CC BY
71
ФИЛОЛОГИЯ
УДК 882
Н.Н. Алексеева, ассистентка каф. «Русский язык как иностранный», БГУ
ЭТНОПОЭТИЧЕСКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ СОЛЯРНЫХ ОБРАЗОВ В СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ СИБИРИ
Научные интересы: национальные литературы Сибири, компаративистика, межкультурная коммуникация
Статья содержит материал по изучению символических образов звезды, луны в бурятской и якутской литературе. Изучение данных образов позволяет выявить специфику их художественного восприятия в национальных литературах, а также способствует выявлению духовных констант. Семантическая вариативность данных образов позволяет предполагать способы и пути гармонизации современной духовной ситуации ■
N.N. Alexeva, assistant of the department «Russian as the foreign language»,
Buryat State University (BSU)
SOLAR IMAGES AND ITS ETHNOPOETIK ORIGINALITY IN MODERN LITERATURE SIBERIAN
The article contains material images of Star, Moon in buryat and sakha yakut literature. The article says about the specification art perception in national literature and exposes the spirit constants. The semantic variety deals with the manner of modern spirit situations harmonization ■
* * *
Изучение символических образов звезды, луны в бурятской и якутской литературе позволяет выявить специфику их художественного восприятия в национальных литературах, а также способствует выявлению духовных констант. Семантическая вариативность данных образов позволяет предполагать способы и пути гармонизации современной духовной ситуации.
Образы, связанные с небом, привлекают поэтов всех национальностей своей поэтической содержательностью и смысло-
вой емкостью. Одним из ярких поэтических символов, определяющих и дополняющих ряд солярных образов, становится образ звезды, звездного простора. Традиционно с образом-символом звезды связывают вечность и конечность жизни, ее продолжительность и мимолетность. В национальном тексте к этим смыслам прибавляется национально-ментальное.
Поэтический взгляд на образ звезды представлен в лирике Б. Дугарова. Особый интерес вызывает его стихотворение «Звез-
да кочевника». Утверждая закономерность жизни рода, семьи в единстве, сына как продолжателя рода, женщины как хранительницы очага, порождающей жизнь, поэт обращается к женщине:
И чтобы род мой древний не зачах,
Роди - молю и заклинаю - сына [3; С. 76]
В парадигме смыслов, связанных с идеей рода, главное место занимают понятия: очаг, огонь, женщина как мать и хранительница родового очага. Огонь, олицетворяя женское начало, считался источником плодородия, богатства, а очаг - хранителем и дарителем жизненной силы. Связано это, на наш взгляд, с теми первоначальными воззрениями бурят, когда божество огня представлялось божеством женским [1; С. 102].
В мировосприятии кочевника, для которого особо важна идея непрерывности жизни, женщина возвышается до уровня звезды, является неким маяком, освещающим путь мужчины, дарующим тепло семейного очага. Наполняя смыслом бытие, она являет собой точку отсчета, от которой ведется человеческая жизнь. При этом Б. Ду-гаров семантически соединяет пламя (огонь) в очаге юрты и знамя - как понятия одного ряда. Пламя в юрте - это знак как раз непрерывной жизни, а знамя - знак, указующий и направляющий; оба понятия осмысливаются как сакральные.
И чтоб в бою мой не споткнулся конь,
Я должен знать, что юрту греет пламя, Как предками завещанное знамя [3; С. 76]
Исследователь Л. Дампилова в мифологеме «звезда» определяет «двойственное значение - звезда обозначает путь кочевника в веках как восхождение к высшей цели, стремление к заветным пределам. Символический образ звезды пронизывает стихотворение Дугарова имплицитно высвечивает идею: путь кочевника в историческом пространстве как бы ограничен, но в этическом ракурсе остается актуальным во все времена» [2; С. 19].
Образ звезды в поэтическом мире Б. Дугарова может иметь и другой смысловой код. Звезда, в восприятии поэта, связана с особой степенью одухотворенности как противопоставления приземленности. Звезда -понятие, которое может быть связано и с понятиями поэт, творчество, поэтому:
Как примирить звезду и быт,
Гоом роботов и дробь копыт,
Монаршей милости тавро И дар перуновый - перо? [3; С. 84].
Звезда - выражение сложности, а может быть, и невозможности примирить материальное с одухотворенным, ибо она сходна с «перуновым» пером, т.е. божественным даром. В подтверждение дан образ духовного наставника гения - Пушкина.
Как примирить звезду и быт?
Поэт, уткнувшись в снег, лежит У Черной речки роковой [3; С. 84].
В стихе даны два плана: материальный, приземленный - гром роботов как искусственно созданный человеком мир, дробь копыт как явление природное, в отличие от робота, «монаршья» милость; второй - духовный, возвышенно-естественный - звезда как устремление духа, талант, данный свыше - «дар перуновый - перо». Эти понятия в жизни человека всегда будут противостоять, т.к. невозможно их соединить в единое гармоничное целое. В этом трагедия непонимания («поэт, уткнувшись в снег лежит»), при этом дар «перуновый», если он, действительно, дан свыше, будет идти вразрез с «милостью монарха»; быт как приземленное, материальное не найдет точек соприкосновения с одухотворенным так же, как естественное (дробь копыт) с искусственным (гром роботов). Доказательством невозможности их соединения в поэтическом сознании становится трагическая смерть Пушкина. Именно в этом Б. Дугаров видит противоречивость и сложность человеческого существования.
Восприятие образа звезды, связанное с духовностью, поэзией, представленной в
лице Пушкина, как идеала, автор соотносит и с поэтом национальным, бурятским - Д. Улзытуевым. В стихотворении «Мигает звезда. Обрывается миг», посвященном Д. Улзытуеву:
Мигает звезда. Обрывается миг.
И песней не ставший, грустит черновик. Уходит степняк. Но встает на рассвете Из синей травы ая-ганга бессмертье.
Жизнь поэта в поэтическом сознании Б. Дугарова осмысливается такой же кратковременной, как мигание звезды. Жизнь, как миг, но она ярка, как ее сияние, «в своей эволюции достигающей определенного этапа вспышки - свойство избавления от избыточной внутризвездной энергии» [6; С. 12]. Суть мигания звезды поэт берет для измерения человеческого мига. Память же о поэте, как угасшей звезде, хранит степь - «колыбель и могила певца».
Поэтическая семантика образа звезды особенно многозначна в поэтической системе Б. Дугарова благодаря широте ее лирического контекста, обуславливающего богатство смыслов, раскрыть которое позволяет анализ поэтического образа на возможном уровне микро- и макроконтекстуаль-ного подхода.
Звезда - это обитель небесного, хотя ее трепетность связана с реальным миром, тоже «трепещущим» в своих проблемах. В стихотворении обыгрывается иносказательный смысл, выраженный параллелизмом жизненной ситуации и космически-природ-ного; семантика трепетного существования. Образный параллелизм позволяет показать более глубокую связь человека с космической реалией, предначертанность его судьбы чем-то высшим, в этом устойчивость связи между представлениями о звездах и человеке:
Мигает звезда. Обрывается миг...
Уходит степняк....
В данном контексте образ звезды выступает в символическом значении судьбы, рока - очевидна связь жизни человека с
высшим - жизнь как миг, звезда мигнула-оборвалась человеческая жизнь - «уходит степняк», «поэт, уткнувшись в снег, лежит». Действительно, существует символ звезды, связанный с верой древних, что человеческими судьбами управляют звезды.
Звезда в лирике Б. Дугарова порождает и другой смысловой ряд; становясь ориентиром движения, продвижения к цели: Лети же, всадник, никогда Судьба твой бег не остановит Есть на земле дымок становий,
А в небе ясная звезда [3; С. 178].
Космическая реалия, таким образом, обретает четко обозначенное содержание -цель, смысл жизни, ее движение по путеводной звезде. Звезды, звездное пространство в творчестве поэта - это еще и отражение родной бурятской степи, сравнение представляется возможным благодаря бес-крайности неба и степи. Если в небесном пространстве ориентиром движения становится звезда, то в пространстве степи - это дым жилища как символ уюта и желанного покоя. Звезды, как и степь, пугают поэта своей неизведанностью, неразрешимостью загадок, лирический герой обращается к звездам с вопросами о смысле человеческого существования:
У вечной звезды я спросил на рассвете : «Что значит мой свет, если нету бессмертия?» Что значит мой голос на этой Земле,
Такой незаметный в космической мгле?
[3; С. 197]
Сталкиваются два плана: план вечности, бессмертия, связанный с образом «вечной звезды», и план преходящего, сиюминутного - человеческой жизни, человеческого голоса, но в этом сравнении острее осознается сиюминутность и конечность человеческого существования и в то же время ее вечность, повторяемость - в неистребимом желании познать себя и свое назначение в мире. Обращение человека к звездам - это и возможность перемещения взгляда от быта, приземленности до серебристых звезд.
Семантика верха в кочевой модели мира, как известно, связывается с положительным
- возвышением духа: обращая взор к небу, к звездам, человек пытается найти ответ на волнующие его вопросы, ищет опору бытия, его смысл во Вселенной.
Национальную поэтическую картину восприятия звезды дополняет творчество Г. Раднаевой. В ее стихотворениях звезды-сети, ловушки - связаны с измученным сердцем человека, который стремится найти опору во Вселенной, с бесконечностью ее проявлений - звездами/созвездиями. Через звезды героиня устанавливает собственную космическую связь с планетным миром, что и позволяет найти ответы на многие вопросы.
Звезда в поэтической картине мире поэта - это возможность кармической связи с предками, с предыдущими поколениями. В ее стихах звезды ассоциируются со следами копыт коней, на которых проскакали предки
- кочевники. Используя семантику звезды, автор реализует и главную цель существования степняка - видеть, ощущать во всем связь с предыдущими поколениями:
И как молнии вспыхнут копыта,
И как звезды - следы от копыт [4; С. 13].
Когда по звездам определяли путь, они никогда не обманывали, и способность звезды никогда не сбиваться с пути противопоставлена человеческой сущности, которая может изменяться, звезда же неизменна
- она может только стать далекой, холодной и равнодушной. Героиня Г. Раднаевой хочет в своей женской сути повторить многое из природы - небо, степь, радугу, ручей, но не хочет быть похожей на далекую звезду:
Я быть люблю то осенью погожей...
Чтоб мой характер, столь с природой схожий, Переливался, словно камень дорогой.
Не подражаю лишь звезде,
В пути которая ни разу не собьется [4; С. 21].
Здесь реализуется другой смысловой аспект образа звезды - выражение безошибочности существования, потому и отдаленности от человеческой природы.
Таким образом, через образы звезды, ее многозначную поэтическую семантику, современный человек-степняк в прошлом испытывает острую необходимость воссоединения когда-то разорванных связей. Умение ощущать эту связь позволит существовать и в будущем. Анализируя символический смысл образа звезды, можно понять, что созерцание звезды - это тяжкий труд самокопания, самосовершенствования человека в поисках им смысла жизни. Звезда не знает смерти, и человек, созерцающий ее, тоже бесконечен в своих размышлениях и поисках духовных истин.
Символика и семантика текста звезды дополняется ее восприятием у героев прозы якутских писателей. В романе И. Гоголева «Последнее камлание» утренняя звезда Чолбон становится знаком надежд, началом светлого в жизни героев. «Зильберт с каким-то странным, отчужденным выражением на лице смотрел на озаренную лунным светом даль. А на синем горизонте сияла большая, удивительно яркая звезда Чолбон. Она предвещала скорое утро - всем». С образом утренней звезды (Чолбон), которая появляется утром на небе первой, перед самым восходом солнца, и первой после солнечного заката, автор связывает ожидание лучших времен, веру в будущее. Во временной последовательности прослеживается параллель природного времени (утро) с историческим процессом становления народа, его раскрепощения, свободы, при котором определяются прошлое, будущее и настоящее. Для многих национальных моделей восприятия мира рассвет, встреча первой утренней звезды становится временем надежд, как и зарождение в природе нового дня и связанные с ним новые устремления человека.
Потребность обращения к космическому пространству в национальных поэтическом и прозаическом текстах дополняется одним из важных по своей семантической и национальной содержательности образом
луны, лунного света. В национальной бурятской лирике с ее ярко выраженной природной основой, образ луны по своему семантическому коду противопоставлен ее искусственному «заменителю» - ночному фонарю, что популярно в поэзии.
Лирический герой Б. Дугарова стремится обрести покой и тишину именно с его преходящей суетой и непостоянством над миром ночных фонарей. На самом деле желание героя перенестись через пространство искусственного света к естественному сиянию луны объясняется тяготением, внутренней необходимостью быть ближе к луне, лунному свету, которые надежнее как существующее всегда, природное и естественное: в системе жизненных ситуаций у кочевника, конечно же, не было фонарей как источника света, но всегда был его природный источник - луна.
Человечество в настоящем подменило его другим, поэтому и появляются строки «в столетии дерзком и шумном забыта как будто луна, однако мир подлунным остается, как встарь, как во все времена», возникает один из источников противоречивости современного мира.
Человек, создавая искусственное и потому невечное, при этом отвергая естественное («забыта луна»), по прошествии времени снова начинает тяготеть к природному как выражению устойчивого. Однако мир создан в неразъединимой целостности и связности. Героем видится эта закономерность, которая будет проявляться и через вневременной контекст.
Несколько иной взгляд на образ луны дается в лирике Г. Раднаевой. В ее стихотворениях, как правило, луна интерпретируется как знак глубокого одиночества, в отдельных стихотворениях - в его крайнем проявлении - вселенского сиротства:
Луне я не завидую при том,
Что так мудра в своем сиротстве вечном [4; С. 38]
Луна в образной системе Г. Раднаевой
- знак одиночества, сиротства и холодности, даже ледяного безразличия. Это связано, на наш взгляд, с ярко выраженным в ее творчестве женским началом, которое нельзя связать с данными характерными свойствами, олицетворяемыми луной, тем самым они вступают в невидимое нам внутреннее противоречие.
Автор миссию женщины видит в природой данном даре порождать, оберегать, продолжать человеческую жизнь: «я вечна до тех пор, пока горда / та, что развешивает пеленки», не желая быть похожей на луну, и здесь одиночество, сиротство, и прежде всего женщины, рассматривается ею как нарушение природного равновесия. Эстетические возможности образа луны позволяют олицетворять в этом образе данные понятия и нежелание героини быть похожей на луну -вечную, мудрую, но все же бесконечно одинокую, безразличную в своей холодной недосягаемости.
Особый интерес в связи с этим представляет реализация поэтического образа луны в произведениях якутских писателей, потому что данный образ в литературе имеет трагическое, деструктивное содержание. В самые сложные, трагические моменты развития сюжета появляется именно образ луны. В романе-трилогии И. Гоголева «Последнее камлание», когда ни в чем не виновных Чооруна и Ульяну, заподозрив в предательстве, конвоиры ведут на расстрел, возникает этот трагический образ: «Луна, окруженная тучами, с трудом пробираясь сквозь плотную стену, выхватывала из темноты уныло бредущих людей, хищно блестели штыки, направленные им в спину» [5; С. 259].
Или в другом эпизоде этого же романа: «Конвойные избегали смотреть на обреченных, виновато прятали глаза. Видно, еще не привыкли убивать. А луна возвысилась и теперь светила с яростной силой. Все окрест под щедрым лунным светом выглядело красочно, нарядно» [5; С. 287]. Создается не-
примиримый парадокс: с одной стороны, расстрел невинных людей, с другой стороны, «красочная, нарядная» ночь с яркой луной: образ луны обостряет восприятие темных, злых сил, олицетворяющих несчастье, человеческое зло, трагедию.
В описании, когда Чоргулла везет хоронить троих сыновей, умерших от непонятной ему болезни, также возникает зловещая в своем безразличии и холодности луна. Герой воспринимает ее как виновницу своих несчастий: «Луна приносит несчастье»; «Стылая лунная ночь скорбела вместе со мной. Угрюмые лиственницы застыли в тяжком снегу, сочувствуя моему неизбывному горю. Вдруг почудилось мне, будто высоко над головой пролетела невидимая дева, распевая во весь свой пронзительный голос. Думаю, то была дочь луны. Это она похитила у меня удачу, потому с той поры счастья-удачи не видал» [5; С. 270].
При ощущении пронизывающего холода, мороза, повторяются слова «стыть», «застыло» как выражение состояния человеческой души, вызванного горем. «Стылая лунная ночь», «угрюмые лиственницы застыли» - все дано под зловещим светом луны - провозвестницей бед и несчастий.
Национальную специфику восприятия данного образа писатель реализовал, связав ее с самыми трагическими событиями в жизни своих героев - смертью детей, а также смертью невинных людей.
В словаре символов Дж. Тресиддера образ луны трактуется как место посмертного жительства именно праведных душ, т.е. невиновных в прошлой жизни. Вероятно, эстетическое восприятие образы луны Иваном Гоголевым интуитивно связано с данным прочтением образа луны - в его произведении она забрала к себе невиновные души - души детей.
Образ луны в произведениях якутских писателей становится и покровителем зла, темных сторон человеческой души. Так, конокрад Бычар из романа И. Гоголева гово-
рит: «Мы, воры - народ щедрый! Над добычей не трясемся. Тут же раздаем направо и налево, на зависть солнцу и на восхищение луне» [5; С. 280]. Образ луны в произведении якутского писателя вписывается в общий контекст ночи, которая традиционно воспринимается как время тьмы, и луна, таким образом, становится свидетелем, сообщником неблаговидных поступков человека, в сознании героев она даже способна восхищаться их зловещей сутью.
В культурах древнего Востока трактовка луны дается как место посмертного жительства душ, она указывает дорогу в загробный мир, т.е. всегда связана со смертью, уходом. Судя по данным произведениям, типологическим проявлениям этой реалии в якутской системе восприятия мира, луна предстает в виде дурного предзнаменования, наблюдающая за происходящим ночью, во тьме.
Солярные образы и способы их воплощения в национальном тексте позволяют определить эстетические возможности этой образной системы, выявить общее и специфическое в каждом символе, вызванное национальным восприятием мира.
Многозначность этих образов позволяет авторам в художественной форме говорить и о назревших проблемах современности, грозящих вылиться в глобальные трагедии духовного характера. С другой стороны, семантическая вариативность образов позволяет предполагать способы и пути гармонизации существующей духовной ситуации.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бабуева В.Д. Материальная и духовная культура бурят / В.Д. Бабуева. - Улан-Удэ, 2004. -228 с.
2. Дампилова Л.С. Символика кочевого пространства в поэзии Баира Дугарова / Л.С. Дампилова. - Улан-Удэ: БНЦ СО РАН, 2005. - 160 с.
3. Дугаров Б.С. Звезда кочевника / Б.С. Дугаров. - Иркутск: Вост. -Сиб. кн. изд-во, 1994. - 256 с.
4. Раднаева Г.Ж. Белый месяц / Г.Ж. Раднаева // Пер. с бур. Т. Ребровой. - М.: Советская Россия, 1989. - 143 с.
5. Гоголев И.М. Черный стерх. Месть шамана. Последнее камлание / И.М. Гоголева // Пер. с
якут. А. Ленской. - М.: Советский. Писатель, 1992. - 480 с.
6. Гурзадян Г.А. Звездные вспышки: Физика. Космогония / Г.А. Гурзадян. - М.: Наука, 1985. -560 с.
УДК 882 Б.Н. Юмдылыкова, аспирантка, БГУ КОНЦЕПЦИЯ СМЕРТИ В «ЛАГЕРНОЙ» ПРОЗЕ
Научные интересы: национальные литературы Сибири, компаративистика, межкультурная коммуникация
Данная работа - осмысление «лагерной» прозы сибирских писателей-«лагерников» Г. Шелеста и Б. Лесняка, которые, изображая пространство лагеря, выражают в тексте как целом свою концептуальнофактическую информацию о смерти ■
B.N. Jumdylykova, Graduate of BSU
CONSEPTION OF THE TERM «DEATH» OF «REPRESSIONED» PROSE
This work is the interpretation of «repressioned» prose of Siberian writers - G. Shelest and B. Lesnyak, where they show their conseption of the term «death» describing the camp-prisons atmosphere ■
*
*
*
Сибирский край - далеко не случайный регион для изучения судеб репрессированных писателей, гонимых за инакомыслие, противостояние режиму. Еще в царской России осужденных отправляли именно в Сибирь. Вся территория страны, расположенная к востоку от Урала, традиционно воспринималась как нежилое место, гибельный край. В Сибирь ссылали неблагонадежных, тех, кто должен получить суровое наказание за содеянное. Среди
ссыльных ходили слухи о том, что отправленные в Сибирь назад не возвращались, то есть Сибирь была аналогом смерти. Так, побывавший в Москве в конце 80-х гг. XVII в. французский дипломат Де ла Невиль отмечал, что даже само слово «Сибирь» на славянском языке значит «тюрьма» [6; С. 142].
Тюрьма, каторга и ссылка в литературе - обширная тема, уходящая своими корнями к «Житию протопопа Аввакума». Но всеобъемлющей по масштабам оказалась
