CC BY
25А.В. Прокофьев
УДК 174
Нормативное содержание профессиональных этик: некоторые подходы к выявлению
В статье проанализирована взаимосвязь между исследованием социальной роли той или иной профессии и нормативным содержанием ее этического кодекса. Автор артикулирует проблемы и выявляет опасности, связанные с раздроблением единого нормативного пространства морали в профессиональных этиках. Опираясь на идею морального разделения труда, он обосновывает необходимость такого раздробления и предлагает способы предотвращения его эксцессов. В прикладной части статьи продемонстрирована зависимость между различными оценками эффективности состязательной юридической системы и разными видениями нормативного содержания этики юриста.
Ключевые слова: мораль, профессиональная этика, моральное разделение труда, этика юриста, ложь.
Профессиональная этика в свете идеи морального разделения труда
Взаимодействие морали в целом и морали в ее профессионально-этических выражениях создает немало довольно острых проблем для этической теории и для живого нравственного опыта. Остроту им придает тот факт, что мораль - это пространство горизонтальной регуляции поведения, в котором каждое действующее лицо призвано относиться к каждому своему контрагенту как человек к человеку. Смысл моральных требований состоит в том, чтобы это «человеческое» отношение прорывалось через разграничения между людьми, создаваемые множественностью социальных ролей и идентичностей. Профессиональная же этика, являясь формой воплощения морали в целом, способствует не разрушению или приостановке, а закреплению
ролевой специфики поведения и частных самоидентификаций. Мораль часто характеризуют через понятие «универсальность», применяющееся к требованиям, и понятие «универсализуемость», применяющееся к суждениям.
В предложенной НИИ ПЭ характеристике проблемной ситуации «конкретизации, проявляющейся в опыте инсти-туционализации прикладных этик», подвергается именно «универсальная мораль». Однако при строгом употреблении понятия «универсальность» (а равно и понятия «униве-сализуемость») обладающая этими свойствами система норм и суждений может довольно легко вместить в себя элементы иерархии и специализации. Нормы, имеющие силу в отношении одних людей, но не распространяющиеся на других, или нормы, которые предписывают действовать по отношению к одним людям так, а по отношению к другим - иначе, далеко не всегда лишены универсальности.
Однако дело в том, что универсальность сопровождается в морали тенденцией к сохранению высокой степени «обобщенности» правил и норм (а может быть, и порождает такую тенденцию). Наибольшее доверие у обладателей морального сознания вызывают те нормы, требования которых не предполагают оговорок о том, в качестве кого их следует исполнять. Конечно, в качестве человека. И наоборот, нормы, которые адресованы не ко всем людям или избирательно применяются по отношению к тем, чьи интересы затронуты их исполнением, сталкиваются со стойким подозрением, поскольку универсальность таких норм может оказаться мнимой. Универсальные, но не всеобщие формулировки очень удобны для выражения партикулярных интересов и именно поэтому сталкиваются в морали с презумпцией недоверия.
Таким образом, процессы формирования частных (в терминах, применяемых в постановке проблемы НИИ ПЭ -«малых») нормативно-ценностных систем противоречат не столько универсальным, сколько предельно обобщенным требованиям, на которые опирается общераспространен-
ная мораль, являющаяся по своей сути моралью неспециализированной межличностной коммуникации1.
В чем состоит специфика частных нормативно-ценностных систем? Существуют три основных направления трансформации нормативного содержания общераспространенной, неспециализированной морали, приводящих к их появлению: а) снижение требовательности некоторых норм в отношении действий человека, работающего в определенной организации или избравшего ту или иную профессию, б) наложение на него дополнительных обязанностей, которые являются непрямым продолжением или простым ужесточением требований неспециализированной морали, в) наложение дополнительных обязанностей, которые выражают именно снижение требовательности. Первый и последний пункт являются наиболее проблематичными, поскольку в связи с ними возникает прямое противоречие между тем, что конкретизируется, и результатами конкретизации. В дальнейшем я планирую сосредоточиться именно на них.
Однако перед тем, как это сделать, считаю необходимым зафиксировать то обстоятельство, что связанная с ними проблема состоит не просто в моральном одобрении поступков, которые выглядят предосудительно в свете обобщенной нормы. Подобное снижение нормативной планки общераспространенный моральный опыт как раз допускает, по крайней мере для случаев, когда с помощью нарушения запрета можно предотвратить существенный вред. Ситуа-ционистское понимание нравственных ценностей и норм в этической теории всего лишь отражает данную его особенность. Однако в рамках профессиональной этики имеются два дополнительных «отягчающих» обстоятельства.
Во-первых, в случае с профессионалом присутствует не случайное попадание в ситуацию, где приходится нарушать норму, а сознательный выбор той сферы деятельности,
1 Подробнее о различиях «универсального» и «обобщенного» см.: Hare R. Sorting out Ethics. N.Y.: Oxford University Press, 1997. P.23,96.
где приходится ее нарушать. Во-вторых, вместо переживания вынужденности нарушения нормы у профессионала возникает переживание честно исполненного долга.
Другими словами, в профессиональной этике и этике организаций происходит подлинное раздробление единого нормативного пространства морали и единства индивидуального нравственного опыта. Что, конечно, волнует этическую мысль.
Одни теоретики акцентируют неизбежно возникающую при этом невнимательность морального субъекта к институционально опосредствованным последствиям своих поступков, своего рода «обморочное состояние» по отношению к причинно-следственным связям, малодушно культивируе-
о
мую близорукость (Р. Хардин) . Других - тревожит в первую очередь шизофреническое раздвоение морального сознания при постоянном перемещении его носителя между нормативными пространствами различных социальных ролей, потеря каждым человеком способности соотносить эти нормативные пространства между собой и сохранять мо-
о
ральную самоидентификацию (А. Макинтайр) . Третьих теоретиков шокирует потенциально присутствующая в рамках профессиональных этик тенденция к «нормализации немыслимого», к бездумному санкционированию возмутительной для нравственного чувства жестокости.
Последнюю тенденцию контрастно обозначила Х. Арендт, призвавшая видеть в нацистских организованных зверствах не «демоническое», а «банальное» зло. Зло, опирающееся не столько на безудержную, монструозную ненависть, сколько на злокачественно преобразованную добросовестность4. Ее же эмпирически исследовали соци-
2 Hardin R. Institutional Morality // The Theory of Institutional Design / Ed. by R.Goodin. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 136.
3 MacIntyre A. Social Structures and Their Threats to Moral Agency // Philosophy. 1999. Vol. 74. № 289. P. 322.
4 См.: Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М.: Европа, 2008. С. 411-412.
альные психологи, обнаружившие притупление чувствительности к страданию другого человека и резкое ослабление механизмов, тормозящих инициативную жестокость и агрессивность у тех людей, которые воспринимают себя в качестве лиц, выполняющих обязанность или обязательство. В известном эксперименте С. Милгрэма испытуемым поручалась роль ассистента психолога, исследующего связь процесса научения и наказания. По предписанию своего руководителя, они должны были подавать все более и более высокое напряжение на кожу решающего задачи ученика в виде наказания за каждый неправильный ответ. До 2/3 испытуемых продолжали повышать уровень напряжения, несмотря на безошибочные признаки увеличивающегося страдания жертвы5. Похожая зависимость присутствует и в случаях оказания помощи. В эксперименте Дж.М. Дарли и Ч.Д. Бетсона студентам, задействованным в психологическом тесте, было поручено быстро перейти в другое здание, где их ожидают для продолжения тестирования. На пути они наталкивались на упавшего человека, находящегося без сознания. Только 10 % испытуемых, торопившихся на встречу с психологом и добросовестно выполнявших свои обязанности участников тестирования, задерживались для того, чтобы помочь человеку, оказавшемуся в беде6.
Наиболее яркой страницей исследований такого рода стал эксперимент Ф. Зимбардо, в ходе которого имитация системы тюремного заключения закончилась молниеносно развивающейся моральной деградацией испытуемых, по жребию оказавшихся в роли охранников и даже самого ру-
5 Milgram S. Obedience to Authority: an Experimental View. L.: Tavistock, 1974. P. 5.
6 Cm.: Darley J. M., Batson C.D. "From Jerusalem to Jericho": A Study of Situational and Dispositional Variables in Helping Behavior // Readings in Social Psychology: General, Classic, and Contemporary Selections / Ed. by A.W.Lesko. N.Y.: Allyn & Bacon, 2006. P. 275-285.
ководителя эксперимента7.
Таким образом, опасности возникновения понижающих планку профессионально-этических конкретизаций морали несомненны. Вопрос лишь в том, можно ли оправдать существование таких конкретизаций? Когда-то М. Монтень предложил следующее рассуждение: «Во всяком государстве существуют необходимые ему должности, не только презренные, но и порочные; порокам в нем отводится свое место, и их используют для придания прочности нашему объединению, как используют яды, чтобы сохранить наше здоровье. И если эти должности становятся извинительными, поскольку они нужны, и общественная необходимость побуждает забыть об их подлинном свойстве, то поручать их следует все же более стойким и менее щепетильным гражданам, готовым пожертвовать своей честью и своей совестью, подобно тем мужам древности, которые жертвовали для блага отечества своей жизнью; нам же, более слабым, подобает брать на себя и более легкие и менее опасные роли. Общее благо требует, чтобы во имя его шли на предательство, ложь и беспощадное истребление: предоставим же эту долю людям более послушным и более гибким»8.
Хотя аргументация М. Монтеня нацелена именно на обоснование обсуждаемых им «должностей», она, конечно, не является достаточной для решения такой задачи. Мы видим, что в его рассуждении «должность» и связанные с ней действия всего лишь «извинительны», что они осознаются деятелем как потеря «чести» и «совести», что общество лишь «забывает» о качестве таких действий, а беспристрастно оценивающий ситуацию моральный субъект не желает себе такой участи и понимает, что избрать подобную сферу деятельности могут лишь более «послушные» и «гибкие» люди.
7 См.: Zimbardo P. The Lucifer Effect: Understanding How Good People Turn Evil. N.Y.: Random House, 2007. Ch. 2-11.
8 Монтень М. Опыты. Кн. 3. M., Л.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 8.
Обосновать частную нормативно-ценностную систему можно только в том случае, если будет доказана равная ценность выбора в пользу «презренной» и «порочной» профессии или «презренной» и «порочной» работы в организации определенного типа при его сравнении с другими биографическими альтернативами, если предрасположенность к более и менее «опасным (трудным) ролям» будет рассматриваться как морально нейтральное качество. Именно так построена концепция морального разделения труда, которую отчетливо артикулировал в этике XX в. Т. Нагель.
В первую очередь Т. Нагель имеет в виду разделение труда между частной и публичной моралью: первая более беспристрастна, в большей мере ориентирована на последствия и в свете этих своих особенностей более безжалостна. С данным фундаментальным разграничением связано и другое, вторичное разделение труда, а именно «этическая специализация», то есть содержательное многообразие стандартов правильного поведения, отвечающее многообразию форм «публичной деятельности». «Различные аспекты публичной морали, - замечает Т. Нагель, - находятся в руках разных уполномоченных лиц». А отсюда следует, что моральные ограничения деятельности таких лиц а) совпадают с границами их роли внутри определенной институциональной структуры и б) легитимизируются вместе с ней. «Таков комплексный путь, посредством которого равновесие моральных критериев, ориентированных на результат и на правильность действия, оправдывает устройство институтов, полномочные представители которых могут делать то, чего не подобает делать в частной жизни»9.
Видный современный философ права, Д. Любан, дает следующее формализованное описание этой логики рас-
9 Nagel T. Ruthlessness in Public Life // Mortal Questions. N.Y.: Cambridge University Press, 1978. P. 85-86.
суждения: «1. Институт имеет оправдание. 2. Институт требует от своих функционеров А. 3. Совершение А функционерами оправданно»10. Однако необходимо иметь в виду, что сторонники идеи «морального разделения труда» не требуют полного освобождения различных проявлений «публичной морали» от оценок, связанных с моралью частной жизни. Речь идет лишь о чувствительности таких оценок к контексту, к роли институтов (профессиональных практик) в обществе в целом. К примеру, Т. Нагель подчеркивает, что смещение границ морально допустимого на основе понимания специфики «публичной морали» всегда является лишь частичным: даже оправданные в свете беспристрастной и ориентированной на последствия «публичной морали» институты не могут переходить определенной грани («наиболее сильные ограничения индивидуальной морали продолжают ставить пределы тому, что может быть публично обосновано даже с помощью чрезвычайно мощных консеквенциалистских доводов»)11.
Как рассуждения, связанные с моральным разделением труда, влияют на конкретизированное нормативное содержание нравственных кодексов профессий и организаций? Как они связаны с ответом на вопрос НИИ ПЭ и В.В. Маяковского: «Что такое хорошо и что такое плохо?».
Я полагаю, что в каком-то смысле логика оправдания (обоснования) институциональных требований тождественна логике их учреждения и отличается от нее лишь по направлению. В этом случае критикуемый НИИ ПЭ в постановке проблемы тезис, что специализированные нормы «могут быть извлечены из всеобщих представлений и правил по аксиоматической методике», оказывается не лишенным убедительности. Предлагаемая НИИ ПЭ альтернатива является проектной, конструктивистской и коммуникативной. Она как будто бы снимает необходимость проекции
10 Luban D. Legal Ethics and Human Dignity. N.Y.: Cambridge University Press, 2007. P. 57.
11 Nagel T. Ruthlessness in Public Life. P. 89.
или «элементарной аппликации» предельно обобщенных нравственных требований.
Однако если мы зададимся вопросом о том, что делает каждый участник коммуникации в творческом процессе ин-ституционализации профессиональной этики, то ответ может быть только один: он выдвигает определенные аргументы, которые соотносят его собственный профессиональный опыт, его понимание особенностей своей профессии (организации), ее общественной роли с рядом «всеобщих представлений и правил». Уже действующие или только предлагаемые нормы вызывают его осуждение или одобрение именно в силу того, что они не укладываются в предпочитаемый им способ «аппликации» всеобщего нормативного содержания. Он может соглашаться или не соглашаться с использующимся другими пониманием «всеобщих представлений и правил», с предложенными ими способами приложения, с интерпретацией сущностной специфики обсуждающегося института/вида деятельности и т.д. Те, кто противостоят ему или присоединяются к его точке зрения в процессе коммуникации, делают то же самое. К изменению позиции в рамках такой дискуссии приводит либо простое стремление к практически работающему компромиссу, либо то, что предъявленный другими взгляд на проблему демонстрирует узость или некорректность собственного подхода.
Это, конечно, не простая монологическая аппликация, в рамках которой привилегированный субъект (например, теоретик-эксперт по проблемам профессиональной этики) выносит решения в последней инстанции. Но, тем не менее, я полагаю, что это все равно приложение. И если определять роль, которую мог бы сыграть в этом процессе эксперт, имеющий теоретическую подготовку, то она будет двухфокусной.
Во-первых, он может пытаться проанализировать условия самой коммуникации (достаточно ли эффективно она организована для того, чтобы представление аргументации
одними ее участниками могло влиять на других). Во-вторых, он может пытаться проанализировать предъявленные участниками варианты понимания того, как соотносится специфика организации/вида деятельности с общим благом и возможностями защиты индивидуальных прав членов общества, для того чтобы выяснить степень их внутренней согласованности. Некоторые позиции он сможет обоснованно отклонить в связи тем, что стоящие на них люди очевидным образом не понимают общих посылок, правил вывода или
^ V ЧУ
практического контекста. В этой части своей деятельности он будет работать именно с интерпретациями «всеобщих положений и правил» и с обобщениями, касающимися профессионального опыта.
Если перед нами специалист, который выступает не столько в качестве эксперта, сколько в качестве технолога, то есть непосредственного организатора процесса дискурсивной институционализации морали, то его роль, конечно, будет несколько иной. Но даже с учетом этой разницы, мне представляется, что «вывод из всеобщих положений и правил» и «проектно-ориентированная институцио-нализация» не противопоставлены друг другу качественно. Они не могут существовать друг без друга. Если, конечно, мы не считаем, что содержание профессиональной этики должен выявлять философ, претендующий на роль морального законодателя, или социолог-эмпирик, стремящийся найти наиболее точную артикуляцию преобладающего профессионального этоса.
Проблема лжи в этике юриста
В качестве практического примера, иллюстрирующего приведенную выше аргументацию, я хотел бы привести профессиональную этику юриста-представителя. Защищая интересы своего клиента, юрист часто оказывается вынужден убеждать других в том, во что он сам не верит. И даже более того - убеждать других в чем-то таком, что те никогда не посчитали бы истиной, имей они ту же самую ин-
формацию, которой располагает сам юрист. В перспективе морали межличностных взаимодействий перед нами пример бесчестного поведения, своего рода серийная, возведенная в систему ложь. Может ли она получить моральное оправдание и на этой основе - приобрести статус в исполнении профессионального долга?
Первый подход к обоснованию действий юриста, формально попадающих под определение лжи, связан с возможным наличием специальных (то есть пристрастно-избирательных) обязанностей юриста перед клиентом. Эта линия рассуждения была развернуто артикулирована Ч. Фрай-
А О
дом в известной работе «Юрист как друг»12. Однако, как указывают многие критики позиции Ч.Фрайда, дружба сама по себе не является извинением лжи, а значит и специфическая «дружба» с клиентом не может выполнять эту роль в отношении «лживости» юриста. Соответственно, введение некоторых форм лжи в число действий, которые допустимы для представителя этой профессии, требует неких дополнительных аргументов, которые, как правило, принимают форму апелляции к различным аспектам «морального разделения труда». Д.Любан указывает на два аргумента такого рода. Оба они связаны с общественной ролью состязательной юридической системы13.
Первый сконцентрирован вокруг утверждения, что функционирование состязательной системы является единственно возможным способом получения знания о событиях, относящихся к тому или иному судебному делу. Такое
12 Fried Ch. The Lawyer as Friend: The Moral Foundations of the Lawyer-Client Relation // Yale Law Journal. 1976. Vol. 85. P. 1060-1089.
13 В действительности Д.Любан ведет речь о трех, как он их называет, «консеквенциалистских» аргументах в пользу необходимости нарушения моральных запретов внутри состязательной системы. Один из них он напрямую связывает с моральным разделением труда и считает самостоятельным. Однако, скорее всего, это не самостоятельный аргумент, а основа двух других (См.: Luban D. Legal Ethics and Human Dignity. P. 33-47).
знание может быть получено только в процедурном порядке, и юрист, представляющий интерес своего клиента, выступает как одна из необходимых сторон процедуры. Так как до судебного решения ни одну из интерпретаций обстоятельств дела нельзя считать ложной или истинной, то юрист-представитель, выстраивающий на основе имеющихся у суда фактов нарратив, благоприятный для своего клиента, вовсе не прибегает ко лжи. Он просто работает над созданием одной из версий событий, создает наиболее убедительный набор подтверждений одной из возможных гипотез, реконструирующих происходившее. Другие гипотезы с большим или меньшим успехом отрабатываются иными участниками процесса. Оценкой этих гипотез занимается судья или коллегия присяжных. Воздерживаясь от выстраивания благоприятного для клиента нарратива, юрист-представитель лишь препятствовал бы работе института установления истины, принимая на себя чужую роль - роль представителя противоположной стороны или инстанции, уполномоченной выносить судебные решения.
Второй аргумент сосредоточен вокруг значения состязательной системы в качестве эффективного средства защиты прав. Он исходит из того, что права участников процесса не будут в достаточной мере защищены, если каждому отстаивающему свой интерес в суде человеку не будет обеспечена возможность пользоваться услугами «рьяного защитника», готового скрывать некоторые, хорошо ему известные, обстоятельства дела или создавать у суда впечатление, что какие-то события, в реальности которых он не убежден, имели место. В отсутствие такого представителя участник процесса окажется беззащитным, не сможет использовать все возможности реализации прав, которые предоставляют ему законодательство и судебная система. С учетом того, что представитель не принимает итоговое решение, а лишь высказывает доводы в пользу своего клиента, речь идет именно о полноценной защите права, а не о
его превратном толковании (в отношении клиента) или нарушении (в отношении противной стороны).
В своей знаменитой работе «Политика и нравственная личность» Б. Уильямс, откликаясь на пятишаговое Д. Вас-серстрема, начинающееся посылкой о необходимости защиты прав и заканчивающееся выводом: «хорошо, что... адвокаты являются истинными чудовищами», ведет речь о том, что данное рассуждение вполне логично дополняется представлением о профессионализме и профессиональном долге. «Поскольку. действия совершались в рамках исполнения профессиональных обязанностей и имели целью утверждение желаемой системы, постольку их нельзя считать чем-то ужасным - эти действия просто не содержат в себе ничего личного» 14. В свете тезиса Б. Уильямса два представленных выше аргумента ведут к выводу о необходимости создания такого описания действий юриста-представителя, которое лишает их статуса нравственно предосудительных поступков, превращает даже не в «святую ложь», а в действия, не включающие в себя какой бы то ни было лжи.
Приведенная выше аргументация не является бесспорной. Сила первого аргумента в действительности распространяется лишь на те случаи, когда речь идет о соперничающих интерпретациях замкнутого и исчерпывающего набора фактов. Однако и в пределах этого ограниченного круга ситуаций отступление от всеобщей нравственной нормы не получает исчерпывающего обоснования. В отличие от научного сообщества, в котором в качестве ведущей ценности и цели каждого его члена признается именно поиск истины, представители сторон в судебном состязании ставят своей приоритетной целью защиту клиента. Такое расхождение между мотивациями действующих лиц и смыслом институтов, в работе которых они задействованы, ставит
л л
14 Уильямс Б. Политика и нравственная личность // Мораль в политике. Хрестоматия / Сост. и общ. ред. Б.Г.Капустина. М.: КДУ: Изд-во МГУ, 2004. С. 438-439.
под вопрос эффективность этих институтов. Если же учесть, что круг ситуаций, в которых верность интересам клиента заставляет юриста убеждать других в том, во что он сам не верит, заметно шире, то сила рассматриваемого аргумента оказывается под еще большим сомнением. Ведь представители сторон не только интерпретируют факты, но и влияют на характер находящейся в распоряжении суда информации. Они предъявляют вещественные доказательства, вызывают свидетелей или, напротив, воздерживаются от этого, имея такую возможность. Если и эту часть своей работы юрист осуществляет, исходя исключительно из интересов своего клиента, то он неизбежно теряет статус эффективного участника коллективного процесса поиска истины.
Второй аргумент также сталкивается с целым рядом проблем. Клиент оказывается беззащитным только в том случае, если противной стороне уже предоставлена возможность получать такую защиту, которая пренебрегает запретом на ложь. А это создает своего рода порочный круг: состязательная система нужна для эффективной защиты прав именно в состязательной системе. Можно, конечно, предположить, что в условиях неуверенности в том, будет ли противоположная сторона уважать запрет на ложь, права могут быть реализованы только с привлечением представителя, который сам его не уважает. Однако по такой схеме можно обосновать и допустимость привлечения лжесвидетелей, и допустимость подделки вещественных доказательств и многое другое. Обеим сторонам должно быть позволено делать все либо с превентивными целями, либо в ответ на действия друг друга, а дело суда - разобраться в том, что из предъявленного сторонами материала соответствует действительности, а что нет. Однако это абсурдный вывод, разрушающий систему правосудия. Наконец, необходимо иметь в виду, что эффективная защита прав сторон будет иметь место только в том случае, если им предоставлены защитники, которые являются равно талантливы-
ми в деле сокрытия обстоятельств или предъявления благоприятных интерпретаций установленных фактов. А такая возможность крайне сомнительна.
Из этого довольно традиционного и постоянно воспроизводящегося столкновения аргументов pro et contra Д. Лю-бан делает вывод, что социальные институты могут иметь обоснованность разного характера, и что характер обоснованности существенным образом влияет на масштаб и форму исключений из правил общераспространенной морали, предоставляемых «функционерам» этих институтов. Другими словами, характер обоснованности какой-то профессиональной деятельности влияет на нормативное содержание конкретной профессиональной этики в той части, в которой она расходится с этикой приватной межличностной коммуникации.
Д. Любан полагает, что моральная обоснованность состязательной системы носит слабый, или прагматический, характер. Обеспечивать достижение тех же самых целей, и с тем же (далеко не высочайшим) уровнем эффективности, могли бы и другие юридические системы. Поэтому выбор в пользу состязательного варианта обусловлен тем, что данная система уже есть, что она привычна, а ее замена потребовала бы от общества многих дополнительных усилий и длительного переходного периода. Итоговый вывод Д. Любана таков: «Состязательная система обладает лишь небольшой моральной силой и, следовательно, апелляция к ней может оправдать только малые нравственные нару-
15
шения» .
Если перейти от этической теории к практике институци-онализации этики юриста, то установленная Д.Любаном зависимость там также прослеживается без особенного труда. Реальное содержание профессионально-этической нормативности, фиксируемое в декларациях и кодексах, зависит во многом от того, как формулирующие ее положения
15 См.: Luban D. Legal Ethics and Human Dignity. P. 63.
люди и сообщества воспринимают аргументы и контраргументы, касающиеся «аппликации» «общих моральных представлений и правил» к конкретной профессиональной практике.
Естественно, представители профессий постоянно спорят между собой о том, насколько существующая в той или иной профессиональной этике интерпретация моральных запретов является адекватной, о том, в какой мере снятие с профессионала нравственной ответственности за нарушение запретов соответствует задачам институтов, в деятельность которых они вовлечены. Общество, выступающее как совокупность стейкхолдеров (внешних заинтересованных сторон) профессиональной практики, также активно вторгается в этот спор. Разброс возникающих при этом позиций велик, дискуссия нескончаема. Однако структурно аргументы ее участников представляют собой именно «аппликации», приводящие к тому или иному пониманию миссии профессионала. По отношению к нормам, проецирующим запрет на ложь в область практики юриста-представителя, можно выделить три позиции, которые способны занимать преобладающее место в рамках этоса и в этических документах юридического сообщества.
Позиция радикального разделения профессиональной этики и общераспространенных моральных представлений. В наиболее чистом виде она была выражена английским адвокатом и политическим деятелем XIX в. лордом Г. Брумом: «Адвокат, исполняющий свой долг, знает только одно лицо во всем мире, и это лицо - его клиент. Спасти своего клиента всеми средствами и приемами и посредством любых опасностей и издержек для других людей, в том числе для него самого, есть первая и единственная обязанность адвоката и, выполняя эту обязанность, он не должен
1R
считаться с тревогами, мучениями и гибелью других» .
16 The Legislatorial Trial of Her Majesty Caroline Amelia Elizabeth, Queen of England, Consort of George the Fourth, for the Alleged Crime of Adultery. L.: H. Rowe, 1820. P. 396.
Слова лорда Г. Брума не отражают какую-то однозначно преобладавшую в его время точку зрения, их радикализм связан во многом с конкретной риторической и прагматической стратегией в конкретном судебном процессе.17 Однако можно с уверенностью сказать, что англо-американская этика юриста в конце XIX - первой половине XX вв. была гораздо больше ориентирована на «страстное рвение» (warm zeal) обеспечить интерес клиента, чем ее современные образцы. Так, понятие «страстного рвения» занимало центральное место в первом этическом кодексе американской ассоциации юристов - Bar Association (1908): «Юрист обязан быть всецело предан интересам своего клиента, обязан проявлять страстное рвение в поддержании и защите его прав, используя все свои способности и
А О
всю свою образованность»18. В «Примерном кодексе профессиональной ответственности» (1969) той же ассоциации этому понятию отводится заметно более скромное место: «Юрист должен представлять своего клиента с рвением, но
1Q
в пределах закона»'9. В «Примерных правилах профессионального поведения» (1983) понятие «рвение» по отношению к интересам клиента исчезает из конкретных предпи-
ОЛ
саний и используется исключительно в преамбуле20. А в
17 Описание исторического и биографического контекста высказывания лорда Г.Брума см.: Freedman M.H. Henry Lord Brougham and Zeal // Hofstra Law Review. 2006. Vol. 34. P. 1319-1324.
18 ABA Canon of Professional Ethics // URL:http://www.american-bar.org/content/dam/aba/migrated/cpr/mrpc/Canons_Ethics.authcheckda m.pdf (дата обращения: 19.10.2013).
19 ABA Model Code of Professional Responsibility // URL: http://www. american-bar.org/content/dam/aba/migrated /2011_build/professional_ responsibility/mod_code_prof_resp.authcheckdam.pdf (дата обращения: 19.10.2013).
20 «Эти принципы включают обязательство юриста усердно (с рвением) защищать законные интересы клиента в пределах, положенных законом, в ходе поддержания профессионального, обходительного и гражданского отношения ко всем лицам, вовлеченным в работу правовой системы» (ABA Model Rules of Professional Conduct
опирающемся на «Примерные правила» кодексе юристов
ЧУ Г\ А
Нью-Йорка с 2009 г. оно вообще отсутствует21.
Позиция поиска равновесия между общераспространенными моральными представлениями и профессиональной этикой. Она ведет к такому переоформлению нравственного запрета на ложь, которое приемлемо для данного институционального контекста и сохраняет как перспективу верности интересам клиента, так и перспективу уважения к внешним ограничениям, наложенным на практические проявления этой верности.
Данную позицию легко можно разглядеть в «Примерных правилах профессионального поведения» американской ассоциации юристов. Статья 8.4 «Примерных правил» вводит сам моральный запрет (неэтичным поведением, «профессиональным проступком», для юриста являются - нечестность, мошенничество, обман и неправильное представление); статья 4.1 дает его дополнительное уточнение («юрист не должен намеренно высказывать третьей стороне ложные суждения о материальных фактах и положениях закона») . А другие статьи кодекса и комментарии к нему вводят уточняющие поправки. Так, статья 1.6 запрещает раскрытие информации, касающейся представительства чьих-либо интересов, без информированного согласия клиента . Комментарий к статье 4.1 устанавливает ограничительное определение суждения о фактах24. А комментарий
// URL: http://www.americanbar.org/groups/professional_responsibility/ publications/model_rules_of_professional_conduct/model_rules_of_pro-fessional_conduct_table_of_contents.html (дата обращ. :19.10.2013).
21 Подробнее см.: Doyle V.E., Vilardo L.J. Where Did the Zeal Go? // Litigation. 2011.Vol. 38. № 1. P. 4-5.
22 ABA Model Rules of Professional Conduct.
23 Случаи, в которых юрист может, но не должен раскрыть такую информацию, касаются предотвращения значительного ущерба третьим лицам (ABA Model Rules of Professional Conduct).
OA
24 «Следует ли считать конкретное суждение суждением о фактах, зависит от обстоятельств. Например, в рамках общепринятого соглашения о переговорах сторон некоторые типы суждений не при-
к статье 3.3 вводит разграничение между ложным свидетельством и свидетельством, мнение о ложности которого
ЛС
является разумным . Предъявление в суде второго типа свидетельств не представляет собой профессионально-
ос
этического нарушения .
Позиция сближения с общераспространенными моральными представлениями. Она высказывалась уже на ранних этапах становления этики юриста. Американский юрист и правовед первой половины XIX в., Д. Хоффман, пытаясь в предложенном им протокодексе юридической этики определить границы «профессионального рвения», формулирует следующий принцип: «Лица жестокого характера, которые попрали божьи и человеческие законы, не имеют права на специальные усилия со стороны любого из членов нашей чистой и почтенной профессии, и даже более того, на их вмешательство, выходящее за пределы обеспечения честного и непредвзятого исследования фактов их
27
дела» .
Мнение Д. Хоффмана вызвало широкую дискуссию, в которой преобладали критические отклики2 . В существенно более поздний период в американском профессионально-этическом контексте роль дискуссионного фермента сыгра-
нимаются как суждения о материальных фактах. В этой категории находятся суждения о цене и ценности предмета соглашения, о намерениях стороны в отношении приемлемого урегулирования претензии, о существовании нераскрытого принципала» (Ibidem).
25 «Разумное мнение», хотя и не точное знание юриста о ложности свидетельства, не препятствует предъявлению этого свидетельства в суде (Ibidem).
26 Развернутый анализ механизмов реинтерпретации нравственных норм, применительно к разным состязательным профессиям см.: Applbaum A.I. Ethics for Adversaries: The Morality of Roles in Public and Professional Life. Princeton: Princeton University Press, 1999.
27 Hoffman D. A. Course of Legal Study. Baltimore: Joseph Neal, 1836. P. 755-756.
28 См. подробнее: Ariens M. American Legal Ethics in the Age of Anxiety // St Mary's Law Journal. 2008. Vol. 40. № 2. P. 364-375.
ли работы М.Френкеля, предложившего в середине 1970-х гг. ввести в «Примерный кодекс профессиональной ответственности» более строгие правила, касающиеся правдивости юриста. Они уменьшают разрыв между общим моральным долгом и долгом профессионально-этическим. По мнению М.Френкеля, раскрытию должны подлежать любые, относящиеся к делу факты и свидетельства, известные юристу, юрист должен предотвращать или раскрывать любые неправдивые заявления своего клиента и т.д. Необходимость таких изменений он связывал с тем, что «состязательная система ценит правдивость слишком низко среди
~ 29 1—1
ценностей, которым служат институты правосудия» . Предложения М. Френкеля так и не вошли в примерный кодекс ассоциации, однако сам он превратился в одного из самых цитируемых авторов по вопросам юридической этики, а процесс, инициированный им, нельзя считать законченным.
Библиография
Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М.: Европа, 2008.
Монтень М. Опыты. Кн. 3. M., Л.: Изд-во АН СССР, 1960.
Уильямс Б. Политика и нравственная личность // Мораль в
политике. Хрестоматия / Сост. и общ. ред. Б.Г.Капустина.
М.: КДУ: Изд-во МГУ, 2004. С. 423-449.
ABA Canon of Professional Ethics // URL:http://www.american-
bar.org/content/dam/aba/migrated/cpr/mrpc/Canons_Ethics.aut
hcheckdam.pdf (дата обращения: 19.10.2013).
ABA Model Code of Professional Responsibility // URL:
http://www.americanbar.org/content/dam/aba/migrated/2011_bu
29 Frankel M. E. The Search for Truth: an Umpireal View (31st Annual B. N. Cardozo Lecture, 1974) // University of Pennsylvania Law Review. Vol. 123. 1975. P. 1031-1059. Подробности порожденной предложениями М.Франкеля дискуссии см.: Walfish D. Making Lawyers Responsible for the Truth: The Influence of Marvin Frankel's Proposal for Reforming the Adversary System // Seton Hall Law Review. 2005. Vol. 35. P. 613-666; AlshulerA.W. Lawyers and Truth-Telling // Harvard Journal of Law and Public Policy. 2003. Vol. 26. № 1. P. 189-193.
ild/professional_responsibility/mod_code_prof_resp.authcheckd am.pdf (дата обращения: 19.10.2013).
ABA Model Rules of Professional Conduct // URL: http://www.americanbar.org/groups/professional_responsibility/ publications/model_rules_of_professional_conduct/model_ rules_of_profess ional_conduct_ta ble_of_contents .html (д ата обращения: 19.10.2013).
Alshuler A.W. Lawyers and Truth-Telling // Harvard Journal of Law and Public Policy. 2003. Vol. 26. № 1. P. 189-193. Applbaum A.I. Ethics for Adversaries: The Morality of Roles in Public and Professional Life. Princeton: Princeton University Press, 1999.
Ariens M. American Legal Ethics in the Age of Anxiety // St Mary's Law Journal. 2008. Vol. 40. № 2. P. 343-454 . Darley J. M., Batson C.D. "From Jerusalem to Jericho": A Study of Situational and Dispositional Variables in Helping Behavior // Readings in Social Psychology: General, Classic, and Contemporary Selections / Ed. by A.W.Lesko. N.Y.: Allyn & Bacon, 2006. P. 275-285.
Doyle V.E., Vilardo L.J. Where Did the Zeal Go? // Litigation. 2011.Vol. 38. № 1. P. 1-5.
Frankel M. E. The Search for Truth: an Umpireal View (31st Annual B. N. Cardozo Lecture, 1974) // University of Pennsylvania Law Review. Vol. 123. 1975. P. 1031-1059. Freedman M.H. Henry Lord Brougham and Zeal // Hofstra Law Review. 2006. Vol. 34. P. 1319-1324.
Fried Ch. The Lawyer as Friend: The Moral Foundations of the Lawyer-Client Relation // Yale Law Journal. 1976. Vol. 85. P. 1060-1089.
Hardin R. Institutional Morality // The Theory of Institutional Design / Ed. by R.Goodin. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 126-153.
Hare R. Sorting out Ethics. N.Y.: Oxford University Press, 1997. Hoffman D. A Course of Legal Study. Baltimore: Joseph Neal, 1836.
The Legislatorial Trial of Her Majesty Caroline Amelia Elizabeth, Queen of England, Consort of George the Fourth, for the Alleged Crime of Adultery. L.: H. Rowe, 1820. Luban D. Legal Ethics and Human Dignity. N.Y.: Cambridge University Press, 2007.
MacIntyre A. Social Structures and Their Threats to Moral Agency // Philosophy. 1999. Vol. 74. № 289. P. 311-330. Milgram S. Obedience to Authority: an Experimental View. L.: Tavistock, 1974.
Nagel T. Ruthlessness in Public Life // Mortal Questions. N.Y.: Cambridge University Press, 1978. P. 75-90. Zimbardo P. The Lucifer Effect: Understanding How Good People Turn Evil. N.Y.: Random House, 2007. Walfish D. Making Lawyers Responsible for the Truth: The Influence of Marvin Frankel's Proposal for Reforming the Adversary System // Seton Hall Law Review. 2005. Vol. 35. P. 613666.
