CC BY
1043
УДК 32
Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2012. Вып. 1
В. А. Ачкасов
ЭТНИЧЕСКАЯ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТИ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
«В современном мире... культурные идентичности (этнические, национальные, религиозные, цивилизационные) занимают центральное место, а союзы, антагонизмы и государственная политика складываются с учетом культурной близости и культурных различий», — отмечает в своей самой известной книге С. Хантингтон [1, с. 142143]. Именно культурная идентичность лежит в основе легитимации современных государств-наций. У их граждан формируется представление об общем для всех них прошлом, о единстве исторической судьбы. Пока такие общности желают сохранять свою культурную «особость», пока они ставят свою национальную идентичность выше классовых, конфессиональных или региональных отличий, существует и нация. Эрнст Ренан еще в XIX в. предложил очень удачную метафору, сравнив существование нации «с ежедневным плебисцитом», — действительно, пока мы солидарны с нашими согражданами, пока мы держимся в основном схожих верований, ценностей и мифов, мы остаемся членами одной нации.
В современной научной литературе, да и в политической практике вопрос об идентичности современного российского общества становится центральным уже в 1990-е годы. Однако это не только российская проблема: по словам Хантингтона, «кризис национальной идентичности стал глобальным феноменом» [2, с. 12]. Подобные кризисы приводят к исключению этнических групп из наций, протесту против такого отчуждения, социально-политической нестабильности, острым и устойчивым политическим расколам. Известный британский социолог Э. Гидденнс отмечает в связи с этим, что обретение идентичности в современном обществе — процесс сложный и далеко не беспроблемный. Индивид в поисках идентичности сталкивается с рядом «дилемм самоопределения». Гидденс выделил четыре такого рода дилеммы: 1) унификация и фрагментация; 2) беспомощность (отсутствие возможностей) или многообразие возможностей; 3) устойчивые авторитеты и самоопределение в условиях их отсутствия; 4) индивидуальный опыт или стандартизированное, уподобляемое товарному рынку поведение [3].
Таким образом, еще раз подтверждается значимость политико-культурного подхода к рассмотрению не только источников общественных кризисов, но и поисков путей их преодоления. Как замечает российский исследователь, сегодня «обращение к идентичности вызвано не просто тем, что нас больше, чем наших предков, интересует, кто мы такие. Скорее, нам намного труднее ответить на этот вопрос и удовлетворительно удерживать нашу идентичность в рамках повседневной жизни, добиваясь при этом ее признания другими» [4, с. 23].
Действительно, культура — «цемент общественных отношений» не только потому, что она передается от одного человека к другому в процессе социализации и определяется и переопределяется в результате контактов с представителями других культур, но также и потому, что формирует у людей чувство принадлежности к определенной
© В. А. Ачкасов, 2012
общности, т. е. чувство идентичности. Нельзя представить себе человека (общечело-века) вне определенной культуры, и нет культуры, которая была бы «ничьей» (общечеловеческой), не была бы порождением тех или иных народов. В мультиэтнической России в связи с этим на повестку дня еще в 1990-е годы был поставлен вопрос детального исследования процесса формирования региональной политической культуры и механизмов «строительства» региональных идентичностей. Становление областей, краев, «национальных» республик и автономий РФ в качестве ее субъектов, структурирование политической жизни регионов, их обособление от Центра сделали необходимым фиксацию вновь возникающих и реальных тенденций этого процесса. При этом значительная часть регионов федеративной России строила свою идентичность на этническом «фундаменте».
Несомненно, что для большинства людей именно этническая группа, к которой они принадлежат, представляется тем, что важнее и больше отдельного человека, что во многом определяет пределы и направленность его жизненных стремлений и что останется и будет существовать после него. Такое одновременно сакральное и естественное восприятие своей этнической общности обусловлено тем, что человек ее, как правило, не выбирает. Этническая принадлежность «задается» вместе с рождением, умением говорить на «родном» языке, культурным окружением, в которое попадает человек и которое в свою очередь «задает» общепринятые стандарты поведения и самореализации личности. Для миллионов людей этническая идентичность — это само собой разумеющаяся данность, не подлежащая рефлексии, через которую, тем не менее, они себя осознают и благодаря которой могут ответить сами себе и другим «Кто я и с кем я?».
Таким образом, этническая идентичность формируется преимущественно стихийно, в процессе первичной социализации личности, в то же время осознание принадлежности к определенной этнической общности становится одним из первых проявлений социальной природы человека.
Однако в эпоху модерна, как отмечает американец К. Калхун, «идентичность понимается по преимуществу как национальная идентичность» [5, p. 1]. Не следует также забывать, что национализм является характерным для эпохи модерна способом мышления и мировосприятия, это «очки», через которые мы смотрим на мир (Б. Андерсон), и «воздух», которым мы дышим. Рассмотрим в связи с этим соотношение этих двух понятий.
В отечественной политической лексике, а зачастую и в научной литературе, понятия этнической и национальной идентичностей употребляют как синонимические, и это не считается большой ошибкой, так как понятие «этнос» для многих российских авторов является базовым для этнической классификации, а понятие «нация» чаще всего у нас определяется как государственно оформленная этнокультурная общность людей. На Западе же нация — это прежде всего или преимущественно сограждан-ственная политическая общность. Пытаясь выйти из этого противоречия, С. В. Кор-тунов (впрочем, как и многие другие авторы, заимствующие идеи «последнего евразийца» — Л. Н. Гумилева1) пишет: «Взаимная открытость русских и тянущихся в Россию инородцев, подвижников самых разных культур и религий, привела к созданию на огромной евразийской территории единой этнической общности — российского суперэтноса. Оказавшись центром этнического и культурного притяжения не только
1 В результате мы получаем любопытный пример «схождения крайностей»: воинствующий антикоммунист С. В. Кортунов пишет практически то же, что и «пламенный» коммунист — лидер КПРФ Г. А. Зюганов.
славян, но и других сопредельных народов, русский народ был в большей степени "российским", чем "русским", и в силу этого никогда не был "нацией" в западном смысле слова» [6, с. 12]. В результате он еще более запутывает вопрос, поскольку, во-первых, отождествляет национальную идентичность с этнокультурной; во-вторых, наделяет «русский этнос» некими исключительными качествами — открытостью и притягательностью, которые, судя по контексту, напрочь отсутствуют у других народов; в-третьих, хотя и не прямо, но отрицает наличие культурной составляющей в «западных нациях».
В то же время, говоря о размежевании этих понятий, нельзя согласиться с В. М. Ме-жуевым, который писал в начале 1990-х годов: «.нация, в отличие от этноса. это то, что дано мне не фактом моего рождения, а моими собственными усилиями и личным выбором. Этнос я не выбираю, а нацию — выбираю, могу выбрать. Нация — это государственная, социальная, культурная принадлежность индивида, а не его антропологическая и этническая определенность» [7, с. 16]. Однако исследователям известны достаточно многочисленные случаи, когда этническая принадлежность выбиралась, менялась или навязывалась, менялись этноним и границы этнических общностей, исчезали и возникали вновь «этносы».
Так, Эли Кедури приводит в своей книге трагикомичный пример такого рода изменения этнической принадлежности. Венгерский государственный деятель граф Телеки, рассказывая историю столкновений между Чехословакией и Польшей из-за Теши-на, вспоминал: «Однажды он спросил чешского политика, сколько поляков проживает в Тешине, и получил ответ, что цифры колеблются между 40 000 и 100 000. Когда Телеки выразил изумление по поводу этого примечательного высказывания, чех добавил: "Ну, цифры меняются. Жители некоторых деревень меняют национальность раз в неделю, в зависимости от того, что им выгодно, или что выгодно деревенскому старосте"» [8, с. 113].
Другой пример: еще совсем недавно, в советские и первые постсоветские годы, дети из так называемых смешанных семей (где родители имели различную этническую принадлежность), достигнув совершеннолетия, были принуждены «выбирать этнос», поскольку в советском паспорте с 1930-х годов была «знаменитая» пятая графа — «национальность». Таким образом, советское государство «навязывало этничность» своим гражданам. Как отмечают Р. Брубейкер и Ф. Купер, «современное государство является одним из самых важных агентов идентификации и категоризации в указанном смысле (в смысле навязывания идентичности извне. — В. А.). Государство (в терминах П. Бурдье) монополизирует или стремится монополизировать не только легитимную физическую, но и символическую власть. Такая государственная власть располагает правом присваивать имя, идентифицировать, категоризировать, решать, что есть что, и кто есть кто. Таким образом, государство является важным "идентификатором".. потому что у него имеются материальные и символические ресурсы, чтобы навязывать категории, классификационные схемы и способы социологического учета» [9, с. 86]. Эти же авторы подчеркивают, что «государство не единственный значимый "идентификатор"», и указывают на роль элит в процессе идентификации; как правило, это лидеры общественных движений [9, с. 86].
В то же время отметим, что национальная идентичность, в отличие от этнической, предполагает наличие определенной ментальной установки, ощущения индивидом в сильной или слабой степени своей принадлежности к крупному политическому образованию (обычно государству, реально существующему или желаемому). Кроме того,
национализм, как отмечает Ю. Хабермас, «обозначает первый шаг к рефлексивному усвоению традиций, к которым мы относим себя; уже и национальная идентичность является посттрадиционной» [10, с. 76]. Однако распространенная еще недавно установка на то, что в условиях модернизации и глобализации произойдет замещение этнической идентичности национальной, не подтверждается практикой. По мнению К. Цюрхера, «этническая принадлежность по-прежнему является сильнейшим, самым взрывным, но одновременно наиболее общепринятым и легитимированным индикатором различий, поскольку:
— индивиду крайне сложно сменить сопутствующие этничности признаки (т. е. часть или все нижеперечисленные: язык, нарицательное имя, миф об общем происхождении, привязанность к определенной территории, религию, общую систему ценностей, известную групповую солидарность);
— на основе некоторых из этих признаков посторонние легко могут атрибутировать индивида;
— последовательные и сознательные этнические группы вознаграждаются мировым сообществом. Согласно международным законам и практике, существование подобной группы выступает одним из двух необходимых условий создания нации (другое — наличие границ). В мультинациональном государстве эти свойства служат предпосылкой приобретения группой коллективных прав, таких как права меньшинства, политическое представительство и автономия» [11].
Поэтому этническая и национальная идентичности по-прежнему сосуществуют как две зачастую конкурирующие формы групповой идентичности, для одной решающим фактором является культурная и историческая общность, для другой — политическая (государственная). Как отмечает К. Вердери «"нация" обозначает отношения между государством (реально существующим или тем, которое надеются обрести в будущем) и его якобы однородными подданными. Образ родства — если не биологического, то культурного — распространяется на уровень государства. Этничность же не подразумевает подобного общегосударственного измерения» [12, с. 301]. По мнению В. А. Тишкова, нация и этническая общность имеют разные основы идентификации: «территориальная для государства (нации) и культурная для этнических общностей. Они никогда не совпадают» [13, с. 165].
Таким образом, общая этническая принадлежность не делает социокультурные группы нациями. «Национализм — это не пробуждение и самоутверждение мифических, якобы естественных и заранее данных сообществ, — писал Э. Геллнер. — Это, напротив, формирование новых сообществ, соответствующих современным условиям, хотя и использующих в качестве сырья культурное историческое и прочее наследие до-националистического мира» [14, с. 115]. Причем такой тип идентичности не может сложиться только под воздействием системы образования, института всеобщей воинской повинности, пропаганды и внушений через СМИ, для его формирования необходимы радикальные перемены в социально-институциональных условиях жизни общества — его модернизация.
Национализм в формировании новой идентичности, конечно же, опирается на ранее возникшие традиционные принадлежности, однако он серьезно трансформирует существовавшие этнические и территориальные идентичности и придает иное значение используемому культурному наследию. Э. Хобсбаум указывает на то, что «во многих регионах мира государства и национальные движения могли использовать в соб-
ственных целях определенное чувство коллективной принадлежности; чувство, которое уже существовало и обладало... потенциальной способностью действовать на новом, макрополитическом уровне» [15, с. 224]. Именно эти чувства и связи Хобсбаум назвал «протонациональными». Поэтому общее этническое происхождение и этнокультурная самобытность — это только часть «строительного материала» (причем не всегда обязательная) для создания современных наций. Соединенные Штаты Америки, Австралийский Союз, Канада, Новая Зеландия демонстрируют это со всей наглядностью. Поэтому национализм/национальную идентичность нужно связывать с рождением современных государств, однако вполне допустимо усматривать его корни и в чувстве общности между членами языковых сообществ или интерпретировать его как трансформацию традиционных этнических идентичностей в условиях общества модерна.
В результате мы, вслед за В. А. Тишковым, можем определить национальную идентичность «как общеразделяемое представление граждан о своей стране, ее народе и как чувство принадлежности к ним» [16, с. 470].
Парадокс развития современного государства состоит в том, что оно вынуждено признавать этнокультурную дифференциацию своих граждан и даже способствовать ее воспроизводству, не получая от этого, как правило, никакой социальной и политической пользы.
В целом сосуществование этих двух идентичностей отражает наличие двух наиболее значимых форм социальной группировки людей — этнической и государственной, между ними существуют сложные взаимосвязи, взаимопересечения, а иногда и взаимоисключения, каждая из них — многомерное явление. При этом в любом успешно реализованном проекте нации тесно переплетены гражданская и культурная составляющие при преобладании одной из них. «Очевидно, что представить себе "российскость" напрочь лишенной "русскости" невозможно, так же как "британскость" лишенной "английскости" или республиканскую "французскость" лишенной "французскости" культурной. И чем слабее, недоразвитее гражданская составляющая, тем важнее культурный компонент в конструкции нации», — резонно замечает А. Миллер [17, с. 13]. Имеется немало данных, свидетельствующих о том, что преданность индивида государству не снимает его приверженности этнической группе.
Как уже отмечено, «национализм (в формировании национальной идентичности. — А. В.) опирается на культурные традиции и этничность, но ни его форму, ни исторически специфическое распространение в современную эпоху невозможно объяснить (только) этими факторами. Скорее необходимо рассматривать, прежде всего, способы, которыми национализм образует дискурсивную формацию, определяющую развитие современного государства (и в то же время пытающуюся совладать с ним). Одним из основных аспектов этого является попытка обеспечить широкое участие в управлении государством» [18, с. 239]. Известный американский исследователь К. Калхун приводит свежий пример формирования национальной идентичности без связи с общей этнической этничностью: «. в результате (тридцатилетней) борьбы Эритреи новая национальная идентичность возникла там, где почти отсутствовала история этнического единства. .Национализм способен не только продвигать старые солидарности, но и создавать новые» [18, с. 238].
Как своего рода компромисс между испытываемой многими в условиях кризиса социальной ненадежностью и острой потребностью в защищенности этническая идентичность становится для многих универсальной формулой ответа на вопрос о смысле
существования и социального действия. И это не случайно, поскольку идентичность является одним из важнейших механизмов личностного освоения социальной действительности, лежащего в основе формирования системы личностных смыслов. В соответствии с субъективно определяемыми идентификациями человек организует и направляет свое поведение. Этническая идентичность выступает мощным фактором формирования и сплочения этнических групп и их социальных связей. Следовательно, идентификация с большой социальной (этнической) общностью может служить достаточно сильным катализатором массового поведения и политического действия (особенно в кризисном обществе). А посему структура и устойчивость определенных групповых индентификаций (в частности, этнокультурных) могут стать и одним из факторов прогноза возможного направления политического развития социума. Однако при этом нельзя забывать, что может существовать и обратная зависимость, поскольку этническая идентичность может быть результатом политики и коллективного действия, а вовсе не их источником.
В свою очередь национальная идентичность является важнейшим средством легитимации и делигитимации политической власти, поскольку она легитимирует деятельность национальных элит и создает необходимые предпосылки существования национального государства. Э. Смит предлагает различать внешние и внутренние функции национальной идентичности. Первые заключаются в том, что с ее помощью очерчивается территориальное пространство нации и легитимируются экономические и политические институты. Вторые проявляются в том, что национальная идентичность служит основанием социализации, связующим звеном между индивидами, классами и нацией, способом и средством самоопределения в окружающем мире [19, с. 188]. Действительно, в процессе идентификации индивид признает те или иные важные для существования группы признаки и свойства своими собственными индивидуальными свойствами, отождествляя себя с группой. Поэтому групповая идентичность, в том числе национальная, имеет смысл только как элемент индивидуальной идентичности, самоидентификации, и существует только тогда, когда индивиды принимают как «свои» ценности нормы и цели группы.
В то же время разделять и признавать национальную идентичность — значит не столько участвовать в ее формировании, сколько «повиноваться» ее нормативным предписаниям и участвовать в достижении легитимированных ею целей.
По словам В. А. Тишкова, «национальная идентичность не менее, а даже более важна для государства, чем охраняемые границы, конституция, армия и другие институты. Процесс воспроизводства и сохранения национальной идентичности в мировоззренческой сфере, а в политике — отстаивание национальных интересов страны и ее народа составляют во многом то, что принято называть национализмом в широком смысле этого слова» [16, с. 470]. Самые серьезные проблемы наций чаще всего связаны не с экономикой, текущей политикой и проблемами обороны, а с нематериальными, неосязаемыми символами.
Процесс воспроизводства, сохранения и переопределения национальной идентичности в мировоззренческой сфере, а в политике — отстаивание национальных интересов страны и ее народа составляют во многом то, что принято несколько высокопарно называть «миссией» политических и интеллектуальных элит.
Легитимность в националистическом дискурсе «связана в основном с ответом на вопрос о том, насколько определенные институты правление представляют "народ"
и служат его интересам; поэтому национализм — это риторика или дискурс, который используется для установления того, что именно представляет собой народ. Эта категориальная индентичность (национальная. — В. А.) конструируется при помощи дискурса национализма. В этом случае вызов предположительно нелегитимным правительствам может быть брошен от имени нации» [18, с. 240].
Известный американский политолог С. Верба отмечает в связи с этим: «...если индивидуумы, которые в физическом и юридическом смысле являются членами данной политической системы (т. е. гражданами), не ощущают своей принадлежности к данной системе в психологическом смысле, возможности упорядоченного изменения системы невелики» (цит. по: [20, с. 160]). Поэтому можно согласиться с тем, что по-прежнему «национальная идентичность — критический фактор для понимания. политических проблем России» [21, с. 101].
Литература
1. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций и изменение мирового порядка (отрывки из книги) // Pro et Contra. 1997. Т. 2, № 2.
2. Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М.: Аст: Транзиткн., 2004. 635 с.
3. Giddens A. Modernity and Self-Identity: Self and Society in the Late Modern Age. Stanford, Calif., 1991.
4. Миненков Г.Я. Политика идентичности с точки зрения современной социальной теории // Политическая наука: идентичность как фактор политики и предмет политической науки: сб. науч. тр. / ред. и сост. О. Ю. Малинова. М.: ИНИОН РАН, 2005. № 3. С. 23.
5. Сalhoоn C. Nationalism and the contradictions of modernity // Berkeley journal of Sociology. 1997/1998. Vol. 42, N 1. Р. 1.
6. Кортунов С. В. Становление национальной идентичности: какая Россия нужна миру: учебное пособие для студентов вузов. М.: Аспект-Пресс, 2009. 375 с.
7. Межуев В. М. Идея национального государства в исторической перспективе // Полис. 1992. № 5-6.
8. Кедури Э. Национализм. СПб.: Алетейя, 2010. 134 с.
9. Брубейкер Р., Купер Ф. За пределами идентичности // Ab Imperio. 2002. № 3.
10. Хабермас Ю. В поисках национальной идентичности. Философские и политические статьи. Донецк, 1999.
11. Цюрхер К. Мультикультурализм и этнополитический порядок в постсоветской России: некоторые методологические замечания // Полис. 1999. № 6. URL: http://www.civisbook.ru/files/ File/1996-6-12-Zuercher.pdf
12. Вердери К. Куда идут «нация» и «национализм»? // Нации и национализм. М., 2002.
13. Тишков В. А. Этнология и политика. М.: Наука, 2005. 382 с.
14. Геллнер Э. Нации и национализм. М.: Прогресс, 1991. 319 с.
15. Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб., 1998.
16. Тишков В. А. Что есть Россия и российский народ // Наследие империй и будущее России / под ред. А. И. Миллера. М.: НЛО: Фонд «Либеральная миссия», 2008.
17. Миллер А. Нация как рамка политической жизни // Pro et Contra. 2007. № 3.
18. Калхун К. Национализм. М.: Территория будущего, 2006. 286 с.
19. Smith A. D. The Ethnic Origins of Nations. Oxford, 1986.
20. Шаран П. Сравнительная политология: в 2 т. М., 1992. Т. II. 216 с.
21. Брудный И. М. Политика идентичности и посткоммунистический выбор России // Полис. 2002. № 1.
Статья поступила в редакцию 15 сентября 2011 г.
