CC BY
15А.В. Прокофьев
УДК 172, 174
Этика профессий и организаций в свете концепции институционального зла
Аннотация. В статье проведена проверка оправданности утверждения о необходимости корректировать моральные требования в соответствии с особенностями тех или иных институтов, способствующих благу общества. В форме, предложенной Д.Любэном: «1. Институт имеет оправдание. 2. Институт требует от своих функционеров А. 3. Совершение А функционерами оправданно». Потребность в проверке возникает в связи с подозрением, что такая коррекция нормативного содержания лишает мораль возможности исполнять ее основное назначение - говорить «нет» внешнему навязыванию индивидам преставлений о правильном и неправильном и тем самым сохранять пространство индивидуальной свободы и ответственности. Отклонить подобное подозрение можно лишь в том случае, если удастся доказать, что частные моральные системы, построенные на основе рассуждения Д.Любэна, могут противостоять институциональному (организационному, административному) злу. В статье реконструирована концепция институционального зла, разработанная в современной социальной этике, выявлены направления, по которым частные нормативные системы могут способствовать совершению такого зла и, наконец, проанализированы проекты, позволяющие смягчить эту негативную тенденцию (проект стимулирования морального воображения и проект внедрения профессиональной этики высоких устремлений). В итоге сделан вывод о том, что упомянутое выше подозрение является преувеличенным.
Ключевые слова: мораль, этика, институционализация морали, институциональное зло, моральное воображение, этика высоких устремлений.
В данной статье мне хотелось бы проанализировать обоснованность одного из подходов к определению этических
норм, которые обращены к людям, вовлеченным в разного рода частные общественные практики. Американский философ права Д.Любэн формализовал его в виде следующего пошагового рассуждения: «1. Институт имеет оправдание. 2. Институт требует от своих функционеров А. 3. Совершение А функционерами оправданно» [22, 57]. Этот логический шаблон используется по преимуществу для обоснования исключений из правил общераспространенной индивидуальной нравственности, а также вынужденных ограничений индивидуальной моральной рефлексии. Исключения из правил оформляются за счет переопределения нравственных принципов и категорий. Феномены обмана, насилия, предательства, пренебрежения интересами другого человека получают в рамках системы норм, регулирующих частные социальные практики, ряд дополнительных смягченных интерпретаций. В итоге, те действия, которые при их совершении вне институционального контекста одной из таких практик, вызывают моральное неодобрение, начинают оцениваться либо как безразличные, либо как требуемые специфической моральной системой (моралью профессии или организации). Это находит прямое выражение в формализованных и неформальных кодексах.
При определенной коррекции формула Д.Любэна может быть распространена и на второе из тех направлений, на которых формируется специализированная нравственная нормативность. Имеется в виду введение дополнительных требований или создание дополнительных сфер, где требуется этическая озабоченность индивидов. Функциональное назначение института и условия эффективности выполнения им своих функций в некоторых случаях выступают как основание для расширения нормативного содержания общераспространенной индивидуальной нравственности. «Функционерам» института может вменяться в обязанность нечто такое, что в рамках межличностной коммуникации выступает либо как морально безразличное действие, либо как действие, вызывающее одобрение, но не требуемое к обязательному исполнению. Подобное расширение долга также опирается на создание дополнительных интерпретаций нравственных принципов и категорий.
Охарактеризованная выше логика может использоваться по отношению ко всей совокупности нормативных систем, регулирующих институционализированные проявления общественной жизни. В этом случае она выступает в качестве центральной части концепции общественной (Р.Г. Апресян) [1] или институциональной (Р.Хардин) [18] морали. Рассуждение Д.Лю-бэна может применяться и в рамках обоснования специфической этики политиков или государственных администраторов. Пример - переход Т.Нагеля от идеи морального разделения труда к постулированию особых свойств публичной морали [28]. Наконец, оно является точкой опоры для выявления нормативного содержания профессиональных этик, в особенности тех, которые регулируют поведение соперничающих между собой профессионалов (в систематическом и проясненном виде - у самого Д.Любэна [22] и А.Эпплбаума [9]).
Предложенная Д.Любэном последовательность шагов, на мой взгляд, требует дополнительной расшифровки. Прежде всего, в той части, которая касается оправданности институтов. Что значит институт морально оправдан? Вероятно, имеется в виду следующее. В перспективе нравственных требований общественная жизнь имеет некую предельную цель. Отталкиваясь от того, что благо каждого человека обладает внутренней, неинструментальной ценностью (а именно так выглядит общий знаменатель нравственных требований), наилучшим обществом следует считать то, которое обеспечивает своим членам максимально доступный уровень безопасности, благосостояния и успешной индивидуальной самореализации. Институты и частные институционализированые практики следует оценивать как средства построения или сохранения такого общества. В ходе подобной оценки они соотносятся между собой или сравниваются с тем состоянием отношений между людьми, которое складывается или сложилось бы в их отсутствие. Моральная оценка институтов проводится либо во внеисториче-ской, сугубо конструктивистской перспективе, либо в перспективе, учитывающей исторические траектории конкретных сообществ (используя термин экономической науки - в перспективе зависимости от предыдущего развития). В лучшем случае -оказываются задействованы обе перспективы. Соответственно,
если перед нами институт, который а) способствует достижению нравственной цели общества в большей степени, чем свободное саморегулирование его членов; б) способствует ее достижению в большей степени, чем альтернативные институты, то он морально оправдан. Однако, для того, чтобы использовать вывод об оправданности института в целях, предполагаемых Д.Любэном, необходимо получить ответ еще на один вопрос. А именно: может ли морально оправданный институт функционировать в случае прямой апелляции задействованных в его работе людей к общему знаменателю нравственных требований или к нормативным ориентирам индивидуальной нравственности, в которых этот общий знаменатель отражается наиболее прямым и непосредственным образом? Если такой возможности нет, то трансформация нравственных норм и сопровождающая ее неизбежная фрагментация нравственной жизни не являются чем-то сомнительным и требующим сознательных усилий по преодолению.
Таким образом, возможность применения формулы Д.Любэна зависит от решения следующей дилеммы: необходимо ли приспосабливать мораль к институциональному контексту человеческой деятельности или же она должна принципиально игнорировать особенности последнего? Часть моральных философов относится к тому факту, что нравственные нормы до определенной степени следуют за логикой функционирования общественных институтов, вполне позитивно. Они исходят из того, что ради формирования нравственно облагороженной социальной практики мораль должна найти точки соприкосновения с запросами и потребностями общественной жизни. Есть, правда, и иной подход, который рассматривает стратегию, зафиксированную в рассуждении Д.Любэна, в качестве своего рода оппортунизма. Эта стратегия определяется в его рамках как путь к потере специфики и высшего назначения морали в культуре и индивидуальном духовно-практическом опыте.
К примеру, А.А.Гусейнов видит в попытках уточнить и модифицировать нравственные нормы в институциональном контексте стремление «санкционировать релятивирование морали» и «возвести нужду в добродетель». «Если она, этика, мо-
раль, - замечает он, - имеет какую-то свою особенность, свое место в культуре, они состоят в том, чтобы применительно к этой сфере (то есть к какой-то частной социальной практике. -А.П.) сказать: "нет, этого не должно быть"... Если она не может этого сказать, тогда, я уверяю вас, она не нужна. Тогда вы ее сведете к менеджменту. сделаете отраслью биологической науки. но как этика, как мораль это будет не нужно». Если мы, этики, «становимся на. точку зрения цивилизации и говорим: долой Нагорную проповедь», то «для этого мы не нужны». Прикладная этика не замечает данного обстоятельства и, принимая эмпирическую реальность общественных отношений как должное, попадает в опасную ловушку. Она идет на поводу у общественной жизни, которую характеризует один фундаментальный изъян, а именно: общественная жизнь допускает присутствие «слишком многих. людей и институций, которые присваивают себе какое-то преимущественное право говорить, что морально, а что не морально». В итоге, предъявляемые ими нормы «опутывают людей до такой степени, что лишают их права и обязанности быть ответственными за свое существование». Однако «этика ни в коей мере не должна этого санкционировать, она должна подвергать это анализу, она должна подвергать это критике» [5].
К тем же самым выводам может вести и рассуждение, отталкивающееся не столько от автономности морали и автономии морального субъекта, сколько от оценки перспектив реализации нравственных ценностей в жизни общества на основе нравственного санкционирования институциональных обязанностей. В этом случае возникает следующий тезис: если вы хотите облагородить институты, ни в коем случае не идите у них на поводу, не принимайте логику их функционирования, раздробляющую содержание моральной нормативности и калечащую моральное сознание индивидов.
Это, конечно, две крайние точки зрения, между ними много промежуточных позиций, настаивающих на разной степени «уступчивости» морали по отношению к запросам и потребностям институтов. Чтобы принять какую-то одну из них, на мой взгляд, следует, во-первых, точнее определиться с теми угрозами воплощению нравственных ценностей в общественной
жизни, которые создают институты; во-вторых, понять, в какой мере этим угрозам способствует движение морали навстречу институтам, приспособление нравственных требований к их специфике, и, в-третьих, установить, какие способы смягчения этой негативной тенденции являются наиболее эффективными (и будут ли они тожественны тезису о необходимости «абсолютной неуступчивости» морали, провозглашенному А.А. Гусейновым). Такой логике и будет следовать моя статья.
Институциональное зло: становление концепции
Первую задачу можно полноценно решить, реконструировав примечательный теоретический опыт последних 30 лет - формирование в современной социальной этике концепции так называемого институционального (организациионного или административного) зла. Ее непосредственными источниками стали осмысление практики тоталитарных режимов и результатов ряда экспериментов в социальной психологии.
Что касается первого источника - его можно проиллюстрировать с помощью той систематизации факторов, способствующих превращению функционеров бюрократических организаций в соучастников институциональных злодеяний, которую, опираясь на работы Х.Арендт о банальном зле, предложил американский исследователь Л.Мэй [24, 65-71]. Первый фактор - критическая зависимость социального и экономического положения индивидов в долгосрочной перспективе (вплоть до глубокой старости, зависящей от пенсионного обеспечения) от сегодняшнего карьерного успеха внутри организации. Эта исходная ситуация приводит к тому, что безусловная лояльность организации поддерживается не только со стороны себялюбивых импульсов, но и со стороны альтруистических привязанностей к близким людям - карьерный успех требуется для того, чтобы выполнить обязанности заботливого ребенка, супруга, родителя и т.д.
Второй фактор - потеря индивидуальной автономии, то есть отсутствие контроля над собственной жизнью в контексте своей профессиональной деятельности, влекущее за собой возникновение ограниченных зон моральной безответственности. Разделение труда и разграничение обязанностей
внутри бюрократических организаций приводит к тому, что ее члены перемещаются в такой мир, в котором отсутствует прямая связь между поступками и их последствиями. В итоге, осмысленные поступки преобразуются в дискретные и ничего самостоятельно не значащие действия, за которые просто невозможно нести ответственность. На глобальном уровне большинство членов организации не контролирует то, что происходит с нею, а на локальном - они контролируют лишь то, что имеет предельно малую значимость для деятельности организации как целого.
Третий фактор - превращение верности институту в высшую моральную ценность. Попав в странный мир коллективной организованной деятельности, индивиды оказываются перед лицом морального хаоса. Разрозненные нравственные интуиции (дискретные представления о должном, свойственные этике частных лиц) постоянно формируют у них отдельные претензии к самим себе, которые вызывают раздражение и беспокойство, но не могут породить целостное восприятие происходящих событий, а тем более - целостную линию поведения, реагирующую на них. Эффективным средством преодоления этой разноголосицы является замыкание всей системы жизненных ценностей на служение организации. Для этого требуется сформировать в себе доверие целям этой организации, а также доверие ее способности приискивать средства для достижения этих целей. При наличии подобного доверия легко чувствовать себя частью «большого общего дела», превосходящего по значимости и тебя, и других людей, которые страдают при его осуществлении. Вынужденное причинение таких страданий превращается в тяжелую, но неизбежную ношу.
Четвертый фактор - такая трансформация совести, которая превращает в высшее выражение совестливости скрупулезное исполнение предписаний вышестоящих инстанций и служебное рвение. За счет этой трансформации возникает возможность не только заглушить голос подлинной совести и даже простого сочувствия другим людям, но и восполнить потерю индивидуальной автономии, поскольку трансформированная совесть создает у ее обладателя видимость осознанного и не вынужденного выбора в пользу подчинения приказам.
Требующее значительных усилий преодоление препятствий при выполнении своей служебной функции создает иллюзию победы долга над склонностью, а служебное рвение предоставляет определенный простор для самостоятельных решений.
Второй источник концепции институционального зла заслуживает более подробного анализа. Это четыре экспериментальных исследования, проведенных в 1960 - 1970-х гг. Во-первых, широко известные эксперименты, связанные с исследованием подчинения авторитету, начатые С.Милграмом в 1961 г. [25; 7, 127-193].
Во-вторых, серия экспериментов, проведённых на рубеже 1960 - 1970-х гг. Дж.Дарли в сотрудничестве с разными исследователями и посвященных ситуативным детерминантам помогающего поведения. В одном из них люди, оказавшись один на один или в окружении других людей с человеком, у которого случился припадок, принимали решение помочь или не помочь ему. Наличие других людей резко снижало их готовность помочь, хотя позднее ни один из них не признавал этого фактора в качестве причины своего поведения. Последующие опыты позволили установить, что присутствие окружающих мешало фиксации моральной значимости ситуации, оценке ее как критической, признанию себя ответственным за положение другого человека, а также выбору эффективной стратегии помощи [13]. Прямо раскрывает институциональные условия нравственного поведения другой эксперимент Дж. Дарли, моделирующий ситуацию, известную по евангельской притче о добром самаритянине. В нем студентам семинарии, которые полагали, что они участвуют в исследовании способов выбора семинаристами профессиональной карьеры, предлагали сначала заполнить персональный опросник, а затем - перейти в соседнее здание, где им нужно было под запись свободно откликнуться на только что прочитанный текст. Опросник позволял определить степень религиозности каждого, а тексты должны были сформировать направление текущих размышлений (один из них касался вопросов карьеры, а другой воспроизводил содержание евангельской притчи). Разные участники получали при этом разные инструкции, касающиеся срока их появления на собеседовании. Во время перехода из здания в здание перед ними пред-
ставал сидящий на земле человек, которому стало дурно. Единственным обстоятельством, с которым коррелировала частота помощи в группе семинаристов, оказалась степень спешки, в которой каждый из них находился в качестве участника эксперимента. Из тех, кто очень торопился, оказали помощь 10 %, из тех, у кого была средняя степень нехватки времени - 45 %, из тех, кто не очень торопился - 63 %. Некоторые из них просто не заметили человека в беде, другие приняли решение не помогать. Дж.Дарли и его соавтор Д.Бэтсон рассматривали это решение как решение отказать в помощи больному в пользу помощи экспериментаторам, однако, фактически это была не столько помощь исследователям, сколько выполнение незначительной институциональной обязанности, возникшей в силу взятого на себя обязательства [12].
В-третьих, эксперименты, связанные с исследованием условий и причин диффамации жертв, проведенные в 1966г. М.Лернером. За основу он взял экспериментальную ситуацию, предложенную С.Милграмом, добавив в нее группу зрителей. Группа зрителей наблюдала за экспериментом по использованию «сильных негативных подкреплений» в процессе обучения, который, в отличие от исследований феномена подчинения, был полностью разыгран актерами. Подставной ученик получал разряды-наказания от учителя-экспериментатора. Участники одной группы зрителей после завершения сессии могли проголосовать за то, чтобы следующая сессия для того же ученика была связана уже с «сильными позитивными подкреплениям» (то есть имели возможность скомпенсировать его незаслуженные страдания). Другим группам было сообщено, что эксперимент закончился или что его следующая сессия тоже будет связана с исследованием влияния наказания. После завершения сессии зрители должны были заполнить анкету, характеризующую то впечатление, которое произвела на них личность ученика. В случаях, когда у зрителей не было возможности повлиять на судьбу страдающего человека или обрести уверенность в том, что тот получит компенсацию и без их участия, они характеризовали его как менее привлекательную личность. Самый негативный в этом отношении сценарий разворачивался, когда зрителям было известно, что ученик не переносит
электрошока и сознательно идет на жертвы для того, чтобы поддержать экспериментатора. В неформальной беседе после эксперимента многие участники делали в отношении ученика вывод в духе: «сам виноват». Таким образом они поддерживали свое доверие миру, в котором непременно должна царить итоговая справедливость [21].
В-четвертых, Стэнфордский тюремный эксперимент Ф.Зимбардо, известный далеко за пределами научного сообщества благодаря художественному фильму О. Хиршбигеля «Эксперимент». В его ходе испытуемые, разделенные на две группы - охранников и заключенных, должны были имитировать условия и психологическую атмосферу реальной тюрьмы. В итоге, часть испытуемых, случайно оказавшихся охранниками и не имевших до того момента склонности к такому поведению, начала злоупотреблять своей властью и вести себя садистским образом, то есть оскорблять, унижать и подавлять «заключенных» [6].
Результаты названных экспериментов легко складываются в картину деградации морального чувства и нравственной практики. Подчинение авторитету размывает моральные сдержки (С.Милгам) и стимулы (Дж.Дарли), диффамация жертв (М.Лернер) сковывает рефлексию по этому поводу, а эффект Люцифера (Ф.Зимбардо) надстраивает над этим рвение в поиске новых и новых форм унижения другого человека и доминирования над ним. Эта картина коррелирует с обобщениями, касающимися практики тоталитарных режимов, и подтверждается, хотя и не столь всеобъемлюще и системно, многочисленными эмпирическими наблюдениями из области опыта корпоративного и государственного управления в нетоталитарных обществах. В итоге, в социальной этике сформировалась концепция особого вида зла, который разные исследователи называют организационным, институциональным или административным.
Например, у Г.Адамса и Д.Бальфура в книге, вышедшей с предисловием Ф.Зимбардо, административное зло характеризуется вовлеченностью людей в его совершение без ясного, отчетливого осознания, что они совершают нечто морально предосудительное. Отсутствие осознания связано не столько с
добросовестным заблуждением, сколько с культивируемой нечувствительностью и так называемыми моральными инверсиями. Последние включают в себя убедительные, на первый взгляд, рассуждения, демонстрирующие, что определенное действие, несмотря на отдельные сомнительные черты, является в конечном итоге не просто ожидаемым от человека, привычным или сопряженным с наименьшими усилиями и потерями, но имеющим положительную нравственную ценность - хорошим. В полномасштабное явление административное зло превращается в современную эпоху, чему способствуют три обстоятельства. Во-первых, неизбежное для научной рациональности размывание понятия «зло» (его раз-именования). Во-вторых, сложная структура современных организаций, которая рассеивает индивидуальную ответственность и требует выделять исполнение ролевых обязанностей в замкнутое пространство с целью повышения эффективности повседневной трудовой деятельности. В-третьих, неизбежное для технической рациональности формирование такого горизонта оценки общественной практики, который не позволяет разоблачать моральные инверсии. Предложение соучаствовать во зле приходит к людям современной культуры в форме требования исполнить экспертную или техническую роль в каком-то общественно значимом проекте, ведущем к большему благу или меньшему злу. И они соглашаются на него на основе автоматических, конформистских реакций или из лучших побуждений [8, 3-24].
Схожие характеристики присутствуют в описании институционального зла у Л.Мэя; организационного зла у К.Юркьевиц, Д.Кроссмана, М.Дубника, Дж.Джастиса, Д. Бэарфильда [15; 20]; телеопатии и процесса подделки совести у К.Гудпастера [16; 17]; социализации индивидов внутри организаций, ведущей к совершению злодеяний, у Дж.Дарли [14]. Все эти исследователи акцентируют разные моменты одного и того же явления: кто-то - психологические механизмы институционализированного подчинения и институционализированной инициативы к причинению страданий и нарушению прав; кто-то - вырождение базовых структур нравственного опыта (таких как совесть, вина и стыд); кто-то - характеристики имеющей наибольшую опас-
ность для морального сознания системы институционализированных и иерархизированных отношений между людьми.
Пожалуй, самым систематическим обобщением разных механизмов, включенных в воспроизводство институционального зла, является картина, предложенная в недавней книге П.Уэрхэйн и ее соавторов. Они предпочитают не применять эмоционально нагруженное понятие «зло», используя нейтральный концепт «затруднения процесса принятия моральных решений». Центральная мысль их концепции такова: «Те ментальные модели... которые дают нам возможность чувствовать себя комфортно, быть счастливыми и продуктивными в роли рядового работника, менеджера и лидера, могут превращаться в барьеры для принятия моральных решений, когда они не позволяют нам сосредоточить свое внимание на фундаментальных уязвимых точках процессов [ведущих к совершению поступков]» [29, 63].
Следуя за Дж.Дарли, они попытались привязать конкретные механизмы блокирования моральной деятельности к различным этапам принятия решения. В итоге у них получилась, хотя и условная, но довольно прозрачная и удобная для практических целей схема. Конечно, психологические эффекты, увязанные в ней с отдельными этапами совершения поступка, присутствуют не только на «своем» этапе, однако, предложенная в книге группировка эффектов позволяет понять преимущественное место разных затруднений моральной деятельности в организационной или институциональной среде. Процесс принятия морального решения, в соответствии с моделью взятой на воружение П.Уэрхэйн и соавторами, осуществляется через пять последовательных этапов: осознание моральной значимости ситуации; сбор фактов, имеющих отношение к итоговому решению; идентификация различных способов разрешения ситуации; выявление полного круга затронутых действием сторон (стейкхолдеров); достижение вывода о морально правильной линии поведения на основе всестороннего взвешивания альтернатив.
На первом этапе имеют преимущественное влияние следующие эффекты. Эффект нимба, который построен на том, что более ранние успехи в воплощении индивидуальных убеж-
дений или корпоративной миссии, создают у потенциальных деятелей уверенность в невозможности совершения ими чего-то такого, что вело бы к морально неприемлемым последствиям. Гордость прошлым опытом достижения общих целей делает их нечувствительными к изменению ситуации, к возникновению новых морально значимых факторов и обстоятельств. В облегченном виде те же феномены порождает стремление сохранить «моральный комфорт» (оставить в неприкосновенности рутинную, и потому не вызывающую нравственных сомнений, практику). Эффект очевидца, состоящий в резком уменьшении этической чувствительности к последствиям корпоративной действительности и к своей роли в ней, в том случае, если множество людей, наблюдающих те же последствия, не реагируют на них и не предпринимают в связи с ними никаких действий. Эффект самодостаточности связан с тем, что стремление индивидов чувствовать себя свободно действующими и самостоятельно выбирающими личностями в ситуации, которая включает элемент безвыходности, прямого или скрытого принуждения, часто ведет к совершению таких действий, которые призваны внешним, искусственным образом продемонстрировать, что в ситуации все же имеет место свободный выбор. Другими словами, люди склонны не преодолевать внешние ограничения, а пытаться выдавать их (или связанную с ним - с ними - линию поведения) за результат реализации своих автономных предпочтений. Эффект скользкой наклонной поверхности, который состоит в том, что постепенное отступление от собственных нравственных убеждений позволяет не видеть моральное качество ситуации и своего участия в ней. Каждый шаг в этом направлении вполне может выглядеть как морально оправданный компромисс с реальностью. Однако их совокупность, взятая ретроспективно, оказывается очевидным нарушением фундаментальных нравственных принципов (жестокостью, безразличием, предательством, проявлением лживости и т.д.) [29, 69-80 ].
На втором этапе моральную деятельность блокируют искажения внимания, связанные с ограниченностью когнитивных и эмоциональных возможностей человека. Даже простые когнитивные перегрузки, связанные с необходимостью удержи-
вать внимание на исполнении множества функциональных обязанностей в рамках формализованной и напряженной корпоративной жизни, делают нас нечувствительными к информации, обладающей нравственным значением. Еще более существенные последствия имеет эффект моральной перегрузки - перегрузки человека обращенными к нему нравственными требованиями, обязанностями, претензиями. Их совокупное воздействие, задающее единый «исполнительский» ритм, притупляет способность фиксировать новые аспекты и стороны ситуаций. Моральная перегрузка не позволяет также успешно разбираться с относительной нравственной значимостью тех или иных обстоятельств (искажаются масштабы потенциальных нарушений, неадекватно воспринимается важность исполнения разных предписаний и т.д.) [29, 80-88].
На третьем этапе существенную роль играет эффект избегания незнакомого. В отношении действий, которые доступны в определенной ситуации, прошлый опыт задает и одновременно ограничивает наши горизонты. Это его воздействие касается не только самих решений, но и их эмоционального восприятия. Так складываются устойчивые априорные предубеждения против использования тех или иных менеджериаль-ных или коммуникативных стратегий, не позволяющие признать их преимущества в новом контексте. Существенно ограничивает возможности достижения общественно значимых целей институтов и организаций и такое явление как эффект приверженности правилам. Он связан с тем интенсивным облегчением, которое испытывает человек, мучительно ищущий приемлемый выход из ситуации, когда ему удается ограничить спектр потенциальных действий за счет апелляции к норме. Произнесение формулы: «Я ничем не могу помочь, поскольку наши правила гласят следующее», является очень удобным стартовым пунктом для сворачивания дальнейшей работы над поиском способов учета интересов всех затронутых лиц. Эффекты уважения к авторитету начальства и почтительного отношения к мнению большинства окружающих также позволяют работникам организаций и функционерам институтов снимать с себя бремя ответственности за выявление всего ряда альтернативных линий поведения. Там, где задействован авторитет,
индивиды уже анализируют ряд альтернатив, одна из которых имеет поддержку начальства или коллектива, одни просто не воспринимают те действия, которые не имеют такой поддержки, в качестве реального предмета выбора [29, 92-104].
На четвертом этапе (который, по всей видимости, редко выступает как нечто отдельное) присутствуют фактически все перечисленные выше эффекты, и дополнительно оказывают мощное воздействие эвристика подтверждения собственных предыдущих оценок, стереотипизация других людей и их дегуманизация [29, 104-115]. Наконец, на пятом этапе на первый план выходит эффект невидимости, возникающий в связи с массовым и анонимным характером институциональной деятельности. Действия, совершенные в условиях невидимости, часто сопровождаются в качестве способа сохранения высокой самооценки 1) частичным исполнением нормы или малозначительной (не требующей больших жертв) заботой о затронутых решением лицах; 2) банальным забыванием принятых решений. Блокирует реализацию морально обоснованных решений и эффект выученного бессилия. В рамках системы, скрупулезно регулирующей поведение своих членов с помощью правил и приказов, у них развивается неспособность к совершению автономно избранных поступков даже в том случае, если их суждения и оценки вполне адекватны. Это особый вид слабости воли - акразии, который, в отличие описанного Аристотелем, имеет в основе уже не отсутствие способности противостоять напору страстей, а отсутствие способности выйти за пределы привычки к повиновению [29, 115-123].
Можно ли противостоять институциональному злу изнутри институционализированной морали?
Исследования в области механизмов, порождающих институциональное зло, подтверждают прямую связь последнего с теми явлениями в области организационной практики, которые соответствуют рассуждению Д.Любэна. Слишком многие из упомянутых выше эффектов либо вырастают на основе сращивания институциональных и моральных обязанностей, либо резонансно усиливаются на его фоне. Образцы профессиональной этики, ориентированные на развернутую кодификацию,
внешний мониторинг поведения, подчинение правилам оказываются при этом особенно уязвимы. Эффект нимба, эффект очевидца, эффект самодостаточности, эффект моральной перегрузки, эффект приверженности правилам, эффект уважения к авторитету, эффект почтительного отношения к мнению большинства окружающих, эффект невидимости, эффект выученного бессилия легко проникают в поры такой системы этического регулирования, а то и становятся ее несущими конструкциями. Разработчики концепта «организационное зло» М.Дубник, Дж.Джастис, Д.Бэарфилд замечают по этому поводу: «Те примеры отвратительной жестокости организаций и крайне неподобающего поведения индивидов [в корпоративной среде], которые дали импульс для того, чтобы предписывать как средство лечения выдвижение [работникам] этических условий и скрупулезный надзор над их выполнением, кажутся нам иллюстрациями опасностей самих таких предписаний». Эффективное преодоление «организационного зла» лежит в несколько ином направлении: члены организаций должны быть готовы и способны «распознавать, когда подчинение различным инструкциям является недостаточным или даже противоречит осуществлению их общественных и этических обязанностей». От них требуется «этическая независимость», которая, без сомнения, создает существенные риски для эффективной работы организации, но они гораздо меньше рисков, связанных с «организационным злом» [15, 155-156].
Может сложиться впечатление, что подобный вывод просто принуждает нас принять позицию «абсолютной неуступчивости» морали по отношению к запросам и потребностям институтов. Однако, мне кажется, что это излишне радикальная реакция. Прежде всего, необходимо иметь в виду, что некоторым проявлениям институционального зла противостоят именно институциональные меры. Даже психологические эксперименты, рассмотренные выше, не противоречат этому утверждению. В них выясняется, что организованность групп может способствовать помогающему поведению, что подражание другим может создавать цепную реакцию возмущения фактами унижения и причинения незаслуженных страданий, что наличие «стоп-правил», предложенных институтом, может рез-
ко усилиивать интуитивное неприятие таких фактов и переводить его в плоскость совершения поступков. Конечно, институциональные средства преодоления институционального зла недостаточно эффективны в связи со способностью бюрократических систем а) подменять содержание правил, б) выхолащивать его разными способами. Но это не повод для поспешных выводов, поскольку существуют такие альтернативные способы преодоления институционального зла, которые не столько аннигилируют институционализацию морали, сколько дополняют ее. В этой связи я хотел бы обратить внимание на два проекта в современной этике организаций.
1. Проект стимулирования этической бдительности и морального воображения. Он предложен П.Уэрхэйн и ее соавторами. Что касается этической бдительности, то они опираются на базовое сравнение, которое уподобляет слепые пятна в этической сфере со слепыми пятнами при вождении автомобиля. Зная их, автомобилист может маневрировать так, чтобы они оказывали гораздо меньшее влияние на безопасность вождения. Отсюда следует не только необходимость систематического исследования причин моральной слепоты, моральной немоты и морального бездействия, но и специальных образовательных программ, которые разъясняют «функционерам» различных институтов те моральные ловушки, в которые они могут попасть. Вдохновляющим обстоятельством при этом служат наблюдения психологов, которые показывают, что знакомство с ходом экспериментов, касающихся препятствий помогающему поведению, существенно увеличивает готовность помогать (по крайней мере, пока эта информация свежа в памяти) [29, 71-74, 125-131].
Другая сторона их проекта связана с понятием морального воображения. Моральное воображение является комплексным свойством личности, предполагающим способность человека, во-первых, отвлекаться от собственного видения ситуации и мысленно принимать позицию других ее участников; во-вторых, отвлекаться от своей нынешней системы мотивов и предпочтений (воображать себя иным - в перспективе возможных изменений собственной личности); в-третьих, рассматривать любую ситуацию как имеющую множество возможных ис-
ходов, некоторые из которых еще очевидны для ее участников и требуют выявления; в-четвертых, преодолевать прямолинейную стереотипизацию ситуаций, видеть не только их сходства, позволяющие подводить свои действия под определенную норму, но также специфику, требующую креативности в ходе принятия решений. Важным средством развития морального воображения является использование таких приемов, как моделирование суждений незаинтересованного идеального наблюдателя, мысленная смена мест с другими людьми, введение тех или иных информационных ограничений для достижения большей степени беспристрастности и т.д. Моральное воображение требует развитой эмпатии, а также постоянной коммуникации с теми, чьи интересы затронуты твоими решениями. На этой основе уточняются интересы и предпочтения стейкхолдеров, а также напрямую устанавливается система взаимоприемлемых отношений с ними. Формирование у работников морального воображения рассматривается как альтернатива формированию у них автоматизмов подчинения - будь то институционализированному авторитету или развернутым правилам этического или дисциплинарного типа. На развитие этого свойства должны быть направлены этические тренинги, его уровень должен рассматриваться как один из критериев, определяющих карьерное продвижение профессионалов, с учетом его стимулирования должны разрабатываться этические документы и т.д. [29, 161-165].
2. Проект создания профессиональной этики высоких устремлений. Этот вариант этики лиц, задействованных в работе институтов и организаций, предполагает несколько свойств. Прежде всего, он требует от принимающих решения субъектов опираться не на букву кодексов и сводов этических правил, а на их дух и на конечное назначение института. Этические документы, закрепляющие его нормативное содержание, также специфичны - они устанавливают приоритет обобщенных ценностей и принципов, а также предполагают возможность свободного и творческого к себе отношения. В рамках профессиональной этики высоких устремлений от лиц, принадлежащих к организации или институту, требуется пристальное внимание ко всему ряду последствий, которые порождает их деятель-
ность (последствия понимаются, прежде всего, как негативное воздействие на отдельных людей: клиентов или просто стейк-холдеров, но также - как возможный, но не внесенный вклад в улучшение их жизни). Внимание к последствиям сопровождается инициативным поиском возможностей выполнить свои обязанности таким образом, чтобы а) максимально полно реализовать общественно значимые цели института; б) не нарушить при этом права и законные ожидания стейкхолдеров. И внимание к последствиям, и творческая инициативность являются результатом этической чувствительности, несводимой к установке на добросовестное исполнение дисциплинарных и функциональных правил. Этическая чувствительность поддерживается постоянным коллективным обсуждением моральных аспектов институциональной практики, в рамках которого аннулированы иерархические различия. Озабоченность нравственным качеством институциональных решений и отношений стимулируется личным примером людей, заслуживших уважение в сообществе. В силу этого от руководителей организаций требуется не только управленческая компетентность, но и свойства, делающие из них моральных лидеров.
На настоящий момент этика высоких устремлений превратилась в целостный проект в рамках инженерной этики [10; 19], этики образования [23; 27], этики социальной работы [11]. Ее обоснование тесно связано с теоретическим аппаратом этики добродетелей, а практическое оформление в виде этических документов представляет собой фиксацию более или менее развернутой номенклатуры добродетелей и описание практических контекстов, в которых они должны проявляться. В полном соответствии с концепцией А.Макинтайра профессиональная этика высоких устремлений апеллирует к нарративному единству личности, складывающемуся на фоне коллективно осуществляемой практики.
Для некоторых исследователей профессиональная этика высоких устремлений неразрывно связана с миссией отдельных профессий. Например, В.И.Бакштановский и Ю.В. Согомо-нов выделяют тип профессиональной этики, в которой доминирует «мировоззренческий ярус» нормативного содержания, -этот тип противостоит утрате индивидуальной автономии внут-
рибюрократизированных организаций и системы рыночных отношений, которая требует принимать «ответственность не только за правильное исполнение работы, но и за исполнение правильной работы». Авторы обозначают такой тип с помощью термина «этика высоких профессий» [4, 252-254; 3, 103]. Это означает, что перечисленные характеристики можно успешно культивировать в сообществе врачей, инженеров, преподавателей, но не в любой организации.
Однако существует мнение, что все они могут и должны быть перенесены в более широкий организационный (корпоративный) контекст. Теоретически такую возможность попытался обосновать Дж.Мур, использовав теоретические ресурсы концепции А.Макинтайра. Известно, что А.Макинтайр отказывает менеджериальной деятельности в статусе практики, однако, Дж.Мур попытался показать, что обеспечение работы институтов, поддерживающих практики первого порядка, также может быть практикой, то есть деятельностью, опирающейся на систему внутренних благ. Правда, условием этого, по Дж.Муру, является глубокая сопричастность всех менеджеров - то есть членов бюрократического аппарата организации и ее ориентированных на рынок структур - базовой профессиональной практике и ее общественно значимым целям [27, 27-31].
Мне представляется, что наличие таких проектов и их хотя бы частичная и несовершенная реализация в реальной практике дают надежды на то, что мысль А.А. Гусейнова о неизбежной потере моралью самой себя в сфере прикладных и профессиональных этик является скорее предостережением, чем окончательным приговором.
Список литературы
1. Апресян Р.Г. Понятие общественной морали // Общественная мораль: философские, нормативно-этические и прикладные проблемы / под. ред. Р.Г.Апресяна. М.: Альфа-М, 2009. С. 15-35.
2. Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М.: Европа, 2008.
3. Бакштановский В.И. Прикладная этика: лаборатория ноу-хау. Т. 2. Тюмень: НИИ ПЭ ТюмГНГУ, 2010.
4. Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Этика профессии: миссия, кодекс, поступок. Тюмень: НИИ ПЭ ТюмГНГУ, 2005.
5. Гусейнов А.А. Выступление на конференции «Моральная ответственность в современном мире», философский факультет МГУ имени М.В.Ломоносова, 17-18 апреля 2014 г. (планируется к публикации в философско-этическом альманахе «Проблемы этики» - 2015, выпуск V).
6. Зимбардо Ф. Эффект Люцифера. Почему хорошие люди превращаются в злодеев. М.: Альпина нон-фикшн, 2014.
7. Милграм С. Эксперимент в социальной психологии. СПб.: Издательство «Питер», 2000.
8. Adams G.B., Balfour D.L. Unmasking Administrative Evil. Thousand Oaks, CA: SAGE, 1998.
9. Applbaum A.I. Ethics for Adversaries: The Morality of Roles in Public and Professional Life. Princeton: Princeton University Press, 1999.
10. Bowen W.R. Engineering Ethics: Outline of an Aspirational Approach. L: Springer-Verlag, 2009.
11. Corey G, Schneider Corey M., Callanan P. Issues and Ethics in the Helping Professions. Belmont, CA: Tomson, Brook-Cole, 2007.
12. Darley J. M., Batson C.D. "From Jerusalem to Jericho": A Study of Situational and Dispositional Variables in Helping Behavior // Journal of Personality and Social Psychology. 1973. Vol. 27. № 1. P. 100-108.
13. Darley J. M., Latane B. Bystander Intervention in Emergencies: Diffusion of Responsibility // Journal of Personality and Social Psychology. 1968. Vol. 8. № 4. P. 377-383.
14. Darley J.M. How Organizations Socialize Individuals into Evildoing // Codes of Conduct: Behavioral Research into Business Ethics / Ed. by D.M.Messick, A.E.Tenbrunsel. N.Y.: Russell Sage Foundation, 1996. P. 13-43.
15. Dubnick M., Justice J.B., Bearfield D.A. Imagining and Managing Organizational Evil // The Foundations of Organizational Evil / Ed. by C.L.Jurkiewicz. N.Y.: M.E. Sharpe, 2012. P. 142-162.
16. Goodpaster K.E. Conscience and its Counterfeits in Organizational Life: A New Interpretation of the Naturalistic Fallacy // Business Ethics Quarterly. 2000. Vol. 10. № 1. P. 189-202.
17. Goodpaster K.E. Conscience and Corporate Culture. Oxford: Blackwell Publishing, 2007.
18. Hardin R. Institutional Morality // The Theory of Institutional Design / Ed. by R.Goodin. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 126-153.
19. Harris C.E. The Good Engineer: Giving Virtue its Due in Engineering Ethics // Science and Engineering Ethics. 2008. Vol. 14. P. 153-164.
20. Jurkiewicz C.L., Grossman D. Evil at Work // The Foundations of Organizational Evil / Ed. by C.L.Jurkiewicz. N.Y.: M.E. Sharpe, 2012. 3-15.
21. Lerner M.J. The Belief in a Just World: A Fundamental Delusion. N.Y.: Springer, 1980.
22. Luban D. Legal Ethics and Human Dignity. N.Y.: Cambridge University Press, 2007.
23. Macfarlane B. Teaching with Integrity: the Ethics of Higher Education Practice. N.Y.: Routledge, 2004.
24. May L. Socialization and Institutional Evil // May L. The Socially Responsive Self: Social Theory and Professional Ethics. Chicago: University of Chicago Press, 1996. P. 65-85.
25. Milgram S. Obedience to Authority: an Experimental View. L.: Tavistock, 1974.
26. Moore G. Re-imagining the Morality of Management: A Modern Virtue Ethics Approach // The Heart of the Good Institution: Virtue Ethics as a Framework for Responsible Management / Ed. by H.Harris, S.McKenzie, G.Wijesinghe. N.Y.: Springer, 2013. P. 7-34.
27. Moore G. Managing Ethics in Higher Education: Implementing a Code or Embedding Virtue? // Business Ethics: A European Review. 2006. Vol. 15. № 4. P. 407-418.
28. Nagel T. Ruthlessness in Public Life // Mortal Questions. N.Y.: Cambridge University Press, 1978. P. 75-92.
29. Werhane P.H., Hartman L.P., Archer C., Englehardt E.E., Pritchard M.S. Obstacles to Ethical Decision-making: Mental Models, Milgram and the Problem of Obedience. Cambridge: Cambridge University Press, 2013.
