CC BY
1426
УДК 323.2 Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2013. Вып. 4
В. А. Ачкасов
ПОЛИТИКА ИДЕНТИЧНОСТИ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ
В обществе модерна формирование этнической и национальной идентичности и ее внедрение в массовое сознание стали предметом профессиональной деятельности политиков и интеллектуалов: ученых, идеологов, представителей искусства и литературы. В результате «идентификация стала сферой, так же как и другие профессиональные сферы эпохи модерна, подверженной разделению на производителей образов и идеоло-гем, их распространителей и потребителей оных на массовом уровне» [1, с 470]. Поэтому все государства мира вынуждены проводить политику идентичности, направленную на интеграцию национального сообщества, формирование определенного представления о «нации», опирающегося на те или иные интерпретации «национальной» истории и культуры. Каждое государство пытается убедить своих граждан в том, что они составляют «нацию», следовательно, все вместе принадлежат к одному политическому сообществу и имеют по отношению к каждому другому гражданину и к общему для всех них государству особые обязательства. При этом в отличие от других акторов политики идентичности, государство монопольно обладает специфическими ресурсами (прежде всего речь идет об обладании суверенитетом, а также о легитимном праве на принуждение). Так, государство способно навязывать «поддерживаемые им способы интерпретации социальной реальности с помощью властного распределения ресурсов (например, при утверждении образовательных стандартов)» [2]. Кроме этого, государственные институты имеют возможность нормативно устанавливать правила принадлежности к национальному сообществу посредством введения института гражданства и правил натурализации, проведения переписей населения и т. д. Наконец, на международной арене политические лидеры государств выступают от имени всего сообщества, провозглашая себя выразителями интересов всех его членов.
Таким образом, государственные институты активно участвуют в утверждении нормативной национальной идентичности и, соответственно, определяют и переопределяют границы нации. У граждан национального государства формируется представление об общем для всех них прошлом, о единстве исторической судьбы, они участвуют в деятельности общих социальных и политических институтов, которые воплощают общность их истории и культуры. Пока граждане государства стремятся к сохранению своей политической и культурной «особости», пока ставят свою национальную идентичность выше более узких этнических, классовых, конфессиональных или региональных принадлежностей, существует и нация. Французский ученый Э. Ренан еще в XIX в. предложил очень удачную метафору, сравнив существование нации с ежедневным плебисцитом — действительно, пока мы солидарны с нашими согражданами, пока мы держимся в основном схожих верований, ценностей и мифов, мы остаемся членами одной нации.
Ачкасов Валерий Алексеевич — доктор политических наук, профессор, Санкт-Петербургский государственный университет; е-mail: val-achkasov@yandex.ru © В. А. Ачкасов, 2013
71
Однако поскольку большинство стран мира мультиэтничны и многоконфессиональны, то очевидной является также «власть государства в такой сфере, как классификация граждан и наделение различных их категорий разными правами. Ей противостоит борьба за власть номинации групп меньшинств, стремящихся отстоять свое право не только в на физическое, но на официально признанное (отражаемое в отдельном и определенном наименовании) существование и классификационное самоопределение» [3, с. 100]. Причем эти две позиции не исчерпывают всего спектра взаимоотношений между государством и многообразными подчиненными сообществами. Не случайно формирование идентичности часто сопряжено с борьбой за право на номинацию, за то, что составляет отличия одних групп от других.
В наше время осуществление вышеназванных задач государства затруднено как никогда, поскольку глобализация, с одной стороны, «ослабляет мощь национальных государств, которые отчасти утрачивают свою способность навязывать идентичность и узаконивать категории учета. С другой стороны, она сопровождается развитием миграций, которые по-новому ставят вопрос об идентичности» [4, с.129].
Поэтому современность отмечена появлением повсюду в мире новых меньшинств и новых форм политики идентичности. Это усложняет и усугубляет «многовековые противоречия между универсалистскими принципами, объявленными американской, французской и русской революциями, и особенностями, связанными с национальной, этнической, религиозной, гендерной, "расовой" и языковой принадлежностью. Конфликты, обусловленные поиском идентичности, ... стали повсеместным явлением...», — отмечала в начале нового века Сейла Бенхабиб [5, с. XXXI].
Термин «политика идентичности» (identity politics), утвердившийся в 1960-1970-х годах в рамках конструктивистской парадигмы анализа социально-политических изменений (П. Бурдье) на волне подъема массовых социальных движений за права дискриминируемых социальных групп, первоначально употреблялся в значении «практики утверждения ущемленными в социальном статусе меньшинствами и группами, объединяющимися как носители особой идентичности (расовой, этнической, гендер-ной), права на общественное признание и легитимность. При этом субъектами политики идентичности выступали новые социальные движения» [6, с. 41-42]. Содержание политики идентичности при этом включало в себя сознательное конструирование коллективной идентичности, направленное на улучшение позиции в поле политики. Соответственно, основными агентами политики идентичности в рамках концепции новых общественных движений являются группы «с особым социальным положением, до настоящего времени отрицавшихся или преследуемых», которые разрабатывают «набор политических проектов» для изменения своего положения [7]. Так, по мнению Г. Тернборна, «политика идентичности (или политика признания, как ее еще называют. — В. А.). стала следствием борьбы за институциональное равенство, когда то, что отличается, утверждается как равно достойное» [8, с. 52].
В связи с этим следует указать, что в странах Запада с помощью понятия «политика идентичности» прежде всего характеризуют процессы консолидации непривилегированных или считающих себя ущемленными групп, их самоопределения в национальном политическом сообществе и противостояния гомогенизирующим, унифицирующим, централизующим претензиям современного национального государства.
Однако государство по-прежнему ключевой актор политики идентичности, который, через институты социализации (систему образования, воинскую службу, СМИ)
72
и инструменты публичной политики, постоянно участвует в «нациестроительстве» — «процессе поощрения общего языка, чувства общего членства в социальных институтах, действующих на этом языке, и равного доступа к ним. Решения относительно официальных языков, основных элементов образовательных программ и требований к получению гражданства — все это делается с намерением распространить определенную национальную идентичность, основанную на участии в этой социетальной культуре» [9, с. 440]. На такой динамично меняющейся, неустойчивой базе ныне «воспроизводится политическая нация, проводится тот "ежедневный плебисцит", о котором в свое время как об условии существования политического сообщества писал Э. Ренан» [10, с. 17], — утверждает И. С. Семененко. Она же констатирует, что в наше время «в развитых странах идеология возвращается в публичную политику под флагом политики формирования идентичности. Для молодых государств, ищущих пути укрепления государственности, такие политики могут эффективно использоваться как ресурс развития» [10, с. 18].
Национальная идентичность определяет принадлежность человека к нации как политическому сообществу. Именно на этой основе утверждается легитимность власти и государства как института, претендующего на реализацию национальной идентичности в политических действиях под флагом защиты национальных интересов. Таким образом, политика идентичности осуществляется в контексте отношений власти, господства и подчинения, конкуренции и сотрудничества. Как подчеркивает Г. Минен-ков, политика идентичности — это прежде всего «борьба теоретическая и социально-политическая, а не просто объединение в группы по интересам, борьба, связанная с разрушением прежних легитимаций и поиском признания и легитимности, а иногда и власти, а не только возможностей для самовыражения и автономии» [11, с. 24]. Вот почему любая система ценностей и маркеров, структурирующая идентичность, в то же время является существенной составляющей системы власти, организующей и поддерживающей порядок в рамках того или иного сообщества. Как уже отмечено ранее, способы интерпретации различий, на которых «строится» идентичность, задаются и поддерживаются путем категоризации и идентификации индивидов и групп государством, медийными дискурсами, системой образования, политическими движениями повседневными социальными практиками и др. При этом успех или неудача в «производстве» единой повестки дня и общей национальной идентичности для тех, кто правит, и тех, кем правят, формирование общего взгляда на мир и общей системы понятий и смыслов укрепляет или разрушают существующий порядок. В результате мы можем утверждать, что идентичности человека не являются его «собственностью», они конструируется и переопределяются его окружением, и прежде всего они есть результат подчинения определенному типу дискурса как формы власти (М. Фуко). При этом кон-струируемость идентичности имеет свои пределы, так как ей необходимо опираться на уже существующие общую культуру, религию, общие представления о происхождении, традициях и истории группы. Кроме того, «государственная поддержка тех или иных интерпретаций социальной реальности вовсе не гарантирует их доминирующей роли: даже если "нужная" нормативно-ценностная система навязывается насильственными методами, у индивидов (как и у групп. — В. А.) остается возможность «лукавого приспособления» и двоемыслия» [12, с. 106].
В силу роста, с одной стороны, культурного разнообразия социумов, а с другой — политической значимости этничности в современной науке утверждается широкое
73
толкование «политики идентичности», под которой понимается «совокупность ценностных ориентиров, практик и инструментов формирования и поддержания национальной (национально-государственной)... идентичности» [13, с. 165]. Не случайно в России это понятие все чаще используется для концептуализации процессов нацие-строительства, эволюции национального государства и политической нации-сограж-данства. Как отмечает в связи с этим В. А. Тишков, «утверждение представления о российском народе как о гражданской нации и есть формирование национальной идентичности или процесс, который иногда называют нациестроительством» [14, с. 6].
Результатом политики идентичности является усвоение индивидом тех установок, стереотипов и ценностных ориентаций, которые пытаются транслировать элиты: в этом смысле политическая социализация — чрезвычайно важный процесс, в рамках которого индивид «погружается» в дискурсивное поле традиций, мифов и символов, которые дают ему представление о референтной группе (в нашем случае это образ государства как сообщества) и его положении в ней.
Таким образом, основными направлениями реализации политики идентичности можно считать: 1) формирование публичного дискурса «нации» (трансформация существующего дискурса) и ее «базовых» характеристик (национального языка, культуры); 2) символическую политику, в рамках которой происходит реинтерпретация прошлого и конструирование новых традиций или реконструкция старых (формирование образа нации для себя); 3) определение статуса этнических групп и территориального устройства государства как отражение этого статуса; 4) внешнюю репрезентацию группы — формирование образа национального государства в мире (образа нации для других), осознание своего места и исторической миссии в мире.
В силу роста политической значимости этничности в современном мире понятие «политика идентичности» нередко отождествляют с понятием «этническая политика»/«этнополитика» (хотя в этом есть и некоторое упрощение ситуации). Так, согласно определению, предложенному В. А. Тишковым и Ю. П. Шабаевым, «этнопо-литика — это проявление этнического фактора в политике, участие этнических групп в делах государства и, в свою очередь, роль политики и государства в делах этнических сообществ, управление многоэтничными государствами, обеспечение межэтнического согласия и преодоление этнополитических конфликтов» [15, с. 13]. Или, как полагает Т. Мартин, этническая политика «означает не только принятие неких мер в отношении членов конкретной этнической группы, но в первую очередь государственную поддержку национальных территорий, языков, элит и идентичностей этих этнических групп» [16, с. 80], в том числе позитивную дискриминацию в отношении представителей этих групп.
Отношение к политике идентичности, даже среди исследователей, крайне неоднозначное. Так, известный американский историк А. Шлессинджер-мл. полагает, что «политика идентичности» потенциально ведет к утрате единства Америки» [17, с. 88]. Действительно, индивидуумы, способные предложить удачные дефиниции групповой идентичности, часто способны инициировать и коллективное действие в защиту интересов субъективно определяемых членов такой группы, а политика идентичности может конституировать и номинировать эти новые группы, во имя интересов которых она якобы и осуществляется. При этом отличия группы от «других» представляются как нечто бесспорное и несомненное. На тех или иных основаниях осуществляется презентация и демонстрация (инсценирование) групповых особенностей, постулируется концепция идентичности
74
индивидов, принадлежащих к данной группе, исходя из которой группа настаивает на своей ценности как уникальной общности. В результате формулируются притязания на публичное признание, а «любое проявление непризнания воспринимается как акт угнетения» (М. Уолцер). Не случайно некоторые авторы пишут сегодня о «восстании меньшинств» и констатируют: «Наблюдаемый подъем движений меньшинств — характерный феномен нашего времени, знаменующий и предвещающий коренные изменения в структуре и образе жизни общества» [18, с. 5]. Действительно, упорное подчеркивание «инако-вости» может превратить борьбу за идентичность в практику социальной маргинализации и «строительства» новых границ между социальными группами. В то же время «факт принадлежности к группе зачастую интерпретируется как право говорить от ее имени. Несомненно, что политика признания (идентичности. — В. А.) открывает широкую арену для деятельности политических антрепренеров, стремящихся манипулировать коллективной идентичностью, представляя ее вполне определенным образом и апеллируя к ней для достижения собственных целей» [19, с. 14]. Не случайно то, что не только исследователи, но и политические деятели Запада выражают сегодня обеспокоенность последствиями политики идентичности, которые приводят к фрагментации социума и кризису национальной идентичности. «Если "политика идентичности" становится более заметной и мощной силой, а конкретные религиозные и культурные идентичности — все более привлекательными для его граждан, то барьеров на пути объединяющих программ государства появляется все больше, а преодолевать их все сложнее», — констатирует Дж. Шварцмантель [20, с. 164].
Отсюда, в частности, признание рядом политических лидеров стран Европы краха мультикультурализма как идейной основы политики идентичности. Однако «если идентичности являются центральной частью историй, которые мы рассказываем о мире и о себе, тогда приведение доводов против политики идентичности столь же бессмысленно, как приведение доводов против существования дискурса1 или идеологий», — резонно замечает американский исследователь К. Джонсон [21, с. 39].
Национальная идентичность не менее, а зачастую даже более важна для государства, чем охраняемые границы, конституция, армия и другие институты. Процесс воспроизводства и сохранения национальной идентичности в мировоззренческой сфере, а в политике — отстаивание национальных интересов страны и ее народа составляют во многом то, что и называют политикой идентичности. Однако поскольку можно по-разному ответить на вопрос «Кто мы как нация?», постольку конструирование образа нации — национальной идентичности становится зачастую предметом острой политической борьбы. Поэтому самые серьезные проблемы современных государств чаще всего связаны не столько с экономикой, текущей политикой и проблемами обороны, сколько с нематериальными, неосязаемыми символами и политикой идентичности.
Очевидно, что для граждан современной России доминирующим пока является понимание нации как этнокультурной общности, «когда "этнос" самими носителями эт-ничности воспринимается как некое якобы природное образование, а этническая идентичность как якобы природное свойство, которое обретается не при записи о рождении в загсе, а с которым рождаются и которое присуще человеку как, скажем, пол» [22, с. 183]. Однако эта «натурализация этничности/национальности» — неизбежная основа любой межэтнической и межнациональной враждебности.
1 Дискурс — это связный текст в совокупности с прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами; это также речь как целенаправленное социальное действие.
75
Не менее очевидно и то, что формирование национальной гражданской идентичности находится в прямой зависимости от степени модернизированности ее политической системы, которая действительно должна представлять интересы всех социальных групп, этнических сообществ и регионов страны и обрести устойчивую легитимность. Отметим в связи с этим, что легитимность в националистическом дискурсе «связана в основном с ответом на вопрос о том, насколько определенные институты правления представляют "народ" и служат его интересам; поэтому национализм — это риторика или дискурс, который используется для установления того, что именно представляет собой народ. Эта категориальная индентичность (национальная. — В. А.) конструируется при помощи дискурса национализма. В этом случае вызов предположительно нелегитимным правительствам может быть брошен от имени нации» [23, с. 240].
В связи с этим Клод Лефор [24] пишет «о парадоксе республиканской легитимизации». В отличие от сословно-династических форм правления, где место защитника, сюзерена и законотворца изначально зарезервировано за одним лицом, получающим такие права в наследство, в результате действия династического права, — в республике, как и в демократии, необходимо быть уполномоченным самим народом, чтобы занимать подобное место. Тем не менее самого «народа» как такового не существует; это искусственно вычленяемое целое, которое выступает прежде всего в роли «символического диспозитива» власти. Таким образом, нация, являющаяся носителем власти, одновременно является тем, над кем властвуют; она самопровозглашает свое существование, оказываясь одновременно и учредителем себя как государства, и тем, кого учреждают. Причем процесс «учреждения нации» исходит в значительной степени от тех, кого — случай, действие избирательных нововозникших институтов власти, военная сила или всеобщее признание — ставят во главу государства.
Легитимность, определяемая как субъективная вера граждан в законность политического режима, —одно из ведущих условий консолидации политической нации. Составляющие такой легитимности: публичный контроль над властью и равенство политических прав членов нации, существование «демоса» с единой политической идентичностью и эффективность власти, понимаемая как удовлетворенность, формулируемыми целями и результатами осуществляемой политики — становятся ключевыми условиями жизнеспособности наций-согражданств.
Известный американский политолог С. Верба отмечает: «Если индивидуумы, которые в физическом и юридическом смысле являются членами данной политической системы (т. е. гражданами), не ощущают своей принадлежности к данной системе в психологическом смысле (то есть когда поддержка не находит выражение в "мы-ощущении", в идентификации с национальной общностью. — В. А.), возможности упорядоченного изменения системы невелики» [цит. по: 25, с. 160].
При этом подчеркнем, что заявленный сегодня проект формирования российской нации-согражданства не отменяет этнокультурную идентичность российских «внутренних этнокультурных наций», поскольку российская идентичность должна быть надэтнической, гражданской, а Россия должна стать «нацией наций».
Вопрос о формировании российской нации-согражданства является ключевым не только для успеха объявленной программы модернизации нашей страны, но и для сохранения государственного единства России. Поэтому требует всемерной поддержки цель, не раз сформулированная академиком В. А. Тишковым, а ныне принятая россий-
76
ской властью: «Всеми доступными методами нам нужно решительно утверждать российский национализм, имея в виду осознание и отстаивание национального суверенитета и интересов страны, укрепления национальной идентичности российского народа, утверждение безоговорочного приоритета самого понятия "российский народ". Всякие другие варианты национализма на основе этнических крайностей не состоятельны и должны быть отвергнуты» [26, с. 196].
Именно на достижение этой цели, как представляется, направлена недавно принятая «Стратегия национальной политики России до 2025 года», которая имеет множество недостатков, однако они частично искупаются сформулированной стратегической целью «национальной политики» — формирование российской политической нации.
Литература
1. Карлов В. В. Этническая идентификация в системе идентичностей глобального мира: тенденции изменений // Феномен идентичности в современном гуманитарном знании: к 70-летию академика В. А. Тиш-кова / сост. М. Н. Губогло, Н. А. Дубова. М., 2011. С. 469-473.
2. Малинова О. Ю. Конструирование макрополитической идентичности в постсоветской России. URL: http://www.politex.info/content/view/662/30/
3. Соколовский С. В. Перспективы развития концепции этнонациональной политики в Российской Федерации. М., 2004. 258 с.
4. Ле Коадик Р. Мультикультурализм // Филиппова Е. Французские тетради. Диалоги и переводы. М.: ИЭА РАН, 2008. С. 125-149.
5. Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру. М.: Логос, 2003. 350 с.
6. Мартьянов B. C. Конфликт идентичностей в политическом проекте Модерна: мультикультурализм или ассимиляция? // Идентичность как предмет политического анализа / под ред. И. С. Семененко. М.: ИМЭМО РАН, 2011. 299 с.
7. Identity Politics // Stanford Encyclopedia of Philosophy. Fall 2002 edition. URL: http://plato.stanford.edu/ archives/fall2002/entries/identity-politics/
8. Тернборн Г. Мульткультуральные общества // Социологическое обозрение. 2001. Т. 1, № 1. С. 13-20.
9. Кимлика У. Современная политическая философия: введение. М.: Высшая школа экономики, 2010. 592 с.
10. Семененко И. С. Политическая идентичность в контексте политики идентичности // ПОЛИТЭКС. 2011. Т. 7, № 2. С. 5-24.
11. Миненков Г. Политика идентичности: взгляд современной социальной теории // Политическая наука. 2005. № 3.
12. Малинова О. Ю. Тема прошлого в риторике президентов России // Pro et Contra. 2011. № 3-4 (52), май — август. С. 106-122.
13. Политическая идентичность и политика идентичности: в 2 т. Т. 1: Идентичность как категория политической науки: словарь терминов и понятий / отв. ред. И. С. Семененко. М.: РОССПЭН, 2011. 208 с.
14. Тишков В. А. Российский народ: книга для учителя. М.: Просвещения, 2010. 192 с.
15. Тишков В. А., Шабаев Ю. П. Этнополитология: политические функции этничности: учебник для вузов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2011. 376 с.
16. Мартин Т. Империя позитивного действия: Советский Союз как высшая форма империализма? // Ab Imperio. 2002. № 2. С. 55-87.
17. Schlesinger A. The disuniting of America: Reflections on a multicultural society. — New York, 1998.
18. Ионин Л. Г. Восстание меньшинств. М.; СПб.: Университетская книга, 2013. 240 с.
19. Малинова О. Ю. Идентичность как категория практики и научного познания: о различии подходов // Права человека и проблемы идентичности в России и современном мире / под ред. О. Ю. Малиновой, А. Ю. Сунгурова. СПб.: Норма, 2005. С. 9-20.
20. Шварцмантель Дж. Идеология и политика. Харьков: Гуманитарный центр, 2009. 312 с.
21. Johnson C. Narratives of identity: Denying empathy in conservative discourses on rase, class and sexuality // Theory and society. Dordrecht, 2005. Vol. 34, N 1. P. 37-61.
22. Калхун К. Национализм. М.: Территория будущего, 2006. 288 с.
23. Лефор К. Политические очерки (XIX-XX век). М.: РОССПЭН, 2000. 367 с.
24. Шаран П. Сравнительная политология: в 2 т. Т. 2. М., 1992. 226 с.
25. Тишков В. А. О российском народе // Дружба народов. М., 2006. № 8. С. 96-100.
Статья поступила в редакцию 21 июня 2013 г.
77
