CC BY
435
Этнография
Вестник ДВО РАН. 2009. № 5
УДК 390 (= 941.11) (571.6)
В.А.ТУРАЕВ
Этническая история дальневосточных эвенков (XVII-XIX вв.)
Рассматриваются процессы, происходившие у дальневосточных эвенков в ходе их исторического развития в Х¥11—Х1Х вв.: миграции, изменения этнической структуры, особенности взаимоотношений с русскими и другими народами региона.
Ключевые слова: дальневосточные эвенки, этническая история, миграция, родовой состав, межэтнические взаимодействия.
Ethnic history of the Far East Evenki (XVII-XIX). VA.TURAEV (Institute of History, Archaeology and Ethnography of the Peoples of the Far East, FEB RAS, Vladivostok).
This paper is devoted to the ethnic history of the Far-East Evenki during the ХVII—ХIХ centuries. The author considers migration processes, changes of ethnic structure, relationship with the other nations of the region.
Key words: ethnic history, Far-East Evenki, migration, gens composition, tribal structure, interethnic relations.
Эвенки в численном отношении далеко не самая доминирующая этническая группа на юге Дальнего Востока, но именно с ними тесно связаны исторические судьбы многих коренных народов региона. Между тем проблемы этнической истории дальневосточных эвенков разработаны довольно слабо. Специальных публикаций по этой теме за редким исключением [11] нет, хотя отдельные ее аспекты отражены в ряде обобщающих работ [3, 7, 8, 9, 31], многие из которых давно стали библиографической редкостью. В настоящей статье принята попытка на основе литературных и официальных источников рассмотреть основные составляющие этнической истории дальневосточных эвенков Х^1-Х1Х вв.
К приходу русских восточные эвенки занимали обширное пространство к востоку от Байкала и Лены, к югу от Алдана и его правого притока Маи. Южная граница их расселения - Амур на всем протяжении. На севере и северо-западе своего ареала эвенки граничили с якутами, на северо-востоке - эвенами, на юге, юго-западе и юго-востоке - монголами, даурами, дючерами, нивхами и другими народами нижнего Амура. Наиболее заселенными были бассейны рек Зея, Бурея и Амгунь. По оценке Б.О.Долгих, общая численность коренного населения в этом районе составляла около 21 тыс. чел., в том числе 2 800 эвенков [9, с. 135, 136].
В верховьях Селемджи и Шевли (приток Уды) преобладали мокогиры (бирары) (примерно 400 чел.). В бассейне Зеи, выше устья Гилюя кочевали уиллагиры, по самому Ги-люю и Нюкже - манягиры (манегры). Общая численность этих родов составляла около 800 чел. Весьма пестрым был родовой состав амгунских тунгусов, известных позднее как негидальцы. У них зафиксировано 12 родовых групп (500 чел.). На Бурее преобладали
ТУРАЕВ Вадим Анатольевич - кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник (Институт истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН, Владивосток). E-mail: [email protected]
Работа выполнена при финансовой поддержке программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Историко-культурное наследие и духовные ценности России», проект № 09-1-П25-04, и гранта ДВО РАН «Миграционные процессы в Азиатской России». Проект 09-11-СО11-001.
эвенки-шамагиры (400 чел.), в бассейнах рек Кур, Урми, Тунгуска, Бира и Биджан - киле-ны, дилкогиры, четелкогиры, юкамцы и дунканы.
На северо-востоке современного ареала расселения дальневосточных эвенков в XVII в. кочевали тунгусы Бутальского, Лалагирского, Макагирского и Озянского (Эджэн, Эдян) родов, всего около 1430 чел. В юго-восточной части Охотоморского побережья, в бассейне рек Уда, Тором и Тугур, известны представители лишь одного рода - Аинкагирского (Муяллагирского). В 80-х годах XVII в. он насчитывал 564 чел. Таким образом, общая численность дальневосточных эвенков в границах их современного расселения в XVII в. составляла около 3 700 чел.
К моменту, когда пришли русские, дальневосточных эвенков с их соседями по региону связывали разнообразные отношения. В результате их этнического взаимодействия с дючерами возникла весьма многочисленная (порядка 5,5 тыс.) группа гогулей. По примеру дючеров они держали крупный рогатый скот и лошадей [31, с. 133]. Эвенки, жившие в бассейне Зеи, испытали на себе культурное влияние дауров. В 40-х годах XVII в. казаки Пояркова встретили здесь многочисленные роды «пашенно-скотных» тунгусов. Да и сами дауры на Зее, судя по их родовому составу, «представляли, по крайней мере, в некоторой своей части, одаурившихся, перешедших к земледелию и скотоводству тунгусов» [9, с. 127].
Тунгусо-якутские отношения в XVII в. были сложны. К приходу русских якуты занимали относительно небольшую благоприятную для скотоводческого хозяйства территорию (амгино-ленское плоскогорье) и находились в сплошном окружении тунгусских племен. Соседство столь разных по хозяйству и образу жизни народов, осваивающих одну экологическую нишу, не могло не создавать напряженности. Якуты-скотоводы ежегодно выжигали луговую растительность, вместе с ней горели леса, ягельники, гибли и уходили из этих мест звери, что настраивало эвенков против своих соседей.
С приходом в Якутию русских характер конфликтов между якутами и эвенками изменился. В.Л.Серошевский писал об этом так: «Тунгусы значительно энергичнее и дольше сопротивлялись казацкому нашествию, чем кто-либо из инородцев Восточной Сибири. Якуты покорились почти сразу и без сопротивления и если затем неоднократно восставали, то лишь вынужденные крайне жестоким и несправедливым обращением с ними завоевателей. Сами они были не прочь откупиться и дружить с завоевателями. В борьбе русских с тунгусами они всегда принимали сторону первых, подобно тому, как на дальнем северо-востоке, в борьбе русских с чукчами, пришельцы-тунгусы помогали пришельцам же русским» [27, с. 220].
После прихода русских якуты, пользуясь слабостью тунгусов, занятых войной с русскими, начинают быстрое продвижение по Алдану, Вилюю, Олекме, Колыме, Индигирке. Эвенки, отстаивающие свою этническую территорию, упорно сопротивлялись экспансии якутов, но бороться на два фронта не могли. Успешному продвижению якутов на эвенкийскую территорию способствовала межродовая вражда тунгусов. Межродовые конфликты - характерная черта периода разложения родового строя, которое имело место у эвенков в XVII в. Враждовали как отдельные роды, так и целые их объединения. В.Л.Серошевский отмечал: «Тунгусы всегда отличались легкой воспламеняемостью и родовой страстностью. Благодаря этому исчезали целые тунгусские племена, и исчезала мало-помалу та живая опояска, которая заставляла якутов держаться вместе, преграждала им доступ к окраинам» [27, с. 222].
Причиной междоусобных столкновений чаще всего были кровная месть, борьба за женщин, вторжение на чужую промысловую территорию. Известно, например, о сложных взаимоотношениях Маугирского и Агагирского родов на Олекме, уиллагиров и лалагиров в верховьях Зеи, верхнеленских и нижнетунгусских, тунгирских и нюкжинских эвенков [8, с. 607; 29, с. 209]. Нередко подобные конфликты провоцировали и служилые люди, натравливая одних эвенков на других, что открывало возможности безнаказанного грабежа
коренного населения. Якутские воеводы в 1638 г. доносили царю, что между тунгусами «бои чинятся ... великие, и если только меж ими по указу великого государя уйму не будет ... в ясачном сборе учинится поруха и недобор великой» [31, с. 137].
Опасность недобора ясака побудила русскую администрацию более активно влиять на характер межэвенкийских отношений, выступать в роли посредников в конфликтных ситуациях. И хотя межродовые столкновения не исчезли окончательно, общая ситуация с приходом русских заметно оздоровилась. В XVIII в. стабилизировались и эвенкийско-якутские отношения. Их развитию способствовала ясачная политика Российского государства. Чтобы уплатить ясак, якуты вынуждены были приобретать у тунгусов пушнину в обмен на железные изделия и домашний скот. Разветвленный узел обменных связей сформировался в районах, примыкающих к среднему Алдану. Сюда для обменных операций приходили эвенки с Маи, Охотоморского побережья, Лены и других районов.
Массовая миграция якутов в XVШ-первой половине XIX в. привела к ассимиляции ими значительной части алдано-майских эвенков. По переписи 1897 г., их насчитывалось 3,2 тыс. чел., почти половина из них (1247 чел.) были метисами. Формально большая часть такого населения считалась эвенками («бродячими инородцами»), но их язык, формы хозяйства и быта имели «якутский характер» [19, с. 142].
Стабилизация эвенкийско-якутских отношений, затухание межродовой вражды способствовали расширению этнического ареала эвенков. Появилась возможность широкого передвижения небольших родственных групп и даже отдельных семей, что раньше было крайне рискованно. Миграцию эвенков стимулировали также стремление освободиться от обременительного ясачного обложения, злоупотребления местной администрации, эпидемии оспы (1650-1653, 1660-1661, 1688, 1697, 1833, 1845, 1875-1876 гг.) и других заразных болезней, которые с приходом русских стали обычным явлением - к ним у местного населения не было иммунитета.
Направление миграционных потоков эвенков во многом определили исторические события в Приамурье. Во второй половине XVII в. цинские власти переселили с Амура в Маньчжурию основную массу дючерского и даурского населения. Вместе с ними ушла большая часть гогулей и одаурившихся «пашенно-скотных» тунгусов. После Нерчинско-го договора вынуждены были покинуть Приамурье и русские. Обезлюдевшие обширные пространства по Амуру, свободные от русской, а в значительной степени и маньчжурской власти, представлялись весьма привлекательной территорией. С севера, запада и востока начинается постепенное продвижение на юг тунгусских родов. При этом эвенки оседали, как правило, на левобережье Амура, где имелись условия для содержания оленей; так называемые пешие тунгусы Охотоморского побережья проникли и за Амур, на побережье Татарского пролива и Японского моря.
Миграция эвенков на Амур существенно изменила этническое лицо региона. Тунгусские роды донкан, юкаминкан, обитавшие в XVII-XVШ вв. в Забайкалье и на Амгуни, заселили бассейны рек Кур и Урми. Долину Горина осваивали дилкагиры и четелкогиры. В районе оз. Болонь оказались тунгусы-эдженьцы, с которыми русские познакомились в XVII в. на Алдане и Мае. В конце ХХХ в. эвенки зафиксированы на оз. Удыль. Значительной была тунгусская миграция на правобережье Амура. Об этом свидетельствуют этнический состав этих районов и данные топонимики.
Показательна история Нахтагирского рода пеших тунгусов на р. Урак, впервые упомянутых в русских документах в 1655 г. Созвучные этому этнониму гидронимы имеются на побережье Охотского (р. Нахтача, бассейн р. Тауя) и Японского морей - р. Нахтахэ (Кабанья). В.А.Туголуков считал тунгусский род Нахтагир одним из весьма древних, южных по ареалу своего первоначального распространения, в процессе которого часть нахтагиров вышла на правобережье Амура [15, с. 52].
Многочисленные перемещения тунгусов в новую этническую среду стали причиной образования сложных по составу этносов Нижнего Амура. Оказавшись в бассейне
Амура, значительная часть тунгусов со временем была ассимилирована нанайцами и вошла в их состав. Не вызывает, в частности, сомнений эвенкийское происхождение нанайского рода Самогир. Несколько эвенкийских групп с таким названием (самагиры, шамаги-ры) известны в различных районах Восточной Сибири и Дальнего Востока. Эвенкийское происхождение имеет и широко распространенный среди нанайцев род Киленов (Кили). В XVП-XVШ вв. килены обитали в районе р. Охота. В 50-х годах XIX в. часть их вышла в бассейн Амура и влилась в состав нанайцев, орочей, ороков, ульчей и нивхов. В настоящее время потомки амурских киленов - это нанайцы с фамилиями Киле, Киля, Кили. Роды тунгусского происхождения зафиксированы также у ульчей [4, с. 275, 282].
Вхождение Приамурья в середине XIX в. в состав русского государства, его хозяйственное освоение усилило приток эвенков на левобережье Амура. Особенно привлекательными оказались бассейны рек Селемджа, Бурея и Амгунь, где развивалась золотодобыча, а вместе с ней и торговля. К этому времени эвенки уже не могли обходиться без товаров промышленного производства, муки, чая, некоторых других продуктов. Близкое соседство с золотыми приисками, кроме того, давало возможности дополнительного заработка. Эвенков охотно нанимали проводниками поисковых партий, для перевозки приисковых грузов, заготовки сена, дров и даже на старательские работы.
Вхождение в состав Русского государства стало для эвенков крутым поворотом в их этническом и культурном развитии. Их отношения с русскими на первых порах были сложными, противоречивыми, что свойственно эпохе присоединения, сопровождались как драматическими последствиями, так и существенными приобретениями. Редкий русский поход в «неясашные землицы» обходился без потерь, порой весьма значительных. Донесения воевод, челобитные казаков пестрят сообщениями о военных стычках с эвенками: «А с ними де бои были у них беспрестанные, в одну пору приступали к их зимовью тунгусов человек с семьсот и больши...» [26, с. 446]. «.В пятницу пришли к ним ... горбиканской земли князец Ковыр, а с ним девятьсот человек. И оне с ними билися. И казаков у них ранили осьми человек, а девятого убили до смерти» [25, с. 29]. Подобных свидетельств много.
Особенно сложным был период безвластия (30-е годы XVII в.), когда эвенки столкнулись с соперничающими между собой мангазейскими, енисейскими, томскими казаками. Соперничество в сборе ясака, выливавшееся в откровенный грабеж коренного населения, привело к восстанию алданских эвенков (зима 1639/40 г.). «Великая шатость» имела место на Олекме, где «якутские и тунгусские люди многих русских промышленных людей на соболиных промыслах побили» [14, с. 57]. Конец периоду безвластия положило учреждение Якутского воеводства (уезда), подчиненного непосредственно Сибирскому приказу в Москве. В 1641 г. в Якутск прибыл первый воевода П.Головин. С этого времени начинается постепенное налаживание добрососедских отношений с коренным населением. Руководители казачьих отрядов попадают под контроль воеводской власти, якутская администрация стремится привлечь на свою сторону родоплеменную знать эвенков, получают развитие торговые связи, для тех и других все более очевидным становится преимущество мирных отношений.
Более сложной оказалась ситуация в Приамурье. Проникновение в бассейн Амура было положено походами В.Пояркова (1641-1646 гг.) и Е.Хабарова (1649 г.). К середине 1650-х годов эта территория была присоединена к России. По подсчетам Б.О.Долгих, к 1655 г. в российское подданство здесь было приведено более 30 тыс. чел., в том числе 2 000 эвенков [9, с. 138-142]. Официально включение Приамурья в состав Российского государства состоялось летом 1653 г., а уже в следующем году было принято решение об учреждении новой административной единицы - Албазинского уезда (воеводства) во главе с А. Ф. Пашковым.
Казацкая вольница, столь характерная для «якольской землицы» в первые годы ее освоения, в большей мере проявилась на Амуре. А.Миддендорф так характеризовал этих
первых покорителей Приамурья: «Бродяги всех сортов, искатели приключений, беглые враждующие друг с другом бунтовщики, с прибавкою ничтожного числа природных казаков» [21, с. 145]. Пестрый социальный состав первой волны русских на Амуре действительно не отличался высокими нравственными качествами. Албазинский острог, возрожденный в 1665 г. беглым казаком Н.Черниговским, долгое время в Москве иначе как «воровским» не называли. Здесь возникла своеобразная казацкая республика, номинально зависящая от нерчинского воеводы, но фактически никому не подчинявшаяся. Казаки русское влияние на Амуре распространяли на свой страх и риск весьма сомнительными средствами [2, с. 155].
Проблемы в отношениях с местным населением возникли уже во время похода Е.Хабарова. В отечественной историографии личность этого человека рисуется сугубо положительно. Между тем документы дают ему весьма неприглядную характеристику. В истории русского землепроходчества немного найдется людей, оставивших после себя столь недобрую память среди аборигенов. Многое из того, что приписывается Хабарову на Амуре (строительство острогов и поселений, начало хлебопашества и т.п.), не соответствует действительности [24, с. 15, 16]. Зато не подлежит сомнению та крайняя жестокость, которую он проявлял по отношению и к местному населению, и к своим же товарищам по походу. Вот его собственные признания: «Велел я Ерофейко волному охочему казаку Петруньке Оксено-ву ... тот Толгин город зажетчи весь»; «Плыли семь дней от Шингалу (Сунгари) дючерами, все улусы большие юрт по семидесят и осьмидесят, и тут все живут дючеры и мы их в пень рубили, а жен их и детей имали и скот» [10, с. 363, 364]. Многие участники амурских походов давали Хабарову весьма нелестную оценку: «Государеву делу не радел, радел своим на-житкам, шубам собольим» [34, с. 35]. И уж совсем не случайно в отряде Хабарова в сентябре 1652 г. начала бунт казаков. Выступив против самоуправства руководителя похода, из отряда ушло более 130 казаков и промышленных людей во главе с С.Поляковым, К.Ивановым и Л.Васильевым. Такого открытого противостояния рядовых казаков и руководителя не знает, пожалуй, ни один другой русский поход «встреч солнцу».
Своими действиями Е.Хабаров крайне осложнил отношения между русскими и аборигенами и даже вынудил последних искать помощи у своих вчерашних врагов маньчжуров («богдойцев»). Переселение коренного населения из Приамурья в Манчьжурию не было таким уж насильственным. Многие дауры, доведенные казаками до отчаяния, бежали в Маньчжурию вполне добровольно, испросив на то разрешение у маньчжурских властей [32, с. 75]. Все это явно противоречило интересам Российского государства. И если в Якутии конфликтные отношения двух сторон, исчерпав себя, в конце концов прекратились, то в Приамурье в них вмешалась третья сила.
Правительство цинского Китая, весьма обеспокоенное появлением на своих границах русских, предприняло все возможные усилия, чтобы остановить их дальнейшее продвижение и влияние. По условиям Нерчинского договора 1689 г. Россия вынуждена была отказаться от уже достаточно освоенной и весьма перспективной в хозяйственном отношении территории. Высказывались разные причины подписания неравноправного Нерчинского договора: стремление к установлению торговых связей с Китаем, угроза физического уничтожения русской делегации и т. п. Думается, была и еще одна немаловажная причина: в условиях резкого обострения взаимоотношений с аборигенами трудно надеяться на успех в борьбе с цинским Китаем, который в отношениях с ними оказался намного дальновиднее казаков. Недоверие, посеянное первыми русскими походами по Амуру, было живо у аборигенов Приамурья и 150 лет спустя. А.Миддендорф во время путешествия по Приамурью в 40-х годах XIX в. задавал вполне справедливый вопрос: «Не пошли бы дела совершенно иначе, если бы казаки не вздумали. возбуждать против себя туземное население посредством терроризма?» [21, ч. 1, с. 150].
В административном отношении дальневосточные эвенки в XVII в. входили в состав двух уездов: Якутского и Албазинского. К первому относились алдано-майские, удские
и охотские эвенки, ко второму - все коренное население в бассейне Амура. В этих уездах эвенки приписывались к небольшим укрепленным пунктам - ясачным зимовьям и острожкам общим числом около 20. После заключения Нерчинского договора и упразднения Албазинского уезда все зейско-амгунские остроги и зимовья были оставлены. Самым южным русским опорным пунктом среди дальневосточных эвенков до середины XIX в. был Удской острог.
Круг их общения ограничивался служилыми людьми, представителями администрации и торговцами - численность этого «вольного» русского населения была невелика. По оценке И.Гурвича [7, с. 54, 56], в Якутии к 40-м годам XVII в. насчитывалось не более 3,5 тыс. промышленников и торговцев, к 50-м годам их число сократилось до 2 тыс. В XVIII в. в связи с оскудением пушного промысла продолжалось уменьшение численности русского населения, которое после 1689 г. вынуждено было покинуть бассейн Амура. Лишь на верхнем Амуре и в бассейне Амгуни эвенки иногда встречались с русскими из Нерчинска и Удского. Кратковременные контакты не могли оказать большого влияния на коренное население. Тем не менее в районах тесного соседства с русскими и якутами у эвенков постепенно стали распространяться новые хозяйственные занятия - домашнее животноводство и огородничество. В конце XIX в. часть нелькано-майских эвенков уже вела смешанное скотоводческо-оленеводческое хозяйство. Крупный рогатый скот и лошадей держали в местах постоянного жительства, в тайге под присмотром родственников паслись олени [5, с. 14]. В Удском оседлые эвенкийские семьи имели небольшие огороды. Следует все же сказать, что контакты эвенков с русским земледельческим населением вплоть до конца XIX в. оставались эпизодическими. Заселение Приамурья русскими во второй половине XIX в. не затронуло основные территории, где жили эвенки. В этих условиях этнокультурное взаимодействие носило опосредованный характер. Большее воздействие на жизнь эвенков оказывали их контакты с приисковым населением.
Развитие на юге Дальнего Востока золотодобычи и связанной с ним торговли серьезно отразилось на главной отрасли эвенкийского хозяйства - оленеводстве. Оно в большей степени стало подчиняться потребностям грузоперевозок. В конце XIX-начале ХХ в. у ая-но-майских эвенков, например, на перевозках чая в зимний период было занято 40 хозяйств из 60, постоянно обитавших в этом районе. Совокупный доход от перевозки чая достигал 15 тыс. руб., что составляло более 80% всех заработков эвенков [23, с. 21].
Грузоперевозки способствовали росту спроса на оленей, превратили их в предмет купли-продажи, чего раньше не наблюдалось. На этой почве стали развиваться кредитные операции. Трансформация оленеводства (оно стало товарно-транспортным) вела к обновлению материальной культуры: убивать оленей для изготовления меховой одежды и покрышек чумов было невыгодно. Их заменяли ткаными материалами и коровьими шкурами, которые поставляли якуты. Развитие золотодобычи в бассейнах Буреи, Селемджи и Зеи явилось катализатором оседания части эвенков вокруг приисковых поселков.
Приобщение эвенков к новым занятиям и новому образу жизни оценивалось исследователями XIX в. неоднозначно. П.П. Шимкевич писал по этому поводу: «Поисковые партии сразу притянули к себе инородца, без которого хождение по тайге было немыслимо, платя ему баснословные деньги. Инородец предпочел прииск трудному охотничьему промыслу, охота сделалась ему уже побочным занятием. И вот мы видим, как постепенно вырабатываются типы инородцев-проводников, подрядчиков, хищников и спиртоносов, и промысел этот пришелся многим настолько к лицу, что . сделал из бродячего охотника бездомного бродягу» [35, с. 2].
Разрушительное воздействие золотопромышленности на жизнь и быт коренного населения Дальнего Востока в период «первоначального накопления капитала» на юге Дальнего Востока не менее эмоционально воспринимали и другие исследователи.
Система государственного управления эвенками в своем развитии прошла два этапа. На первом, известном как прямое (воеводское) управление, они приписывались
к острогам и зимовьям во главе с приказчиками, которые приводили местное население к шерти (присяге). Русская администрация при этом практически не вмешивалась во внутреннюю жизнь эвенков, проявляя активность лишь в случаях «шатости и измены», межплеменных столкновений.
Для регулярного поступления ясака широко использовалась система заложничества. В заложники (аманаты) брали от каждого рода так называемых лутчих людей - родовых вождей, их детей и родственников, которые содержались в острожках и ясачных зимовьях. Аманатство, как и вся система ясачного обложения, по справедливому замечанию В .В. Карлова не было русским изобретением [17, с. 91]. Данническими отношениями народы Сибири и Дальнего Востока были связаны с более сильными соседями еще в до-русский период. Систему аманатства широко использовали по отношению к эвенкам манчьжурские князья. На это прямо указывает рассказ тунгуса Томкони о хане Борбое, который «с роду по человеку емлет в аманаты, и у него де хана сидят многих родов люди в аманатах» [10, с. 3].
Аманатство серьезно обостряло взаимоотношения эвенков с русскими. Известны многочисленные случаи осады острогов и ясачных зимовий для освобождения заложников. Некоторые аманаты нередко кончали жизнь самоубийством, освобождая тем самым своих сородичей от тягостной повинности. По мере разложения родового строя, ослабления родовой солидарности эта система становилась все менее эффективной. Эвенки бросали своих аманатов и откочевывали в другие районы. Кроме того, при такой системе значительная часть собранной пушнины поступала не в казну, а обогащала ясачных сборщиков и местную администрацию. Чтобы покончить со злоупотреблениями, правительство изменило систему налогообложения коренного населения. Аманатство и институт ясачных сборщиков 1769 г. были заменены групповым принципом обложения, который в начале XIX в. окончательно трансформировался в круговую поруку. В соответствии с одним из положений (§ 177) Устава об управлении инородцев (1822 г.) властям предписывалось брать ясак «за весь род как с одного нераздельного лица»1.
Вначале определенного ясачного оклада не существовало, не было и списков ясачных плательщиков, в ясачные книги вносились только имена родовых вождей, которые собирали ясак самостоятельно и передавали его администрации. Став посредниками между представителями государственной власти и сородичами, они значительно укрепили свою экономическую власть, поскольку могли присваивать часть собранной пушнины.
С середины XVII в. господствующим среди эвенков стало индивидуальное окладное обложение. Ему подлежали все мужчины в возрасте от 15 до 60 лет. Старики ясак не платили, вместо них в ясачные книги вносились подростки, которые уже могли охотиться. В первые годы ясак выплачивался наследниками даже за умерших. Кроме этого, эвенки обязаны были вносить и так называемые поминки - подарки царю, воеводе и дьяку. Вначале они носили полудобровольный характер, потом стали обязательными, но фактически поминки вносили только состоятельные плательщики.
Ясак исчислялся исключительно в соболях. Его размер зависел от характера охотничьих угодий, которым пользовался тот или иной род, направления хозяйственной деятельности, политических обстоятельств и т.п. Эвенки обычно платили в год от 3 до 5 соболей с человека. Существовала и другая форма обложения - определенное число соболей на весь род, что было более выгодным. По мере исчезновения соболя ясак стали вносить и другой пушниной. В конце XVII в. за соболя засчитывали по одному волку, лисице, росомахе, выдре или рыси. Позднее в связи с истреблением и этих зверей к одному соболю стали приравнивать 200 белок и 40 горностаев.
1 Устав об управлении инородцев Сибири см.: Статус малочисленных народов России: правовые акты. М., 1999. С. 8-26.
Падение пушного промысла в XVIII в. побудило правительство разрешить платить ясак не только пушниной, но и деньгами. Замена натурального обложения денежным была не эквивалентна стоимости пушнины и растянулась на длительный период. По этой причине денежные оклады оказались сильно дифференцированны. Так, в бассейне Уды в конце ХК в. эвенки Бытальского рода отдавали 1,83 руб. с плательщика, а эвенки Лалагирского рода - 3,93 руб. Размеры обложения не учитывали экономических возможностей населения. Ситуация осложнялась круговой порукой: вместо семей, бежавших от повинности в другие районы, ясак выплачивали оставшиеся члены рода. Как следствие росли недоимки. К началу ХХ в. у удских эвенков они в 4 раза превышали годовой ясачный сбор [28, с. 78]. Круговая порука была отменена лишь в 1906 г.
Кроме ясачного обложения во второй половине XIX в. эвенки несли и натуральные повинности: содержание школ, административных учреждений (отопление, освещение), ремонт общественных зданий и т.п. Наиболее тягостной была подводная повинность (перевозка казенных грузов и чиновников). В денежном пересчете она в несколько раз превосходила годовое ясачное обложение. По этому поводу голова Удской округи в 1889 г. жаловался уездной администрации, что тунгусы доведены подводной повинностью «до крайнего изнеможения и упадка сил» [28, с. 79]. Некоторое облегчение произошло лишь в начале ХХ в., когда на эти цели стали выделять средства из бюджета.
Ясачная политика государства не могла не отразиться на этнических процессах. Она стимулировала развитие пушного промысла, который до этого не играл существенной роли у эвенков, способствовала обновлению материально-технической базы охоты. Эвенки перешли к использованию более уловистых орудий добычи пушных зверей, огнестрельного оружия. Годовой хозяйственный цикл стал в большей степени подчиняться нуждам пушного промысла. Под его потребности перестраивалась структура оленьего стада. Поскольку верховые олени стали залогом успеха пушной охоты, изменилось соотношение транспортных и продуктивных животных, роль охоты на копытных как основы жизнеобеспечения упала.
Возможность приобретать необходимые товары и продукты путем обмена на пушнину привели к индивидуализации производства, нарушению хозяйственного единства коллективных объединений эвенков. Ориентация на покупные товары, которые можно было приобрести только за пушнину, сделала эвенков заложниками пушного промысла и товарных отношений. Эта зависимость стала особенно ощутимой в XIX в. в связи с оскудением промысловых ресурсов пушного и копытного зверя. Нередки стали случаи голода. В период голодовок эвенки вынуждены были убивать оленей на питание. Как следствие усилился процесс оседания, переход к новым занятиям.
На базе товарных отношений начался процесс имущественной дифференциации. Среди эвенков стала выделяться прослойка зажиточных сородичей, занимавшихся посреднической торговлей. В результате произошла серьезная перестройка системы связей между людьми. Личностные отношения, характерные для эвенкийского общества, стали уступать место имущественно-экономическим, когда родственные связи перестали играть определяющую роль. В среде эвенков появился наемный труд.
С целью регулярного поступления ясака русская администрация сохраняла исторически сложившееся у эвенков родовое деление, которое получило закрепление в виде административно-территориальных ясачных волостей. Ясачная волость как административная единица не совпадала с родом или племенем. Она объединяла группу ясачных плательщиков, имевших на определенной территории разный не только родовой, но нередко и этнический состав. Волости в качестве административных единиц создавались преимущественно у оседлых аборигенов, у эвенков же сохранялось управление во главе с родовыми вождями. В соответствии с русской феодальной терминологией их стали называть князцами. На самом деле они не обладали феодальной властью, подчиняясь власти родового собрания. Князцов слушались, пока их воля не расходилась с интересами рода,
а такое случалось нередко. Известны случаи откровенного непослушания и даже убийства вождей [29, с. 202].
В начале XVIII в. в связи с укрупнением податных единиц на смену ясачной волости приходит новое административное образование - улус. Улусы, по мнению Б.О.Долгих, представляли собой конгломераты волостей XVII в. [8, с. 373]. В Якутии они были основной административной единицей на протяжении всего XVIII в. Ни ясачные волости, ни более поздние улусы у эвенков за пределами Якутии не получили широкого распространения. Наиболее массовым административным образованием у них на всем протяжении дореволюционного периода оставались роды. Вначале род как податная единица совпадал с реально существующим эвенкийским родом. Но уже с конца XVII в. началось формирование чисто административных родов. Массовое их образование происходило в 60-е годы XVIII в. во время работы первой Ясачной комиссии1. Разложение родового строя, миграционные процессы привели к распаду кровных эвенкийских родов, члены рода оказались разбросанными по весьма обширной территории, что создавало большие трудности при сборе ясака. Решить эту проблему были призваны административные роды. Каждое такое образование состояло либо из части какого-то одного, либо из представителей нескольких кровных родов, совместно осваивающих определенную территорию. Названием административного рода обычно служил традиционный этноним, к которому по мере надобности добавлялся порядковый номер. Так возникли широко известные у дальневосточных эвенков 1, 2, 3-й Эжанские, 1, 2, 3-й Бельдетские и некоторые другие номерные роды. Каждый административный род являлся самоуправляющейся фискально-податной единицей [31, с. 144].
Ясачная реформа 1763-1769 гг., изменившая порядок взимания ясака, означала одновременно и переход от прямого управления к косвенному. Родоплеменной верхушке передавалась часть административных и судебных функций. Родоначальники получали право судить сородичей по гражданским и мелким уголовным делам. Система косвенного управления приобрела новые черты в связи с принятием в 1822 г. Устава «Об управлении инородцами». Устав должен был приспособить управление народами Сибири к новым условиям, вызванным дальнейшими социально-экономическими сдвигами. Созданная на его основе система управления выполняла не только фискальные, но и административнополицейские функции, а коренные народы приравнивались к положению государственных крестьян [12, с. 38].
По Уставу все инородцы Сибири и Дальнего Востока были разделены в зависимости от образа жизни на оседлых, кочевых и бродячих. Абсолютное большинство эвенков было отнесено к разряду «бродячих ловцов, переходящих с одного места на другое по рекам и урочищам». «Бродячие инородцы», в отличие от «кочевых», за которыми закреплялись земли с четко очерченными границами, могли «переходить для промыслов из уезда в уезд и из губернии в губернию без всякого стеснения» (§ 62).
В отличие от кочевых инородцев (бурят, якутов), у которых полагалось создавать родовые управления, инородческие управы и степные думы, у «бродячих» предусматривалась только одна степень управления - род во главе со старостой. На практике однако у эвенков встречались и родовые управления, и инородческие управы. На юге Дальнего Востока в качестве административного органа преобладали родовые управления. Исключение составляли удские эвенки, у которых в 1858 г. также была создана инородческая управа. В нее вошли эвенки Бутальского, Лалагирского, Анкагирского, 3-го Эжанского и других родов [20, с. 111].
После возвращения Приамурья в состав России положения Устава были распространены и на коренное население этого региона. Применение его положений к новой
1 Ясачная комиссия - правительственное учреждение, созданное для проведения переписи ясачного населения и установления новых правил обложения.
территории вызвало, однако, большие затруднения. Все проживающие здесь народы были отнесены к разряду «бродячих», хотя таковыми не являлись, они освобождались от ясачной подати. Если же туда перекочевывали жители из других районов Сибири и Дальнего Востока, то они продолжали платить ясак и здесь.
Устав 1822 г. к этому времени явно устарел. Он не учитывал изменений, произошедших в общественном строе эвенков. Родовой принцип организации управления, лежащий в основе Устава, превратился в явный анахронизм. В.В.Солярский писал по этому поводу: «С разложением родов родовое управление не только утрачивает бывшую органичную связь с бытом инородцев, но становится уже бременем для них, внося в их жизнь значительные неудобства, и стоит в явном противоречии с нарождающимися новыми жизненными формами» [28, с. 7].
Во второй половине Х!Х в. неоднократно предпринимались попытки осовременить Устав 1822 г.. Его дополняли новыми законодательными актами. В 1892 г. все они были сведены в «Положение об инородцах», которое, таким образом, стало преемником Устава 1822 г. Новый порядок управления на юге Дальнего Востока в общих чертах сводился к следующему. Каждое стойбище получало свое «родовое» управление, состоявшее из старосты и одного-двух помощников. Несколько стойбищ одного рода образовывали инородческую управу, состоявшую из головы, двух выборных помощников и письмоводителя. Голова управы и старосты обычно избирались на 3 года, но эти должности могли быть и наследственными. Нововведения коснулись главным образом оседлого аборигенного населения. Система управления у эвенков, большинство которых продолжало числиться «бродячими», изменилась мало. У аяно-майских эвенков самой мелкой единицей самоуправления оставался род под властью старшины с правами инородческой управы. Несколько крупных родов имели общего старосту, который избирался по общему согласию из какого-нибудь одного рода. Старосту выбирали на общем собрании (суглане), в котором участвовали все мужчины, достигшие 25 лет, простым большинством голосов. Кандидатами на должность старосты выдвигались обычно зажиточные и авторитетные эвенки. Избранный староста самостоятельно назначал старшин - своих будущих помощников. В обязанности старосты входила разверстка и сбор податей, разбор различных жалоб. В территориально разобщенных родах в сборе податей старосте помогали старшины. Они же зачастую разбирали и маловажные судебные дела [23, с. 119].
У амурских орочонов староста избирался в каждом роде родовым сходом, который выполнял и судебные функции. Мелкие дела разбирал староста. Все оленные эвенки Удс -кого уезда были объединены в один общий Удской улус во главе с головой, каждый род в улусе имел своего старшину, а части рода - старост. В 1914-1915 гг. у оседлого населения Амурской губернии было введено упрощенное сельское управление: все жители одного или нескольких селений независимо от их социального положения и этнической принадлежности составляли отдельные сельские общества во главе со старшинами, которые избирались на сельских сходах [12, с. 43].
Заметное воздействие на этнические процессы у дальневосточных эвенков в рассматриваемый период оказывала христианизация. Первые церкви и монастыри появились в регионе вместе с приходом казаков и до конца XVII в. обслуживали духовные потребности лишь русского населения. Правовые акты Русского государства в XVII в. запрещали крещение «по неволе». Христианизацию эвенков долгие годы сдерживала ясачная политика: крещеных «инородцев» следовало освобождать от уплаты ясака. По этой причине была установлена усложненная процедура принятия православия. Желающие должны были подавать просьбу в воеводскую избу, где проводилось специальное расследование по этому поводу [33, с. 84]. Крещение было в основном добровольным и не затронуло основную массу эвенков.
В XVIII в. отношение правительства к христианизации меняется. Принятие православия аборигенами рассматривалось властями как элемент политики «обрусения» и важный
социокультурный процесс. В указе Сибирского приказа от 14 сентября 1731 г. говорилось: «Когда оной народ бога истинного познает, то и мерзкое свое житие переменит и будут жить домами, тогда доходнее государству быть может» [30, с. 177]. Для ускорения процесса христианизации предусматривались специальные меры: льготы по уплате государственных податей (не ясака), перевод священного писания на языки «иноверцев», миссионерская деятельность среди аборигенов и др. [33, с. 88].
Распространяя православие, церковь учитывала кочевой образ жизни дальневосточных эвенков. Поскольку церковных приходов среди них до середины XIX в. не было, массовые крещения проводились на ярмарках и сугланах. С этой целью в местах сбора аборигенов были построены часовни. Все они имели свои годовые (престольные) праздники, к которым приурочивалось проведение ярмарок, куда съезжались эвенки, купцы и священники. Заметный вклад в приобщение эвенков к христианству во второй половине XIX в. внесли приисковые церкви.
Деятельность православной церкви среди аборигенов Дальнего Востока русской демократической интеллигенцией в начале ХХ в. рассматривалась неоднозначно. К.Д.Логиновский давал ей откровенно отрицательную оценку. Миссионеры для увеличения числа паствы использовали нередко весьма недостойные методы: расторгали традиционные браки без возвращения калыма, освобождали от наказаний за преступления, совершенные до крещения. Крещение поощрялось различными подарками, ради чего люди крестились несколько раз [18, с. 7, 8].
К началу ХХ в. практически все взрослые аяно-майские и удские эвенки были крещены, имели русские имена и фамилии и считались православными. В целом христианизация внесла большой вклад в политику обрусения эвенков, что же касается социокультурных аспектов православия, то в этой сфере результаты были ничтожными. Грамотными в конце ХК-начале ХХ в. среди эвенков были единицы: по переписи 1897 г., в Амурской области - менее 2% [1, с. 14].
В результате административной практики российского правительства, развития капиталистического предпринимательства и торговли социальная жизнь эвенков к концу XIX в. существенно изменилась. Патриархально-родовые отношения сменились соседскими. Основным хозяйственным объединением повсеместно стала территориально-соседская община - группа хозяйств, занимавших географически достаточно четко выделяемый район и сообща использовавших промысловые угодья. Несколько таких общин (кочевых групп) образовывали локальное этнотерриториальное объединение. К началу ХХ в. достаточно отчетливо сформировалось несколько таких объединений: аяно-майские, тугуро-чуми-канские, селемджино-буреинские, амгуно-амурские, тунгиро-олекминские, зейско-алдан-ские, сахалинские эвенки.
На Сахалине эвенки известны с 50-х годов XIX в. Они считались выходцами из Удской округи, но это была далеко не первая волна переселенцев. По сообщению Лин-денау, тунгусские роды Огинкагир, Китигир, Моктигир, Лалкагир, обитавшие в районе Удского острога к моменту его основания, считали себя родственниками Орис (Орил), живущими на большом острове (см. [13, с. 75]). Речь в данном случае идет об ороках Сахалина, которые действительно являются потомками удских и амгуньских тунгусов, переселившихся на остров в XVII в., а возможно, и в более раннее время. К моменту переписи 1897 г. сахалинские эвенки кочевали на западном берегу Сахалина от мыса Лангр на севере до с. Виахту на юге. В конце лета они обычно переходили на восточное побережье к устью р. Тымь и зал. Ныйво.
В конце XIX-начале ХХ в. на территории Амурской области были известны представители более 20 тунгусских родов. Среди них источники почти не упоминают манегров и бираров, которые в XVII в. составляли основу тунгусского населения Приамурья. Между тем в 1858 г. (к моменту возвращения Приамурья в состав России) их было 2100 чел., в том числе 1800 китайских подданных. В 1859 г. часть из них переселилась в Маньчжурию.
Вскоре, однако, многие переселенцы стали возвращаться. «Маятниковая миграция» продолжалась до 1880 г., когда с китайскими властями было достигнуто соглашение, по которому кочующие инородцы, считающиеся гражданами Китая, могли переселяться в Амурскую область только по письменным разрешениям. После этого часть эвенков, вернувшихся на прежнее место жительство, стала принимать русское подданство [16, с. 92]. К моменту переписи 1897 г. все эвенкийское население в Амурской области считалось российскими гражданами и насчитывало 1264 чел., при этом манегры были учтены лишь в Кумарском станичном округе - 160 чел. [4, с. 106; 22, с. 844]. Переселилась в Китай и большая часть бираров. Последний раз их фиксировали на российской территории в 1887 г., позднее в русских источниках они уже упоминались. Одной из причин переселения манегров было, видимо, то, что в 1890-е годы районы их обитания подверглись интенсивной земледельческой колонизации. Манегры, кроме того, находились в весьма напряженных отношениях с эвенками-орочонами и, по сведениям Г.Н.Гассовского, были вытеснены ими на правый берег Амура [6, с. 543]. Исчезновение к концу XIX в. бираров и манегров свидетельствует, что за прошедшее время верхнее и среднее Приамурье было практически заново заселено выходцами из различных районов Якутии и Забайкалья.
Кроме манегров и бираров на китайской территории оказалась и часть орочонов. Сокращение их численности в 1882-1897 гг. оценивалось Паткановым в 28% - с 946 до 677 чел. [22, с. 861]. Есть основания полагать, что часть орочонов, традиционно кочевавших по обеим сторонам Амура, просто не смогла вернуться на левый берег в связи с усложнившимися условиями перехода границы. По сведениям наших информаторов, безуспешные попытки такого перехода предпринимались и позднее. Последняя из известных имела место в 1946 г., когда несколько эвенкийских семей попыталась перейти границу в районе р. Джалинда (верхний Амур). Пограничники переход не разрешили, одной семье все-таки удалось переправиться, ее долго разыскивали в тайге (Полевые материалы автора). Дальнейшая судьба этих последних переселенцев неизвестна.
О численности дальневосточных эвенков к началу ХХ в. можно говорить с большой долей условности. Всероссийская перепись 1897 г. зафиксировала на юге Дальнего Востока (в современных границах) 4 038 эвенков, в том числе 952 орочона [22, с. 9, 745-747]. Большинство эвенков (2 198) концентрировалось в Удской и Хабаровской округах Приморской области. В Удской округе они были зафиксированы в бассейне Тугура, по р. Уда, в районе Аяна, а также в прибрежной полосе Охотского моря, между низовьями Амура и Амгуни. В Хабаровской округе эвенки кочевали в бассейне р. Тунгуска, в Нижне-Тамбовской волости и по р. Горин.
В целом историческую судьбу эвенков XVП-XIX вв. определяют два основных фактора: внутренние преобразования родоплеменных структур и интенсивные контакты с соседями: русскими, якутами, народами Приамурья. К началу XX в. консолидация локальных территориальных и этнографических групп эвенков еще не завершилась. Об этом свидетельствует отсутствие общего этнонима, наличие этнонимических групп, отличавшихся особенностями самосознания, определенными различиями в языке, материальной и духовной культуре, не были изжиты окончательно и остатки былой родоплеменной розни. У аяно-майских эвенков особенностями самосознания отличались маймаканские, кавальканские, учурские (аимские) эвенки. В Амурской области эвенки-орочоны также отделяли себя от общего эвенкийского массива и даже от эвенков юга Якутии, с которыми они издавна находились в тесных контактах. Консолидация территориально разобщенных, экономически и социально самодостаточных групп эвенков в единый этнос происходила уже в других исторических условиях, сложившихся в результате Октябрьской революции.
1. Амурская область. Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 года. Т. 72. М., 1905.
2. Бахрушин С.В. Научные труды: в 4-х т. Т. 3. М.: Изд-во АН СССР, 1955. 299 с.
3. Василевич ГМ. Материальная культура среднеамурских эвенков // Материальная культура народов Сибири и Севера. Л.: Наука, 1976. С. 106-122.
4. Василевич Г.М. Эвенки. Историко-этнографические очерки (ХУШ-начало ХХ в.). Л.: Наука, 1969. 304 с.
5. Васильев В.Н. Предварительный отчет о работе среди алдано-майских и аяно-охотских тунгусов в 19261928 годах. Л.: АН СССР, 1930. 86 с.
6. Гассовский ГН. Гилюй-Ольдойский охотничье-промысловый район. Результаты зимней экспедиции 1925-1926 г. // Производительные силы Дальнего Востока. Вып. 4. Хабаровск; Владивосток: Кн. дело, 1927. С. 471-570.
7. Гурвич И.С. Этническая история Северо-Востока Сибири: М.: Наука, 1966. 269 с.
8. Долгих Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в ХУН веке. М.: Изд-во АН СССР, 1960. 622 с.
9. Долгих Б.О. Этнический состав и расселение народов Амура по русским источникам // Сб. ст. по истории Дальнего Востока. М.: Изд-во АН СССР, 1958. С. 125-142.
10. Дополнения к Актам историческим, собранным и изданным Археографическою комиссиею. Т. 3. СПб., 1848.
11. Дьяченко В.Н., Ермолова Н.В. Эвенки и якуты юга Дальнего Востока (ХVII-ХХ вв.). СПб.: Наука, 1994. 160 с.
12. Зибарев В.А. Юстиция у малых народов Севера (ХVII-ХIХ вв.). Томск: Изд-во ТГУ, 1990. 206 с.
13. Золотарев А. Новые данные о тунгусах и ламутах 18 в. // Историк-марксист. 1938. № 2. С. 63-88.
14. Иванов В.Н. Вхождение Северо-Востока Азии в состав Русского государства. Новосибирск: Наука, 1999. 198 с.
15. История и культура эвенов. СПб.: Наука, 1997. 180 с.
16. Кабузан В.М. Дальневосточный край в XVII-начале XX вв. М.: Наука, 1985. 264 с.
17. Карлов В.В. Эвенки в ХVII-начале ХХ в. (хозяйство и социальная структура). М.: Изд-во МГУ, 1982. 160 с.
18. Логиновский К.Д. О положении инородцев Амурского края и об улучшении их быта. Владивосток, 1906. 24 с.
19. Майнов И.И. Некоторые данные о тунгусах Якутского края // Тр. Восточно-Сибирского отдела РГО. Иркутск, 1898. № 2. С. 1-214.
20. Марченко В.Г, Зибарев В.А. К вопросу об административном устройстве малых народностей Севера в дореволюционный период // Вопр. археологии и этнографии Сибири. Томск: Изд-во ТГУ, 1978. С. 104-112.
21. Миддендорф А. Путешествие на Север и Восток Сибири. СПб. Ч. 1. 1860. С. 1-618; ч. 2. 1878. С. 619833.
22. Патканов С. Статистические данные, показывающие племенной состав населения Сибири, язык и роды инородцев (на основании данных специальной разработки материала переписи 1897 г.). Т. 3. СПб., 1912. 1004 с.
23. Пекарский Э.К., Цветков В.П. Очерки быта приаянских тунгусов. СПб., 1913. 128 с.
24. Полевой Б.П. Изветная челобитная С.В.Полякова 1653 г. и ее значение для археологов Приамурья // Русские первопроходы на Дальнем Востоке в ХVII-ХIХ вв. Историко-археологические исследования. Т. 2 / ИИАЭ ДВО РАН. Владивосток, 1995. С. 7-54.
25. Расспросные речи И.Ю.Москвитина и Д.Е.Копылова // Тр. Томского областного краеведческого музея. Томск, 1963. Т. 6, вып. 2. С. 26-35.
26. Расспросные речи служилого человека Нехорошко Колобова // Изв. ВГО. 1958. Т. 90, вып. 5. С. 446-448.
27. Серошевский В.Л. Якуты. Опыт этнографического исследования. М.: Росспэн, 1993. 713 с.
28. Солярский В. В. Современное правовое и культурно-экономическое положение инородцев Приамурского края. Хабаровск, 1916. 275 с.
29. Степанов Н.Н. Тунгусы в XVII веке в Якутии // Якутия в XVII веке. Якутск: Якут. кн. изд-во, 1953. С. 182-219.
30. Стрелов Е.Д. Акты архивов Якутской области. Т. 1. Якутск, 1916.
31. Туголуков В.А. Эвенки // Этническая история народов Севера. М.: Наука, 1982. С. 129-154.
32. Ульяницкий А. Албазин и албазинцы // Зап. Приамур. отд. Императорского о-ва востоковедения. Вып. 1. Хабаровск, 1912. С. 67-91.
33. Федоров М.М. Правовое положение народов Восточной Сибири (ХVII-начало ХГХ века). Якутск: Якут. кн. изд-во, 1978. 207 с.
34. Челобитная С.В. Полякова и его спутников о поведении Я.П. Хабарова на Амуре в 1650-1653 гг. // Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. / ИИАЭ ДВО РАН. Владивосток, 1995. С. 31-54.
35. Шимкевич П.П. Современное состояние инородцев Амурской области и бассейна Амгуни // Приамур. ведомости. Хабаровск, 1895, 12 марта. Прил.
