CC BY
58
УДК 069:82
Б. А. Леонова
Этнографический источник в контексте литературного музея: проблемы интерпретации
Фольклорно-этнографические материалы в литературных музеях обычно рассматривались в связи с отражением в экспозициях ключевой для русской классической литературы идеи «народности», а также проблемой фольклорных источников творчества того или иного автора. Современное литературоведение дает новое направление интерпретации таких материалов в контексте исследования мифопоэтики литературных произведений и концепции «локальных» текстов культуры.
Ключевые слова: музей литературный, музейная коллекция, этнографические источники, интерпретация этнографических источников,коллекция И. М. Пухальского
Bela A. Leonova
Ethnographic sources in the context of literary museum: problems of interpretation
Folklore and ethnographic materials in literary museums are usually discussed in connection with reflection in exposures key ideas «Nationality» for Russian classical literature, as well as the problem of folklore sources of creativity of one or another author. Modern literature gives a new direction interpretation of such materials in the context of research mythopoetic of literary works and the concept of «local» cultural texts.
Keywords: literary museum, museum collection, ethnographic sources, interpretation of ethnographic sources, I. M. Puchalski's collection
Коллекционирование и использование фольклорно-этнографических материалов в литературных музеях имеет достаточно давнюю историю1. Эта практика обусловливалась следующими задачами музейной деятельности:
1) документировать явления устного народного творчества как самостоятельной части национальной словесности;
2) отразить сложные процессы взаимодействия фольклора и литературы;
3) получить материал для экспозиционной репрезентации «народной» темы в литературном творчестве.
Для русской классики идея «народности» в связи с высшей социальной ролью литературы стала, как известно, доминантной. Но помимо идейно-содержательных аспектов изучения, литературоведение, а значит и литературные музеи, рассматривали развитие фольклорного и литературного творчества в рамках единого процесса эволюции словесно-художественных форм - исторической поэтики.
Значительная доля литературных экспозиций представляет историю литературы в персоналиях. В таких случаях особое место может отводиться месту фоль-
• Том 212 • Музей в мире культуры. Мир культуры в музее
121
______________Раздел II. Память и памятники как объекты музеефикации_____
клорных традиций в авторском художественном методе (выражаясь языком отраслевой науки - проблемам фольклоризма). Фольклорно-этнографический материал может быть актуален в связи с какими-либо этапами жизненного и творческого пути меморируемого лица. Так, например, литераторы нередко сами собирали образцы народного творчества и даже вносили на этом поприще определенный вклад в науку (А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь и многие другие).
Таким образом, литературные музеи изначально обращались к различным аспектам информативного потенциала фольклорно-этнографических (этнокультурных) памятников. Сложились характерные подходы к экспозиционному их использованию. Так, автографы и публикации фольклорных записей относят к числу документов биографического характера или входят в авантекст конкретного литературного замысла (скажем, содержат прототипические образы или ономастику). Кроме того, этнокультурные памятники могут приобретать в экспозиции знаковые функции в составе музейного образа художественной реальности, созданной в литературном тексте. Очевидно, что в последнем случае речь идет прежде всего об этнографических предметах, обладающих яркой визуальной выразительностью. Записи фольклорных текстов, напротив, в качестве экспонатов мало привлекательны, несмотря на свою подчас высокую научную значимость. Кроме иллюстративно-биографических комплексов, такие материалы могут быть доминантными в экспозициях, специально посвященных устной словесности, но таковые относительно редки (не в последнюю очередь в связи с нематериальной, по сути, природой объекта).
Ввиду своей содержательной специфики, экспозиции литературных музеев представляют особенно благодатное поле для применения сюжетно-образных решений, и, как говорилось выше, этнокультурные памятники здесь работают за счет их знаково-символического «прочтения». Однако, на наш взгляд, потенциал такого рода материалов может оказаться богаче и перспективнее, если оценить его, например, с позиций такого актуального направления литературоведческих исследований, как мифопоэтика художественного текста. В это исследовательское поле входит, в частности, проблема «локальных текстов» (например, петербургского, пермского, орловского и других)2, особенно близкая литературным музеям с выраженной краеведческой компонентой (каковых большинство).
Примером этнографических памятников, в полной мере демонстрирующих указанные свойства, являются материалы коллекции И. М. Пухальского, хранящиеся в Орловском объединенном государственном литературном музее И. С. Тургенева (ОГЛМТ).
Иосиф Михайлович Пухальский (1890-1951) - орловский краевед, библиофил, коллекционер. Родился в Орле. Учился в Орловском реальном училище и московском Императорском техническом училище (ныне ГТУ им. Баумана). Получил профессию инженера-технолога, работал в Орле. Помимо фондов ОГЛМТ, памятники
122
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
____________Section II. Memory and monuments as objects of museumification_
из коллекций И. М. Пухальского пополнили собрание Пушкинского дома (книги и рукописные материалы XV—XVIII вв.).
Перу И. М. Пухальского принадлежит этнографический очерк «Ильинка» (название дано современными публикаторами), посвященный истории и культурнобытовому облику главной торговой площади старого Орла. Жизнь Ильинки и ее обитателей описывается Пухальским со времени формирования этого района в конце XVIII столетия до сноса всех торговых построек в 1919 г. Очерк был опубликован лишь в 1980-х гг. в орловских краеведческих изданиях3, но в целом до сих пор мало известен широкому читателю. Автограф этого произведения хранится в фондах ОГЛМТ. Здесь же находится другая этнографическая работа Пухальского - «Ряжение и игры на святках в Орле», - написанная на материале начала XX в. Небольшая рукопись содержит описание народных театрализованных представлений в составе святочных гуляний, в том числе - популярные в Орле сюжеты так называемой «народной драмы». Это сочинение впервые было опубликовано нами на страницах журнала «Живая старина» в 2009 г.
Сделанные И. М. Пухальским этнографические зарисовки старого Орла не имеют прямой связи с конкретными писательскими биографиями, зато городские легенды и народные типы в них поразительно коррелируют с «орловскими» страницами русской литературы XIX в. В «Ильинке» Пухальский прежде всего следует духу орловского литературного мифа, выросшего из устной традиции, вошедшего в русскую литературу в этнографических очерках орловца П. И. Якушкина, и утвердившегося в ней благодаря другому орловцу - Н. С. Лескову.
Лесков, безусловно, является ключевой фигурой для орловского литературного мифа, такой же значимой, как, скажем, Достоевский для мифа петербургского. Характерные для этого мифа лейтмотивы отчетливо прочитываются у Пухальского. Документируя реалии городской жизни, автор, тем не менее, соотносит их с узнаваемым литературным образом «странного прогорелого города», по выражению Лескова. В этой связи укажем, например, на значительное место, отводимое И. М. Пухальским описанию экзекуций на Ильинке. Мотив публичных казней является одним из знаковых в «Путевых письмах из Орловской губернии» П. И. Якушкина4. Известно, что и на Лескова телесные наказания на Ильинке произвели в юности впечатление, оставившее весомый след в его творчестве5. В то же время, это не единственный мотив, объединяющий этнографические зарисовки И. М. Пухальского и литературно-художественный образ старого Орла.
Очевидно, что сочинения Пухальского органично входят в единое семиотическое пространство с произведениями писателей-орловцев. Поэтому присутствие рукописей Пухальского в собрании ОГЛМТ оправдано не только их атрибуционными характеристиками. Думается, что для данного музея ценность этих автографов состоит также в их отношении к некоему «орловскому» тексту русской словесности и русской культуры вообще.
• Том 212 • Музей в мире культуры. Мир культуры в музее
123
______________Раздел II. Память и памятники как объекты музеефикации______
С именем И. М. Пухальского связана еще одна ценная часть музейного собрания - коллекция лубочных картинок. Предметы из этой коллекции входят в состав некоторых постоянных экспозиций ОГЛМТ как элементы тематико-экспозиционных комплексов. В том же качестве они неоднократно привлекались к созданию различных тематических выставок. Некоторое время назад значительная часть коллекции демонстрировалась в ОГЛМТ на выставке, подготовленной автором этих строк и специально посвященной лубочной картинке как феномену народной художественной культуры. Коллекция включает лубки религиозного содержания, гравюра, посвященные историческим событиям, а также лубки на популярные традиционные сюжеты «Масленица и Семик», «Разговор пьющего с непьющим» и т. п.
Несмотря на вышеуказанное довольно активное использование лубков в экспозиционной работе ОГЛМТ, здесь, на наш взгляд, существует возможность выхода за пределы привычной для литературного музея типологической функции таких экспонатов. Так, исследование литературного наследия Н. С. Лескова привело нас к выводу о том, что как минимум три лубка из музейной коллекции в мотивах, сюжетах или трактовке образов перекликаются с текстами его произведений: «Богоматерь Почаевская», «Иосиф Прекрасный», «Переход графа Дибича Забалканского». Последний содержит очевидные изобразительные аллюзии к размышлениям Лескова о мифопорождающих механизмах традиционной культуры в связи с вполне конкретными этнографическими наблюдениями писателя.
К самым ярким страницам «орловского текста» у Н. С. Лескова принадлежит, безусловно, очерк 1881 г. «Дворянский бунт в Добрынском приходе»6. Среди прочих колоритных примет местного быта, писатель воспроизводит некоторые черты локальной фольклорной традиции. Одно такое наблюдений заслуживает особого внимания, поскольку соотносится с постоянно занимавшим писателя вопросом о том, «как складывается легенда», как и почему происходит мифологизация реальных лиц и событий в коллективном сознании. Лесков обращается к бытующим среди орловских крестьян легендарным рассказам о графе Дибиче-Забалканском (1785-1831), которого в народе звали «Бибич», почитали живым и, более того, активно действующим полководцем долгое время спустя после его смерти.
«Я никогда не мог понять, - замечает Н. С. Лесков, - и теперь не понимаю почему имя Дибича Забалканского пользуется такою большою и прочною известностью у крестьян нашей местности. Гораздо ближе бы, - пишет Лесков, - кажется, надо знать Ермолова и фельдмаршала графа Каменского, которые были орловцы; но их не знают, а «Бибича» знают: он для них о сю пору жив и в большом ответе. Если приходит слух, что наши победили, то это значит «Бибич верно служит», а если неудача - «Бибич изменяет». Он гений войны, но совесть у него ненадежная: он уже не раз изменял и его надували, - заместо бочонка золота дали ему бочонок песку. Сверху только рядка два были из червонцев. Он и ударил отбой, а потом как рассмотрел, что песок - опять возворотился и всех побил. Тут ему все и прощено, и на
124
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
_____________Section II. Memory and monuments as objects of museumification_
службе оставлен. В новейшее время, говорят, прошел слух о Скобелеве, только он все-таки под началом у Бибича - «в подручных», и Бибич дал ему победительный корень, который можно с собой возить только на белой лошади. Вероятно, слух о Бибиче занесен сюда случайно, но тут пришел как-то по сердцу и стал неумиру-щим»7.
Похоже, именно загадочность причин триумфа мифического «Бибича» в первую очередь и привлекла внимание писателя. Несмотря на относительную «свежесть предания», Лесков, как видим, не приводит из народных рассказов о Бибиче ни одного, пусть искаженного, но реального исторического факта. Очевидно, что для писателя важно акцентировать в феномене «Бибича» именно необыкновенно высокую степень мифологизации. В этой связи вопрос о том, почему в народе так хорошо знают Дибича Забалканского, в отличие от Ермолова и Каменского, получает новое звучание: сам писатель убедительно демонстрирует, что орловские крестьяне знают в действительности не графа Дибича, а его фольклорного двойника. Разумеется, ни один исторический деятель, не превратившись в миф в коллективном сознании, не может сравниться с подобным персонажем в популярности.
Исследователи сходятся во мнении о значительном влиянии лубочной печати на народное изобразительное искусство и фольклор. В первой половине XIX столетия в русском лубке значительное место занимали произведения, отображающие текущие события государственного масштаба, в том числе - сражения и победы русской армии. Причем отклик на происходящее был, по тем временам, довольно скорым: обычно между самим событием и получением цензурного разрешение на публикацию соответствующего лубочного издания проходило около месяца. Однако издания такого рода выполняли далеко не только информативную функцию, они по-своему встраивали новое в традиционную народную картину мира, поскольку лубок - «это не хроникальное изображение, передающее непосредственное впечатление современников, а образ, данный в обычной для лубка сказочной эмоционально-эпической трактовке»8.
Широко растиражированный печатный лубок «Переход Дибича-Забалканско-го через Балканы в июне 1829 г.» появился в том же году. Визуальный образ Дибича в этой гравюре - это тоже, по сути, портрет его мифологизированного двойника. Решенный в народной эстетике, он встает в один ряд с мифическими героями-во-инами древности и сказочными богатырями, во множестве представленными в репертуаре народных гравюр. Думается, «лубочная версия» Дибича могла в значительной мере способствовать формированию его фольклорного образа. Особенно обращает на себя внимание белый конь лубочного Дибича, выделяющий его на фоне остальных персонажей многофигурной цветной гравюры (ср. упоминание Лесковым белого коня, возившего «победительный корень» за «Бибичем»).
Таким образом, материалы коллекции И. М. Пухальского служат примером того, что этнокультурные памятники могут обладать высоким информативным по-
• Том 212 • Музей в мире культуры. Мир культуры в музее
125
_______________Раздел II. Память и памятники как объекты музеефикации______
тенциалом (даже если их нельзя рассматривать как документы биографического или авантекстового характера), в связи с задачами мифопоэтических интерпретаций литературного текста, а также отображения в литературном творчестве этнокультурной традиции в ее локальных версиях. И то, и другое отвечает современным поискам в отраслевой науке, и уже поэтому нуждается в адекватном отклике со стороны музея.
Примечания
1 Минц С., Кострова М. Устное поэтическое народное творчество в экспозиции литературного музея // Методика лит. экспозиции: сб. ст. М., 1957. Вып. 1. С. 158-176.
2 Топоров В. Н. Петербургский текст русской литературы: избр. тр. СПб.: Искусство-СПб, 2003. 612 с.; Абашев В. В. Пермь как текст: Пермь в русской культуре и литературе XX в. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2000. 399 с.; Геопанорама русской культуры: провинция и ее локальные тексты: сб. ст. / сост. В. В. Абашев, А. Ф. Белоусов, Т. В. Цивьян. М.: Яз. славян, 2004. 669 с.
3 Пухальский И. М. Ильинка // Орловский библиофил: альманах. Орел, 1986. Вып. 4. С. 67-103.
4 Якушкин П. И. Путевые письма из Орловской губернии // Сочинения. М., 1986. С. 179-233 .
5 Лесков А. Н. Жизнь Николая Лескова по его личным, семейным и несемейным записям, и памятям. М.: Худож. лит., 1984. 647 с.
6 Лесков Н. С. Дворянский бунт в Добрынском приходе // Ист. вестн. 1881. № 2.
7 Там же. С. 377.
8 Алексеева М. А. Русская народная картинка: некоторые особенности художественного явления // Народная картинка XVII-XIX вв.: материалы и исслед. СПб., 1996. С. 10.
126
• Труды Санкт-Петербургского государственного института культуры • 2015 •
