CC BY
6
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕРИЯ 7. ФИЛОСОФИЯ. 2023. № 1. С. 97-111 LOMONOSOV PHILOSOPHY JOURNAL. 2023. N 1. P. 97-111
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Научная статья
УДК 7.011
ао1: 10.55959/М8Ш201-7385-7-2023-1-97-111
ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ОПЫТ, ВООБРАЖЕНИЕ И СВИДЕТЕЛЬСТВО
И.Н. Нехаева
ФГАОУ ВО «Тюменский государственный университет», 625003, ул. Володарского, 6, г. Тюмень, Россия
Аннотация. В статье дается критика номиналистической теории эстетического опыта, защищаемой А.В. Нехаевым. Данная теория атакует эстетический реализм, отрицая существование эстетических свойств. «Красивый» есть лишь имя конкретной вещи, используемое для удобства указания на источник эстетического переживания. В актуальном опыте роль такого указания возлагается на остенсивный жест (это — красиво!). Критика данной теории касается, во-первых, интерпретации некоторых терминов («актуальный опыт», «возможный опыт», «эстетический опыт», «переживание» и др.), некорректная трактовка которых противоречит нашим естественным интуициям, а во-вторых, попытки рассматривать эстетическое (общее) как производное от наших переживаний (субъективных). Предлагается провокационная версия новой оптической концепции, в которой эстетическое могло бы мыслиться составной частью пространства как артефакта.
Ключевые слова: актуальный опыт, возможный опыт, пространство, оптическое, эстетический реализм, воображение, эстетическое переживание, артефакт
Благодарности/Финансирование
Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского научного фонда, проект № 22-28-02052, https://www.rscf.ru/project/22-28-02052/
©И.Н. Нехаева, 2023
SCIENTIFIC LIFE
Original article
AESTHETIC EXPERIENCE, IMAGINATION,
AND TESTIMONY
I.N. Nekhaeva
University of Tyumen, 625003, 6 Volodarskogo Street, Tyumen, Russia
Abstract. This article offers a critique of the nominalist theory of aesthetic experience defended by Andrei Nekhaev. This theory attacks aesthetic realism by denying the existence of aesthetic properties. The term "beautiful" is merely the name of a particular thing used for the convenience of indicating the source of the aesthetic experience. In actual experience, the role of such indication is assigned to the ostensible gesture ("This is beautiful!"). My criticism of the nominalist theory of aesthetic experience concerns, first, the interpretation of certain terms ("actual experience", "possible experience", "aesthetic experience", "experience", etc.) incorrect interpretation of which contradicts our natural intuitions, based on an understanding of the aesthetic as a purely linguistic phenomenon, and second, the attempt to view the aesthetic (general) as derived from our (subjective) experiences. Finally, a provocative version of a new optical concept is proposed in which the aesthetic could be thought to be a part of space as an artifact.
Keywords: actual experience, possible experience, space, optical, aesthetic realism, imagination, aesthetic experience, artefact
Acknowledgments/Financial Support
The study is supported by the Russian Science Foundation, project No. 22-2802052, https://rscf.ru/project/21-78-10044/
1. Эстетический опыт: Беркли или Кант?
Размышляя над способами использования нашего повседневного языка, его значением для современного искусства, А.В. Нехаев приходит к следующему выводу: язык не способен дать правильные описания причин переживания нами так называемого «эстетического опыта» и соответствующих ему суждений. И, тем не менее, зададимся вопросом: что же делает наш опыт эстетическим?
Аргументы в пользу номиналистической теории эстетического опыта Нехаев строит, ориентируясь на кантианский тезис «ни одно суждение вкуса не достигает понятия». Такое суждение, согласно И. Канту, является чисто эстетическим, то есть соотнесенным только с субъектом (с его чувством) [1, 41]. Соглашаясь с этим тезисом, Нехаев, тем не менее, считает аргументы самого Канта в его поддержку явно недостаточными.
Более подходящим для защиты данного тезиса, по мнению Не-хаева, является принцип Дж. Беркли — esse est percipi («быть, значит быть воспринимаемым»). Этот принцип имеет множество разнообразных трактовок, но основной акцент в нем приходится на сохранение непрерывности чувственных объектов [2, 253], поскольку именно в этом, согласно Беркли, и осуществляется непосредственность опыта их восприятия: «Когда я говорю, что стол, на котором я пишу, существует, то это значит, что я вижу и ощущаю его; и если б я вышел из своей комнаты, то сказал бы, что стол существует, понимая под этим, что, если бы я был в своей комнате, то я мог бы воспринимать его, или же что какой-либо другой дух действительно воспринимает его» [3, 172]. Утверждая, что esse вещи есть ее percipi, Беркли заявляет о существовании в реальности только единичной (конкретной) вещи, поскольку ее существование и есть возможность ее мыслимости1. И здесь следует обратить внимание на важную деталь: из-за того, что мыслимость и возможность у Беркли совпадают, возможность становиться как бы частью мыслимости и трактуется как возможность мыслить последовательно. Иными словами, возможно только то, что позволяет мысли сохранять свою непрерывность, а вместе с этим и непрерывность чувственных объектов.
Наша критика, с одной стороны, будет касаться стиля аргументации: Нехаев использует стилистическую схожесть своих рассуждений с принципом Беркли скорее с целью настроить читателя на собственное видение проблемы посредством избранных им аналитических инструментов (глубинной грамматики, металингвистических рассуждений и др.). Ясно, что esse est percipi — это лишь красивая иллюстрация, аутентично передающая структуру, или форму размышлений самого автора. Итак, мы утверждаем, что Нехаев использует принцип Беркли не потому, что он является наилучшим доказательством тезиса Канта, а именно потому, что esse est percipi помогает кооптировать данный тезис в основания номиналистической теории, что, по его мнению, выгодно отличает ее от решений самого Канта.
С другой стороны, мы выступаем против практики деления опыта на актуальный и возможный в том, что касается эстетического, и утверждаем, что выражение «актуальный опыт» (равно как и «возможный опыт») в терминах номиналистической теории — это всего лишь языковой оборот, используемый Нехаевым ради удобства противопоставления своей номиналистической теории взглядам Канта.
1 Как отмечает К. Винклер, «одно из самых глубоких убеждений Беркли состоит в том, что постижимость и возможность совпадают: некоторое положение дел постижимо, считал он, только если оно возможно» [4, 30-31].
В русле представленных нами направлений критики мы предлагаем взглянуть на принципы номиналистической теории эстетического опыта и используемые для ее защиты аргументы с точки зрения концепции оптического — собственно символического механизма выражения, делающего видимым для нас то, что оказывается невыразимым средствами знаковой артикуляции [5, 57].
2. Аргумент от эстетического свидетельства
Наиболее простым способом критики принципов номиналистической теории мог бы стать следующий аргумент:
AAT1: Номиналистическая теория утверждает, что эстетический опыт бывает только актуальным, то есть существует как опыт непосредственного знакомства с объектом эстетического переживания от первого лица.
AAT2: Обычно люди знают, что именно им нравится, то есть они могут назвать предметы, которые приносят им эстетическое удовольствие.
AAT3: Чтобы такое знание было возможно, необходимо допустить существование воображаемого эстетического опыта.
.'. AAT4: Эстетический опыт не может быть ограничен областью актуального.
\AAT5: Номиналистическая теория является ложной.
Нехаев отделяет опыт эстетический (как актуальный опыт от первого лица) от опыта возможного. Возможный опыт понимается им как абстрактный, находящийся только у нас в голове. Мы будем выступать против такого деления опыта2.
В своей повседневной жизни люди действительно знают, что им нравится (или может понравиться) и они с легкостью могут назвать предметы, которые приносят им эстетическое удовольствие. И, тем не менее, Д. Лопес обращает наше внимание на то, что такого рода эстетические реакции обычно возникают из-за причин, по которым они могут быть оспорены другими людьми или нами самими так, что мы будем обязаны отвечать на их вызовы. Мы будем вынуждены тогда опираться на такие причины в надежде заставить других людей принять наши реакции как наиболее убедительные. Мы все своего рода критики, только одни из нас официально признаны давать аргументированную оценку произведениям искусст-
2 Язык заставляет нас прибегать к делению, поскольку функция опыта в языке
выражается операцией тождества (А=А) и, согласно Л. Витгенштейну, ведет либо к
бессмыслице, либо к тому, что мы оказываемся в ситуации невозможности говоре-
ния («сказать о двух предметах, что они тождественны, — бессмыслица, сказать же
об одном предмете, что он тождествен самому себе, — это вообще ничего не сказать» (5.5303) [6, 162]).
ва3 и предъявлять нам причины, по которым дается та или иная оценка, совершая вербальный акт. Другие же являются критиками потому, что «делают обоснованный эстетический выбор невербально, как бы для себя» [8, 22], осознавая это как особый стимул, склоняющий в пользу одного выбора, а не другого. Когда мы выбираем, какую музыку послушать, какое купить мороженное или какой посмотреть фильм, в своих решениях мы точно знаем, чего именно мы хотим, придерживаясь оценок, которые считаем вполне обоснованными и поэтому понятными для нас самих. Иными словами, Лопес настаивает на том, что такое осознание не то же самое, что и состояние, выражаемое вербально, какое бывает при составлении свидетельства, либо мысленно при подготовке к такому свидетельству [8, 33]4. Поэтому, чтобы такое знание стало возможным, необходимо допустить существование чего-то большего, нежели простое столкновение (встреча, знакомство) с данным объектом и переживание его актуально действующих на нас перцептивных свойств. Роль этого «большего» здесь берет на себя именно воображение.
Отрицание автором существования возможного опыта, по-видимому, касается неприятия с его стороны того, что возможное (воображаемое) вообще может иметь отношение к чувственности, а значит, и к нашим реакциям. Кант настаивает на обратном: он убежден, что воображение является составной и необходимой частью восприятия, и предупреждает нас об ошибке думать, что «чувства не только дают нам впечатления, но даже и соединяют их и создают образы предметов» [12, 511]. На самом деле это делает воображение, которое, согласно Канту, не ограничивается только деятельностью воспроизведения, а осуществляет синтез впечатлений. Соответ-
3 Д. Сакрис в попытке отстоять точку зрения здравого смысла противостоит здесь Лопесу, заявляя, что «от людей не обязательно ожидают, что они будут защищать и объяснять свои эстетические предпочтения аргументированными доводами» [7, 627].
4 Дебаты о статусе эстетического свидетельства в настоящее время продолжаются, сопровождаясь множеством позиций и оппозиций [9, 138-157]. Как отмечает Дж. Робсон, в ходе таких дебатов центральным пунктом остается вопрос об эпистемическом статусе эстетического убеждения [10, 1-10]. В своих исследованиях Р. Хопкинс, вслед за Кантом, задается двумя вопросами: являются ли эстетические суждения на самом деле объективными и могут ли они в таком случае брать на себя роль доказательства? В итоге он приходит к неутешительному выводу, что мы не можем использовать эстетические суждения в качестве доказательства, поскольку у нас нет и не может быть так называемого «эстетического аргумента», а поэтому «вопросы красоты не допускают свидетельства». И все же Хопкинс настаивает: «...если есть что-то, что можно знать о красоте вещи, почему я не могу узнать это от кого-то другого?» [11, 210].
ственно, воображение чувственно и непосредственно связано с нашим телом5.
Люди знают, какие именно предметы им нравятся не только в том смысле, что они способны их перечислить по памяти, в прошлом имея с ними опыт непосредственного знакомства (от первого лица). Это происходит благодаря наличию у нас продуктивной способности воображения, которая, согласно Канту, дает возможность схватить и связать между собой разрозненные восприятия6, а также его репродуктивной способности, свидетельствующей о наличии у нас субъективного основания для такого связывания. Эти субъективные основания, как отмечает Кант, исключительно эмпиричны, поскольку только они и дают нашей душе возможность переходить от одного восприятия к другому, вновь вызывая предыдущее восприятие и связывая его с последующим, создавая таким образом целые ряды представлений [12, 511]. Если верить тезису автора, что эстетическое может быть редуцировано к перцептивному, то стоит заметить, что область собственно перцептивного опыта также не может быть ограничена только актуальным. Яркой иллюстрацией этому может послужить известный пример с оттенком голубого цвета, предложенный Д. Юмом [14, 66-67]. В своем «Трактате» он говорит о необходимой связи между нашими впечатлениями и идеями, которая осуществляется лишь в определенной последовательности — двигаясь от впечатлений к идеям. Однако, по мнению самого Юма, такое направление сохраняется не всегда. Хотя и в редких случаях, но иногда идеи все же опережают впечатления, предшествуя им. Это становится возможным как раз благодаря репродуктивной способности воображения, позволяющей нам сравнивать впечатления и видеть между ними некоторые различия и сходства. Юм отмечает, что, если такую разницу мы способны заметить в отношении цветов, это же является верным и относительно различных оттенков одного и того же цвета. Допустим, человеку тридцать лет и он в течение всей
5 Говоря о воображении, Р. Декарт также усматривает его чувственную связь с телесностью: «.. .если бы существовало какое-то тело, с коим мой разум сопрягался таким образом, что был бы в состоянии по своему произволу это тело рассматривать, могло бы статься, что именно поэтому я был бы способен воображать телесные предметы. я с легкостью постигаю, что воображение может осуществляться именно таким образом, если существует какое-то тело» [13, 175-176].
6 Согласно Канту, «так как всякое явление содержит в себе нечто многообразное, стало быть, различные восприятия встречаются в душе рассеянно и разрозненно, то необходимо соединение их, которого нет у них в самом чувстве. Следовательно, в нас есть деятельная способность синтеза этого многообразного, которую мы называем воображением; его деятельность, направленную непосредственно на восприятия, я называю схватыванием» [12, 510-511 (курсив мой. — И.Н.)].
своей жизни наблюдал множество разных цветов, кроме одного оттенка голубого, который ему так ни разу и не встретился. Если ему показать цветовую палитру, включающую все эти оттенки голубого, кроме указанного, с постепенным переходом от одного к другому, то, вполне очевидно, что человек заметит отсутствие недостающего оттенка. Сможет ли он восполнить этот цветовой пробел силой одного лишь своего воображения? Удастся ли ему составить идею отсутствующего оттенка, даже несмотря на то, что никогда в жизни он не воспринимался им с помощью органов чувств? На все эти вопросы мы, вслед за Юмом, отвечаем утвердительно. А это значит, что номиналистическая теория ложна.
3. Аргумент от эстетического целого
Второй аргумент против номиналистической теории эстетического опыта имеет следующий вид:
AAW1: Номиналистическая теория утверждает, что эстетический опыт является продуктом одних только наших перцептивных переживаний.
AAW2: Если бы номиналистическая теория была верна, то это означало бы, что любой похожий по своим перцептивным свойствам объект на тот, который действительно стал для агента источником эстетического опыта, должен давать аналогичные переживания.
AAW3: Однако нетрудно представить себе, что один объект, инстанциру-ющий некоторый набор перцептивных свойств Q1, Q2 ... Qn (например, «Собака из воздушных шаров» Дж. Кунса — арт-объект, инстанцирующий перцептивные свойства 'быть красным', 'быть бестящим', 'быть гладким' и др.) являются для агента источником эстетического опыта, а другой — инстанциирующий тот же самый набор перцептивных свойств Q1, Q2 ... Qn (например, красный автомобиль Mazda) — таковым не служит.
.'. AAW4: Следовательно, перцептивных переживаний недостаточно для получения эстетического опыта.
Принято считать, что эстетическое предоставляет нам возможность столкнуться «лицом к лицу» с самой вещью. В эстетике такое столкновение может выражаться в так называемом принципе зна-комства7, указывающем на присутствие переживания субъекта в моменте его непосредственного столкновения с объектом.
7 Считается, что для правильного понимания произведения искусства необходим опыт непосредственного (фактического) восприятия самого произведения. Ведь если вместо этого человеку предложить точное описание, ожидается, что он непременно упустит что-то очень важное, что трудно или даже невозможно передать словами: «.если человек не воспринимает произведение искусства своими органами чувств, он не может выразить надлежащее эстетическое суждение о нем» [15, 1]. По словам Р. Уолхейма, сами суждения не могут передаваться от одного человека к другому (за исключением очень узких пределов) [16, 156].
Как отмечает М. Бадд, данный принцип вызывает сомнения, поскольку настаивает на том, что суждения об эстетической ценности объекта должны быть основаны на опыте из первых рук и сами по себе не могут передаваться от одного человека к другому [17, 386]. Он считает, что мы не имеем непреодолимых препятствий для передачи знания о красивом объекте: доверяя человеку, по нашему мнению, с хорошим вкусом, мы вполне можем в этом своем доверии к нему иметь достаточные основания для передачи нам этим человеком необходимых знаний об объекте и без нашего непосредственного знакомства с ним8. Столь же скептически Бадд настроен и в отношении непосредственного опыта в том смысле, что такой опыт вообще может иметь отношение к какому-либо объекту, поэтому он осторожно уточняет: «Под непосредственным опытом я буду понимать... восприятие не самого объекта, а его адекватной репродукции, которая оставляет приятное впечатление о его внешнем виде» [17, 386]. Э. Стинберг, напротив, отрицает наделение любого артефакта статусом произведения искусства только исходя из оценки его внешнего вида, хотя именно такая оценка, по ее мнению, и возникает вследствие эстетического переживания. Ее вывод однозначен: «.переживание артефакта, в повседневной речи обычно называемого нами произведением искусства, не может ограничиваться только эстетическим переживанием» [19, 92].
Это верно еще и потому, что огромное множество объектов, имеющих связку перцептивных свойств, похожих на свойства выбранного нами объекта, — например, быть красным, блестящим и гладким, — тем не менее, не вызывают у нас одинаковых переживаний. Возьмем «Собаку из воздушных шаров» Дж. Кунса и красный автомобиль Mazda, каждому из которых соответствует один и тот же набор перцептивных свойств (красное, блестящее и гладкое). Однако ни один человек не согласится с нами, если мы будем утверждать, что в этом конкретном случае переживание одних и тех же перцептивных свойств дает нам аутентичный эстетический опыт. Следовательно, одних только перцептивных переживаний недостаточно для получения эстетического опыта.
8 М. Бадд настаивает на этой мысли в своем ответе М. Таннеру, который, кажется, поддерживает принцип знакомства, направляя его против реалистов. Однако Таннер уточняет, что важность этого принципа не в том, что «без опыта невозможно утверждать наличие требуемых свойств, а потому что без опыта невозможно понять значение терминов, обозначающих эти свойства» [18, 33]. Бадд, реагируя на эту поправку Таннера, обращает его внимание на смысл этих терминов, который, по его словам, «не обязательно может быть понят только через знакомство с конкретным произведением» [17, 388].
И здесь мы снова вынуждены вернуться к вопросу, заданному Нехаевым: что же делает наш опыт эстетическим? Чтобы на него ответить, продолжим выбранную нами линию аргументации:
AAW5: Если бы наличия перцептивных свойств как причины для получения эстетического опыта было достаточно, тогда агент был бы способен указать и дать соответствующее указание тем конкретным свойствам, которые послужили причиной получения им эстетического опыта.
AAW6: Однако выразить эстетический опыт в некотором конкретном описании нельзя (здесь мы согласны с принципом (ПН), предложенным Нехаевым).
AAW7: Подлинным источником эстетического опыта служат не части объекта — его отдельно изолированные перцептивные свойства, а целостность, собранная из этих свойств.
AAW8: Способность воображения является условием sine qua non для производства такой целостности.
.'.AAW9: Способность воображения является условием sine qua non для эстетического опыта.
Остановимся здесь на известном примере, в котором наглядно показано, что простое описание (перечисление) конкретных свойств рассматриваемого объекта (даже при условии, что эти свойства действительно для него характерны) не может являться подходящим (корректным) способом для выражения эстетического опыта. Ибо, как бы мы ни старались, нам никогда не удастся отождествить (приравнять) сумму частей описываемого нами объекта (его целостное схватывание) с самими этими отдельно взятыми частями (отдельными перцептивными свойствами).
В известной работе А. Данто "The Artworld" [20] есть интересный персонаж, к которому он неоднократно обращается на протяжении всего текста, — местами этот персонаж смешной и забавный, но иногда весьма странный в своих реакциях и зовут его Тестадура. Странность его заключается в том, что он напрочь лишен способности к так называемому художественному отождествлению (artistic identification). Это значит, что, говоря о произведениях искусства, Тестадура использует слова, значение которых он (как и множество других людей) черпает из повседневности, наивно полагая, что никаких иных форм описания мира и пространства, по-видимому, просто не существует. Данто приводит следующий пример: допустим, перед нами произведение искусства, например, «Кровать» (1955) Р. Раушенберга. Тестадура, конечно же, может попытаться лечь на Кровать, думая, что такая кровать есть всего лишь место для отдыха, а не картина-кровать, на которой полосы краски — не случайность,
а некоторая часть объекта, задача которой и состоит в том, чтобы сделать объект сложным9. Данто утверждает, что произведения искусства несводимы к частям самих себя и, таким образом, первичны (и, тем самым, целостны). Если же мы соглашаемся с мыслью о множественном существовании миров, то мы можем наслаивать (в переходах) одно пространство (например, повседневности) на другое пространство (например, художественного): «.полосы краски являются не частями реального объекта — кровати, — который оказался частью произведения искусства, а частью, как и сама кровать, произведения искусства как такового. <...> если реальный объект (К) является частью произведения искусства (А), может быть отделен от него и рассматриваться как просто К, то не каждая часть А является частью К. Таким образом, будет ошибкой принимать А за его часть, а именно за К, даже если не будет ошибкой сказать, что А есть К, то есть что произведение искусства представляет собой кровать» [20, 30].
Выделяя глагол «есть», мы, вслед за Данто, обращаем внимание на необходимость различать высказывания: «есть», которые встречаются в высказываниях о произведениях искусства, совсем не те же самые «есть», что обозначают тождество или предикацию, существование или отождествление, и т.д. Возьмем пример с ребенком, который с помощью такого «есть» выбирает из показанных ему круга и треугольника, например, где здесь он, а где его сестра; указывая на треугольник, он говорит: «Это (есть) я» [20, 31]. Данто уточняет, что если у нас два высказывания («Это а есть Ь» и «Это а не есть Ь»), то они могут быть либо совместимы, либо несовместимы: в случае совместимости этих высказываний «есть» первого из них используется в одном значении, а «есть» второго — в другом; в случае же несовместимости оба «есть» используются в одном значении. Поэтому когда Тестадура, ровным счетом ничего не поняв, начинает протестовать, требуя показать ему наконец произведение искусства (и здесь он ведет себя как эстетический реалист), то, как отмечает Данто, мы не сможем выполнить его требование, поскольку он, казалось бы, видит все, ничего не пропуская, но вместе с тем, лишенный способности к художественному отождествлению (как источнику целостного схватывания эстетического опыта), несчастный Тестадура остается тем, «для кого палка может быть только палкой и больше ничем» [20, 36]. Исправная работа всех органов чувств, являющихся источником и местом наших переживаний, тем не менее не дает Тестадуре ни
9 А. Данто сравнивает такой объект с человеком, который, по его мнению, также не есть материальное тело со случайно добавленными к нему мыслями, а есть сложное существо, тело-сознание.
малейшей возможности распознать в опыте то, что в нем отвечает за эстетическое. Главное, чего не хватает Тестадуре в его столкновении с «Кроватью» Раушенберга, так это способности воображения10.
Доступ к эстетическому опыту не может быть осуществлен без данности нам условий, при которых опыт вообще, как целое, возможен. Такую возможность, согласно Канту, дают нам априорные формы созерцания и рассудка — пространство и время. Выходит, кроме чувственного переживания (в авторских терминах, актуального опыта) нам требуется еще кое-что, а именно способность воображения (художественного отождествления), которая и берет на себя роль необходимого условия производства такой целостности.
4. Пространство как способ видеть: оптическое
Мы уже частично ответили на вопрос: что делает наш опыт эстетическим? Ясно, что эстетическое не является свойством самого объекта, действующего на нас и вызывающего в наших переживаниях то, что можно было бы назвать эстетическим эффектом, а есть лишь способ видеть, который мы будем называть оптическим [5]. Такая точка зрения не только противостоит теории реалистов, но одновременно ставит под сомнение и позицию Нехаева, согласно которой эстетический опыт является продуктом наших переживаний. Напротив, мы утверждаем, что эстетическое не переживается, а лишь видится — это особый род зрения. Соответственно, эстетическое скорее относится к среде, в которой мы живем, — которая видит нас и которую видим мы, — нежели к чувственной природе конкретного человека и его переживаниям. В этом смысле оптическое имеет некоторое сходство с нашим воображением, продуктивная деятельность которого дает нам целостный образ эстетического объекта. Однако воображение принадлежит нашему внутреннему миру, тогда как оптическое показывает работу воображения, как если бы она была вынесена нами во вне, в пространство.
Согласно Канту, внутреннее чувство напрямую зависит от внешнего, без которого оно остается опосредованным [12, 176]. Формальные условия опыта (чувственное a priori) становятся теми необходимыми условиями, при которых мы непосредственно осуществляем опытное действие — и осуществляем его именно в пространстве («...для того чтобы сделать мыслимыми для себя внутренние изменения, мы должны образно представлять себе время
10 И дело здесь даже не в том, что Тестадура не может определить эстетические свойства объекта (согласно требованиям эстетического реализма), а скорее в том, что он оказывается неспособен удовлетворить требования эстетического трансцендентализма.
как форму внутреннего чувства посредством некоторой линии, а внутреннее изменение — посредством проведения этой линии (посредством движения) и, стало быть, последовательное существование нас самих в различных состояниях — посредством внешнего созерцания» [12, 184]). Таким образом, эффект непосредственности возникает от того, что у нас в душе благодаря внешнему чувству уже как бы все дано.
Пространство (среда) становится чистой возможностью увидеть во вне (оптически) внутреннюю работу нашей способности воображения. Предметы, расположенные в пространстве, по словам Канта, составляют третий мир (мир возможного), свидетельствующий о существовании объективной реальности (реальности знаний): созерцая дом, я как будто превращаю свое эмпирическое созерцание в восприятие только благодаря данному мне пространством единству, в результате которого я имею целостный образ — «я как бы рисую очертания дома сообразно этому синтетическому единству многообразного в пространстве» [12, 115]. По мнению Канта, важно понимать, что пространство представляется не только как форма созерцания, но и как само это созерцание. Именно созерцание становится своего рода способом интеллектуальной разметки пространства, которое всякий раз пересобирается (эмпирически) в момент его созерцания. Так, пространство становится условием возможности осуществления опыта как такового (такой опыт Кант и называет возможным), в отношении которого только и могут возникнуть априорные синтетические положения.
На уровне оптического, пространство обретает (за счет работы воображения) статус артефакта и дает нам уникальную возможность выхода к образам и представлениям других людей: «"Только с помощью искусства мы можем покинуть самих себя, узнать, как другой видит вселенную. Благодаря искусству мы вместо того, чтобы видеть только один-единственный, наш собственный, мир, видим мир множественный"» [21, 68]. Кант также указывает на возможность общения всех одновременно существующих субстанций как частей единого целого (в пространстве) — от сосуществования этих субстанций, говорит он, мы можем заключать к общению между ними как основанию для такого сосуществования [12, 170]. С Кантом согласился бы и Витгенштейн, у которого видеть и означает схватывать общее — в таком схватывании общего и полагается различие между физическим значением «видеть» и оптическим. Он приводит пример с разноцветными картинками, на каждой из которых присутствует цвет «охры» и, показывая их кому-то, просит найти общее между ними, а также пример с листьями: рассматривая различные
листья, мы можем закреплять за ними некую форму. Однако Витгенштейн идет дальше и задается вопросом: «."как выглядит образ листа, не имеющего особой формы, образ того, что общо листьям любой формы"? Какой цветовой оттенок имеет "мыслимый образец" зеленого цвета — образец того, что присуще всем оттенкам зеленого?» (§72,73) [22, 114]. Так работает оптическое.
В результате способность воображения становится тем необходимым условием, без которого человек как вид просто не готов был бы получать эстетический опыт. Своего рода внешним эквивалентом нашей способности воображения является оптическое, для которого характерна, во-первых, чувствительность, во-вторых, визуализация всего того, что в воображении лишь представляется, в-третьих, живая реакция, побуждающая нас выйти за пределы чувственных переживаний (видимого и слышимого нами) для достижения такого уровня осознания, который обычно нелегко схватить с помощью слов. В условиях оптического получаемый нами эстетический опыт усваивается как целостный парадигматический образец, то есть благодаря воображению такой образец легко может быть перенесен на область объектов, с которыми мы еще не имели дела и у нас с ними не было непосредственного знакомства.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ
1. Кант И. Критика способности суждения // Кант И. Собрание сочинений: В 8 т. М.: Чоро, 1994. Т. 5. 414 с.
2. Dicker G. Berkeley's idealism: A critical examination. N.Y.: Oxford University Press, 2011. 310 p.
3. Беркли Дж. Трактат о принципах человеческого знания // Беркли Дж. Сочинения. М.: Мысль, 1978. 556 c.
4. Winkler K.P. Berkeley: An interpretation. Oxford: Clarendon Press, 1989. 317 p.
5. Нехаева И.Н. Unaussprechliches Витгенштейна: о чем невозможно сказать, о том невозможно сказать ясно // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. 2021. № 64. С. 57-62.
6. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М.: Канон+ РООИ Реабилитация, 2017. 288 с.
7. Sackris D. The arbitrariness of aesthetic judgment // The Journal of Value Inquiry. 2021. Vol. 55, N 4. P. 625-646.
8. Lopes D. Feckless reason // Aesthetics and the sciences of mind / Eds G. Currie, M. Kieran, A. Meskin, J. Robson. Oxford: Oxford University Press, 2014. P. 21-36.
9. Hopkins R. How to be a pessimism about aesthetic testimony // The Journal of Philosophy. 2011. Vol. 108, N 3. P. 138-157.
10. Robson J. Aesthetic testimony // Philosophy Compass. 2012. Vol. 7, N 1. P. 1-10.
11. Hopkins R. Beauty and testimony // Royal Institute of Philosophy Supplement. 2000. Vol. 47. P. 209-236.
12. Кант И. Критика чистого разума. М.: Мысль, 1994. 591 с.
13. Декарт Р. Размышления о первой философии // Декарт Р. Сочинения. СПб.: Наука, 2006. С. 132-185.
14. Юм Д. Трактат о человеческом познании // Юм Д. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1996. Т. 1. С. 53-655.
15. Sauchelli A. The acquaintance principle, aesthetic judgments, and conceptual art // The Journal of Aesthetic Education. 2016. Vol. 50, N 1. P. 1-15.
16. Wollheim R. Art and its objects. Cambridge: Cambridge University Press, 2015. 288 p.
17. Budd M. The acquaintance principle // British Journal of Aesthetics. 2003. Vol. 43, N 4. P. 386-392.
18. TannerM. Ethics and aesthetics are — ? // Art and morality / Eds J.L. Bemudez, S. Gardner. N.Y.: Routledge, 2003. P. 19-36.
19. Steenberg E. Visual aesthetic experience // The Journal of Aesthetic Education. 2007. Vol. 41, N 2. P. 89-94.
20. Данто А. Мир искусства. М.: Ад Маргинем Пресс, 2017. 64 с.
21. Делёз Ж. Марсель Пруст и знаки. СПб.: Алетейя, 2014. 192 с.
22. Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн Л. Философские работы: В 2 ч. М.: Гнозис, 1994. Ч. 1. С. 75-319.
REFERENSES
1. Kant I. Kritika sposobnosti suzhdeniya [Critique of Judgment]. In: Kant I. Sobraniye sochineniy v vos'mi tomakh [Collected Writings in eight volumes]. Vol. 5. Moscow: Choro, 1994. 414 p. (In Russ.)
2. Dicker G. Berkeley's Idealism: A Critical Examination. N.Y.: Oxford University Press, 2011. 310 p.
3. Berkeley G. Sochinenija [Writings]. Moscow: Mysl', 1978. 556 p. (In Russ.)
4. Winkler K.P. Berkeley: An Interpretation. Oxford: Clarendon Press, 1989. 317 p.
5. Nekhaeva I.N. Unaussprechliches Vitgenshteyna: o chem nevozmozhno skazat', o tom nevozmozhno skazat' yasno [Wittgenstein's Unaussprechliches: What Can not Be Said, Can not Be Said Clearly]. Vestnik Tomskogogosudarstvennogo universiteta. Filosofija. Sociologija. Politologija [Tomsk State University, Journal of Philosophy, Sociology and Political Science]. 2021. N 64. P. 57-62. (In Russ.)
6. Wittgenstein L. Logiko-filosofskiy traktat [Tractatus Logico-Philosophicus]. Moscow: Kanon+ ROOI Reabilitaciya, 2017. 288 p. (In Russ.)
7. Sackris D. The Arbitrariness of Aesthetic Judgment. The Journal of Value Inquiry. 2021. Vol. 55, N 4. P. 625-646.
8. Lopes D. Feckless Reason. In: Aesthetics and the Sciences of Mind. Eds G. Currie, M. Kieran, A. Meskin, J. Robson. Oxford: Oxford University Press, 2014. P. 21-36.
9. Hopkins R. How to Be a Pessimism about Aesthetic Testimony. The Journal of Philosophy. 2011. Vol. 108, N 3. P. 138-157.
10. Robson J. Aesthetic Testimony. Philosophy Compass. 2012. Vol. 7, N 1. P. 1-10.
11. Hopkins R. Beauty and Testimony. Royal Institute of Philosophy Supplement. 2000. Vol. 47. P. 209-236.
12. Kant I. Kritika chistogo razuma [Critique of Pure Reason]. Moscow: Mysl', 1994. 591 p. (In Russ,)
13. Descartes R. Razmyshleniya o pervoy filosofii [Meditations on First Philosophy]. In: Descartes R. Sochineniya [Writings]. St. Petersburg: Nauka, 2006. P. 132-185. (In Russ.)
14. Hume D. Traktat o chelovecheskoy prirode [A Treatise of Human Nature]. In: Hume D. Sochinenija v dvuh tomah [Writings in two volumes]. Moscow: Mysl', 1996. Vol. 1. P. 53-655. (In Russ.)
15. Sauchelli A. The Acquaintance Principle, Aesthetic Judgments, and Conceptual Art. The Journal of Aesthetic Education. 2016. Vol. 50, N 1. P. 1-15.
16. Wollheim R. Art and Its Objects. Cambridge: Cambridge University Press, 1980. 288 p.
17. Budd M. The Acquaintance Principle. British Journal of Aesthetics. 2003. Vol. 43, N 4. P. 386-392.
18. Tanner M. Ethics and Aesthetics are — ? In: Art and Morality. Eds J.L. Bemudez, S. Gardner. N.Y.: Routledge, 2003. P. 19-36.
19. Steenberg E. Visual Aesthetic Experience. The Journal of Aesthetic Education. 2007. Vol. 41, N 2. P. 89-94.
20. Danto A. Mir iskusstva [The Artworld]. Moscow: Ad Marginem Press, 2017. 64 p. (In Russ.)
21. Deleuze G. Marsel' Prust I znaki [Proust and Signs]. St. Petersburg: Aleteyya, 2014. 192 p. (In Russ.)
22. Wittgenstein L. Filosofskiye issledovaniya [Philosophical Investigations]. In: Wittgenstein L. Filosofskiye raboty [Philosophical Writings]. Part 1. Moscow: Gnozis, 1994. P. 75-319. (In Russ.)
Информация об авторе: Нехаева Ираида Николаевна — доктор философских наук, доцент, профессор кафедры философии Социально-гуманитарного института Тюменского государственного университета, тел.: + 7 (982) 941-20-59; i.n.nekhaeva@utmn.ru
Information about the author: Nekhaeva Iraida Nikolaevna — Doctor of Philosophical Science, Associate Professor, Professor, Department of Philosophy, Social-Humanitarian Institute, Tyumen State University, tel.: +7 (982) 941-20-59; i.n.nekhaeva@utmn.ru
Поступила в редакцию 10.08.2022; принята к публикации 29.11.2022
