется открытая область, в которой обитает человек. Открытое пространство его местопребывания позволяет явиться тому, что касается человеческого существа и, захватывая его, пребывает в его близости. Местопребывание человека заключает в себе и хранит явление того, чему человек принадлежит в своём существе. Это, по слову Гераклита, его "даймон"Бог»7.
С вопросом о символико-топологической локализации, если не лучше сказать - глокализации поверх культурно-морфологических различий России и Европы, связана тема «вечной Индии», шире - индо-иранской универсальной мудрости - арио-софии у Хомякова и Шопенгауэра, где вплотную к тематике-проблематике жизни и смерти примыкают фиксируемые как полярные качественные состояния молодость и старость.
Их антиномическая пара по-своему выражает традиционный индоевропейский фундаментальный дуализм, предполагающий и метафизическую возможность его преодоления - по ту сторону всех позиций, при котором открывается некоторая игровая необязательность этих позиций: счастливая неготовность не только окончательно умирать, но и частично жить - невозможность беременеть наполовину.
Так, Шопенгауэр апеллирует к этой универсальной символической аксиологии, по отношению к которой становится несущественной мерцающая пестрота разнообразных культурно-исторических одежд: «С точки зрения молодости, жизнь - бесконечно долгое будущее; с точки зрения старости, это - очень краткое прошлое. Надо достигнуть старости, то есть долго пожить, прежде чем станет понятно, насколько жизнь коротка. Чем человек старше, тем мельче кажутся ему человеческие дела, все вообще и каждое в отдельности; жизнь, стоявшая перед нами в юности как нечто прочное и устойчивое, оказывается теперь быстрой сменой эфемерных явлений, - мы познаём ничтожество всего. Само время движется в нашей молодости гораздо более медленным темпом. Как в весеннее время года, так и весной жизни дни становятся даже в конце концов томительно долгими. Осенью, в том и другом значении этого слова, они становятся короткими, зато более ясными и устойчивыми»8.
В Хомякове, вопреки его собственному и всеобщему убеждению, всё-таки поэт доминирует над философом - в Шопенгауэре же, несмотря на его великолепный художественный стиль, философ торжествует над поэтом. Это обстоятельство опять-таки объяснимо из морфологических причин и связано с трансляцией специфической стадиальности культурно-исторического опыта.
«В юности, - согласно немецкому автору, - преобладает интуиция, в старости - мышление; вот почему первая - время для поэзии, вторая - более для философии. И поведение человека в молодости направляется наглядными пред-
ставлениями и впечатлениями, в старости же - только мышлением. . Напротив, в молодости. смотрят на мир как на картину.»9; «Как бы то ни было, молодость - время беспокойства, старость - пора спокойствия, уже отсюда можно сделать вывод об их взаимном благополучии»10. С годами же, отмечает далее Шопенгауэр, «мы во всём приобретаем всё более и более связное представление о целом»11, а это для него равнозначно тому, что состарившийся человек приходит к целительному разочарованию - «непосредственному, искреннему и твёрдому убеждению в суетности всех земных вещей и в пустоте всякого земного величия: химеры исчезли. Великое и малое, высокое и низкое по оценке людей не представляют уже для него разницы. Это сообщает старику особый душевный покой, в котором он с улыбкой взирает на обманчивые успехи мира. Он вполне отрешился от очарования и знает, что человеческая жизнь, что бы ни делалось с целью её разукрасить и обрядить, всё-таки скоро проглянет сквозь всю эту ярмарочную мишуру во всём своём убожестве и, несмотря на все краски и уборы, всё-таки по сущности своей она всюду - одно и то же.»12; «.и не есть ли жизнь, взятая в целостности, такая вещь, которую лучше иметь позади, нежели впереди себя. Ведь уже Экклезиаст говорит (7, 2): "День смерти лучше дня рождения"»13. Так говорил Артур Шопенгауэр.
Но, что интересно, весьма близкое отношение к самому феномену молодости с признанием лишь относительной его ценности может быть выработано из осмысления и того фундаментального символического равновесия - некоего неартикулируемого, но показываемого метафизического оптимума, запечатлён-ного в поэтическом творчестве А.С. Хомякова стихотворениями «Молодость» и «Старость», когда герой в первом случае хочет быть обладающим полнотою реальности эротическим титаном, а во втором - безвозвратно слиться с невозмутимо-пластическим потоком сновидной бытийности; юный лирический герой, обращаясь к небесам, призывно восклицает:
Небо, дай мне длани Мощного Титана: Я хочу природу, Как любовник страстный, Радостно обнять .14
С другой же стороны:
Для взоров старца всё открылось. Постыла жизнь его глазам, Душа в обманах утомилась, Она изверилась мечтам И ждёт в томленьи упованья: Придёт ли час, когда желанья В её замолкнут глубине И океан существованья Заснёт в безбрежной тишине?15
Безусловно, здесь перед нами - две символически моделируемые метафизические крайности: языческий оргиазм и буддийский квиетизм, «иранство» и «ку-шитство». Но они соответствуют двум возрастным фазам и, несомненно, диалектически дополняют друг друга: молодость и старость, мистериальный подъём и буддийское растворение, вдохновение и не-ветер (букв. перевод слова «нирвана», на что обращает внимание Шопенгауэр в «Основных идеях этики»). Грезящий о детстве сверхчеловечества Ницше однажды заметил, что «придёт время» и его «назовут Буддой Европы - правда, во всём противоположном индийскому».
В книге с повторяющим дельфийского оракула замечательным названием (приглашающим в странные гости к самому себе!) «Узнай себя» В.В. Бибихин заметил, что мир устроен так, что Шопенгауэр и Лейбниц «оба одинаково правы» - на месте же последнего мог бы оказаться и другой антипод, русский почитатель «лейбницевой способности сближать самые далёкие предметы и происшествия», окончивший механико-математический факультет Московского университета классический русский барин Алексей Степанович Хомяков.
В конце концов, тема возрастов обретает чисто символическую проблема-тизацию, если вспомнить о том, что в некотором смысле мы рождаемся стариками, а умираем младенцами. Согласно Данилевскому и Шпенглеру, Россия и Европа разно-возрастны, как девушка и дедушка, - согласно же Леонтьеву, они равно-стары; Леонтьев разочаровался в славянофильских сновидениях и в ряде моментов был близок Шопенгауэру. Но ведь и Хомякова охватывали разные думы, далеко не подлежащие линейному описанию и грубой схематизации.
Сегодня, вопреки Р. Генону, мы видим как прорастает Восток на Западе и Запад на Востоке16; всё течёт и меняется: острова становятся смысловыми континентами и континенты уже воспринимаются как эпизоды и острова - мировой континуум колеблется и обрушивается на наших глазах. Но апокалиптически нарастающее всеобщее планетарное смешение не только не отменяет высшего метафизического повода, но и становится важнейшим вызовом к необходимому решению предельных антропологических задач - решению, в котором грезится преодоление культурно-исторических локализаций и геноновское «становление человека согласно Веданте» драматически соприкасается с честертоновским «вечным человеком», а также с евангельским раскрытием истины о Богочеловеке и Его Воскресении из мертвых.
Если для негативного метафизика Шопенгауэра «жизнь есть естественное исторжение из узла, коим сладострастие нас привязало к сущему», а «смерть есть конец странствий», то для позитивного метафизика Хомякова всё предстоит с точностью до наоборот, о чём, например, может свидетельствовать его стихотворение «К детям» (1839 г.), написанное по поводу смерти его старших сыновей -Степана и Фёдора. Супруга поэта, Е.М. Хомякова, в письме к своему брату Н.М. Языкову от 3 января 1841 г., отмечала: «И.В. Киреевский говорит, что это самые лучшие стихи Алексея Степановича...»17. «Стихотворение было переведено на английский язык пастором В. Пальмером, известным деятелем англиканской церкви, и этот факт, по словам П.И. Бартенева, послужил поводом для знакомства и длительной переписки Хомякова с переводчиком...»18, - комментирует эти стихи Б.Ф. Егоров.
Приведём стихотворение полностью:
Бывало, в глубокий полуночный час, Малютки, приду любоваться на вас; Бывало, люблю вас крестом знаменать, Молиться, да будет на вас благодать, Любовь Вседержителя Бога.
Стеречь умиленно ваш детский покой, Подумать о том, как вы чисты душой, Надеяться долгих и счастливых дней Для вас, беззаботных и милых детей, Как сладко, как радостно было!
Теперь прихожу я: везде темнота, Нет в комнате жизни, кроватка пуста; В лампаде погас пред иконою свет. Мне грустно, малюток моих уже нет! И сердце так больно сожмётся!
О дети, в глубокий полуночный час Молитесь о том, кто молился о вас, О том, кто любил вас крестом знаменать. Молитесь, да будет и с ним благодать, Любовь Вседержителя Бога.19
Очевидно, что оно могло быть написано только с опорой на топику «твёрдого неба», делающей уместным само молитвенное общение с теми, кто уже «переселились на небеса» (кавычки при этом фразеологизме можно снять) - в горние обители святых, равно как и позволяющей верить в существование тонкого ангельского мира...20
Перед нами - послание, особенно близкий романтику Хомякову жанр. Однако в данном случае мы имеем дело с поэтическим обращением совершенно особого рода, а именно - с молитвенным обращением. Возможность и необходимое условие его протекания - не просто наличие субъекта, к которому послание может быть обращено, но - персонифицированное пространство, отнюдь не гомогенное и не однородное, а существенно анизотропное, ибо в нём оказываются возможными преодоление трагедии и неабсолютность индивидуальной смерти. Стихотворение Хомякова - горестный плач, переходящий в молитву и торжественный гимн.
Композиционно оно состоит из трёх частей. Первой части формально соответствуют две начальные строфы, связанные содержательно с воспоминанием («Бывало...») о счастливом прошлом, в котором спящие дети были рядом с молящимся о них отцом, радостно помышляющим о долгих днях, простиравшихся впереди... Весь текстовый ритмический рисунок выдержан в повествовательной интонации (которую не нарушают ни восклицания, ни заключительное обраще-
ние). Спокойное и глубокое интонационное дыхание очень удачно передано стихотворным размером амфибрахий. Формально в стихотворении молитвенное обращение вырастает из контекста повествования, завершая его, но, по существу, само повествование-воспоминание развёртывается изнутри молитвенного обращения к умершим детям. Во второй части (третья строфа) нам открывается, что автор изначально стоит «пред иконою», замечая с болью, сжимающей его сердце, лампаду, в которой «погас свет», тёмную безжизненную комнату и пустую кроватку... Но третья, заключительная часть (четвёртая строфа) говорит нам отнюдь не об отчаянии, которое могло бы логически и психологически последовать за предшествующим описанием, в ней нет и тени пессимизма или разочарования в жизни, но совсем напротив - звучит торжественное исповедание православной веры в Господа Творца и Вседержителя через молитвенное обращение к умершим детям, которые своими чистыми душами уже несомненно приблизились к Богу, Отцу Небесному, и могут ангельски ходатайствовать пред Ним о несчастном и плачущем земном отце...
Перед нами - церковное понимание неба. Для сравнения достаточно показать, сколь отличается современная астрономическая картина мироздания от христианской топологии бытия: «...согласно современным представлениям, для Вселенной характерна ячеистая (иногда говорят сетчатая или пористая) структура, которую можно видеть на специально обработанных фотографиях участков звёздного неба. Она напоминает "паутинную сетку"..»21. В таком разлетающемся «ячеисто-сетчатом» и «паутинном» мире нет места ни душам усопших, ни ангелам, ни Богу, а сама жизнь, по горестным словам С. Кьеркегора, «представляется пустой и безнадежной»22.
Ещё один мотив, несомненно, сближает Хомякова и Шопенгауэра. Для Хомякова «сновидения и жизнь - страницы одной и той же книги» - это мотив тотального бытийного сна. Последнее стихотворение А.С. Хомякова «Спи!» написано на исходе лета 1859 г. и послано в письме И.С. Аксакову. «Это последнее стихотворение Хомякова, - писал П.И. Бартенев, - за несколько месяцев до кончины он говорил.., что жизненный подвиг его окончен»23. Произведение передаёт не только ощущение приближающегося конца, но в качестве лейтмотива содержит суждение метафизического характера о тотальности бытийного сна и о целеполагающем месте в нём человека:
СПИ!
Днем наигравшись, натешившись, к ночи забылся ты сном;
Спишь, улыбаясь, малютка: весеннего утра лучом
Жизнь молодая, играя, блестит в сновиденьи твоём.
Спи!
Труженик, в горести, в радости, путь ты свершаешь земной;
Утром отмеренный, к вечеру кончен твой подвиг дневной;
Что-нибудь начато, что-нибудь сделано: куплен твой отдых ночной.
Спи!
С светлым лицом засыпаешь ты, старец, трудом утомлен.
Видно, как в ночь погружается жизни земной небосклон:
Дня замогильного первым сияньем уж твой озаряется сон.
Спи!24
Поэтический текст представляет собою развернутую монументальную картину человеческой жизни в трех её стадиях: детство, зрелость, старость. «Спи!» -не монотонно растянутое колыбельное «баю-баюшки-баю», но директивный, побудительный аккорд. Он призывно звучит уже в названии, обрамляет и пронизывает всё стихотворение.
Ребёнок, «наигравшись, натешившись», забывается (уходит в За-бытие!) сном, изнутри которого светится жизненная игра. Онтологическая реальность Сна заведомо шире любых перспектив альтернативного Пробуждения. Строго говоря: никакого Пробуждения нет и в помине! Сон метафизичен, тотален, беспробуден. Жизнеутверждающая опора рождается лишь изнутри Сна, а значит, необходимо утверждать нерушимость самого его состояния: «Спи!»
«Свершение земного пути» героем жизни, «тружеником», развертывается исключительно изнутри мира как сновидения. Сном обрамляется сама «отме-ренность» его дел. На фоне глобализированного сна оказывается неважной сама качественная сторона человеческих деяний: «что-нибудь» (оно - лишь только «что-нибудь»!) фатально обесценивает саму «покупку» ночного отдыха.
Завершение земного пути «утомленным старцем», встречающим «с светлым лицом» свой переход в «сияние замогильного дня», - не более, чем окончательное погружение в Абсолютный Сон. Заря потустороннего света оказывается результирующим фрагментом в тотальности бытийного сна.
Позиция самого автора обнаруживается в горизонтах автодеконструирую-щейся системы «ведение - неведение - самоирония». С одной стороны, торжество светового гнозиса, вечного Дня («замогильного»), связанного с Благовес-тием христианства Миру и человеческой жизни, церковный образ «успения души» в обители Небесного Отца, с другой же - устойчивый индоевропейский мотив космизированного сна (от Веданты, древнеиндийских брахманов и древних греков Пиндара, Софокла - до Шекспира, Кальдерона, Шопенгауэра...).
Для Хомякова глобализированная сно-видность является устойчивым показателем космологической гармонии, что нашло отражение, например, в стихотворении «Видение» (1840 г.):
Весь мир лежит в торжественном покое,
Увитый сном...25
И про-буждение «голоса мирного», «духа жизни» не несёт нарушения в эту фундаментальную онтологическую ситуацию. Не происходит метафизического прорыва в космологический Сон радикально Иного - Не-сна, о котором красноречиво говорит псалмопевец: «Как сновидение по пробуждении, так Ты, Господи, пробудив их, уничтожишь мечты их» (Пс., 72:20). Поэтическая ариософия Хомякова в его художественном пространстве часто доминирует над библейским и эк-
клезиологическим видением мира. Античные мотивы здесь соприкасаются с ведическими: гармоническое состояние Бытия достигается внутри тварного космоса, а сно-видность реальности оказывается оборотной стороною Бого-узрения.
Нельзя исключать, что более пристальное и подробное изучение наследия интересующих нас авторов откроет новые грани и повороты возможных сопоставлений и противопоставлений. В итоге же отметим, что Шопенгауэр26, подобно Будде, уходящему из своего дворца, по всем признакам прощается с христианской традицией, предвосхищая экзистенциально-невротическую галерею постхристианской культуры современного Запада. Хомяков же27, напротив, при всей его рефлективной обращённости к дохристианской архаике, готовит грядущую волну нового интеллектуального пробуждения изнутри христианской традиции. Одно наиболее контрастно обнаруживается на фоне другого.
Примечания
1 Зеньковский В.В. История русской философии: в 2 т. В 4 ч. Л., 1991. Т. 1. Ч. 1. С. 200.
2 Кошелев В.А. Парадоксы Хомякова // Хомяков А. С. Соч.: в 2 т. М.: Медиум, 1994. Т. 1. Работы по историософии. С. 13.
3 Творения иже во святых отца нашего Василия Великого Архиепископа Кесарии Каппадо-кийския. М.: Паломник, 1993. Ч. IV; М., 1846. Беседа 26. Утешение больному. С. 399-400, 402.
4 См., например: Уайт Л. Что такое культурология? // Кравченко А.И. Культурология: хрестоматия для высшей школы. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2003.
5 Песков А.М. Германский комплекс славянофилов // Вопросы философии. 1992. № 8.
6 Брянчанинов, свт. Игнатий. Творения: Слово о смерти. М.: Лепта, 2002. С. 490.
7 Хайдеггер М. Письмо о гуманизме // Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. С. 214-215.
8 Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости // Шопенгауэр А. Собр. соч.: в 6 т. Т. 4. М.: ТЕРРА - Книжный клуб; Республика, 2001. С. 364.
9 Там же. С. 368.
10 Там же. С. 371.
11 Там же. С. 372.
12 Там же.
13 Там же. С. 374.
14 Хомяков А. С. Стихотворения. М.: Прогресс-Плеяда, 2005. С. 101.
15 Там же. С. 103.
16 Ср.: Генон Р Восток и Запад. М.: Беловодье, 2005.
17 Цит. по: Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. Л.,1969. С. 561.
18 См.: Там же.
19 Хомяков А. С. Стихотворения и драмы. Л., 1969. С. 114-115.
20 См.: Духовный мир: Рассказы и размышления, приводящие к признанию бытия духовного мира / сост. прот. Григорий Дьяченко. М., 1900.
21 Левитан Е.П. Астрономия: учебник для 11 кл. общеобразовательных учреждений. М., 1994. С. 168. См. также: Физика космоса: Маленькая энциклопедия / гл. ред. Р А. Сюняев. М., 1986.
22 Цит. по: Долгов К.М. От Киркегора до Камю. М., 1991. С. 23.
23 См.: Стихотворения А.С. Хомякова. М., 1910. С. 221.
24 Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л., 1969. С. 148.
25 Там же. С. 116.
26 См.: Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости. М.: Интербук, 1990; Он же. Собр. соч.: в 5 т. М.: Московский клуб, 1992; Он же. Собр. соч.: в 6 т. М.: ТЕРРА - Книжный клуб; Республика,
1999-2001; Он же. Избр. произведения. М.: Просвещение, 2003; Он же. Афоризмы и максимы. М.: ЭКСМО, 2007; Он же. О писательстве и о слоге. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. См. также: Фишер К. Артур Шопенгауэр. СПб.: Лань, 1999; Гулыга А., Андреева И. Шопенгауэр. М.: Молодая гвардия, 2003; Рибо Т.А. Философия Шопенгауэра. М.: КомКнига, 2007 27 См.: Хомяков А. С. Полн. собр. соч.: в 8 т. М., 1900; Он же. Соч. в 2 т. М.: Медиум, 1994. См. также: Океанский В.П. Мир Хомякова: Церковь и культура. Монография. Иваново; Шуя: Центр кризисологических исследований ГОУВПО ШГПУ 2009; Он же. Человек и Тотальность: поэтика пространства и её кризис. Монография. Иваново; Шуя: Центр кризисологи-ческих исследований ГОУВПО ШГПУ, 2010.
Список литературы
Брянчанинов, свт. Игнатий. Творения: Слово о смерти. М.: Лепта, 2002. 704 с.
Гулыга А., Андреева И. Шопенгауэр. М.: Молодая гвардия, 2003. 367 с.
Генон Р Восток и Запад. М.: Беловодье, 2005. 240 с.
Долгов К.М. От Киркегора до Камю. М., 1991. 399 с.
Духовный мир: Рассказы и размышления, приводящие к признанию бытия духовного мира / сост. прот. Григорий Дьяченко. М., 1900. 480 с.
Зеньковский В.В. История русской философии: в 2 т. В 4 ч. Л., 1991. Т. 1. Ч. 1. 222 с.
Левитан Е.П. Астрономия: учебник для 11 кл. общеобразоват. учреждений. М., 1994. 207 с.
Океанский В.П. Мир Хомякова: Церковь и культура. Монография. Иваново; Шуя: Центр кризисологических исследований ГОУВПО ШГПУ 2009, 280 с.
Океанский В.П. Человек и Тотальность: поэтика пространства и её кризис. Монография. Иваново; Шуя: Центр кризисологических исследований ГОУВПО ШГПУ 2010. 358 с.
Песков А.М. Германский комплекс славянофилов // Вопросы философии. 1992. № 8.
Рибо Т.А. Философия Шопенгауэра. М.: КомКнига, 2007. 144 с.
Стихотворения А.С. Хомякова. М., 1910. 232 с.
Творения иже во святых отца нашего Василия Великого Архиепископа Кесарии Кап-падокийския. М.: Паломник, 1993; М., 1846. 406 с.
Уайт Л. Что такое культурология? // Кравченко А.И. Культурология: хрестоматия для высшей школы. М.: Академический проект; Екатеринбург: Деловая книга, 2003. С. 201-202.
Физика космоса: Маленькая энциклопедия / гл. ред. РА. Сюняев. М., 1986. 783 с.
Фишер К. Артур Шопенгауэр. СПб.: Лань, 1999. 608 с.
Хайдеггер М. Время и бытие: статьи и выступления. М.: Республика, 1993. 447 с.
Хомяков А.С. Полн. собр. соч.: в 8 т. М., 1900.
Хомяков А.С. Соч.: в 2 т. М.: Медиум, 1994.
Хомяков А.С. Стихотворения. М.: Прогресс-Плеяда, 2005. 704 с.
Хомяков А.С. Стихотворения и драмы. Л.,1969. 596 с.
Шопенгауэр А. Собр. соч.: в 6 т. Т. 4. М.: ТЕРРА - Книжный клуб; Республика, 2001.
Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости. М.: Интербук, 1990. 152 с.
Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. М.: ЭКСМО, 2007. 384 с.
Шопенгауэр А. Избранные произведения. М.: Просвещение, 2003. 479 с.
Шопенгауэр А. О писательстве и о слоге. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. 72 с.
Шопенгауэр А. Собр. соч.: в 5 т. М.: Московский клуб, 1992.
References
Bryanchaninov, svt. Ignatiy. Tvoreniya:Slovo o smerti [Creation: Word about Death], Moscow: Lepta, 2002, 704 p.
Gulyga, A. Andreeva I. Shopengauer [Schopenhauer], Moscow: Molodaya gvardiya, 2003, 367 p.
Genon, R. Vostok i Zapad [East and West], Moscow: Belovod'e, 2005, 240 p.
136
CoAoebeecKue uccnedoeaHun. BbmycK 3(31) 2011
Dolgov K.M. Ot Kirkegora do Kamyu [From Kierkegaard to Camus], Moscow, 1991, 399 p.
Dukhovnyy mir: Rasskazy i razmyshleniya, privodyashchie k priznaniyu bytiya dukhovnogo mira [Spiritual World: Stories and Reflections that lead to the recognition of being the spiritual world], Moscow, 1900, 480 p.
Zen'kovskiy, VV Istoriya russkoy filosofii v 2 tomach. V 4 chastyakh [History of Russian Philosophy: in 2 vol.], Leningrad, 1991, V 1, Part. 1, 222 p.
Levitan, E.P Astronomiya: uchebnik dlya 11 kl. obshcheobrazovat. uchrezhdeniy. [Astronomy: Textbook for 11-year school students], Moscow, 1994, 207 p.
Okeanskiy, VP Mir Khomyakova:Tserkov' i kul'tura [Khomyakov's World: Church and Culture], Ivanovo; Shuya, 2009, 280 p.
Okeanskiy VP Chelovek i Total'nost':poetikaprostranstva i ee krizis [Man and Totality: poetics of space and its crisis], Ivanovo; Shuya, 2010, 358 p.
Peskov, A.M. Germanskiy kompleks slavyanofilov [German Complex of Slavyanophils], in Voprosy filosofii [Questions of Philosophy], 1992, № 8, pp. 105-120.
Ribo, T.A. Filosofiya Shopengauera [Philosophy of Schopenhauer], Moscow: KomKniga, 2007, 144 p.
Stikhotvoreniya A.S. Khomyakova [Poetry of A. Khomyakov], Moscow, 1910, 232 p.
Tvoreniya izhe vo svyatykh ottsa nashego Vasiliya Velikogo Arkhiepiskopa Kesarii Kappadokiyskiya [Works of Saint Basil the Great, Archbishop of Caesarea in Cappadocia], Moscow: Palomnik, 1993; Moscow, 1846, 406 p.
Uayt, L. Chto takoe kul'turologiya? [What is Cultural Studies?], in Kravchenko, A.I. Kul'turologiya: khrestomatiya dlya vysshey shkoly [Cultural Studies: Readerbook for high school], Moscow: Akademicheskiy proekt; Ekaterinburg: Delovaya kniga, 2003, pp. 201-202.
Fizika kosmosa:Malen'kaya entsiklopediya [Physics of Space: A small encyclopedia], Moscow, 1986, 783 p.
Fisher, K. Artur Shopengauer [Arthur Schopenhauer], St.-Peterburg: Lan, 1999, 608 p.
Khaydegger, M. Vremya i bytie: stat'i i vystupleniya [Being and Time: Articles and Speeches], Moscow: Respublika, 1993, 447 p.
Khomyakov, A.S. Poln. sobr. soch.: v81. [Complete Collection of works: in 8 vol.], Moscow, 1900.
Khomyakov, A.S. Soch.: v2 t. [Works: in 2 vol.], Moscow: Medium, 1994.
Khomyakov, A.S. Stikhotvoreniya [Poems], Moscow: Progress-Pleyada, 2005, 704 p.
Khomyakov, A.S. Stikhotvoreniya i dramy [Poetry and Dramas], Leningrad, 1969, 596 p.
Shopengauer, A. Sobr. soch.:v61. [Collection of works: in 6 vol.], Moscow: TERRA - Knizhnyy klub; Respublika, 2001.
Shopengauer, A. Aforizmy zhiteyskoy mudrosti [Aphorisms of worldly wisdom], Moscow: Interbuk, 1990, 152 p.
Shopengauer,A. Aforizmy i maksimy [Aphorisms and maxims], Moscow.: EKSMO, 2007, 384 p.
Shopengauer, A. Izbrannyeproizvedeniya [Selected works], Moscow: Prosveshchenie, 2003, 479 p.
Shopengauer A. O pisatel'stve i o sloge [On writing and on the syllable], Moscow: Knizhnyy dom "LIBROKOM',' 2009, 72 p.
Shopengauer, A. Sobr. soch.: v5 t.[Collection of works. in 5 vol.], Moscow: Moskovskiy klub,
1992.
