CC BY
59
С.В. Лепяхова, С.А. Янжинов
Этнокультурная правовая политика в контексте миграционных процессов
Культура имеет целостный, системный характер. Как отмечается в литературе, трансформация ее отдельных, даже базовых элементов (например, переход большинства или всех носителей данной культуры на другой язык, как это было с шотландцами, ирландцами, в значительной мере с евреями), особенно происходящая за длительный период времени, не обязательно несет для этнической группы только негативные социальные последствия, разрушает ее этнокультурную идентичность [1, с. 157]. Основной вопрос заключается в том, как организовать такое сосуществование этнических групп и их культур на одной территории, чтобы культурный обмен не препятствовал этнокультурному воспроизводству и не порождал болезненных социальных отклонений.
В процессе миграции населения с его этнической территории, вызванной экстенсивным развитием экономики страны, образуется масса людей, которая, с одной стороны, теряет основополагающие черты своего этноса, а с другой - еще не приобрела устойчивых свойств вновь сложившихся сообществ. Значительную часть этой группы составляют малоквалифицированные (в том числе и сезонные) работники преимущественно физического труда. Миграция создает питательную среду для возникновения национальной напряженности, обостряя проблему взаимодействия культур, двуязычия, контактов местного и приезжего населения. Как показывают социологические исследования, мигранты не получают возможности для реализации своих этнокультурных запросов, особенно в сфере образования, общения, народного творчества, а также для создания очагов национальной культуры [2, с. 219].
В результате миграции происходит маргинализация традиционных и вновь образующихся этнических и межэтнических сообществ, будучи господствующей тенденцией в кризисных общественных системах. Этномиграционная маргинальность протекает в виде процесса формирования субкультуры транзитивности, со специфическими интересами и ценностями, моделями поведения в различных сферах жизнедеятельности.
Г.В. Бабаков указывает, что индикатором маргинальности является наличие теневого поведения, которое не вписывается в традиционные представления об обычном поведении представителей того или иного народа. Все дело в том, что обычаи и этнические традиции для маргиналов уже не выступают регулятором их поведения, так как в результате миграции у мигрантов формируется особая маргинальная субкультура: система ценностей, установок, состояний, сознания, отражающие стремление членов этих групп воспринимать и осмысливать себя как специфическое транзитивное, промежуточное целое, которое есть только в настоящем (социальном и физическом) и не переходит в качестве транзитивной целостности в будущее [2, с. 222]. При этом разрушаются традиционные этнические ценности, внедряются новые поведенческие коды, не свойственные как этнической этике традиционных народов, так и позитивным ценностям современной цивилизации. Среди маргиналов начинают широко распространяться негативные стандарты поведения и пороки индустриального общества.
Особенно опасной для этнокультурной безопасности является внешняя миграция. Как подчеркивают авторы коллективной монографии «Миграция и безопасность в России», иммиграция в Россию, способствуя повышению демографической безопасности страны, одновременно создает определенные экономические, социальные, криминальные и этнокультурные угрозы индивидам, коллективам и региональным сообществам, что, в свою очередь, может поставить под угрозу политическую стабильность, следовательно, и национальную безопасность. А поскольку все эти угрозы отражаются в предощущениях и реакциях общественного и политического сознания, как правило, в искаженном, преувеличенном, мифологизированном и мистифицированном виде, может возникнуть мощная реакция отторжения «чужаков», чреватая повышенными угрозами для их собственной безопасности [3, с. 329].
В своих многочисленных работах М.Р. Деметрадзе рассматривает проблемы политического регулирования вопросов, возникающих в ходе межэтнического взаимодействия, в контексте проблемы оптимизации межэтнических дистанций [4, с. 1-38; 5, с. 1-79; 6, с. 1-66]. В большинстве регионов мира сосуществование этнических групп имеет исторически обусловленный характер и потому не несет угрозы для их этнокультур. Автор обращает внимание на то, что тут сказывается феномен исторически выработавшейся оптимальной межэтнической дистанции: не препятствуя межгрупповому
взаимодействию, она в то же время обеспечивает целостность и эффективное воспроизводство этнических культур, сохранение этнокультурной идентичности.
Ученый полагает, что в условиях современной российской государственности всплеск проявлений межэтнической напряженности во второй половине 1980-х - начале 1990-х годов доказал необходимость формирования целостной региональной политики России, ориентированной на западноевропейские модели, адаптированные в то же время к местной специфике посредством оптимальной межэтнической дистанции [7, с. 158-162].
Наибольшую угрозу для оптимальной межэтнической дистанции (ОМД) несут миграционные потоки. Именно миграция, особенно если она связана с экологическими или межнациональными кризисами, и протекает моментально, разрушает этническую структуру региона и деформирует его карту ОМД. Поэтому при решении вопроса об обеспечении этнокультурной безопасности следует найти средства поддержания оптимальных межэтнических дистанций в условиях ускоренной трансформации этнической структуры, которая носит в современных условиях необратимый характер.
Социологические исследования американских и английских ученых А. Фэрнхема, С. Бочнера, И. Бабикера и других показали, что в результате испытанного мигрантами «культурного шока» закрепляется культурная дистанция между ними и «хозяевами» [8, с. 25-28; 9, с. 286-292]. Величина дистанции зависит от степени реальных различий между культурами стран выхода и приема. При этом «культурный шок» и большая культурная дистанция могут оказывать негативное воздействие даже на психофизиологическое состояние мигрантов. На него оказывают влияние множество факторов: различия в пище, религии, климате, уровне образования, обычаях ухаживания, в проведении досуга. Подобный эффект может быть вызван негативной оценкой мигрантами собственной культуры, т.е. кризисом идентичности.
Как бы ни были похожи этнокультуры принимающей и приезжающей сторон, возрастания конфликтности не избежать, так как всегда существуют различия между локальными вариантами одной и той же этнокультуры [10, с. 134]. Например, согласно опросам, среди москвичей было широко распространено мнение, согласно которому русские беженцы от чеченской войны «ухудшают ситуацию в городе» [11].
Еще больше опасности несет вариант, когда этнокультурная самобытность принимающей и прибывающей группы кардинально отличается. В этом случае культурная дистанция между ними значительно больше, чем при встрече групп, принадлежащих к локальным вариантам одной культуры. Возможны также религиозные различия, могут быть резко контрастными поведенческие стереотипы (включая различные формы престижного потребления), в результате чего приток иноэтничных мигрантов может спровоцировать заметное усиление негативных этнических стереотипов и этнофобий, уже отложившихся в «культурном генофонде» принимающей стороны [1, с. 160].
В Западной Европе давно осознали, что миграционные процессы создают сложности, прежде всего, культурологического характера [12, с. 125]. Социальный климат был нарушен в силу различия менталитета и стереотипов поведения мигрантов.
Многие ученые обращают внимание на фактор времени. «Быстрота, с которой в настоящее время происходят изменения этнической структуры того или иного региона России, значительно понижает адаптивный социально-психологический потенциал взаимодействующих этнических групп, ибо они подвергаются "культурному шоку", составляющему особенность современной фазы миграционно-урбанизационных перемещений» [13, с. 110]. Перемещение часто выглядит как перебрасывание человека из особого, патриархального мира азиатской деревни в техногенную среду современных промышленных городов. В результате шоковый резонанс такого перехода таков, что культурная дистанция между мигрантами и доминирующей средой (в России, как правило, это русский народ) не только не сокращается со временем, а, напротив, закрепляется [8, с. 49]. Традиционная ментальность не сохраняется в целостном виде, но ее отдельные блоки как бы цементируются и не растворяются в новой среде. Поэтому общепринятой становится точка зрения, согласно которой на линии повседневного соприкосновения основного населения с общинами мигрантов наряду с естественным культурным взаимообменом и привыканием происходит культурное обособление сторон [14, с. 328; 13, с. 111].
Невозможность полной интеграции в принимающий социум приводит к складыванию в сообществе приезжих особой маргинальной культуры, обнаруживающей тенденцию воспроизводства у потомства, чьи интеграционные возможности от этого еще более ослабевают. «Концентрация иммигрантов в инородной среде постепенно достигает критической отметки, после которой масса иностранных рабочих приобретает новую сущность» [12, с. 107-130].
В ФРГ страх перед иммигрантами занимает первое место, потеснив страхи перед экологической проблемой и преступностью. В стране проживают около 3 миллионов мусульман, открыты 3 000 мечетей, из которых около 100 находятся под наблюдением спецслужб в связи с пропагандой исламизма. Опросы показывают, что нынешнее поколение молодых мусульман, выросшее в
европейских странах, значительно религиознее предыдущего. «Война культур, - утверждает профессор Боннского университета С. Погорельская, - начинает разыгрываться внутри благополучных европейских государств» [15, с. 13].
После того, как мигранты закрепились на новом месте, численность мигрантской группы на конкретной территории увеличивается, и одновременно возрастает ее культурная дистанцированность от основных жителей, так как к землякам устремляются многочисленные родственники. Формируются замкнутые этнические общины, чему сильно способствуют распределение мигрантов и коренных жителей по разным сферам приложения труда, развитие других вариантов этносоциальной стратификации. Среди наиболее ущемленных в социально-экономическом плане мигрантов могут распространяться девиантные формы поведения («этническая преступность»). Все эти факторы еще более усугубляют напряженность: ответом «коренных» жителей на такое поведение «пришельцев» становится всплеск ксенофобии, нередко сопровождаемый этническими погромами [1, с. 160-161].
Напряженность вызывают также различного рода фобии и этнические стереотипы. В современной этносоциологии психологические последствия миграционных конфликтов получили название «мигрантофобия» [16, с. 7-11].
Коренное население, испытывая постоянный психологический дискомфорт от контактов с «чужаками», начинает ощущать свою ущербность. В особенности это имеет место тогда, когда мигрантские группы хорошо сплочены, демонстрируют чувство превосходства по отношению к «местным» и не обнаруживают заметного стремления к тому, чтобы интегрироваться в принимающую среду [17, с. 161-167]. Межэтнический конфликт из потенциальной стадии постепенно трансформируется в реальную. Так, например, согласно данным опросов, в России, особенно в крупных городах, Москве и Санкт-Петербурге, Краснодарском и Ставропольском краях, Ростовской области нарастает ксенофобия, имеющая антикавказскую направленность [18, с. 113-135].
Постепенно фобии этнического большинства включаются в культуру: сначала осуществляется переход от индивидуальных, частных моделей восприятия «чужого» к более общим, которые уже являются «социально-релевантными». А те, в свою очередь, могут быть преобразованы в самые общие «сценарии семантической ("социальной") памяти», разделяемые членами социума. С. Панарин полагает, что, по существу, происходит то, что можно назвать «негативными культурными мутациями» [1, с. 162]. Они могут надолго закрепляться в культуре социума, в том числе и в результате деятельности государственных органов и/или националистических и шовинистических партий, движений и организаций [19, с. 62-74]. Таким образом, межэтнические противоречия миграционных процессов могут вызвать крупные национальные конфликты, а то и сепаратизм, этнократию, распад государства. Агрессия по отношению к сербам, ставшим заложниками миграционных процессов в Косово, - яркое тому подтверждение.
Все вышесказанное подчеркивает важность государственной миграционной политики для обеспечения этнокультурной безопасности России. Однако для конкретных законодательных мер необходимо выработать общую концепцию национальной политики, так как действующая концецпия безнадежно устарела перед лицом новых угроз этнокультурной безопасности России.
Наиболее мощная миграционная угроза исходит от китайской экспансии. С точки зрения И. Федотовой и Л. Селиванова, «из всех видов иммиграции именно она представляется наиболее опасной для нашей национальной безопасности» [20, с. 4]. По мнению ряда ученых, это обстоятельство вызвано следующим [21, с. 181-229; 22, с. 10-22; 23, с. 57-94; 24, с. 8-12; 25, с. 13-14]: за истекшее десятилетие численность китайцев в России возросла почти в 20 раз; из-за огромного демографического давления в КНР, выталкивающей за ее пределы сотни тысяч и миллионы людей, которые не могут обеспечить себя занятостью по месту жительства, китайская миграция будет только нарастать; в самой России численность населения сокращается. В исследованиях китайской «демографической экспансии» явно сквозит опасение, что со временем она может обернуться отторжением от России территорий компактного проживания многочисленной китайской диаспоры [3, с. 101].
Нас интересует этнокультурный контекст проблемы, поэтому мы не будем концентрировать внимание на остальных аспектах национальной безопасности. Как известно, китайские мигранты чрезвычайно медленно ассимилируются местным населением. Опыт России подтверждает мировой: китайская культура глубоко отлична от российской, особенно славянской. Ю. Цыганов полагает, что это «...должно беспокоить Россию, в которой отсутствует систематизированная, институциональная подготовка решения проблем миграции. В силу этого уже сейчас при относительно скромных масштабах перемещения китайцев в Россию проявляется отсутствие толерантности людей различных культур, возникла почва для различных трений, которые могут затем перейти с местного уровня на национальный» [26, с. 82]. Директор Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока Дальневосточного отделения РАН В. Ларин по этому поводу пишет: «Очень сложной является проблема взаимоотношений двух соседних и, как показал весь прошлый опыт, очень трудно адаптирующихся друг к другу культур... Опыт тесного общения двух цивилизаций в Приамурье и
Северо-Восточном Китае во второй половине XIX - первой половине XX в., не говоря уже о 90-х годах последнего, позитивным назвать трудно... Несмотря на длительное соседство и совместное проживание, тесные контакты на разных уровнях человеческого общежития, китайцы и славяне остаются очень и очень разными.. , причины - в глубоких отличиях двух цивилизаций, для преодоления которых необходимы минимум века» [27, с. 23-24].
Другая серьезная проблема связана с кавказской миграцией. Важнейшим источником этнической напряженности в современной России являются сравнительно немногочисленные группы выходцев с Кавказа, «рассеянные» по всей стране. Недоброжелательное отношение к ним фиксируется практически всеми наблюдателями. Этот тезис настолько распространен и общепризнан, что стал тривиальностью. «Основную массу этнического негативизма по-прежнему образуют антикавказские установки», - из года в год констатируют социологи авторитетного Всероссийского центра по изучению общественного мнения. Не менее 70-80 % петербуржцев убеждены, что «чем меньше в городе приезжих с Кавказа, тем спокойнее», - таков вывод из многолетних обследований социологов северной столицы [28, с. 17-19; 29, с. 22-26; 30, с. 14-16, 56-57; 31, с. 75-85]. О «чернофобии», о том, что «москвичи не любят кавказцев», ощущают «исходящую от них скрытую угрозу», регулярно пишут журналисты. Не менее распространены и жалобы представителей диаспор на дискриминацию, притеснения и унижения со стороны властей, особенно милиции. В некоторых регионах России приняты местные законодательные акты, прямо направленные против мигрантов с Кавказа [32; 33; 34; 35; 36, с. 81-93].
Выходцы из мусульманских регионов Кавказа резко отличаются по своим этнокультурным характеристикам от славян. Этнопсихологи обращают внимание на то, что в инокультурной среде прекращают свое действие традиционные нормы, а новые нормы не усвоены, и человек начинает вести себя так, как ему выгодно. У славян, как известно, внутренние регуляторы, моральные заповеди основаны на «голосе совести». У кавказцев доминирует в качестве ограничителя «чувство стыда». Разница между ними состоит в том, что совесть «работает» и тогда, когда нет окружающих людей, а стыд - только внутри сообщества - «что обо мне подумают сородичи». В Москве и других русских городах в инородной среде чувство стыда утрачивается, а вместе с ним исчезают и моральные запреты. Например, за неуважительное отношение к старшим на Кавказе могут серьезно наказать, обращение к русским женщинам и старшим на «ты» вошло в привычку кавказской молодежи.
Иногда то, что считается естественным и нормальным в горном ауле, может привести к шоковому состоянию жителей славянских городов. Например, в одном из районов г. Москвы, на юго-востоке столицы, произошел показательный случай. В один из мусульманских праздников проживающие в доме иммигранты решили зарезать барана. Все мужчины и дети пришли на детскую площадку во дворе дома, повесили барана за ноги, перерезали ему горло, спустили кровь и принялись освежевывать шкуру [37, с. 9].
Выходцы с Кавказа обладают, как известно, помимо крепких родовых связей, присутствующих и на Родине, анклавной сплоченностью, этнической коллективностью. Это помогает им в деятельности по проникновению в официальные и правоохранительные структуры, органы власти, разные сферы бизнеса. Такая сплоченность, например, помогла азербайджанцам Москвы захватить не только розничные, но и оптовые рынки продовольствия, а впоследствии и пролоббировать импорт сельхозпродукции в колоссальных масштабах. В результате российский крестьянин не получает и десятой доли от той цены, которую москвичи платят в магазине или на рынке [37, с. 9].
У титульных мигрантов, кроме проблем, разделяемых ими с российскими мигрантами, возникают и свои, специфические. Прибывая в Россию, они, как правило, сосредоточиваются в отраслях занятости, обеспечивающих быстрые, а зачастую и крупные доходы, прежде всего, в торговле. Вызвано это тем, что их предшественники уже захватили выгодные торговые ниши, также им нужно зарабатывать не только для собственного выживания и обустройства, но и для поддержания оставшихся за рубежом родственников. По расчетам экономистов, только азербайджанская диаспора в России переводит на родину от 1,5 до 2,5 млрд долларов, что превышает бюджет Азербайджана, равный примерно 1,4 млрд долларов. Подобное «культурное разделение труда» (термин американского антрополога М. Хечтера), а также типичное для южан престижное потребление не только вызывают недовольство коренного населения. Такое разделение труда ведет и к криминальной монополии на определенные сферы бизнеса.
Особый случай с точки зрения этнокультурной безопасности представляют народы, пострадавшие в годы советской власти, - этнические группы, подвергнувшиеся депортациям в период с 1938 г., когда было проведено выселение корейцев с Дальнего Востока, до середины 40-х годов. Значительная часть современных межэтнических конфликтов на территории Российской Федерации и стран СНГ связана именно с ними [1, с. 167]. Не решена проблема их всесторонней (не только политической) реабилитации. Места прежнего проживания, куда они возвращались из ссылки, часто оказывались занятыми другими этническими группами.
В силу масштабов и специфического характера миграции последних лет в Россию возникает первое, важное для понимания истоков мигрантофобии, отличие этой миграции от прежних миграционных потоков, состоящее в том, что вынужденные мигранты становятся объектом общественного внимания, а взаимоотношения в местах притока переселенцев складываются не между отдельным мигрантом (семьей мигрантов) и принимающей общиной, а чаще всего между местным и пришлым сообществами. При этом хорошо известно, что реальные социальные и межэтнические конфликты, разного рода фобии и мифологемы возникают не в межличностных, а именно в межгрупповых отношениях.
По данным различных исследований, внутренняя и внешняя миграция в России носит масштабный характер, характеризующийся следующим [38, с. 14]: количество въехавших в Россию иностранных граждан постоянно превышает количество выехавших граждан, причем в приграничных районах интенсивно формируются иностранные общины; как внутренние, так и внешние миграционные потоки направлены преимущественно в южные и центральные регионы европейской части России, что приводит к стихийному и неконтролируемому росту населения и ухудшению криминогенной обстановки в данных регионах; отсутствует эффективный государственный контроль над миграционными процессами; продолжает сокращаться позитивная, необходимая для развития экономики социально-экономическая миграция населения внутри Российской Федерации; медленно решаются долгосрочные проблемы многих вынужденных мигрантов, которые решили остаться в стране; не уделяется должного внимания решению задач организованного расселения вынужденных мигрантов, перехода от оказания им первой чрезвычайной помощи к созданию условий для нормальной жизни, обеспечению занятости и соблюдению прав человека; сохраняется проблема социально-экономической адаптации мигрантов, не имеющих статуса вынужденных переселенцев или беженцев. Интенсивный отток населения в последнее десятилетие из северных, восточных и приграничных районов страны приводит к сокращению его численности на этих территориях, богатых сырьевыми ресурсами. В результате оттока населения изменяется его этническая структура в ряде субъектов Российской Федерации.
С учетом вышеприведенной характеристики миграционной ситуации в Российской Федерации можно предложить следующий политико-правовой механизм минимизации рисков в сфере этнокультурной безопасности, вызванных межэтническим взаимодействием в ходе миграции. Мы полагаем, что современная миграционная ситуация в Российской Федерации требует правового регулирования не только на федеральном уровне, но и на муниципальном, для того чтобы конкретизировать права отдельных лиц, чьи интересы затрагиваются при миграции.
А.С. Кручинин справедливо отмечает, что для решения проблем в области миграции необходимо применение принципов федеративного устройства с целью упорядочения миграционных потоков на территории отдельных субъектов. Следует также определить полномочия субъектов Российской Федерации в сфере правового регулирования миграционных процессов на их территории и создать ряд норм для возможности правового регулирования вопросов миграции органами государственной власти Российской Федерации по направлениям их деятельности [38, с. 15].
Такие мероприятия возможно реализовать путем принятия ряда нормативных актов на федеральном уровне, прежде всего федерального закона об обеспечении этнокультурной безопасности мигрантов и местного населения, целями которого должны быть: управление этнокультурным взаимодействием в миграционных регионах, преодоление негативных последствий этнокультурной специфики прибывающих в России граждан, создание условий для беспрепятственной реализации этнокультурных прав мигрантов. При этом должны быть учтены нормы международного права, геополитические, экономические и историко-культурные особенности миграционных зон, социально-экономическое развитие и экологическая обстановка в регионах, наличие целевого земельного фонда, этнокультурная совместимость, специфика этнопсихологии мигрантов. Необходимо также ужесточить миграционное законодательство для некоренных этносов России, титульных мигрантов (таджиков, азербайджанцев, узбеков и т.п.), а также принять закон о репатриации. Кроме того, должны существовать особо льготные режимы для русских, живущих в странах СНГ, так как этнолингвистическая политика в них будет, судя по всему, ухудшаться.
В данном законе должны быть определены субъекты этнокультурной безопасности (этнические общности и их этнокультурная идентичность), понятия в сфере миграции (миграция, внешняя и внутренняя миграция, добровольная миграция, вынужденная миграция, внешняя трудовая миграция, незаконная миграция, мигрант, иностранец, апатрид, эмигрант); сферы этнокультурной безопасности, ее угрозы и зоны конфликтной напряженности; описаны конкретные полномочия рамочного характера по правовому регулированию миграции субъектам Российской Федерации и муниципалитетам; системы правовых гарантий обеспечения этнокультурных интересов для отдельных категорий мигрантов; социально-экономические механизмы для собственного обеспечения этнокультурной безопасности обществ мигрантов; должностные лица и органы, ответственные за проведение конкретных мероприятий, связанных с реализацией этнокультурных прав мигрантов и местного
населения; созданы программы научного обеспечения этнокультурной политики в Российской Федерации.
Необходимы конкретизация уполномоченных государственных органов, компетентных в области этнокультурных факторов миграционных процессов, и определение перечня их полномочий, поскольку для обеспечения этнокультурной безопасности требуется наличие специальных знаний. Поэтому этнокультурную экспертизу законопроектов в сфере миграции, а также контроль за исполнением закона об этнокультурной безопасности должны проводить этнологи, представители Министерства культуры, криминологи, специалисты в области сравнительного правоведения.
Следует также признать этнокультурную безопасность в качестве одного из главных ориентиров миграционной правовой политики, что позволит организовать такое сосуществование этносов в рамках одного государства, которое не будет разрушительным для этнокультурного воспроизводства и станет созидательным в плане диалога культур. Для формирования институтов миграционного права необходимо исследование «оптимальной межэтнической дистанции» в различных миграционных зонах. Каждый регион имеет собственную этническую структуру, соответствующую дистанцию между этносами, и миграционное право должно учитывать эту дистанцию, чтобы не «сломать» данную структуру, не привести целый регион в состояние нестабильности и конфликтности ввиду ее изменения.
В заключение отметим, что рост миграционных процессов влечет за собой снижение уровня этнокультурной безопасности, в перспективе угрожающее превращением нашей страны в государство регионов, которые живут обособленной жизнью, конфликтуя с соседями. Государство обязано минимизировать в своей миграционной политике риски этнокультурной безопасности. Однако сделать это возможно лишь при условии однозначного выбора концепции этнокультурной политики страны. Можно согласиться с тем, что «корень всех зол - вовсе не дефицит процедур, правил, институтов и даже финансов, а неопределенность с выбором парадигмы национально-культурного развития страны» [13, с. 118]. От выбора данного вектора развития государства будут зависеть технологии обеспечения его безопасности.
Литература
1. Панарин С.А. Миграция и безопасность в России. М., 2000.
2. Бабаков В.Г. Кризисные этносы. М., 1993.
3. Миграция и безопасность в России / Под ред. Г. Витковской и С. Панарина. М., 2000.
4. Деметрадзе М.Р. Межэтническая дистанция: постановка проблемы. М., 1998.
5. Деметрадзе М.Р. Межэтническая дистанция на Кавказе: теоретический и эмпирический анализ. М., 1998.
6. Деметрадзе М.Р., Перепелкин Л.С. Политический фактор оптимизации межэтнической дистанции в Кавказском регионе (проблема организации этносоциального пространства). М., 1998.
7. Деметрадзе М.Р. Межэтническая дистанция на Кавказе и политика (Исторический экскурс) // Политические исследования. 2000. № 4.
8. Социальная и культурная дистанция: Опыт многонациональной России / Под ред. Л.М. Дробижевой. М.: Ин-т социологии РАН, 1998.
9. Лебедева Н.М. Введение в этническую и кросскультурную психологию. М., 1998.
10. Филиппова Е. Роль культурных различий в процессе адаптации русских переселенцев в России // Идентичность и конфликт в постсоветских государствах: Сб. статей / Под ред. М.Б. Олкотт, В. Тишкова, А. Малашенко. М.: Моск. центр Карнеги, 1997.
11. Каменский А. Чужие в городе // Московские новости. 1997. 3-10 августа.
12. Старченков Г.И. Трудовые миграции между Востоком и Западом. 2-я половина XX столетия. М., 1997.
13. Перепелкин Л.С., Стельмах В.Г. Этнокультурная безопасность России: общественные вызовы и государственная политика // Общество, наука и современность. 2003. № 3.
14. Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М., 1998.
15. Погорельская С. Еврофобии // Литературная газета. 2005. № 32.
16. Малашенко А. Ксенофобия в постсоветском обществе // Нетерпимость в России: старые и новые фобии / Под ред. Г. Витковской, А. Малашенко. М.: Московский центр Карнеги, 1999.
17. Витковская Г. Вынужденная миграция и мигрантофобия в России // Нетерпимость в России: старые и новые фобии / Под ред. Г. Витковской, А. Малашенко. М.: Московский центр Карнеги, 1999.
18. Дятлов В. Кавказцы в Иркутске: конфликтогенная диаспора // Нетерпимость в России: старые и новые фобии. М., 1999.
19. Панарин С. Восток глазами русских // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. М., 1993. Ч.
20. Федотов И., Селиванов Л. Призрак «демографического империализма» // Миграция. 1997. № 3.
21. Бжезинский З. Великая шахматная доска (Господство Америки и его геостратегические императивы). М., 1998.
22. Гарнетт Ш. Китайская проблема России // Российско-китайские отношения глазами американцев / Под ред. Д. Тренина. М., 1997: Науч. докл. Моск. центра Карнеги. Вып. 20.
23. Розман Г. Китай, Япония и кардинальные изменения на постсоветском пространстве. Глобальные возможности и региональные угрозы // Российско-китайские отношения глазами американцев / Под ред. Д. Тренина. М., 1997: Науч. докл. Моск. центра Карнеги. Вып. 20.
24. Дятлов В. Китайцы в Иркутске // Миграция. 1997. № 3.
25. Зайончковская Ж. Возможно ли организовать переселение на Дальний Восток? // Миграция. 1997. № 3.
26. Цыганов Ю.В. К концепции взаимодействия России с Китаем // Китай. Китайская цивилизация и мир: Сборник докладов и сообщений участников V Меж-дународной науч. конф. Москва, 12-14 октября 1994 г. М., 1995. Ч. 1.
27. Ларин В. Китай и Дальний Восток России в первой половине 90-х: проблемы регионального взаимодействия. Владивосток, 1998.
28. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 1994. № 1.
29. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 1995. № 2.
30. Экономические и социальные перемены // Мониторинг общественного мнения. 1995. № 3.
31. Сикевич З.В. Расколотое сознание (этносоциологические очерки). СПб., 1996.
32. Искандарян А. Чернофобия // Новое время. 1996. № 32.
33. Чужие // Московский комсомолец. 1996. 13 августа.
34. Гессен М. Кавказ в Москве // Итоги. 1996. 3 сентября.
35. Арифджанов Р. Москва азербайджанская // Столица. 1997. № 5.
36. Осипов А. Краснодарский край: миграция, национализм и региональная риторика // Кавказ. регион. исслед. 1996. № 1.
37. Русский вестник. 2005. № 15.
38. Кручинин А.С. Проблемы и перспективы правового регулирования миграции в России // Государственная власть и местное самоуправление. 2004. № 5.
