CC BY-NC-ND
83
УДК 821.161.1:7.01
DOI: 10.28995/2073-6355-2018-2-183-193
М. Джун
Эстетика «тела страдающего» в мышлении М.М. Бахтина: на материале повести Ф.М. Достоевского «Записки из подполья»
В статье рассматриваются особенности понятия «страдание» в мире М.М. Бахтина и Ф.М. Достоевского. В своей работе «Автор и герой в эстетической деятельности» Бахтин приводит интересный пример, касающийся «тела страдающего». Образ «тела страдающего» помогает раскрывать своеобразие понятия «вненаходимость» и обнаруживает новую связь, которая может, соотносить Бахтина с Достоевским. Для Бахтина «тело страдающего» предполагает дистанцию, которая никогда никем преодолена быть не может, чтобы пробудить сознание как субъективное бытие. И в произведениях Достоевского страдание как показатель собственной воли личности гарантирует присутствие субъекта.
Ключевые слова: М.М. Бахтин, тело, вненаходимость, Ф.М. Достоевский, «Записки из подполья», страдание, сознание.
Образ «тела страдающего» у М.М. Бахтина
«Эстетика словесного творчества» является названием монографии М.М. Бахтина и одновременно емкой формулой, которая охватывает собственную область его изучения. Бесспорно, тема «словесное творчество» занимает центральное место в мышлении Бахтина. Его внимание к «словесному творчеству» играет главную роль не только в развитии понятий «разноречие», «диалогизм» и «вненаходимость», но и в формировании новой точки зрения на роман как жанр.
Но интересно, что Бахтин не сразу обратил внимание на «словесное творчество». С 1929 г., во время работы над книгой «Проблемы поэтики Достоевского», он более тщательно начал изучать
© Джун М., 2018
«словесное творчество». Внимательно рассматривая развитие научных идей Бахтина, мы можем заметить, что Бахтин исследовал вопросы общей эстетики, методологии, философии языка до того, как занялся темой поэтики литературных жанров.
В работах 1930-х годов о романе развиваются идеи ранних собственно философских работ Бахтина. «Искусство и ответственность», «К философии поступка», «Автор и герой в эстетической деятельности» - здесь преобладал интерес к философско-эстети-ческим событиям и поступкам человека.
Перед тем как анализировать отношение автора к герою, Бахтин определил, к какому роду категорий принадлежит понятие «автор». В художественных произведениях автор в категории «другой-для-героя» имеет «избыток видения». То есть этот «избыток видения» позволяет автору создать образ целого героя и события и придать ему завершенную форму. Бахтин использовал понятие «трансгредиентность» для определения природы авторства. Автор видит и знает все то, что герой видит, и все то, чего герой не видит (кругозор автора шире, чем кругозор героя). Находясь в центре определения отношения автора к герою, эта «трансгредиентность» является основным элементом понятия «вненаходимость» - одного из центральных понятий диалогической концепции Бахтина.
Чтобы объяснить отношение автора к герою через «вненаходи-мость», Бахтин приводит интересный пример, касающийся «тела страдающего». Образ «тела страдающего» обнаруживает новую связь, которая может соотносить Бахтина с Ф.М. Достоевским (помимо понятия «полифония»).
«Проблемы поэтики Достоевского» является одной из основных работ М. М. Бахтина. В этой работе Бахтин рассматривает суть творчества Ф.М. Достоевского, в частности особенности его романов в плане художественного языка для понимания художественного мира Достоевского. Как Бахтин отметил, особенности слова у Достоевского имеют огромное значение в его творчестве. Но не только слово, но и образ тела и действия играет крайне важную роль в его романах. К примеру, в романе «Братья Карамазовы» после спора с великим инквизитором Иисус Христос ни одного слова не сказал, только поцеловал его. В произведении «Идиот» Мышкин гладил лицо и волосы Рогожина и тем самым дарил ему прощение.
Следует отметить, что многие филологи исследовали образность в творчестве Достоевского. Роберт Джексон отметил роль религиозной образности в романе Достоевского1. Кэрил Эмерсон рассматривала два направления, т. е. стремление к словесности и к визуальной образности в романе Достоевского2.
Страдание и самосознание
Как известно, понятие «Другой» является ключевым для философской концепции Бахтина. Он указывает на то, что «Я» никогда не может утвердиться в своем бытии и только «Другой» утверждает бытие «Я» и ценностно завершает его, потому что «избыточность видения» принадлежит «Другому», «Другой» видит то, что за спиной у «Я», он устанавливает границы между «Я» и окружающей средой. В статье «Автор и герой в эстетической деятельности» понятие «избыток видения» «Другого», соотношение кругозора и окружения раскрывается в следующем рассуждении:
Я должен усвоить себе конкретный жизненный кругозор этого человека так, как он его переживает; в этом кругозоре не окажется целого ряда моментов, доступных мне с моего места: так, страдающий не переживает полноты своей внешней выраженности, переживает ее лишь частично и притом на языке внутренних самоощущений, он не видит страдальческого напряжения своих мышц, всей пластически законченной позы своего тела, экспрессии страдания на своем лице, не видит ясного голубого неба, на фоне которого для меня обозначен его страдающий внешний образ3.
Знаменательно, что Бахтин, чтобы объяснить понятие «вне-находимость», вводит образ страдающего и за спиной его голубое небо в качестве фона. Страдающий не может видеть голубое небо за спиной у себя. Только «Другой», стоящий прямо перед страдающим, может так видеть. Бахтин указывает не только на контраст между видом страдающего и голубым небом как на проявление «вненаходимости», но и на страдание как чувство, которым невозможно непосредственно поделиться с «Другим»:
Строго говоря, чистое вживание, связанное с потерей своего единственного места вне другого, вообще едва ли возможно и во всяком случае совершенно бесполезно и бессмысленно. Вживаясь в страдания другого, я переживаю их именно как его страдания, в категории другого, и моей реакцией на него является не крик боли, а слово утешения и действие помощи4.
С точки зрения Бахтина, когда «Я» переживает чувства «Другого» с его позиции, тогда понятия «избыточность видения» и «вне-находимость» теряются. Необходимо возвращение «Я» на свое место вне «Другого». Только тогда пережитое жизненное положение
страдающего может иметь значение для этического поступка. По словам Бахтина, «если бы этого возврата не происходило, имело бы место патологическое явление переживания чужого страдания как своего, собственно заражение чужим страданием, не больше»5. Возникает вопрос: почему именно страдание? У человека есть различные переживания, в том числе ощущение счастья, вины, любви и т. д. Почему он выделил именно «страдание»? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно обратить внимание на биографию Бахтина, который жил страдая.
С детства Бахтин страдал хроническим множественным остеомиелитом, и в 1938 г. ему ампутировали ногу. В статье американского филолога Питера Хичкока (Peter Hitckcock) дается подробное описание физических страданий Бахтина. Хичкок прибегает к аллегории, изображая Бахтина библейским Иовом (Job)6. Для Бахтина преодоление страдания стало невозможным. Жизнь Бахтина не разрушается страданием, точнее говоря, жизнь продолжается в страдании.
Всем известно, что Бахтин был страстным курильщиком. Во время войны он даже использовал наброски своей книги о романе воспитания, которую он писал с 1936 до 1938 г., для изготовления самодельных папирос. Поэтому от большой и важной работы осталось только название7.
Советский литературовед Ю.Д. Рыскин, который слушал Бахтина в Саранске, вспоминал, что Бахтин пламенно читал свои лекции в Мордовском университете, несмотря на физические страдания (у него был протез вместо ноги). К тому же он рассказал о поведении Бахтина во время лекции: «Кончалась одна сигарета -тут же зажигалась другая. Чашка крепкого кофе. Одному вредно курить, - часто говорил он, - а другому нужно курить»8.
В.Н. Турбин, один из учеников и близкий друг Бахтина, отмечал, что он жил, испытывая страдание всю жизнь, и был вынужден принимать анальгетики: «Бахтин принимал их (таблетки) пригоршнями, унимая, утихомиривая боль в культе ампутированный ноги. Утихала ли боль хотя бы на время? Или так и жил он, неся в себе эту боль? А она-то была продолжением боли прежних, давнишних лет, ради избавления от которой и пошел он на ампутацию. А когда впервые заговорила с ним та, стародавняя боль? Несомненно, давно. И унять ее, заглушить ее голос было нельзя»9.
Такие факты биографии имеют немалое значение, чтобы понять, что стояло за словами «страдание» и «тело страдающего» в работах Бахтина. Но более важно для нас определить «страдание» на основании особенностей идей Бахтина. Страдание представляет
собой чувство, которое пробуждает сознание человека. Невозможно стремиться к страданию как таковому, но оно играет главную роль в осознании себя и окружающей среды.
Страдание - одно из фундаментальных переживаний человека, таких как радость, интерес, возбуждение, удивление и т. д. Оно представляет собой совокупность крайне неприятных или мучительных ощущений живого существа, при котором оно испытывает физический и эмоциональный дискомфорт. В отличие от боли и отчаяния оно характеризуется тем, что физические и психические ощущения сливаются в одно переживание. «Понимание человеком страдания развивалось со становлением личности, ее психологии в меняющемся мире, трансформациях в материальных и социально-психологических условиях»10.
В данном контексте можно выделить две основные черты, характеризующие страдание: несомненность и неотделимость. Во-первых, страдание переживается как сильное и очевидное ощущение. При этом человеку (личности) невозможно отрицать свое существо, у которого есть страдающее тело. Иногда оно свидетельствует о том, что субъект существует, подобно «œgito» Декарта. Во-вторых, страдание тесным образом связано с понятием «самосознание». Сходство между страданием и самосознанием состоит в том, что ими невозможно поделиться с другими людьми и они принадлежат только субъекту.
Может быть, по этой причине Бахтин использует образ страдающего в качестве примера, чтобы разъяснить понятия «избыток видения» и «вненаходимость» в статье «Автор и герой в эстетической деятельности».
Американская исследовательница Кэрил Эмерсон (Caryl Emerson) рассматривала и сравнивала понятия «остранения» Шкловского и «вненаходимость» Бахтина в статье «"Остранение" у Шкловского и "вненаходимость" у Бахтина: как расстояние по-разному функционирует в рамках эстетики возбуждения и эстетики страдания». В этой статье с интересным названием она именовала понятия Бахтина «эстетикой со страданием». По словам Кэрил Эмерсон, для Бахтина страдание является теоретической предпосылкой. В его мышлении обнаруживается «модель, состоящая из страдающих и ухаживающих за ними (the scenario of asick room sufferer plus non-suffer in gcare giver)»11. Тело страдающего в соотношении с заботящимся о нем, как «Я» и «Другой» или «автор» и «герой», представляет собой одну из важнейших тем Бахтина.
Хотя страдалец и ухаживающий за ним находятся в одной комнате, между ними существует невидимая граница. Эта граница - то
же страдание, который страдалец переживает. Тем, кто ухаживает за страдающим, невозможно ощущать, как он страдает от болезни. Здесь возможно только рациональное понимание. Это коренное отличие позиции независимо от воли ухаживающих. Если бы ухаживающий попытался переживать страдания другого, это было бы совершенно недостижимое эмоциональное самоотождествление.
Работа Элейн Скари (Elaine Scarry) «Страдающее тело (The body in pain)» помогает понять значение страдания в мышлении Бахтина. Она отметила, что «слух и осязание направлены на объекты вне тела: желать, бояться, хотеть можно чего-то/кого-то другого. Но боль не имеет объекта, она всегда сама по себе»12. Иначе говоря, страдание - это не разделяемый с окружающими опыт человека. Вживание ухаживающих за страдающим никак не помогает. Только страдалец сам терпит страдания. При этом такая черта страдания показывает связь с сознанием и субъективностью. То есть можно сказать одним словом: «Страдаю, следовательно, существую».
Таким образом, для Бахтина «тело страдающего» не имеет отрицательного значения. Страдание тела состоит в том, чтобы пробудить сознание как субъективное бытие. С моей точки зрения, есть писатель, который согласился бы с позицией Бахтина, -Ф.М. Достоевский. Эмерсон справедливо подчеркивает, что существует некое соответствие между поэтикой Бахтина и персонажами Достоевского. В ее вышеназванной статье отмечается, что «логично понять, что бахтинская эстетика выбирает не тела энергичных олимпийцев Толстого, а тела персонажей хронически страдающего больного Достоевского»13.
К тому же «сочувствие Бахтина Достоевскому коренится не только в основном понятии "полифоническое слово писателя", но и в категории капризных болезней»14. Кажется, Бахтин и Достоевский придерживаются одного мнения о «диалогическом слове» и о «теле страдающем».
Страдающий у Достоевского
Одной из главных тем в мире Достоевского является герой как «сознающий человек». Бахтин отмечает, что «Достоевскому важно не то, чем его герой является в мире, а прежде всего то, чем является для героя мир и чем является он сам для себя самого»15. Существенная особенность героев Достоевского - высокий уровень самосознания. В данном аспекте страдание тела играет важную роль.
Мы знаем яркий пример сознающего человека в произведениях Достоевского - Подпольный человек в повести «Записки из подполья». К.В. Мочульский, рассматривая творчество Достоевского и своеобразие его героя, указывает, что особенная черта Подпольного человека - это сознание. Следует обращать внимание на то, что «сознание возникает только от конфликта с действительностью, от разрыва с миром»16. В процессе возникновения сознания появляется страдание. Потому что в мире Достоевского «страдание-сознание становится важнейшим признаком "живого" присутствия субъекта в этом мире»17.
Прежде всего следует посмотреть на общеизвестное начало повести «Записки из подполья». Это произведение начинается со следующего самоопределения Подпольного человека:
Я человек больной. Я злой человек. Непривлекательный я человек. Я думаю, что у меня болит печень. Впрочем, я ни шиша не смыслю в моей болезни и не знаю наверно, что у меня болит18.
Подпольный человек осознает себя как больного. Больной, зло, болезнь - это ключевые слова, которые он сам выбрал для того, чтобы представить себя, и они отражают его личность. Общеизвестна формула Рене Декарта «мыслю, следовательно, существую». Но Подпольный человек говорит: страдаю, следовательно, существую. То есть Декарт обосновал существо человека на силе мысли и рефлексии, а Подпольный человек определяет себя через страдание и болезнь: для него страдание не сводится к физическому явлению.
Такое свойство страдания становится более ясно тогда, когда оно связано с поведением героя. Подпольный человек говорит: «я не лечусь и никогда не лечился» и «печенка болит, так вот пускай же ее еще крепче болит!» Указанная причина отказа - это злость. Неизвестно, с кем или чем связывается злость. Главное для него в том, что никто не может понимать его. Несмотря на то что его злость вредит только ему, а не другим, он не лечится, он принял свою болезнь. Откуда возникает такая злость Подпольного человека? И почему он не стремится освободиться от своего страдания?
Для Подпольного человека болезнь и страдания - некие способы собственного существования и сознания. Он думает, что любое сознание бывает связано со страданием. Когда он осознает окружающий мир и свой внутренний мир, он сосредоточен на не истинности, красоте и нормальном состоянии, а на их противоположности: уродстве, зле и в том числе на страдании. В мире Подпольного человека ненормальность занимает более важное место, чем нор-
мальность. Существование «Я» более ясно доказывается не добром и здоровьем, а злом и страданием.
Явление, которое свидетельствует о тонком чувстве страдания у Подпольного человека, - зубная боль. Зубная боль тесно связана с идентичностью Подпольного человека в качестве страдающего. Он отметил в зубной боли следующее:
Я вас прошу, господа, прислушайтесь когда-нибудь к стонам образованного человека девятнадцатого столетия, страдающего зубами, этак на второй или на третий день болезни, когда он начинает уже не так стонать, как в первый день стонал, то есть не просто оттого, что зубы болят; не так, как какой-нибудь грубый мужик, а так, как человек, тронутый развитием и европейской цивилизацией, стонет, как человек, "отрешившийся от почвы и народных начал", как теперь выражаются. ... Знает, что даже и публика, перед которой он старается, и все семейство его уже прислушались к нему с омерзением, не верят ему ни на грош и понимают про себя, что он мог бы иначе, проще стонать, без рулад и без вывертов, а что он только так со злости, с ехидства балуется. Ну так вот в этих-то всех сознаниях и позорах и заключается сладострастие19.
Подпольный человек описал зубную боль у образованного человека XIX века, который стонет как «человек, тронутый развитием и европейской цивилизацией», не как «грубый мужик». То есть зубная боль отражает идентичность субъекта. Зубная боль - один из сигналов существования «Я».
Более важно, что он обращает внимание на взгляды других на себя как образованного человека девятнадцатого столетия, страдающего зубами. Это главная причина того, почему каждый день он стонал по-другому. Он стонал для того, чтобы другие могли слушать его стон. Таким образом, его зубная боль и стон не только обозначают физическое состояние, это некие способы проявления себя в этом мире и обращения к окружающим людям. Подпольный человек кричал им следующее:
Дескать, я вас беспокою, сердце вам надрываю, всем в доме спать не даю. Так вот не спите же, чувствуйте же и вы каждую минуту, что у меня зубы болят. .Вам скверно слушать мои подленькие стоны? Ну так пусть скверно; вот я вам сейчас еще скверней руладу сделаю...20
Его слово «чувствуйте же и вы каждую минуту, что у меня зубы болят» показывает, что он использует страдание для того, чтобы заявить о своем существовании. Страдание действует во
внутреннем и внешнем мире человека: во внутреннем мире оно переживается телом, а во внешнем мире знаки его страдания воспринимают другие.
Такая особенность страдания связывается с темой «свободная воля», которую Достоевский предложил в этом произведении. Известно, что Достоевский критиковал рассудок словами Подпольного человека. С его точки зрения, человек - нерациональное существо, сущность которого невозможно понять разумом. Он подверг критике и романтиков, и рационалистов: романтики только подчинялись «прекрасному и высокому», ориентируясь на идеальную цель, а рационалисты придавали более глубокое значение законам природы, описанным формулой «дважды два четыре».
В мире Достоевского человек не всегда преследует «прекрасное и высокое» в качестве истины и поступает исходя из своего интеллекта или разума. У человека есть свобода воли, по которой он думает и действует, как ему хочется. Подпольный человек рассуждает так: «Господи Боже, кричит он, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что это - каменная стена, а у меня сил не хватило»21.
Как сказал Подпольный человек, человек может заниматься только тем, что нравится, действовать по своей свободной воле, даже если его действие и чувство прямо противоречат логике и законам природы. При этом человек отличается от животных. Он «не зависит - именно «как свободно волящее существо» - ни от законов логики, ни от аксиом математики. Он - выше всего этого! И эту высоту, высоту свободы, дает ему не разум, а его воля»22. Для человека, по Достоевскому, самое драгоценное - «по своей воле пожить».
Таким образом, можно понять значение «страдания» для Подпольного человека. Его страдание не представляет собой «прекрасное и высокое», но, хотя другие не могут понять его, он отказался от лечения, выбрал жить со страданием. Это выбор его свободной воли. Подпольный человек утверждает, что «человек от настоящего страдания, то есть от разрушения и хаоса, никогда не откажется. Страдание - да ведь это единственная причина сознания». Говоря другими словами, страдание - показатель собственной воли личности и одновременно доказательство присутствия ее «Я» в нашем мире. Важнейшим доказательством пребывания человека в мире оказывается его страдающее тело.
ф Ф Ф
Мы рассмотрели общие и специфические особенности понятия «страдание» в мире Бахтина и Достоевского. Образ «тела страдающего» помогает раскрывать своеобразие понятия «вненаходи-мость». В понятии «вненаходимость» подчеркивается дистанция с другим, которую нельзя преодолеть: между «Я» и «Другой», героями и автором. Только с помощью такой дистанции эстетически завершающая позиция осуществляется. Образ «тела страдающего» также предполагает дистанцию, которая никогда никем преодолена быть не может.
Страдание посредством тела не может быть передано другому лицу, оно принадлежит только страдающему. Физические границы тела совпадают с границей, которая может обеспечить личности «незаместимое» (по слову Бахтина) место в мире. В связи с этим страдание не является тем, что можно удалить из миров Бахтина и Достоевского. Оно гарантирует присутствие субъекта и дает новый импульс к жизни.
Примечания
1 См.: Jackson R.L. Dialogues with Dostoevsky: The Overwhelming Questions. CA: Stanford Univ. Press, 1993.
2 См.: Emerson C. Word and Image in Dostoevsky's Worlds: Robert Louis Jackson Readings that Bakhtin could not do // Freedom and Responsibility in Russian Literature. Evanston: Northwestern Univ. Press, 1995.
3 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Эстетика словесного творчества. М.: Искусство,1986. C. 28.
4 Там же. С. 28.
5 Там же.
6 Hitckcock P. The Grotesque of the Body Electric // Bakhtin and the Human Sciences: No Last Words. L.: SAGE Publications Ltd, 1998. P. 85-87.
7 См.: Brandist C. The Bakhtin Circle. L.: Pluto Press, 2002. P. 10.
8 Рыскин Ю.Д. Мои воспоминания о М.М. Бахтине // М.М. Бахтин в зеркале критики / Под ред. Т.Г. Юрченко. М.: ИНИОН РАН, 1995. C. 112.
9 Турбин В.Н. Незадолго до Водолея. М.: Радикс, 1994. C. 449.
10 Антонян Ю.М. Страдание и его роль в культуре. М.: Норма, 2013. C. 12.
11 Emerson C. Shklovsky's ostranenie, Bakhtin's vnenakhodimost' (How distance serves an aesthetics of arousal differently from an aesthetics based on pain) // Poetics Today. 2005. Vol. 26. No. 4. P. 644.
12 Scarry E. The Body in Pain: The Making and Unmaking of the World. Oxford: Oxford Univ. Press, 1987. P. 161-162.
13 Emerson C. Op. cit. P. 647.
14 Ibid. P. 647.
15 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. СПб.: Азбука, 2016. C. 70-71.
16 Мочульский К.В. Достоевский: Жизнь и творчество. Париж: YMCA Press, 1980. C. 203.
17 Климова С.М. Страдание у Достоевского: сознание и жизнь // Вестник РГГУ. 2008. № 7/08. C. 188-189.
18 Достоевский Ф.М. Записки из подполья. СПб.: Азбука, 2017. C. 43.
19 Там же. C. 56.
20 Там же. C. 57.
21 Там же. C. 54.
22 Павленко А.Н. Проблема «свободы» во взглядах Ф.М. Достоевского: предопределенность событий мира и бунт против нее маленького человека // Вестник РУДН. ^рия «Философия». 2016. № 4. C. 60.
