CC BY
300ПУШКИНСКИЕ ШТУДИИ
Еще раз о дуэли Онегина с Ленским
С.Н. Доценко
Ю.М. Лотман в комментарии к роману А. Пушкина Евгений Онегин приходит к выводу, что секундант Зарецкий допустил несколько грубых нарушений дуэльных правил. Это противоречит его характеристике: «в дуэлях классик и педант». Хотя прототипом Зарецкого был знаменитый бретер Ф. Толстой-Американец, в романе Пушкина он становится знаком русской дуэльной традиции как таковой. В итоге Пушкин синтезировал два различных аспекта русской дуэльной традиции: неординарный образ бретера и ситуацию заурядной русской дуэли.
Ключевые слова: А. Пушкин, «Евгений Онегин», комментарий, дуэльная традиция, исключительная дуэль, бретер, Ф. Толстой-Американец, прототип.
Once Again about Onegin's Duel with Lensky
Sergei N. Dotsenko
Yu.M. Lotman in his comment to the novel Eugene Onegin by A. Pushkin comes to a conclusion that Zaretsky, a second, allowed several violations of duel rules. It contradicts his characteristics of being "classical and pedantic in duels". Though the famous scrapper F. Tolstoy-American was Zaretsky's prototype, in Pushkin's novel he becomes a sign of the Russian duel tradition per se. As a result, Pushkin synthesized two different aspects of the Russian duel tradition: an extraordinary image of the scrapper and the situation of an ordinary Russian duel.
Key words: A. Pushkin, Eugene Onegin, comment, duel tradition, exclusive duel, scrapper, F. Tolstoy-American, prototype.
Комментарий Ю.М. Лотмана к роману А.С. Пушкина «Евгений Онегин» производит впечатление законченности, исчерпанности - дальше объяснять вроде бы уже и нечего. Но это впечатление обманчиво: некоторые вопросы, затронутые в комментарии, требуют дальнейшего исследования, а ответы на них - уточнения или дополнения. Прежде всего это касается тех мотивов и микросюжетов пушкинского романа, которые не имели длительной истории изучения и комментирова-
ния.1 К их числу относится дуэльная история Онегина и Ленского. Конкретному и обстоятельному истолкованию дуэльного сюжета из 6-ой главы романа Ю.М. Лотман предпослал специальную главу («Дуэль»), которая представляет собой культурологический очерк русской дуэльной традиции: ее цели, смысла, социальной функции, специфики и т.п. [10, с. 92-105; см. также 11, с. 164-179]. По сути дела это была первая серьезная попытка дать представление о дуэли как о феномене русской дворянской культуры ХУШ-Х1Х вв. На основании изложенных в этой главке представлений о дуэли Ю.М. Лотман разбирает и собственно дуэльный сюжет в романе, особенно -мотивировку поведения участвующих в нем персонажей (Онегина, Ленского и Зарецкого). В частности, рассмотрев действия Зарецкого, секунданта Ленского и фактического распорядителя дуэли, Ю.М. Лотман приходит к следующему выводу:
<«...> Зарецкий вел себя не только не как сторонник строгих правил искусства дуэли, а как лицо, заинтересованное в максимально скандальном и шумном - что применительно к дуэли означало кровавом - исходе» [10, с. 99]; «Зарецкий был единственным распорядителем дуэли, и тем более заметно, что, «в дуэлях классик и педант» (VI, XXVI, 8), он вел дело с большими упущениями, вернее, сознательно игнорируя все, что могло устранить кровавый исход» [10, с. 98].
Среди таких «упущений» (а фактически - серьезных нарушений дуэльных правил), которые допустил Зареций, Ю.М. Лотман упоминает следующие:
1) Онегин более чем на один час опоздал к назначенному времени поединка [10, с. 99],2 что позволяло Зарецкому объявить его не явившимся на место дуэли и, следовательно, вовсе отменить поединок.
2) В качестве секунданта Онегин привез своего лакея Ги-льо. Но так как лакей Онегина не являлся человеком чести, т.е. дворянином, то в качестве секунданта Гильо выступать не мог. Это означает, что фактически секунданта у Онегина не было. Кроме того, избрание Онегиным Гильо в качестве секунданта - новое оскорбление как для Ленского, так и для его
1 Уже после выхода в свет комментария Ю.М. Лотмана появились другие исследования русской дуэльной традиции XIX в.: [б], [7], [5], [18].
2 Впрочем, в самом комментарии к б-й главе Ю.М. Лотман утверждает, что Онегин опоздал на два часа [10, с. 303].
секунданта Зарецкого, что делало дуэль заведомо невозможной.
3) Зарецкий не сделал попытки примирить противников, хотя это входило в обязанности секунданта.
4) Не было встречи секундантов перед поединком и предварительного обсуждения его условий.
Зарецкий в этой ситуации должен был дуэль либо отложить, либо отменить вовсе. Но он этого не сделал. Поэтому комментатор приходит к выводу, что дуэль Онегина и Ленского была проведена с нарушениями дуэльного кодекса: «Онегин и Зарецкий - оба нарушают правила дуэли» [10, с. 100].
С точки зрения строгой дуэльной теории так оно и есть. Но как тогда рассматривать дуэль, описанную в романе Пушкина? Ведь в своем очерке о дуэли Лотман не случайно подчеркивает: «Только пунктуальное следование установленному порядку отличало поединок от убийства» [10, с. 96]. Но тогда, логически рассуждая, мы должны придти к выводу: если дуэль Онегина и Ленского была проведена с серьезными нарушениями правил, то она тем самым переставала быть дуэлью и становилась фактическим убийством Ленского (в дуэльной терминологии такая дуэль имела название: «незаконная дуэль»), Но почему тогда в тексте романа нет ни слова осуждения такой дуэли ни со стороны автора, ни со стороны героев? На этот вопрос комментарий Ю.М. Лотмана ответа не дает.3
Пушкин, проявлявший интерес к дуэлям и сам бывший к этому времени участником нескольких поединков, был, разумеется, хорошо осведомлен о правилах и нюансах русской дуэльной традиции.4 Не случайно А. Бестужев-Марлинский, сам
3 Правда, в тексте романа есть осуждение дуэли как обычая в целом (т.е. независимо от того, проводится ли она по правилам или с нарушением оных), но нет осуждения именно этой дуэли Онегина с Ленским.
4 Об интересе Пушкина к дуэлям свидетельствует И.П. Липранди, у которого Пушкин, расспрашивая о знаменитой дуэли Липранди со шведским капитаном Бломом в 1809 г., «неотступно желал узнать малейшие подробности как повода и столкновения, так душевного моего настроения и взгляда властей, допустивших это столкновение <...> Чтобы удовлетворить его настоянию, я должен был показать ему письма, газеты и подробное описание в дневнике моем, но этого было для него недостаточно: расспросы сыпались...» [цит. по: 23, с. 431-432]. В это же время Пушкин особенно интересовался нашумевшей дуэлью генерала П.Д. Киселева, начальник штаба 2-й армии, с генерал-майором И.Н. Мордвиновым, которая состоялась 23 июня 1823 г.: «Дуэль Киселева с Мордвиновым очень занимала его; в продолжение нескольких и многих дней он ни о чем другом не говорил, выпытывая мнения других: что
знаток этой традиции, заметил по поводу дуэли в 6-й главе романа: «описание прекрасно, но во всем видна прежняя школа и самая плохая логика» [цит. по: 2, с. 408].5 Вывод о «незаконности» описанной в романе Пушкина дуэли правомочен, если ориентироваться на некую идеальную модель дуэли. Но как согласуются эти «упущения» Зарецкого с реальной дуэльной практикой, сложившейся в России к началу XIX века? Если исходить из этой реальной практики, то картина оказывается не столь однозначной. Поэтому мы считаем необходимым взглянуть на дуэль Онегина с Ленским не только с точки зрения дуэльной теории, но и с точки зрения сложившейся в России практики дуэльных поединков.
Из известных нам дуэлей пушкинской эпохи мало найдется таких, в которых не было бы тех или иных «упущений», а точнее - нарушений дуэльных правил разной степени серьезности. В частности, это относится и к дуэли Пушкина с полковником С.Н. Старовым, командиром 33-го егерского полка, которая состоялась в Кишиневе в январе 1822 г. Эта дуэль примечательна не только тем, что хорошо известны ее обстоятельства, но еще и тем, что в ходе этой дуэльной истории противники, как представляется, подчеркнуто стремились соблюсти дуэльный кодекс и дуэльный этикет, то есть стремились провести поединок строго по правилам.
Причина дуэли была ничтожной: во время танцев в офицерском собрании Пушкин допустил бестактность, заказав, вопреки требованию офицеров 33-го егерского полка, мазурку вместо кадрили. Поведение молодого штатского человека (каковым был Пушкин) сочтено было оскорбительным. Полковник С.Н. Старов, командир полка, вызвал Пушкина на поединок, подойдя к Пушкину со словами:
«Вы сделали невежливость моему офицеру, так не угодно ли Вам извиниться перед ним, или Вы будете иметь дело лично со мной» [8, с. 269]. Ответом Старову были слова Пушкина: «В чем извиняться, полковник, я не знаю; что же касается до Вас, то я к вашим услугам». - «Так до завтра, Александр Сергеевич». - «Очень хорошо, полковник» [8, с. 269].
на чьей стороне более чести, кто оказал более самоотвержения и т.п.?» [9, с. 326]. Об истории этой дуэли см. также: [7, с. 54-61].
5 Замечание А. Бестужева-Марлинского несколько противоречиво: как знаток дуэли он отмечает точность и достоверность ее описания в романе Пушкина, но, как очевидно, не понимает смысла («логики») этой дуэльной истории, точнее - ее функции в сюжетной и идейной структуре пушкинского романа.
Поединок состоялся на следующий день. Погодные условия, как вспоминал потом И.П. Липранди, были явно неподходящими: «Погода была ужасная; метель до того был сильна, что в нескольких шагах нельзя было видеть предмета, и к этому довольно морозно <...> Первый барьер был на шестнадцать шагов; Пушкин стрелял первый и дал промах, Старов тоже и просил поспешить зарядить и сдвинуть барьер; Пушкин сказал: "И гораздо лучше, а то холодно". Предложение секундантов прекратить было обоими отвергнуто. Мороз с ветром <...> затруднял движение пальцев при заряжании. Барьер был определен на двенадцать шагов, и опять два промаха. Оба противника хотели продолжать, сблизив барьер; но секунданты решительно воспротивились, и так как нельзя было помирить их, то поединок был отложен до прекращения метели» [9, с. 318-319].
Помирить противников удалось с большим трудом: С.Н. Старов хотел продолжить поединок в зале дворянского клуба, и И. Липранди не сомневался, что Пушкин не откажется от этого предложения. Но И. Липранди и Н. Алексеев, секундант Пушкина, все-таки уладили это дело - через день состоялось примирение, также подчеркнуто этикетное: «Без дальнего вступления со стороны примирителей и недавних врагов примирение совершилось быстро. "Я вас всегда уважал, полковник, и потому принял ваше предложение", -сказал Пушкин. "И хорошо сделали, Александр Сергеевич, -отвечал Старов, - этим вы еще более увеличили мое уважение к вам, и я должен сказать по правде, что вы так же хорошо стояли под пулями, как хорошо пишете". Эти слова искреннего привета тронули Пушкина, и он кинулся обнимать Старова» [8, с. 270-271].
Стремление строго придерживаться дуэльных правил мы видим, в частности, и в таком эпизоде: как свидетельствует И. Липранди, за 2 часа до поединка Пушкин и Н.С. Алексеев заехали к нему, чтобы обсудить вопрос о том, возможно ли присутствие И. Липранди в качестве второго секунданта Пушкина: «В семь часов утра я был разбужен Пушкиным, приехавшим с Н.С. Алексеевым. Они рассказали случившееся. Мне досадно было на Старова, что он в свои лета поступил, как прапорщик, но дела отклонить было уже нельзя, и мне оставалось только сказать Пушкину, что "он будет иметь дело с храбрым и хладнокровным человеком, непохожим на того,
каким он, по их рассказам, был вчера". Я заметил, что отзыв мой о Старове польстил Пушкину. Напившись чаю, Алексеев просил меня ехать с ними; я долго не соглашался, на том основании, что если я поеду, то Пушкин будет иметь двух свидетелей, а Старов - одного: в таком случае должно было бы предупредить его вчера <...»> [9, с. 316-317].
И. Липранди, однако, все же отправился к Старову (с которым был хорошо знаком) с предложением последнему также взять себе второго секунданта, чтобы соблюсти все формальности. Но Старова И. Липранди не застал, и вопрос о 2-м секунданте немедленно был снят, поэтому И. Липранди был вынужден находиться неподалеку от места поединка, где он и дожидался возвращения Пушкина и Н.С. Алексеева - «в одной из ближайших к месту мазанок» [9, с. 317].
Как очевидно, И. Липранди не решился нарушить правило паритета количества секундантов, хотя в дуэльной практике начала XIX века это правило соблюдалось отнюдь не всегда.6
Но был в дуэли Пушкина и полковника Старова один эпизод, который можно было бы счесть за недоразумение, вынужденное или случайное отклонение от правил, если бы такие случайные отклонения не повторялись в русских дуэлях достаточно часто. Речь идет о вольном толковании правил проведения самого поединка. В Европе это посчитали бы грубейшим нарушением дуэльного кодекса. Последний предписывал: «Если никто из противников не был ранен, то для возобновления дуэли соблюдаются те же правила, как сначала» [цит. по: 7, с. 157]. Иными словами, после обоюдного промаха Пушкин и Старов должны были стреляться не ближе чем на 16 шагах, как это и было определено первоначальным соглашением. Противники же, как мы помним, сократили расстояние до 12 шагов (т.е. «сблизили барьер»), а после второго обоюдного промаха - снова потребовали сблизить барьер. Только тогда секунданты стали решительно возражать, и поединок был остановлен. Такое вольное обращение с правилом дистанции между барьерами мы видим в России сплошь и рядом.
6 Можно вспомнить эпизод из повести А. Пушкина «Выстрел»: «Это было на рассвете. Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. <...> Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом [16, с. 69; курсив мой. - СЛ.].
По-своему симптоматична версия этой дуэли, изложенная В. Далем: «Стрелялись в камышах придунайских, на прогалине, через барьер, шагов на восемь, если не на шесть. Старков выстрелил первый и дал промах. Тогда Пушкин подошел вплоть к барьеру и, сказав: "Пожалуйте, пожалуйте сюда", - подозвал противника, не смевшего от этого отказаться; затем Пушкин, уставив пистолет свой почти в упор в лоб его, спросил: "Довольны ли вы?" Тот отвечал, что доволен, Пушкин выстрелил в поле <...»> [1, с. 263].
Версия эта любопытна не только тем, что в ней приведены явно ошибочные сведения, (начиная с неверно указанной фамилии противника Пушкина и кончая якобы ответным выстрелом Пушкина «в поле»), но и тем, в каком именно направлении искажались условия поединка. В первую очередь, как мы видим, искажению подверглось расстояние между барьерами: вместо действительного расстояния в 16 и 12 шагов в версии, приведенной В. Далем, упоминается расстояние в 8 и 6 шагов. Это свидетельствует о том, что расстояние между барьерами - условие, которое в русской дуэльной традиции трактовалось достаточно вольно. Не менее показательно, что в аналогичном направлении развивалась легенда о дуэли М. Лермонтова и Л. Мартынова. Согласно свидетельству А. Васильчикова в его мемуарном очерке «Несколько слов о кончине М.Ю. Лермонтова и о дуэли его с Н.С. Мартыновым», барьер был установлен на 10 шагах:
«Когда мы выехали на гору Машук и выбрали место <...> темная, громовая туча поднималась из-за соседней горы Бештау. Мы отмерили с Глебовым 30 шагов; последний барьер поставили на 10-ти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на 10 шагов по команде "марш". Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову, и скомандовали: "сходись!"» [3, с. 471].
Другой современник, К. Любомирский, излагал иную версию дуэли, основанную, вероятно, на слухах: «Мартынов вызвал его на дуэль. Положено стреляться в шести шагах <курсив мой. - С.Д.>. Лермонтов отговаривал его от дуэли и, прибыв на место, когда должно было ему стрелять первому, снова говорил, что он не предполагал, чтобы эта шутка так оскорбила Мартынова, да и не имел намерения, и потому не хочет стрелять в него. Отвел руку и выстрелил мимо. Но Мар-
тынов выстрелил метко, и Лермонтова не стало» [12, с. 463]. А петербуржец П. Т. Полеводин, находившийся на излечении в Пятигорске, писал 21 июля 1841 г.:
«Приехав на место, назначенное для дуэли (в двух верстах от города на подошве горы Машука, близ кладбища), Лермонтов сказал, что он удовлетворяет желание Мартынова, но стрелять в него ни в каком случае не будет. Секунданты отмерили для барьера пять шагов <курсив мой. - С.Д.>, потом от барьера по пяти шагов в сторону, развели их по крайний след, вручили им пистолеты и дали сигнал сходиться. Лермонтов весьма спокойно подошел первый к барьеру, скрестив вниз руки, опустил пистолет и взглядом вызвал Мартынова на выстрел. Мартынов, в душе подлец и трус, зная, что Лермонтов всегда держит свое слово, и радуясь, что не стреляет, прицелился в Лермонтова. В это время Лермонтов бросил на Мартынова такой взгляд презрения, что даже секунданты не могли его выдержать и потупили очи долу (все это сказание секундантов). У Мартынова опустился пистолет. Потом он, собравшись с духом и будучи подстрекаем презрительным взглядом Лермонтова, прицелился - выстрел. . . Поэта не стало!» [13, с. 450].7
Была еще одна черта русской дуэли, отличавшая ее от дуэли английской или французской. Принятые в европейских странах правила требовали: Дистанция между противниками никогда не должна быть менее 15 шагов» [цит. по: 7, с. 154]. При этом речь шла о дуэлях, вызванных оскорблениями 2-го
7 Впрочем, еще один современник, наоборот, пишет о вовсе немыслимом барьере, установленном якобы на 30 шагах: «На другой день, 15 июля 1841 года, после обеда, видим, что Мартынов с Васильчиковым выехали из ворот на дрожках. Глебов же еще раньше верхом поехал Михаила Юрьевича встретить. А мы дома пир готовим, шампанского накупили, чтобы примирение друзей отпраздновать. Так и решили, что Мартынов уж никак не попадет. Ему первому стрелять, как обиженной стороне, а Михаил Юрьевич и совсем целить не станет. Значит, и кончится ничем. Когда они все сошлись на заранее выбранном месте и противников поставили, как было у словлено: Михаила Юрьевича выше Мартынова и спиной к Машуку, - Глебов отмерил 30 шагов и бросил шапку на то место, где остановился, а князь Васильчиков, - он такой тонкий, длинноногий был, - подошел да и оттолкнул ее ногой, так что шапка на много шагов еще откатилась. - Тут вам и стоять, где она лежит, -сказал он Мартынову. Мартынов и стал, как было условлено, без возражений. Больше 30-ти шагов - не шутка! Тут хотя бы и из ружья стрелять. Пистолеты-то были Кухенрейтера, да и из них на таком расстоянии не попасть» [17, с. 423]. Впрочем, не исключено, что в данном случае мемуаристка просто перепутала дальний барьер с ближним.
или 3-го рода (т.е. тяжкими оскорблениями). В России же оскорбление и более легкое (1-го рода) обычно заканчивалось дуэлью на 12 шагах, а дуэли на 8-10 шагах вовсе не были редкостью, чем-то совершенно исключительным, а минимальным считалось расстояние в 6 шагов.8 Когда 18 февраля 1840 г. поручик л.-гв. Гусарского полка М.Ю. Лермонтов стрелялся с Э. Барантом на 20 шагах, то это была несомненная уступка французской традиции. А расстояние между барьерами в 25-30 шагов (как то предписывал французский кодекс Шатовиллара) в России практически не встречалось.9
Обычные отклонения от европейского дуэльного кодекса в русской дуэльной практике были следующие: 1) расстояние между ближними барьерами 10-12 шагов (вместо принятых в Европе 15-25 шагов); 2) «вечное право» русской дуэли (обязанность противника подойти к ближнему барьеру после того, как он уже сделал свой выстрел [5, с. 235-236]10); 3) отсутствие предварительно составленных и письменно зафиксированных условий поединка (эти условия обычно составлялись уже на месте поединка); 4) отсутствие секундантов, либо присутствие лишь одного секунданта для обоих противников; 5) продолжение поединка, в случае безрезультатного его исхода, на еще более жестоких условиях. Разумеется, речь не идет о прочих мелких нарушениях.
Если рассматривать дуэль Онегина с Ленским с точки зрения сложившейся в России практики, то она выглядит вполне обычной, заурядной. Поэтому она и не вызывает осуждения со стороны автора как дуэль «незаконная» («исключительная»).11 Иными словами, Пушкин в своем романе описал не
8 Например, в дуэли генералов П. Киселева и И. Мордвинова (23 июня 1823 г.) расстояние между барьерами было 8 шагов - генерал И. Мордвинов был убит; в дуэли К. Чернова и В. Новосильцева (10 сентября 1825 г.) барьер был также на 8 шагах, и оба противника были смертельно ранены; в дуэли В. Шереметева с А. Завадовским (12 ноября 1817 г.) барьер был и того меньше, на б шагах (с расходом по б шагов), В. Шереметев был убит на месте [см.: 22, с. 44-46].
9 Можно также вспомнить, как в ноябре 1836 г. Пушкин издевательски говорил д'Арпшаку, секунданту Дантеса: «Вы, французы, вы очень любезны. Все вы знаете латынь, но когда вы деретесь на дуэли, вы становитесь в 30 шагах и стреляете в цель» [20, с. 472].
10 Это условие мы видим в дуэли К.П. Чернова и В.Д. Новосильцева, которая состоялась 10 сентября 1825 г. [5, с. 87-88].
11 К числу «исключительных» следует отнести дуэль, описанную А. Пушкиным в повести «Выстрел». См. подробнее: [4, с. 66-72].
какую-то исключительную дуэль, а скорей дуэль, типичную для России начала XIX века. То, что в ней строгий педант усмотрел бы серьезные нарушения, для Пушкина - вещь малосущественная. Немаловажно и то, что прототипом Зарецкого была конкретная историческая личность, Ф.И.Толстой (Американец). На этот счет есть свидетельство самого Пушкина (в письме брату Л.С. Пушкину от 22/23 апреля 1825 г.): «Толстой явится у меня во всем блеске в 4-й песне Онегина <...»> [15, с. 163].
Ф.И. Толстой - один из самых известных дуэлянтов пушкинской эпохи, молва приписывала ему смерть 11-ти человек, убитых им на поединках [21, с. 50]. Причем о Ф. Толстом ходили легенды, свидетельствующие о не совсем строгом соблюдении им дуэльных правил. Например, характерна такая легенда о Ф. Толстом:
«Про одну его дуэль, когда он стрелялся за своего приятеля, существует несколько рассказов, более или менее легендарных. Новосильцева пишет, что этот приятель был П.А. Нащокин, но дочь Федора Ивановича Перфильева утверждает, что ее отец никогда не дрался на дуэли вместо Нащокина. А.А. Стахович в своих «Клочках воспоминаний» приводит следующий рассказ, не ручаясь за его достоверность: «Толстой был дружен с одним известным поэтом, лихим кутилой и остроумным человеком, остроты которого бывали чересчур колки и язвительны. Раз, на одной холостой пирушке, один молодой человек не вынес его насмешек и вызвал остряка на дуэль. Озадаченный и отчасти сконфуженный, поэт передал об этом «неожиданном пассаже» своему другу Толстому, который в соседней комнате метал банк. Толстой передал кому-то метать банк, пошел в другую комнату и, не говоря ни слова, дал пощечину молодому человеку, вызвавшему на дуэль его друга. Решено было драться тотчас же; выбрали секундантов, сели на тройки, привезшие цыган, и поскакали за город. Через час Толстой, убив своего противника, вернулся и, шепнув своему другу, что стреляться ему не придется, спокойно продолжал метать банк». Я слышал от моего отца следующую версию этого рассказа: на одном вечере один приятель Толстого сообщил ему, что только что был вызван на дуэль, и просил его быть его секундантом. Толстой согласился, и дуэль была назначена на другой день в 11 часов утра; приятель должен был заехать
к Толстому и вместе с ним ехать на место дуэли. На другой день в условленное время приятель Толстого приехал к нему, застал его спящим и разбудил.
- В чем дело? - спросонья спросил Толстой.
- Разве ты забыл, - робко спросил приятель, что ты обещал мне быть моим секундантом?
- Это уже не нужно, - ответил Толстой. - Я его убил.
Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова
своему приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов утра, убил его, вернулся домой и лег спать» [21, с. 23-24].12 С одной стороны, этот рассказ явно выдержан в духе бретерской легенды. С другой стороны, рассказ являет типичные черты русской дуэльной традиции, а не только своеобразные черты характера Толстого-Американца.
Ю.М. Лотман в своем комментарии отметил: «Высказывалось мнение, что в основе образа Зарецкого лежит реальное лицо - Ф.И. Толстой-Американец <...>. Даже если это так, Пушкин подверг черты реального прототипа существенной переработке» [10, с. 288].
Но в каком именно направлении была произведена «существенная переработка» черт этого «реального прототипа»? Очевидно, что в романе Пушкина мы имеем дело - в том числе - с иронической карикатурой на Толстого-Американца, которая объясняется известным личным конфликтом между Пушкиным и Толстым-Американцем [21, с. 31-36]. Как представляется, первоначальное намерение Пушкина высмеять Толстого-Американца скрывает важный нюанс переработки образа прототипа: несомненный бретер Толстой-Американец превращается у Пушкина в тип дуэлянта, существенно отличный от типа бретера. Вспомним характеристику бретера, данную исследователем русской дуэльной традиции:
«Бретеры продуцировали всевозможные отклонения от нормы, обозначая границы допустимого и недопустимого <...»> [5, с. 258]. Из этой характеристики следует, что аттеста-
12 С.Л. Толстой ссылается в данном случае на рассказ своего отца, Л.Н. Толстого, который приходился Ф.И. Толстому-Американцу двоюродным племянником, а после смерти Толстого-Американца поддерживал отношения с вдовой и дочерью последнего. Вероятнее всего, приведенная С.Л. Толстым версия имела характер семейного предания, т.е. исходила от самого Толстого-Американца. Особенность этой версии в том, что она неординарную историю дуэли описывает нарочито обыденно, без тех эффектных деталей, которые обычно свойственны бретерским легендам.
ция Зарецкого как «классика и педанта» в дуэлях явно не совпадает с образом бретера.
Но это противоречие разрешается, если в пушкинской аттестации Зарецкого («в дуэлях классик и педант») иначе понимать слово «педант». В «Словаре языка Пушкина» слово «педант» имеет 3 значения: 1) «Уничижительно об учителе, наставнике»; 2) «Человек, выставляющий напоказ свои знания, свою учёность, с апломбом судящий обо всём»; 3) «Человек, отличающийся мелочной точностью в соблюдении каких-н. правил, норм и требующий того же от других; сухой формалист, буквоед» [19, с. 289].
Скорее всего, в аттестации Зарецкого мы должны читать именно 1-е значение слова «педант»: учитель, наставник. Эту функцию Зарецкого как знатока дуэльной традиции (и одновременно наставника) отмечает и Ю.М. Лотман: «Только пунктуальное следование установленному порядку отличало поединок от убийства. Но необходимость точного соблюдения правил вступала в противоречие с отсутствием в России строго кодифицированной дуэльной системы. Никаких дуэльных кодексов в русской печати, в условиях официального запрета, появиться не могло, не было и юридического органа, который мог бы принять на себя полномочия упорядочения правил поединка. Конечно, можно было бы пользоваться французскими кодексами, но излагаемые там правила не совсем совпадали с русской дуэльной традицией. Строгость в соблюдении правил достигалась обращением к авторитету знатоков, живых носителей традиции и арбитров в вопросах чести. Такую роль в ЕО выполняет Зарецкий» [10, с. 96]. А далее он уточняет, что «при отсутствии твердо зафиксированных правил резко возрастало значение атмосферы, создаваемой вокруг поединков бреттерами — хранителями дуэльных традиций» [10, с. 104].
Существенно и другое: бретерство Зарецкого («некогда буян») упоминается как факт прошлой жизни этого персонажа, а не настоящей, когда он становится действующим лицом романа и предстает уже в ином свете:
Зарецкий, некогда буян, Картежной шайки атаман, Глава повес, трибун трактирный, Теперь же добрый и простой Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный <...> [14, с. 118-119].
Как я сказал, Зарецкий мой, Под сень черемух и акаций От бурь укрывшись наконец, Живет, как истинный мудрец, Капусту садит, как Гораций, Разводит уток и гусей И учит азбуке детей. [14, с. 120].
В итоге Зарецкий выступает в 6-й главе романа не как бретер и шулер, а как остепенившийся помещик, буйные проказы которого остались в прошлом. Причина такой метаморфозы персонажа объясняется переменами в жизни его прототипа, Толстого-Американца:
«С годами Федор Иванович несколько остепенился. В 1821 году он женился, а в 1822 году ему минуло сорок лет. По-видимому, перелом в его жизни произошел около этого времени. Не переставал он только вести крупную карточную игру. <...> Кроме игры, время Федора Ивановича проходило в занятиях своими семейными и имущественными делами, в чтении, - он много читал, в посещении церковных служб, - он сделался богомольным, и в общении с приятелями, - он особенно дорожил своими дружескими отношениями» [21, с. 43].
Таким образом, Толстой-Американец оказывается в романе Пушкина не столько олицетворением бретера, сколько олицетворением русской дуэльной традиции как таковой. И в этой роли он, надо полагать, был введен Пушкиным в сюжет романа. По сути дела Пушкин соединил два различных аспекта русской дуэльной традиции: неординарный образ бретера и ситуацию заурядной русской дуэли. В итоге романтический бретерский колорит в образе Зарецкого оказался сильно редуцированным, а сам Зарецкий, прототипом которого был некогда бретер Толстой-Американец, стал воплощением типичных черт русской дуэли.13 Корректировки требует и вывод Ю.М. Лотмана о мотивах поведения Зарецкого: <«...> Зарецкий вел себя <...> как лицо, заинтересованное в максимально скандальном и шумном - что применительно к дуэли означало кровавом - исходе» [10, с. 99].
13 Воплощением романтического образа бретера станет у Пушкина главный герой повести «Выстрел».
Как мы помним, дуэль Онегина и Ленского закончилась «кровавым исходом», однако она не получила огласки и никакого шума или скандала не вызвала. Не в последнюю очередь именно потому, что факт дуэли был скрыт как Онегиным, так и Зарецким.14 Тем самым Зарецкий оправдал свою репутацию, данную ему Пушкиным: «помещик мирный» и «истинный мудрец».
Литература
1. Даль В.И. Записки о Пушкине // Пушкин в воспоминаниях современников. СПб.: Академический проект, 1998. Т. 2. С. 262-264.
2. Базанов В.Г. Очерки декабристской литературы: Публицистика. Проза. Критика. М.: ГИХЛ, 1953. 528 с.
3. Васильчиков А.И. Несколько слов о кончине М.Ю.Лермонтова и о дуэли его с Н.С.Мартыновым // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1989. С. 467-473.
4. Востриков А. Тема «исключительной дуэли» у Бестужева-Марлинского, Пушкина и Лермонтова // Русская литература. 1993. № 3. С. 66-72.
5. Востриков А. Книга о русской дуэли. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 1998. 280 с.
6. Гордин Я. Право на поединок: Роман в документах и рассуждениях. М.: Сов. писатель, 1989. 480 с.
7. Гордин Я. Дуэли и дуэлянты. СПб.: Пушкинский фонд, 1996. 288 с.
8. Горчаков В.П. Воспоминание о Пушкине // Пушкин в воспоминаниях современников. СПб.: Академический проект, 1998. Т. 1. С. 263-271.
9. Липранди И.П. Из дневника и воспоминаний // Пушкин в воспоминаниях современников. СПб.: Академический проект, 1998. Т. 1. С. 285-343.
10. Лотман Ю.М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий: Пособие для учителя. Л.: Просвещение, 1983. 416 с.
11. Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб.: Искусство-СПб, 1994. 758 с.
14 См. комментарий Ю.М. Лотмана: «Однако, судя по тексту романа, дуэль Онегина и Ленского вообще не сделалась предметом судебного разбирательства. Это могло произойти, если приходской священник зафиксировал смерть Ленского как последовавшую от несчастного случая или как результат самоубийства. Строфы ХЬ-ХЫ шестой главы, несмотря на связь их с общими элегическими штампами могилы «юного поэта», позволяют предположить, что Ленский был похоронен вне кладбищенской ограды, т.е. как самоубийца» [10, с. 105].
12. Любомирский К. Письмо из Ставрополя в Одессу К. Н. и В. Н. Смольяниновым // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1989. С. 463-464.
13. Полеводин П. Из письма, 21 июля 1841 г. Пятигорск // М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1989. С. 449-451.
14. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. Т. 6.
15. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937. Т. 13.
16. Пушкин A.C. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1948. Т. 8. Кн. 1.
17. Раевский Н.П. Рассказ о дуэли Лермонтова: (В пересказе В.П. Желиховской) // М.Ю.Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит., 1989. С. 411-429.
18. Рейфман И. Ритуализованная агрессия: Дуэль в русской культуре и литературе. М.: НЛО, 2002. 336 с.
19. Словарь языка Пушкина: В 4 т. М., 1959. Т. III. 1070 с.
20. Соллогуб В.А. Повести. Воспоминания. Л.: Худож. лит., 1988. 718 с.
21. Толстой С.Л. Федор Толстой Американец. М.: Современник, 1990. 62 с.
22. Фомичев С.А. Грибоедов в Петербурге. Л.: Лениздат, 1982. 206 с.
23. Эйдельман Н.Я. Из потаенной истории России XVIII-XIX веков. М.: Высшая школа, 1993. 494 с.
Пушкин и Чичибабин как эротические поэты
Б.Ф.Егоров
Сравниваются стихотворения Пушкина "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем..." (1830) и Чичибабина "Мне с тобой никогда..." (сер. 1960-х), самые выдающиеся эротические стихи XIX и XX веков. Для Пушкина очень важна телесность, но она представлена не плотью, а динамикой тел и нервным состоянием. У Чичибабина больше материальности, но и больше душевности-духовности. Заметно участие Дьявола и пожара страстей, но в целом тональность светлая и веселая. Главное в его любовной лирике - сплав духовного и материального; его возлюбленная "Лиличка-реченька" - "с душой Христа и телом Афродиты".
Ключевые слова: Пушкин, Чичибабин, эротическая поэзия, XIX в., XX в.
