ЭПОХА ПЕРЕХОДА ОТ РАЗВИТОЙ К ПОЗДНЕЙ БРОНЗЕ В НИЖНЕМ ПРИТОМЬЕ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

КУЗБАССКИЙ МУЗЕЙ-ЗАПОВЕДНИК «ТОМСКАЯ ПИСАНИЦА»

Учёные записки

музея-заповедника «Томская Писаница»

Выпуск 15

Кемерово 2022

СОДЕРЖАНИЕ

Археологические исследования

Ковтун И. В.

Эпоха перехода от развитой к поздней бронзе в Нижнем Притомье...................................5

Ковтун И. В.

Металлокомплекс раннеандроноидной эпохи Нижнего Притомья..................................42

Леванова Е. С., Мухарева А. Н., Бове Л. Л.

Обследование наскальных изображений на реке Пегтымель (Чукотка) в 2021 году:

результаты мониторинга и состояние сохранности.............................................................59

Свойский Ю. М., Романенко Е. В.,

Миклашевич Е.А., Аболонкова И. В., Леванова Е. С.

Комплексное цифровое документирование

наскальных изображений Притомья: цели и задачи проекта.............................................71

Музейное дело

Мустафин И. Х.

Исламское искусство. Возрождение и сохранение традиций шамаиля.............................75

Архивные изыскания

Добжанский В. Н.

Наказ и наказные памяти царя Василия Ивановича Шуйского тобольским воеводам окольничему М. М. Салтыкову и Б. И. Нащокину 1608 г.

как источники по истории Сибири начала XVII века.............................................................84

Добжанский В. Н.

Чойские горы по «распросным речам» Я. О. Тухачевского и

документам Сибирского приказа РГАДА...............................................................................103

УДК 902/904 DOI 10.24412/2411-7838-2022-15-5-41

ЭПОХА ПЕРЕХОДА ОТ РАЗВИТОЙ К ПОЗДНЕЙ БРОНЗЕ В НИЖНЕМ ПРИТОМЬЕ

И.В.Ковтун

НАУЧНО-ПРОИЗВОДСТВЕННОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ «АРХЕОПОЛИС»

Статья посвящена анализу древностей Нижнего Притомья второй трети II тыс. до н. э. Выделены археологические комплексы ранне-/андроноидного переходного времени от развитой к поздней бронзе. Систематизированы их ключевые признаки, проведены культурные параллели и установлены хронологические рубежи. Рассматривается их ареал, культурная принадлежность и абсолютная хронология.

Ключевые слова: раннеандроноидные культуры, орнамент, танайская культура, еловская культура, оглахтинско-томская группа, хронология, Томь

THE PERIOD OF TRANSITION FROM THE DEVELOPED TO THE LATE BRONZE AGE IN THE LOWER TOM REGION

I. V. Kovtun

"ARCHAEOPOLIS" RESEARCH AND PRODUCTION ASSOCIATION

The article deals with the analysis of the antiquities of the Lower Tom region from the second third of the 2nd millennium BC. The author identifies archaeological complexes of the early Andronoidperiod of transition from the Developed to the Late Bronze Age. Their key features are systematized, cultural parallels are drawn and chronological boundaries are established. The study discusses the their area, cultural affiliation and absolute chronology.

Keywords: early Andronoid cultures, ornament, Tanai culture, Elovka culture, Oglakhty-Tom group, chronology, the Tom River

Введение

Финал андроновской эпохи в СевероЗападной и Центральной Азии практически повсеместно сопровождался генерацией свиты первых андроноидных культур. Феномен «андроноидности» привлекал внимание многих исследователей этого периода, выделивших несколько андроно-идных образований и описавших локальные закономерности их культурогенеза. Первая постандроновская свита культур знаменует раннюю стадию феномена ан-дроноидности, представленную такими раннеандроноидными образованиями, как классическая карасукская, или «I этап эпохи поздней бронзы», танайская, еловская, позднекротовская (заключительная фаза черноозерского этапа), возможно, корчаж-кинская (ранний этап) (?), бегазы-данды-баевская, возможно, западная пахомовская

(ранний этап) (?), коптяковская (поздний этап), черкаскульская, фёдоровская и другие культуры.

Раннеандроноидная эпоха отличается непосредственным взаимодействием мигрантов с местными культурами и заселением смешанными образованиями бывших андроновских территорий. Для восточной зоны характерен синтез социумов, испытавших андроновское влияние, но сохранивших автохтонную культурную доминанту с мигрантами предполагаемой второй «волны», принесшими восходящие к нуртайским и атасуские черты [Ковтун, 2020, с. 22, 24, 25, рис. 2]. Идея двух «волн» андроновской миграции высказывалась исследователями (Ю. Ф. Кирюшин, Н.А. Ткачёва, А.А.Ткачёв и др.), но в данном случае природа второго миграционного потока предполагает особую трансгрессию

данного процесса и иное историческое содержание его последствий.

В результате этих межкультурных соприкосновений трансформировался социальный и культурный уклад, а также изменился антропоморфологический и этнолингвистический облик лесостепных и подтаёжных культур Северо-Западной Азии. Генеральным итогом андроноизации представляется кардинальное и сравнительно быстрое изменение культурно-исторического ландшафта всего субконтинентального ареала андроновской экспансии. Поэтому масштаб и исторические последствия свершившихся изменений требуют переоценки значения эпохального «водораздела» доандроновского/андроновского и постандроновского периодов западносибирской бронзы.

I. Нижнетомский ранне-/андроноидный комплекс*

Социокультурную парадигму этого межэпохального периода составляют ранне-андроноидные общества, занимавшие историческую авансцену всю вторую треть II тыс. до н. э. К западу и юго-западу от Нижнего Притомья располагался ареал танай-ской культуры, простиравшийся по восточным предгорьям и районам, сопредельным северо-западным отрогам Салаирского кряжа, вплоть до Новосибирского Приобья. Также западнее и северо-западнее находились памятники еловской культуры, включая смешанные танайско-еловские комплексы в крохалёвском микрорайоне. Они располагались по берегам и ряду притоков Оби, начинаясь немногим выше Симанской протоки и продолжаясь по некоторым оценкам до бассейна р. Васюган. Северное продолжение еловского ареала включает оригинальные древности из бассейна р. Васю-ган. Исследователи относят эти материалы к еловской культуре (например, [Косарев, 1981, с. 147, рис. 54, 2, 4-6; с. 149]) либо усматривают здесь бегазы-дандыбаевскую и позднеалакульскую составляющие [Кирю-

шин, 2004, с. 94, 95]. Безотносительно к оттенкам культурной определённости совокупно этот массив образует Васюганский ранне-/андроноидный комплекс (карта).

М. Локация раннеандроноидных комплексов

К востоку и юго-востоку от Нижнетомского очага наскального искусства выделяется Тисульско-Берчикульский ранне-/ андроноидный комплекс. Он представлен ранне-/андроноидными памятниками северо-восточных предгорий Кузнецкого Алатау и южной оконечности Ачинско-Мари-инской лесостепи - Тисульско-Берчикуль-ского лесостепного района.

В Нижнем Притомье также известны собственно раннеандроноидные древности, но они не охвачены обобщающими культурно-историческими дефинициями. Частичным исключением представляется выделенный М. Ф. Косаревым черноозер-ско-томский вариант андроновской культурной общности, включавший могильники Черноозерье I, Томский на Малом Мысе, ранний комплекс ЕК-П и, возможно, часть материалов Черноозерского I городища [Косарев, 1981, с. 118-131]. Принципы подобного подхода и правомерность такого объединения оставались дискуссионными [Молодин, 1985, с. 76; Бобров, 1988, с. 12, 13; Полеводов, 2000, с. 100, 101; и др.]. Поэтому в качестве альтернативы предлагалось определение «черноозерско-томский хронологический горизонт» [Ковтун, 2016, с. 80]. Сейчас данный период и его комплексы за пределами Нижнего Притомья (Черноозерье I и отчасти специфическая группа захоронений ЕК-П) обоснованно связываются с позднекротовской (черно-озерской) культурой, представленной своим поздним черноозерским этапом [Молодин, Новиков, 1998, с. 80; Молодин, 2014, с. 50-53; Молодин, Гришин, 2019, с. 141, 142, 147-149; и др.]. На мой взгляд, это удостоверяется нахождением в одном кластере мужских краниологических серий позднекротов-

*В работе используется две формы определения ранней стадии андроноидных древностей. Понятие «раннеандроноидный» применяется к собственно раннеандроноидным комплексам танай-ской, еловской, позднекротовской, карасукской и др. подобных культур. Определение в форме «ранне-/андроноидный» охватывает более широкий круг древностей, в т. ч. и пока не имеющих чётких культурных дефиниций. В этот массив включаются и субкультурные образования, тесно взаимодействовавшие и/или сожительствовавшие на общих поселениях как с андроновскими, так и с раннеандроноидными популяциями

Карта распространения раннеандроноидных комплексов в Верхнеобском и Томско-Салаирском регионах

скои культуры, позднекротовского комплекса Черноозерья I и ЕК-II (см. по: [Чики-шева, 2012, с. 118, рис. 15]).

Расположенный к северу и северо-востоку от танайского ареала Нижнетомский раннеандроноидный комплекс включает субкультурные образования этого периода, локализованные на севере и юге нижнего течения Томи. Это соответствующие материалы Томских могильников на Малом и Большом Мысе, а также одновременные им древности поселений Самусь IV, Са-мусь III и Старого Мусульманского кладбища [Ковтун, 2020а, с. 31], образующие Томский раннеандроноидный субкультурный комплекс, находящий параллели в т.ч. и в памятниках черноозерского (позднего) типа. Южнее локализован Верхнесанюш-кинский раннеандроноидный субкультурный комплекс, включающий соответствующие древности одноимённого поселения, а также, вероятно, фрагментарные материалы Новороманово II и, возможно, Долгой I и Писаной IV(?) (карта 1). К этому же культурно-хронологическому горизонту

относятся вислообушный топор с гребнем, найденный недалеко от Тутальской писаницы [Ковтун, 2020а, с. 31; 2021, с. 157-163], два ножа томского типа (см. ниже) и немногочисленная серия нижнетомских петроглифов оглахтинско-томского облика [Ковтун, 2021а, с. 10-17].

Раннеандроноидные захоронения Томского могильника на Малом Мысе соотносятся с поздним этапом черноозерских древностей скорее эпохально, в составе единого культурно-хронологического горизонта, и не более того. Помимо Томского могильника на Малом Мысе (рис. 1; 2: 2-13), на севере Нижнего Притомья древности ранне-/андроноидного облика обнаружены в Томском могильнике на Большом Мысе, на поселениях Самусь III, Самусь IV и, возможно (?), на Старом Мусульманском кладбище (рис. 2: 1, 14; 3; 4; 5).

Керамические сосуды указанных памятников демонстрируют, главным образом, две стилистические разновидности орнаментальных композиций. Первая представлена производными от андроновских по-

fff.fi/"Л /1 гллл I

„ггг. л/** * I

"' "ЛЛ г Г'"'- Л Г Г л Г-Г Г г I 1ГГГ.ГГ'Г> Г Л /1 ^^лгл 1 ГГ,ТЛ Л-ЛЛЛ Л ЛЛЛ'1 'У1

~~л л Д Л ^ ^ Л .»гг ГГГГГ 1

• Г, !-(-!- Г-Г-Г-^ I г.ГГ Г ГГ1-Г I Г'ТГГГГГГГЖ

2

/ ,1.* '■»»«■ < ! (( I ! Г С

■ « I * * 1 т г 4 ^ ■ ■ I 5

с с с е с с ( [ I 1 I (I

I ■ I | « N , I ■ * .р 1

I ( ( 1 ( I 1 ! И ! 1 N

,1 I 1 ¡5 г.....

\! 1 II I 1 ( II (

V I 1 1 ( 1 ( I

V * * ■ * *

!!> > л г , ? »> , г р р' ^ ? * /> ** ■ А" I

'> Р .Г ■ г Г Г р Г ? г г ■> » М» ' Г '

Г г Г 1,1

[ Г- .Г Г Г /I г г Р Г Г Г г Г (Г»

М « Г ' » «' * Г Г Г Г* А

ЯП Р* * г1 г г г Г

Рис. 1. Томский раннеандроноидный субкультурный комплекс: 1-6 - Томский могильник на Малом Мысе (по: [Комарова, 1952; Косарев, 1981])

Рис. 2. Томский раннеандроноидный субкультурный комплекс: 1 - Томский могильник на Большом Мысе; 2-13 - Томский могильник на Малом Мысе (по: [Комарова, 1952; Косарев, 1981])

строении меандровидными, треугольными и зигзаговыми, а также ромбовидными и иными мотивами, нередко комбинированными с поясково-сетчатыми бордюрами (рис. 2: 2-13; 3; 4: 1, 3-7; 5: 2). Другая группа объединяет в основном моносюжетные орнаментальные схемы с однообразным

повторением ямочных и подтреугольных вдавлении либо коротких оттисков двух-трёхзубчатого, реже гладкого штампа (рис. 1). Сюда же отнесены сосуды с «ёлочными», каннелюрно-ёлочными, гребенчато-ямочными и другими композициями (рис. 3: 1; 4: 2; 5: 1).

Рис. 3. Томский раннеандроноидный субкультурный комплекс: 1-5 - Самусь III (по: [Матющенко, 1974])

» » ■ и р « о« I

î t if Т Г î f г г TVff TV г

V -V ..'>'//г7'/,/ / / / ' ' Jl /» m m и*» •••• •• «

I«* • «

SSj? Jf S S' f's SS'-'* S S'

* S J* Jf SjT jf S * Jffjf

> » • • * • • • • • • f

„_ •^■M'jf J? fitf/JSS/Pj?; S S /fjfSjf S"S f S f S jrfVf i • * • 4

■-ssffs'sss'f /'f (Xsy- ss.sss /W ^/w,

* 1Ж£ШЯШШШ 2

Рис. 4. Томский раннеандроноидный субкультурный комплекс: 1-7 - Самусь IV (по: [Баранес, Косарев, Славнин, 1966; Посредников, 1970; Глушков, 1986; Молодин, Глушков, 1989])

fi . , , 1. - i. i i. i ■ : . : , v ; .г. у VI л

Jllû'ijlf ОЙОМОМОСОЙ J" ЩфЩИ г

Рис. 5. Томский раннеандроноидный субкультурный комплекс: 1-2 - Старое Мусульманское кладбище (по: [Матющенко, 1974])

OII.IIIJII Q)i О но I Iffirt . :.. %: -Л --.- v-n-.-;*. V -■'.:-;:■-■ :

3

5

1.2. Идентификация

раннеандроноидной орнаментации

В Нижнетомском очаге наскального искусства керамика раннеандроноидного времени впервые была обнаружена автором в 1991 г. на поселении Новороманово II (рис. 6: 1), в непосредственной близости от открытой тогда же писаницы Висящий Камень [Ковтун, 1993]. Спустя более двух десятилетий, собственно ранне-/андроно-идный комплекс был найден на поселении Верхняя Санюшка I (Ивановка 1) (рис. 7). Но адекватная идентификация раннеан-дроноидной керамики осталась недосягаемой для авторского коллектива. Поэтому опубликованные фрагменты (рис. 7) ошибочно причислили к гребенчато-ямочному комплексу ранней или начала развитой бронзы, а их орнаментацию признали аналогичной соответствующим комплексам «из памятников Новосибирского Приобья и Нижнего Притомья» [Бобров и др., 2014, с. 109, рис. 1, 9]. Спустя четыре года данная констатация была уверенно подтверждена в следующей публикации. Перевёрнутое на 180° цветное фото одного из двух фрагментов раннеандроноидного сосуда включили в «гребенчато-ямочный комплекс периода развитой бронзы», представленный «преимущественно фрагментами посуды с предельно простой орнаментацией из чередующихся «гребенчатых» мотивов» [Ма-рочкин и др., 2018, с. 9, рис. 2, 9; 10]. К сожалению, такие выводы плохо «соотно-

сятся представленными в историографии точками зрениями» [Марочкин, 2016, с. 86].

Приведённые суждения искажают суть исторического процесса, олицетворяемого раннеандроноидной керамикой. Но этот казус не умаляет изыскательских заслуг всего коллектива, хотя созвучен почти тридцатилетнему и труднообъяснимому отождествлению декора корчажкинской керамики с непохожим и оригинальным орнаментом раннеандроноидной танай-ской культуры [Ковтун, 2016, с. 68-71; 2020, с. 1, 2; 2020а, с. 20-31].

Исправляя это не вынужденное заблуждение, отмечу, что реконструированная орнаментальная схема (рис. 7) надёжно удостоверяет культурную принадлежность обнаруженного комплекса. Происхождение данного мотива восходит к древностям аркаимо-синташтинского круга (рис. 8) и связано с атасускими и андроновскими прототипами, типологически определёнными как треугольники «горизонтального» типа с вертикально-сомкнутой компоновкой элементов - «флажки» [Ковтун, 2009, с. 116, 118, рис. 3, 2; 2016, с. 18, 195, табл. 8, III]. Атасуский могильник Майтан, давший сосуд (огр. 17, Б, мог. 1) с подобной орнаментацией (рис. 9: 5) по комплексу металлических и иных изделий соотнесён с ала-кульскими древностями Притоболья и датирован концом XVII-XVI вв. до н. э. [Ткачёв, 2019, с. 73, рис. 40, 6; с. 454-458]. Орнаментальные композиции с «флажками»

Рис. 6. Верхнесанюшкинский раннеандроноидный субкультурный комплекс: 1 - Новороманово II (раскопки автора)

Рис. 7. Фрагмент раннеандроноидного сосуда Верхней Санюшки I: 1, 2 -фрагменты сосуда (по: [Бобров и др., 2014; Марочкин и др., 2018); 3, 4 - реконструкция орнамента сосуда

4

фигурируют на сосудах из могильников Койшокы II и Шет I, а также с поселения Атасу (рис. 9: 1-4, 6, 7) [Кадырбаев, Курман-кулов, 1992, с. 79, рис. 49, 1, 4; с. 94, рис. 64, 2, с. 188, рис. 147]. В ограде (4) могильника Койшокы II, соседней с оградой (3), давшей указанную керамику, найден браслет с конусовидными спиралями [Кадырбаев, Кур-манкулов, 1992, с. 81, 84, рис. 54, 1]. Основной хронологический диапазон данных изделий охватывает период со второй четверти XVIII до конца XVI в. до н. э. Но браслеты из могильников Аймырлыг, ЕК-П, Томского

на Большом Мысе, Боровянки XVII и из клада у с. Палацы отличает ещё более молодой возраст [Ковтун, 2016, с. 79]. В частности, древесина из могилы 47 ЕК-П, содержавшей браслет с конусовидными спиралями на окончаниях [Матющенко, 2004, с. 68-71], датирована 3160±65 ВР, т.е. 1544-1260 гг. до н.э. (94,5%) или 1504-1387 гг. до н.э. (60,6 %). Встречается такой мотив и на сосуде из нуртайского могильника Актобе I, на фрагменте с поселения Икпень II, а также на керамике из андроноидных комплексов Казахстана (рис. 9: 6-8; 11: 2; 14: 4).

Рис. 8. Аркаимо-синташтинский мотив «флажки»: 1-2 - Беста-мак (по: [Калиева, Логвин, 2008; Логвин, Шевнина, 2008]); 3, 4 -Танаберген II (по: [Ткачёв, Ха-ванский, 2006])

Рис. 9. Нуртайский, нуринские, атасуские и андроноидный сосуды с мотивом «флажки»: 1 - Шет I; 2, 3 - Койшокы II; 4 - Атасу (по: [Кадырбаев, Курманкулов, 1992]); 5 - Майтан (по: [Ткачёв, 2019]); 6 - Актобе I (по переопублик.: [Ковтун, 2016]); 7 - Икпень II (по: [Ткачёв, 2002]); 8 - б. Сырдарьи, Ленинское или дорога Чимкент - Ташкент (по: [Кузьмина, 2008])

Хронологически показательны находки керамики с рассматриваемым мотивом в собственно андроновских комплексах. Мною учтено четырнадцать таких сосудов, и четыре из них обнаружены в могильнике Танай XII, а ещё три - в ЕК-П (рис. 10; 11). Следовательно, половина андроновских сосудов с подобными мотивами происходит из двух могильников, включавших ан-дроновские и раннеандроноидные танай-ские или андроновские и раннеандроноид-ные еловские захоронения, соответственно. Помимо сходства материальных комплексов танайской и еловской культур, установлена и непосредственная связь между сообществами, оставившими оба могильника [Зубова, 2014, с. 94-96; Ковтун, 2016, с. 70, 71]. Поэтому закономерно присутствие керамики с «флажками» в собственно еловских захоронениях ЕК-1, с одной стороны, и на поселениях танайской культуры в предгорьях Восточного Салаира, включая поселения Калтышино V, Танай IV и Исток [см. по: Бобров, 1999, с. 103, рис. 21, 2; Бобров, 2006, с. 192, рис. 75, 2], и в Новосибирском Приобье, с другой (рис. 12). Ана-

логичный мотив зафиксирован и на далёкой южной периферии раннеандроно-идного массива, в орнаментации сосуда из таджикистанского могильника Туюн (рис. 12: 9). Но этим прямые соответствия между циркумтанайскими раннеандроно-идными древностями и Нижнетомским ранне-/андроноидным комплексом не исчерпываются (см. ниже).

К северу от собственно еловского ареала керамика с орнаментальным мотивом «флажки» зафиксирована в составе Васю-ганского ранне-/андроноидного комплекса (рис. 13). Как уже отмечалось, подобные древности чаще относят к еловской культуре (напр.: [Косарев, 1981, с. 147, рис. 54, 2, 4-6; с. 149]). При этом в данном керамическом комплексе усматривают бегазы-дан-дыбаевский и позднеалакульский компоненты [Кирюшин, 2004, с. 94, 95]. По совокупности радиоуглеродных дат, стратиграфическим ситуациям и кельту с поселения Тёнга нижняя дата этих древностей не моложе XV в. до н. э.

По истечении раннеандроноидного периода облик рассматриваемого мотива ви-

п 1

Рис. 10. Андроновские сосуды с мотивом «флажки»: 1 - Андроново; 2 -Зевакино; 3, 4 - ЕК-11; 5 - Мичурино I (по переопублик.: [Ковтун, 2016])

Археологические исследования 13

доизменяется, но его культурно-хронологический транзит не заканчивается. Оригинальное композиционное решение подобные элементы получили в ирменской орна-

ментальной традиции (рис. 14: 1-3, 5, 6). В Нижнетомском очаге наскального искусства сосуд с такой исключительно редкой для ирменцев орнаментацией обнаружен

Рис. 12. Раннеандроноидная керамика еловской и танайской культур с мотивом «флажки» и сосуд с «флажками» из Таджикистана: 1-2 - ЕК-I (по: [Матющенко, 2001]); 3 - Калтышино V (раскопки В. Н. Жаронкина); 4 - Танай IVA (по: [Бобров и др., 2000]); 5 - Танай IV (по: [Бобров, 1999]); 6 - Исток (по: [Бобров, 2006]); 7, 8 - Крохалёвка 7Б (по: [Сумин и др., 2013]); 9 - Туюн (по: [Кутимов, 2019])

Рис. 11. Андроновские горшки и андроноидный сосуд (2) с мотивом «флажки»: 1 - Вахрушево; 2 - Тау-Тары; 3 - Павловка 13; 4-7 - Танай XII; 8 - Заречное I; 9 - ЕК-П (по переопублик.: [Ковтун, 2016])

на поселении Медынино-1. Параллели ему известны в могильнике Журавлёво IV и на поселении Ирмень 1 (рис. 14: 1-3). Эти соответствия удостоверяют западные связи ирменцев Нижнетомского очага наскального искусства в целом и проживавших на поселении Медынино-1 в частности, отражая взаимодействия ирменских сообществ в Салаиро-Нижнетомском центре культуро-генеза. Ещё два сосуда с подобными орнаментальными мотивами найдены А. Б. Шамшиным в ирменском комплексе могильника Фирсово XIV (рис. 14: 5, 6). Но они не столь похожи на предыдущие экземпляры, как, например, фрагмент раннеандроно-идной бегазы-дандыбаевской керамики с поселения Кент в Центральном Казахстане (рис. 14: 4). Медынинский экземпляр с такими «флажками» в Нижнем Притомье не случаен и отражает преемственность рассматриваемого мотива при его заимствовании из раннеандроноидной в ирмен-

скую социокультурную среду. Это подтверждается и другими андроновским и раннеандроноидными мотивами на ирмен-ской керамике из Нижнетомского очага наскального искусства (см. ниже). Поэтому подобная ирменская орнаментация на Томи представляется субкультурной и/или производной составляющей Нижнетомского ранне-/андроноидного комплекса.

Наиболее отдалённые параллели рассматриваемому мотиву происходят из Синьцзяна. Здесь на юго-востоке Тарим-ской котловины исследовано погребение XIV-X вв. до н. э. [Zhang, Good, Laursen, 2007,

...

шэд ЩШ

__ __

Рис. 13. Раннеандроноидная керамика Васюганья с мотивом «флажки»: 1 - Малгет; 2 - Тух-Сигат IV; 3 - Малгет, жил. 5 (по: [Кирюшин, 2004])

Рис. 14. Ирменская и бегазы-дандыбаевская (4) керамика с дериватами мотива «флажки»: 1 - Журавлёво IV (по: [Бобров, Чикишева, Михайлов, 1993]); 2 - Медынино-1 (раскопки П. Г. Соколова); 3 - Ирмень 1 (по: [Матвеев, 1993]); 4 - Кент (по: [Бейсенов, Варфоломеев, Касеналин, 2014]); 5, 6 - Фирсово XIV (раскопки А. Б. Шамшина)

p. 1-3, fug. 2 B] с очевидным андроноидным субстратом, удостоверяемым сохранившимися тканями с симптоматичной орнаментацией (рис. 15).

Примечательно, что характерные детали орнаментального мотива «флажки» на фрагментах из Верхней Санюшки I соответствуют аналогичным чертам однотипных мотивов на сосудах из Таная XII, ЕК-II, ЕК-I, п. Малгет, а также из Павловки 13 и казахстанских сосудов из поселения Ик-пеньП и б.Сырдарьи, Ленинское. У всех этих сосудов вдоль тыльной части «флажков» имеется дополнительная параллельная линия (рис. 9: 7, 8; 11: 3, 4, 6, 9; 13: 1, 3).

I.3. Хронология раннеандроноидных древностей Выявлению прочих составляющих ран-неандроноидного комплекса Верхней Санюшки I способствовали и неверные культурные атрибуции материалов, датирован-

Рис. 15. Погребение из Синьцзяна: 1-3 - Мотив «флажки» на ткани (по: [Zhang, Good, Laursen, 2007])

ных по 14С. Так, в 2017 г., в ИМКЭС СО РАН были получены даты образцов древесного угля с поселения Верхняя Санюшка I (Ива-новка-1). По мнению проводившего эти раскопки А. Г. Марочкина, данные образцы отбирались из объектов, планиграфически и стратиграфически связанных с крохалёв-ской посудой. Указанный тезис опрометчиво не подвергался сомнению и был некритически воспринят, в т.ч. и автором этих строк. В результате все три датировки без существенных расхождений обозначили хронологический диапазон посткроха-лёвской эпохи: (ИМКЭС-14С1204) 3151 ±78 ВР, или 1620-1210 гг. до н.э. (95%), (ИМКЭС14С1211) 3118±64 ВР, или 15301210 гг. до н.э. (95%), (ИМКЭС-14С1210) 3247±65 ВР, или 1690-1400 гг. до н. э. (95 %) [Ковтун, Марочкин, Герман, 2017, с. 270].

В тот момент разрешение данной коллизии не представлялось возможным и предположительно было объяснено особенностями датируемого материала. Но сейчас у меня появились неоспоримые основания усомниться в происхождении датированных образцов угля из крохалёв-ского комплекса. Судя по картограмме местоположений образцов угля (см. по: [Ковтун, Марочкин, Герман, 2017, с. 271, рис. 10]), все они отобраны с участков, примыкающих к «каменной кладке № 6», представленной частью производственной площадки крохалёвской культуры: «Каменная кладка № 6. Кладка неправильной формы, представлена скоплением 65 различных камней, вытянутым по оси С-Ю, длиной до 2,5 м. Скопление залегало в слое гумуси-рованного суглинка на основании материковой поверхности. В кладке обнаружено семь фрагментов (в отчёте два. - И. К.) керамического сосуда крохалёвской культуры и многочисленные предметы из камня, а также фрагмент сгоревшего дерева» [Ма-рочкин и др., 2015, с. 53, 54, рис. 1, 1, 5-5а]. Согласно первозданному облику рукописного творения под титулом полевого отчёта данное скопление располагалось в квадратах З'-К'/6-8, углей и фрагментов сгоревшего дерева не содержало и сопровождалось двумя (в публикации уже семь!) фрагментами сосуда с ложнотекстильной орнаментацией [Марочкин, 2016а, с. 43, 119,

рис. 25, № 1359]. При этом в квадратах И'/3, З'/6 и К'/10 обнаружены фрагменты сосуда (возможно, двух. - И. К.), опять ошибочно отнесённого к керамике с гребенчато-ямочным орнаментом [Марочкин и др., 2015, с. 53, рис. 2, 4, 5; Марочкин, 2016а, с. 119, рис. 25, № 1133, 1136, 744] (рис. 16). Глубина залегания ложнотекстильных и «гребенчато-ямочных» фрагментов различна, но планиграфически два последних совпадают с кладкой, а ещё один примыкает к ней. Орнаментация этих фрагментов сопоставима не с гребенчато-ямочной, а с раннеандроноидной керамикой, найденной в 2014 г. в раскопе, примыкающем к раскопу 2015 г. в квадратах Г'/5 - № 356, Д'/11 - № 327 и Г'/11 - № 332 [Марочкин, 2015, с. 24, 101, рис. 25, № 327, 332, 356]. Два упомянутых фрагмента и позволили реконструировать производную от андроновской раннеандроноидную орнаментальную схему с мотивом «флажки» (рис. 16). Орнамен-

Рис. 16. Раннеандроноидный сосуд из Верхней Санюшки I: 1-5 - фрагменты из раскопов разных лет (1, 2, 5 - один и тот же фрагмент, 3 (левая часть), 4 - один и тот же фрагмент) (по: [Бобров и др., 2014; Марочкин, 2016а; Марочкин и др., 2018]); 6, 7 - графическая реконструкция орнамента

тально схожая керамика была найдена и в непосредственной близости к датированным образцам угля в 2015 г. Опубликованный неорнаментированный фрагмент венчика с рядом ямочных вдавлений при переходе к шейке полностью совпадает с фрагментом этого же венчика из раскопа 2014 г. [Марочкин, 2015, с. 24, 101, рис. 25, № 356]. Совершенно очевидно, что перед нами один сосуд. Два других фрагмента, один из которых опубликован [Марочкин и др., 2015, с. 53, рис. 2, 4; Марочкин, 2016а, с. 119, рис. 25, № 744, 1136] (рис. 16), представляются частями упоминавшегося ран-неандроноидного горшка, орнаментированного мотивом «флажки» (рис. 16).

Примечательно, что дислокация ран-неандроноидной керамики из квадратов И'/3, З'/6 и К'/10, ошибочно отнесённой А. Г. Марочкиным и его соавторами к гребенчато-ямочному комплексу [Марочкин и др., 2015, с. рис. 2, 4, 5; Марочкин, 2016а, с. 119, рис. 25, № 744, 1133, 1136] (рис. 16), примыкает к местонахождению датированного угля. Две пробы последнего как будто взяты в квадратах И'/8-9 и К'/7. Следовательно, от фрагмента из квадрата З'/6 их отделяет единственный условный квадрат, а с квадратом К'/10, где зафиксирован ещё один раннеандроноидный фрагмент, часть местонахождения датированного угля под литерой И'/8-9 соприкасается по условной диагонали. Именно эти два фрагмента (один опубликован: [Марочкин и др., 2015, с. 53, рис. 2, 4; Марочкин, 2016а, с. 119, рис. 25, № 744, 1136]) относятся к раннеандроноидному сосуду, орнаментированному «флажками» (рис. 16). По нумерации квадратов раскопа очевидно, что эти датированные образцы угля располагались непосредственно между двумя фрагментами раннеандроноидной керамики.

Ещё один образец, согласно его описанию, якобы взят из скопления 12, исследованного в 2016 г. Но это противоречит картограмме отобранных образцов угля, соотносящихся с фото раскопа, сделанного в предыдущем 2015 г. (сравн. по: [Марочкин и др., 2015, с. 53, рис. 1, 1, 5] и по: [Ков-тун, Марочкин, Герман, 2017, с. 271, рис. 10]).

Учитывая перечисленные обстоятельства и содержательные противоречия меж-

ду полевым отчётом и публикацией, а также факт отбора двух из трёх образцов углей не из кладки, а с примыкающих участков, достоверность констатированной А. Г. Ма-рочкиным крохалёвской принадлежности датированных углей в высшей степени сомнительна. Показателен и однообразный хронологический диапазон всей серии, идеально укладывающийся в границы раннеандроноидного горизонта. Думается, находки раннеандроноидной керамики вблизи датированных раннеандроноидным временем трёх образцов углей не образуют случайного сочетания. Поэтому весьма вероятно, что датированный уголь и данная керамика археологически единовре-менны и принадлежат к одному раннеан-дроноидному комплексу. Новая калибровка конвенциональных значений этих образцов дала следующие показатели: (ИМКЭС-14С1204) 3151±78 ВР, или 15481219 гг. до н. э. (92,5 %), 1505-1376 гг. до н. э. (52,7 %), 1350-1302 гг. до н. э. (15,6 %); (ИМ-КЭС14С1211) 3118±64 ВР, или 1506-1220 гг. до н. э. (95,4 %), 1449-1367 гг. до н. э. (37,4 %), 1360-1291 гг. до н.э. (29,3%); (ИМКЭС-14С1210) 3247±65 ВР, или 1688-1402 гг. до н.э. (95%), 1546-1442 гг. до н.э. (53,0%), 1609-1577 гг. до н. э. (12,7 %). Без крайних показателей сумма полученных усреднённых значений в основном охватывает два столетия - со второй половины XVI в. до н. э. до XV - первой половины XIV вв. до н. э. Вероятно, этот хронологический диапазон и определяет достоверные временные границы бытования ранне-/андроноидного комплекса в Нижнетомском очаге наскального искусства.

1.4. Транзит раннеандроноидного мотива

В составе ранне-/андроноидного комплекса Нижнетомского очага наскального искусства фигурирует ещё один сосуд с поселения Верхняя Санюшка I (Ивановка-1). Его фрагменты опубликованы раздельно, а авторы публикации, отметившие их одновременную близость и еловской керамике третьей группы, и томскому варианту ирменской культуры (по М. Ф. Косареву), сослались на «общие орнаментальные мотивы», что, по их мнению, «затрудняет чёткую культурную дифференциацию фраг-

ментов» [Марочкин и др., 2018, с. 9, 7, 8; 10]. Безрезультатными оказались и итоги «вторичного анализа» данной керамики, а равно всего раннеандроноидного комплекса Верхней Санюшки I: «Особой осторожности требует атрибуция немногочисленной постандроновской керамической посуды, известной нам в исследуемом районе на поселении Ивановка-1 (Верхняя Санюшка I. -И. К.). При первичном анализе нами были отмечены аналогии данной находке в материалах еловской культуры, что означало бы северный вектор культурных связей. Однако единичность находки затрудняет её сравнительный анализ даже с постан-дроновскими комплексами Кузнецко-Сала-ирской горной области» [Марочкин и др., 2021, с. 44, 45].

Мне удалось реконструировать куль-туродиагностирующую орнаментальную композицию данного сосуда. Зона венчика, смещённая к шейке, украшена цепочкой разнонаправленно заштрихованных треугольников. Четыре ряда каннелюр отделяют её от зоны, сочетающей стыкующиеся краями зигзаговые «ленты» и вписанные между ними сверху и снизу взаимонаправленные треугольники. Ниже следуют ещё три ряда каннелюр и повтор аналогичной зигзагово-треугольной композиции (рис. 17-19).

Ключевой мотив данного орнаментального построения запечатлён ещё на одном андроновском сосуде из Титово II. Он вклинивается в раппорт, образованный линейным меандром замкнутого типа, разрывая его и нарушая целостность зональной композиции. Подобные вставки, образующие двух-, а иногда трёх- и даже четырёхэле-ментные комбинации в орнаментации зон, в основном отражают нарастающую энтропию позднеандроновского декора (рис. 20; 21: 1). Но никаких прототипов этого орнаментального мотива на керамике из андро-новских или раннеандроновских, петровских, алакульских, нуртайских, атасуских, балыктинских и нуринских памятников не усматривается. Следовательно, титовский сосуд уникален, и мотив, сочетающий зигзаг со взаимонаправленными треугольниками, заимствован андроновцами из ран-неандроноидной или ирменской среды.

г-л

/ 3

Рис. 17. Транзит мотива. Верхняя Санюшка I: 1, 2 - фрагменты сосуда (по: [Марочкин и др., 2018]); 3 - графическая реконструкция сосуда и орнаментального сюжета

5

Рис. 18. Транзит мотива. Верхняя Санюшка I: 1-4 - фрагменты сосуда (по: [Марочкин, 2018; Марочкин и др., 2021]); 5 - графическая реконструкция сосуда и орнаментального сюжета

Рис. 19. Транзит мотива. Верхняя Санюшка I: 1-6 - фрагменты сосуда (по: [Марочкин и др., 2018; Марочкин, 2018; Марочкин и др., 2021]); 7 - графическая реконструкция сосуда и орнаментального сюжета

Полагаю, что его «импортировали» вместе с непосредственным носителем сведений о существовании такого орнаментального построения. Косвенным подтверждением данного предположения представляется неординарное техническое воплощение орнаментального рисунка на титовском экземпляре (рис. 20; 21: 1). Таким образом, истоки данного мотива не связаны с вышеперечисленными ареально-хронологи-

ческими филиациями общеандроновского культурного массива. Помимо титовского, самые ранние сосуды с подобной орнаментацией обнаружены в захоронениях танай-ской и еловской культур из могильников Танай I и ЕК-! соответственно (рис. 21: 2-5). На еловском экземпляре зигзаг с вписанными взаимонаправленными треугольниками, как и в Титово II, сочетается с иными зональными мотивами, один из которых

(«пирамидки») фигурирует на титовском горшке (рис. 21: 1, 5). Отличительной особенностью орнаментальных композиций раннеандроноидных сосудов представляются цепочки треугольников, обрамляющие орнаментальную зону тулова с рассматриваемым мотивом (рис. 21: 2-5). При транзите данного мотива в ирменскую среду эти цепочки треугольников утрачиваются вместе с видоизменением орнаментации зоны венчика-плечиков (рис. 22: 2-5). Переходными экземплярами представляются сосуды из Старого Мусульманского кладбища и Таная VII, на которых указанные цепочки сохраняются сверху либо снизу (рис. 22: 1, 3).

Орнаментальная композиция на сосуде из Верхней Санюшки I оригинальна, отличаясь и от еловского, и от танайского, и от

ирменских экземпляров. Не повторяется разнонаправленная штриховка треугольников первой зоны, необычна разбивка орнаментального поля сравнительно широкими поясами из каннелюр, своеобразна передача зигзага стыкующимися диагональными лентами и примечательна редупликация раппорта, образованного ключевым мотивом. Последний приём фигурирует в орнаментации позднеандронов-ской посуды, но неизвестен ни на ранне-андроноидной, ни на ирменской керамике. К непосредственной стилизации собственно андроновского мотива тяготеют и стыкующиеся углами диагональные ленты-зигзаги. Подобное исполнение напоминает андроновские ленты-зигзаги с «изъятым» сегментом места их пересечения. Всё это удостоверяет культурное своеобразие

ь, % шуршн

Г -

.. .....• "" •• •

- с --■■■ . - ' -

¿Г- И | .■--

Рис. 20. Транзит мотива. Титово II (раскопки В. В. Боброва): 1, 2 - андроновский сосуд с нетипичной орнаментацией (фото автора)

Рис. 21. Транзит мотива. Андроновская и раннеандро-ноидные схемы: 1 - Титово II (раскопки В. В. Боброва; по переопублик.: [Ковтун, 2016]); 2-4 - Танай I (по: [Каталог коллекций музея..., 2006]); 5 - ЕК-! (раскопки В. И. Матющенко, рисунок А. Я. Труфанова)

2

Рис. 22. Транзит мотива. Ирменские вариации: 1 - Старое Мусульманское кладбище (по: [Матю-щенко, 1974]); Журавлёво IV (по: [Бобров, Чикишева, Михайлов, 1993]); Танай VII (по: [Бобров, Мыльникова, Мыльников, 2004]); 4 - Еловское поселение (по: [Матющенко, 1974]); 5 - Титово I (по: [Савинов, Бобров, 1978])

данного сосуда в составе ранне-/андроно-идного комплекса в Нижнетомском очаге наскального искусства.

Для сравнения: транзит этой инвариантной орнаментальной композиции из ЕК-П в Танай I либо наоборот, а из Таная I - в ирменские комплексы Журавлёво IV и Танай VII, обусловлен перемещением и генетической преемственностью носителей данной орнаментальной традиции, воплощённой в конкретной композиции. Воспроизведение такого орнаментального построения невозможно без визуального знакомства с оригиналом, быть может, восходящим к декоративной отделке одежды, обуви, ковров и т. п. Поэтому применительно к еловско-танайским связям данная орнаментальная схема представляется маркером истории сравнительно узкой социальной группы, представители которой мигрировали из Томского Приобья в Кузнецкую котловину (или наоборот), претерпев социокультурную трансформацию при преобразовании раннеандроноидного та-найского сообщества и формирования, в т. ч. и на его основе, ирменской культуры. Высказанное предположение подтверждает и существенно видоизменённая композиция на сосуде из ирменского могильника Титово I (рис. 22: 5), территориально близкого андроновскому некрополю Ти-

тово II с упоминавшимся сосудом (рис. 20; 21: 1).

Судя по перечисленным отличиям типологически идентичного мотива сосуда из Верхней Санюшки I, история его появления в этом районе иная. На это же указывают и различия с ещё одним нижнетомским горшком с однотипным орнаментальным сюжетом из Старого Мусульманского кладбища (рис. 22: 1).

1.5. Декор Верхнесанюшкинского раннеандроноидного субкультурного комплекса Известен ещё один горшок с культуро-диагностирующей орнаментацией из ран-неандроноидного комплекса поселения Верхняя Санюшка I. Это фрагмент верхней части сосуда с неорнаментированным венчиком и частью шейки, украшенной поясом из мелкой диагональной «сетки» (рис. 23). Интерпретация его социокультурной принадлежности аналогична прочей раннеан-

Рис. 23. Верхняя Санюшка I. Раннеандроноид-ный комплекс: фрагмент венчика (по: [Мароч-кин и др., 2018])

дроноидной керамики этого памятника: «орнаментация которой находит отражение в декоре посуды еловской и ирменской культур... Это затрудняет чёткую культурную дифференциацию фрагментов» [Ма-рочкин и др., 2018, с. 10].

При поверхностном подходе отмеченное формальное сходство декора культурную идентификацию указанных древностей действительно затрудняет. Но при выявленной устойчивой комбинаторике мотивов в качестве культуроопределяющего инвариантного признака, напротив, верифицирует. Не заполненные декором зоны горшка, наряду с орнаментированными, образуют структурированный, но семантически единый орнаментальный сюжет сосуда. Поэтому в инвариантно значимых сочетаниях различных мотивов пустые и заполненные сектора орнаментального поля сосуда синтагматически равнозначны. Следовательно, при выделении инвариантных комбинаций орнаментального комплекса неорнаментированные зоны горшка учитываются в качестве самодостаточных зональных «мотивов».

Сочетание неорнаментированного венчика с декорированной мелкой «сеткой» шейкой сосуда является характерным орнаментальным и культурно-хронологическим признаком раннеандроноидной керамики. В керамических сериях из собственно ирменских памятников подобных орнаментальных построений не прослеживается. Поэтому фрагменты сосуда с указанным типом орнаментации зоны венчика-шейки из поселения Верхняя Санюшка I никакого отношения к ирменской культуре не имеют. Этот фрагментированный сосуд представляется органичной частью раннеандроноидного массива Верхнеса-нюшкинского субкультурного комплекса с одноимённого поселения (рис. 23).

Характеризуя позднебронзовую керамику местонахождения Синеречка-1, находящегося приблизительно в 550-600 м вниз по Томи от Верхней Санюшки I, три соавтора предыдущей публикции совершают обратную ошибку. Два фрагмента двух различных венчиков, по недоразумению отнесённых к одному сосуду, датиро-

ваны началом «позднего этапа эпохи бронзы». Хронологические рубежи этого этапа не обосновываются, но указанные венчики «с сетчатым орнаментом, выполненным мелко-гребенчатым штампом», соотносятся с определёнными культурными комплексами. Указывается, что посуда с такой орнаментацией венчиков «идентична керамике андроноидных (постандроновских) культур лесостепного и лесного Приобья (еловская, корчажкинская). На территории Кузнецко-Салаирской горной области хронологически предшествует ирменским комплексам» [Марочкин, Конончук, Юра-кова, 2013, с. 135]. Цитированное суждение обнаруживает удручающие содержательные лакуны в выводе исследователей. Рассматриваемый орнаментальный мотив действительно встречается на венчиках еловских, реже корчажкинских сосудов. Но соавторам идеи доирменской принадлежности подобной керамики Синеречки-1 неизвестно, что гораздо чаще «сетчатая» орнаментация украшает венчики ирмен-ских горшков, в т. ч. и из памятников Нижнего Притомья. Поэтому такой орнамент на венчике сосуда не является культуро-диагностирующим признаком и не имеет узкой культурно-хронологической определённости. Соответственно, «сетчатая» орнаментация венчика не может однозначно свидетельствовать о принадлежности данной керамики к какой-либо из раннеандро-нидных культур. В свою очередь, инвариантное сочетание неорнаментированно-го венчика с «сетчатым» поясом на шейке сосуда, напротив, остаётся характерным орнаментальным признаком раннеандро-ноидного керамического комплекса.

Ещё одним примером своеобразного декора Верхнесанюшкинского раннеан-дроноидного субкультурного комплекса представляется сосуд, сочетающий ограниченный ямочными вдавлениями ряд диагональных насечек с поясом из трёх видимых рядов горизонтального зигзага, каждый из которых, в свою очередь, насчитывает по три зигзагообразных линии из мелкого гребенчатого штампа (рис. 24). Таким образом, верхняя половина орнаментальной схемы обнаруживает доандронов-

Рис. 24. Верхняя Санюшка I. Раннеандроноидный комплекс: 1 - фрагмент тулова (по: [Марочкин и др., 2021]); 2, 3 - графическая реконструкция фрагмента орнаментального сюжета

ские и собственно раннеандроноидные мотивы. При этом ключевой элемент и композиция нижней зоны восходят к собственно андроновской традиции зигзагообразной орнаментации.

Образчиком специфически эпохального орнаментального построения, присущего, главным образом, танайской культуре, представляется сосуд из Верхней Санюшки I с линейно-поясковой орнаментацией сетчатого типа (рис. 25) [Ковтун, 2020а, с. 27, 29, 30, рис. 6, 5-12]. Вероятно, этот сосуд и его орнаментальная схема отражают танайско-нижнетомские взаимодействия, проявившиеся и в других схождениях двух раннеандроноидных образований.

Рис. 25. Верхняя Санюшка I. Раннеандроно-идный комплекс: 1, 2 - фрагменты венчика и тулова (по: [Марочкин и др., 2021]); 3, 4 - графическая реконструкция сосуда и орнаментального сюжета

II. Раннеандроноидные танайско-нижнетомские соответствия

Как уже отмечалось, не вся орнаментация керамики раннеандроноидных комплексов производна от специфически ан-дроновских элементов декора. Примером тому - керамика Томского могильника на Малом Мысе. В Нижнетомском очаге наскального искусства сосуды с подобной орнаментацией тоже известны. К их числу принадлежит горшок с поселения Ново-романово II (рис. 6: 1), а также фрагменты сосуда из Верхней Санюшки I (рис. 26-28). Культурно-хронологическая атрибуция данного экземпляра авторами публикации, как и упоминавшегося раннеандро-ноидного экземпляра (рис. 7), опирается на умозрительную оценку его орнаментации: «гребенчато-ямочный комплекс периода развитой бронзы» [Марочкин и др., 2018, с. 10]. Но ограничение бытования гребенчато-ямочной орнаментации в Западной Сибири периодом развитой бронзы влечёт профанацию культурно-исторического содержания последующей эпохи.

П.1. Дифференциация гребенчато-ямочной керамики Орнаментальная композиция рассматриваемого сосуда сочетает чередуемые ряды диагональных оттисков сравнительно мелкого пятизубчатого штампа (судя по фото) с однорядными ямочными вдавле-ниями. Другой характерной чертой этого горшка представляется его «тонкостен-ность». Подобные орнаментальные схемы представлены в ранне-/андроноидных комплексах Западной Сибири и фигурируют, например, на керамике из ЕК-П, Елов-ского поселения, Красного Яра I, васюган-ских поселений Тух-Сигат IV, Тух-Сигат VII,

Большой Ларьяк II и Большой Ларьяк III, соответствующего комплекса Самусь IV (рис. 29; 30: 1-5; 31). Керамика с подобным орнаментальным построением, совмещённым с иными мотивами и жемчужинами, найдена и в составе древностей танайской культуры на поселении Танай IV и в могильнике Танай XII (см. по: [Бобров, 1999, с. 107, рис. 24, 4; 2003, с. 177, рис. 126, 2]). Похожий, но выполненный гладким штампом, орнаментальный сюжет известен и на сосуде из смешанного танайско-ирменского поселения Саратовка 6 (рис. 30: 6) и т. д.

Е. А. Васильев относит керамику с подобной орнаментацией из васюганских поселений Большой Ларьяк II и Большой Ларь-як III (рис. 31) к развитому и позднему этапам гребенчато-ямочной керамики. В числе памятников позднего этапа перечислены соответствующие древности Самусь IV, Томский могильник на Малом Мысе, Чехломе-евское поселение I, поселения Тух-Сигат I, Тух-Сигат IV, Полигон и, как указывалось,

позднебронзовые комплексы поселений Большой Ларьяк II и Большой Ларьяк III. При этом упоминавшаяся тонкостенность сосуда из Верхней Санюшки I отмечается в качестве характерного признака позднего этапа гребенчато-ямочной посуды [Васильев, 1978, с. 3-13]. Нетрудно заметить, что, большинство перечисленных васюганских сосудов с рассматриваемой орнаментацией происходит из памятников с древностями Васюганского ранне-/ андроноидного комплекса.

Таким образом, традиции западносибирской гребенчато-ямочной орнаментации присущи продолжительность бытования, различная культурная принадлежность и отличия разновременных орнаментальных построений. В Нижнетомском очаге наскального искусства, подобно ряду перечисленных и других памятников, расположенных севернее Нижнего Притомья, гребенчато-ямочной керамике ранне-/ан-дроноидного времени предшествует посу-

Рис. 26. Верхняя Санюшка I. Раннеандроноидный гребенчато-ямочный комплекс: 1, 2 - фрагменты венчика и тулова (по: [Марочкин, 2018]); 3 - графическая реконструкция сосуда и орнаментального сюжета

Рис. 27. Верхняя Санюшка I. Раннеандроноидный гребенчато-ямочный комплекс: 1, 2 -фрагменты венчика и тулова (по: [Марочкин, 2018; Мароч-кин и др., 2018]); 3 - графическая реконструкция сосуда и орнаментального сюжета

• ПМММ ч * ■

•• • * о » V

1*4>• ? »• • • • •**•*

Рис. 28. Верхняя Санюшка I. Раннеандроноидный гребенчато-ямочный комплекс: 1-4 -фрагменты венчика и тулова (по: [Марочкин, 2018; Мароч-кин и др., 2018]); 5 - графическая реконструкция орнаментированного сосуда

да с типологически схожей орнаментацией. Её бытование связано с эпохой развитой бронзы, а построение гребенчато-ямочных мотивов отлично от позднейшей орнаментации подобного типа. Характерными

признаками орнаментации ранней гребенчато-ямочной керамики, отличающей её от позднейшей посуды ранне-/андроно-идного времени, представляется разреженность более коротких и крупных оттисков

Рис. 29. Раннеандроноидный гребенчато-ямочный комплекс. 1-4 - ЕК-П (раскопки В.И. Матю-щенко, рисунки А.Я. Труфанова); 5 - Красный Яр I, раскоп 1, зольник (по: [Матвеев, 1993]); 6, 7 -Большой Ларьяк II (по: [Косарев, 1987])

Рис. 30. Раннеандроноидный гребенчато-ямочный комплекс. 1 - Тух-Сигат VII; 2 - Тух-Сигат IV (по: [Кирюшин, 2004]); 3 - Еловское поселение (по: Матющенко, 1974); 4 - ЕК-П (раскопки В. И. Ма-тющенко, рисунок А.Я. Труфанова); 5 - Самусь IV (по: [Баранес, Косарев, Славнин, 1966]); 6 - Сара-товка 6 (по: [Ковалевский, Илюшин, 2008])

гребенчатого штампа, зачастую нарушающих рядность, а иногда и располагающихся в порядке, отдалённо напоминающем «шахматный» (рис. 32).

Фрагмент такой керамики со стоянки Долгая I датирован в 2018 г. по 14С в ЦКП «Геоэкология» Лаборатории изотопных исследований РГПУ им. А.И. Герцена 3440 ±100 ВР рРЬ-2579), т. е. 1981-1508 гг. до н. э. (94,1 %) или 1884-1636 гг. до н.э. (68,2 %) (рис. 32: 1). Калибровка 2021 г. несколько расширяет последний диапазон: 19801507 гг. до н.э. (94,0%) или 1882-1623 гг. до н. э. (68,3 %). Но если ориентироваться на усреднённые показатели нижних и верх-

них значений, время керамики с подобным орнаментом укладывается между XX - началом XIX вв. до н. э. и финалом XVII-XVI вв. до н. э. Иначе говоря, её бытование охватывает почти всю первую половину II тыс. до н. э., пересекаясь отчасти с крохалёвски-ми и самусьскими комплексами (рис. 32) и с началом раннеандроноидного периода, принесшего генерацию нового типа гребенчато-ямочного орнамента. Примечательно, что ранние образцы гребенчато-ямочной керамики строго соответствуют хронологическим рамкам андроновской эпохи, а поздние появляются в раннеан-дроноидное время.

Рис. 31. Раннеандроноидный гребенчато-ямочный комплекс: 1, 2, 4 - Большой Ларьяк III; 3 - Большой Ларьяк II (по: [Васильев, 1978])

Рис. 32. Ранняя гребенчато-ямочная керамика: 1 - Долгая I, образец (извлечён из-под земли под руководством А. Г. Марочкина) датированной ранней гребенчато-ямочной керамики; 2-7 - Долгая I (по: [Ковтун, Марочкин, Русакова, 2010]); 8 - Верхняя Санюшка I (по: [Марочкин и др., 2013])

II.2. Сосуд и череп лося

Как видно, орнаментальная схема сосуда из Верхней Санюшки I располагает широким кругом параллелей, надёжно датированных ранне-/андроноидным временем (рис. 29-31). Имеются и иные непосредственные подтверждения этого факта. Так, авторы находки отмечают, что «подобная керамика зафиксирована в основном в качестве разрозненных единичных фрагментов в слое и в заполнении более поздних ям (в переотложенном виде)» [Марочкин и др., 2018, с. 10]. Думается, такая симптоматичная дислокация и указывает на изначальное местоположение рассматриваемых фрагментов сосудов. Соответственно, объяснение их нахождения «в заполнении более поздних ям (в переотложенном виде)», т. е. вследствие вторичной археологизации, скорее всего, несостоятельно. Во всяком случае, данный вывод применим к рассматриваемым фрагментам (рис. 26-28), выложенным в одной из таких ям над костями лосиного черепа. Вопреки предшествующему заявлению, здесь авторы уже не сомневаются в единстве этого закрытого комплекса, сохранившегося in situ, а не «переотложенного», как указывали выше, в более позднюю яму: «В одной из ям фрагменты сосуда с подобной орнаментацией выложены над костями лосиного черепа. Назначение этого объекта пока остается неясным, но он определённо придает колорит всему комплексу» [Марочкин и др., 2018, с. 10].

Обнаруженный объект отличают показательные этнографические соответствия, хотя его ритуально-обрядовое предназначение и остаётся неразрешимой загадкой для соавторов публикации. Наконец, уникальный колорит поселению придаёт не лосиный череп с керамикой, а раннеандро-ноидные древности памятника, включая и данное свидетельство жертвы головы сохатого божеству-духу или деифицируе-мому мифологическому персонажу. Функционально аналогичный и хронологически синхронный нижнетомскому жертвенный комплекс обнаружен в культовом сооружении раннеандроноидной танайской культуры на поселении Танай IV: «В южной части сооружения, на уровне материковой поверхности, лежали две нижние челюсти

барана и перевёрнутый череп лося, на основание правого рога которого был надет неорнаментированный сосуд высотой 4,5 см, грубой лепки с конусообразным дном» [Бобров, Умеренкова, 1998, с. 198200, рис. 1, 3]. По мнению исследователей, данное «сооружение отличается от предшествующих жилищ поселения Танай 4. Прежде всего, различия проявляются в его конструкции и планиграфии. Некоторые факты (отсутствие очага, «захоронение» животного, сосуд на основании рога черепа лося, каменные кладки) не позволяют интерпретировать его как жилище. Скорее всего, можно предполагать культовый характер сооружения, во всяком случае, не связанный с хозяйственной деятельностью» [Бобров, Умеренкова, 1998, с. 198-200]. На мой взгляд, характер находок в данной постройке позволяет предполагать его функцию, схожую с предназначением т. н. культовых амбарчиков или «амбарчиков для духов» (напр.: [Карьялайнен, 1995, с. 76-88]).

Полагаю, что в обоих случаях зафиксированы остатки аналогичных раннеандро-ноидных синкретичных жертвенных комплексов, сочетающих две их ключевые разновидности. В индоевропейской традиции известны два вида вещественных жертвоприношений: заклание и возлияние [Бен-венист, 1995, с. 368]. Жертвоприношение овцы (барана), например, отличают признаки заклания, как наиболее архаичного способа принесения жертвы. С другой стороны, приношение жертвенного сомы осуществляется возлиянием. По ведийским представлениям, кремированный умерший также выступает в качестве жертвы богам, которую Агни передаёт своим пламенем на высшее небо [Пандей, 1990, с. 201, 202; Елизаренкова, 1999, с. 460, 461]. И это уже принципиально иная, более утончённая и идейно рафинированная концепция жертвенной субстанции. В обско-угорской традиции подобный дуализм сводится к жертве крови и вещей, с одной стороны, и условно говоря, к «жертве паром», поднимающимся от варимой пищи, с другой. В последнем эпизоде ритуально-обрядовый сценарий включает угощение присутствующих приготовленной пищей или питьём [Карьялайнен, 1995, с. 108, 109 и др.].

Удостоверяемое сочетание этих двух способов жертвоприношения на территории Южной Сибири, по моему мнению, восходит к самусьским древностям и к позднему этапу окуневской культуры. Такие синкретичные практики иллюстрируют самусь-ские сосуды с изображениями жертвенных конских протом и композиция в разлив-ском стиле с курильницей и жертвенным быком. Не усматривается дифференциация ритуально-обрядовых практик на обособленные архаичные (заклание, кровь, вещи и т. п.) и ментально рафинированные (возлияние, пар от пищи, дым и пламя жертвенного костра и т. п.) и в более позднее ранне-андроноидное время. Черепа лосей из Верхней Санюшки I и Таная IV представляются закланием сохатого, а сочетающиеся с ними сосуды (фрагменты сосуда) олицетворяют приготовленную жертвенную пищу или питьё. В традициях сибирских аборигенов встречаются непосредственные жертвоприношения ёмкости для приготовления и хранения еды, зачастую повреждённой, подобно нижнетомскому горшку. У восточных хантов некоторым духам приносились в жертву котлы с пробитым дном. Водному духу хантов - Старику водных путей с Верхней Оби - бросали в реку котёл, а духу-хозяину рыб из д. Калым жертвовали продырявленный котёл. У манси богу или старику середины Сосьвы выставляли жертвенную чашу или горшок [Карьялайнен, 1995, с. 112, 154, 155, 158]. Всех перечисленных духов и божественных персонажей, получавших в жертву ёмкости для приготовления/хранения еды и питья, объединяет водная природа. Поэтому не случайно жертвенные комплексы с черепами лося и сосудами из Верхней Санюшки I и Таная IV, как сохранившиеся элементы вероятных шаманских прикладов (?), также находились непосредственно на берегах р. Томи и оз. Та-най. Они отражают единую ритуально-обрядовую практику нижнетомского и танай-ского сообществ, а равно мифологические представления, присущие их общему ран-неандроноидному мировоззренческому комплексу. В мифе о космической погоне сочетание образа лося с котелком для варки лосиного мяса также связано исключительно с обско-угорскими источниками и,

вероятно, восходит к протоугорскому или уже к праобско-угорскому массиву [Ковтун, 2014, с. 73]. Такая этнолингвокультурная интерпретация не противоречит глоттохронологической дате распада праобско-угорского языка в К^Ш вв. до н. э. [Жив-лов, 2013, с. 219] и его бытованию во второй половине II тыс. до н. э., включая ранне-андроноидный период. В это время некоторые раннеандроноидные культуры, включая еловскую, как предполагаемые носители праобско-угорских диалектов, заимствовали андроновский тип «коврового» меандра А-типа, к которому восходит хантыйский и мансийский мотив «соболь/ «соболь с головой» [Ковтун, 2016, с. 149].

Для двух нижних челюстей барана (-ов?) из танайского приклада в Центре коллективного пользования «Геохронология кайнозоя» (г. Новосибирск) были получены две близкие конвенциональные даты по 14С: 3071±32 ВР и 3061±32 ВР. При их калибровке установлены следующие показатели: 14191258 гг. до н.э. (93,6%); 1397-1287 гг. до н.э. (68,3 %) и 1413-1256 гг. до н.э. (90,5 %); 1390-1336 гг. до н. э. (36,3 %); 1323-1274 гг. до н. э. (32,0 %). Как видно, без крайних значений обе даты ограничены двумя первыми третями XIV в. до н.э. Более широкий диапазон охватывает период с окончания XV в. до н. э. до первой четверти XIII в. до н. э. Полученные показатели частично пересекаются с раннеандроноидным комплексом Верхней Санюшки I, датированным второй половиной XVI в. до н.э. - первой половиной XIV вв. до н. э. (см. выше). Думается, совпадение хронологических диапазонов в реальности ещё шире, учитывая отмеченную исполнителями работ по датированию образцов тенденцию к некоторому омоложению датировок на новом оборудовании.

Возможное ритуальное соответствие нижнетомскому и танайскому комплексам обнаруживает один из культовых объектов пахомовской культуры, зафиксированных В. И. Молодиным на площади могильника Тартас I. Здесь была исследована «объёмная яма, содержавшая череп копытного животного, предположительно лося, со стёсанными рогами, множество расколотых костей животных, челюсти и кости крупных рыб, большое количество фрагментов

керамики и несколько индивидуальных находок, в том числе заготовку для костяного наконечника типа томара» [Ефремова, 2017, с. 245, 246]. Не исключено, что центральным персонажем этого приклада (?) также являлась фигура лося, олицетворяемая его черепом, в сопровождении разбитых сосудов и костных остатков иных жертвоприношений.

Н.3. «Шаманское» погребение с озера Танай Приведёнными соответствиями не исчерпываются параллели, свидетельствующие о связях населения танайской культуры из окрестностей оз. Танай с представителями Нижнетомского ранне-/андроно-идного комплекса. В могильнике Танай XII найдено уникальное захоронение 15 в каменном ящике с округлой каменной огра-

дой и остатками каменной вертикальной конструкции, установленной за ящиком по ориентации погребённого, уложенного скорченно на левом боку головой на север (рис. 33). В захоронении обнаружены фрагмент бронзового ножа, отбойник из речной гальки чёрного цвета, альчик барана, костяной стерженёк с тремя утолщениями, подвеска из резца марала и сосуд, орнаментированный восемью рядами крупного двузубчатого штампа. Кроме того, под черепом умершего, помимо двух когтей рыси (или когтя совы [Бобров, 2006, с. 324]), компактно, вероятно в мешочке, располагались: 1) окаменевшая сомкнутая двухстворчатая раковина; 2) Г-образная речная галька красновато-коричневого цвета; 3) удлинённая речная галька аналогичного цвета; 4) полосатая бело-зелёная галька трапе-

циевидной формы; 5) галька конической формы с уплощённым основанием, овальным в сечении, зелёного цвета; 6) галька из полупрозрачного белого агата, круглая в сечении; 7) кусочек минерала (руды) лазоревого цвета, а также ещё семь мелких галек разного цвета [Бобров, Горяев, 2001, с. 246, 247] (рис. 34). Таким образом, без учёта когтей рыси или когтя совы, в мешочек сложили два набора, каждый из которых состоял из семи близкоразмерных предметов, в основном галек. Полагаю, в совокупности этот комплект символизирует лунарные циклы, а суммарное количество его составляющих олицетворяет середину лунного месяца и идею полнолуния.

Первоначально отмечалась близость танайского погребального обряда аналогичному обряду окуневской культуры, а происхождение умершего связывали с одной из культур, возникшей в доандронов-ское время [Бобров, Горяев, 2001, с. 245248]. Позднее одним из соавторов происхождение данного захоронения было объяснено инфильтрациями окуневцев и отне-

Рис. 34. Танай XII: 1-13 - находки из погребения 15 (по: [Бобров, Горяев, 2001])

сено к самусьско-сейминской эпохе [Бобров, 2006, с. 324; Бобров, Волков, Герман, 2010, с. 82]. Данный вывод идёт вразрез с общеустановленным принципом датировки закрытых комплексов, хронология которых определяется по наиболее поздним признакам и предметам. Поза погребённого из этого захоронения не имеет системных окуневских параллелей, а его ориентировка не характерна для андро-новцев, но присуща некоторым постандро-новским культурам. Следовательно, погребение 15 Таная XII не могло появиться до позднеандроновских и раннеандроно-идных комплексов танайской культуры, в ряду захоронений которой эта могила и располагалась.

Доводы об окуневских параллелях данного комплекса сомнительны и опираются на единственное окуневское изваяние, найденное под курганной насыпью [Бобров, 2006, с. 324], при замалчивании о целой эпохальной традиции установки подобных сооружений в поздне- и постандроновское время. Так, непосредственно в андронов-ских захоронениях курганов 1 и 6 Таная XII в засыпке могильной ямы, а главное - на материке, были установлены каменные обелиски с приострёнными концами [Бобров, Горяев, 2001, с. 241; Ковтун, Горяев, 2001, с. 53]. Каменные статуарные конструкции известны ещё из нескольких андро-новских могильников: Орак, Усть-Ерба, Ко-соголь III (Средний Енисей), Предгорное, Аир-Тау, Средняя база Беткудук, Кызылтас (Восточный Казахстан) и Чесноково I, Чека-новский Лог-II, Сигнал-I (Северо-Западный Алтай) [Комарова, 1961, с. 32-73; Киселёв, 1935, с. 206-210; 1951, с. 44; Михайлов, 1999, с. 77; Рахимов, 1968, с. 74; Кущ, 1989, с. 227, 228; Археологические памятники в зоне затопления..., 1987, с. 28; Ткачёва, Ткачёв, 2008, с. 178, 189; Кирюшин, Шульга, 1996, с. 33-36; Ковтун, Горяев, 2001, с. 53-63; Грушин, Леонтьева, 2020, с. 160, 161]. Некоторые из них, как, например, каменная стела трапециевидной формы из могильника Кызылтас, установлены не внутри, а над могильной камерой. Имеются сведения и об изголовных стелах в могильнике Бугулы [Маргулан и др., 1966, с. 63, 65]. Крупные камни-менгиры стояли рядом

с надмогильными сооружениями андронов-ских некрополей Путиловская Заимка II и Приплодный Лог I [Зданович, 1988, с. 147], включавших и андроноидный (позднеанд-роновский) керамический комплекс. В первом случае он напоминает саргаринско-алексеевские древности [Зданович, 1988, с. 100], а во втором имеет черкаскульские или черкаскульско-фёдоровские признаки [Малютина, 1984, с. 75-78, рис. 6; 7]. Поэтому, учитывая архитектурное сходство каменных сооружений из этих могильников с аналогичными бегазы-дандыбаев-скими [Малютина, 1984, с. 78; Зданович, 1988, с. 147], отличными от андроновских обелисков, их следует относить к следующему этапу статуарной традиции в степях Центральной и Северо-Западной Азии.

Традиция установки каменных сооружений в погребении или над ним зафиксирована в бегазы-дандыбаевских захоронениях, в памятниках, переходных от бронзы к раннему железному веку (Темир-Канка, Измайловка), и в раннескифских (Тыткес-кень VI, Бийке и др.) комплексах [Маргулан, 1979; Археологические памятники в зоне затопления..., 1987, с. 48, 49, 87; Кирюшин, Тишкин, 1997].

Особое место эта традиция занимает в шести или семи ирменских некрополях. Каменные обелиски зафиксированы в ир-менских могильниках Кузнецкой котловины: Журавлёво IV, Танай VII, вероятно, у центральных могил кургана 1 Ваганово II и, возможно, у могилы 1 кургана 5 и у мо-

гилы 2 кургана 8 Пьяново. Аналогичные каменные обелиски обнаружены и у ир-менских захоронений на севере Новосибирского Приобья: Дубровинский, Чёрное Озеро !в и Камень I [Мартынов, 1966, с. 171, 173; Матвеев, Колесин, Соболев, Зах, 1977, с. 221; Бобров, Чикишева, Михайлов, 1993, с. 80 и др.; Васютин, Михайлов, 1999, с. 341; Михайлов, 2000, с. 335; Новиков, 2001, с. 62-64; Бобров, Мыльникова, Мыльников, 2004, с. 25 и др.; Новиков, Степаненко, 2010, с. 48, 57, рис. 13].

Перечисленные случаи удостоверяют бытование каменных обелисков в поздне-андроновских, раннеандроноидных и позд-небронзовых комплексах. Приведённая серия параллелей позволяет соотнести подобное сооружение из захоронения 15 Та-ная XII с данной традицией и исключает надуманное сопоставление с единичным менгиром из раннеокуневского кургана уйбатского этапа.

Как очевидная и неоспоримая данность, высказано суждение о сходстве орнамента горшка из рассматриваемого погребения 15 (рис. 35: 4) с окуневским декором. Но никаких конкретных окуневских параллелей танайскому сосуду не приведено [Бобров, 2006, с. 324], поскольку их просто не существует. Поэтому заявленные окунев-ские «аналогии» не обоснованы, а следовательно, недостаточно корректны.

По моему мнению, характерные параллели орнаментации танайского горшка происходят из раннеандроноидного ком-

вШ,

■18 8Ш!

\* * « ч г * в * *

у. т»";'/

% * # ч < шШг

3 3

Ш&т-'ГШ-

////// Шщ '

шМ

Рис. 35. Сосуд из погребения 15 Таная XII и его раннеандроноидные орнаментальные соответствия: 1-3 - Черноозерье I (по: [Генинг, Стефанова, 1994]); 4 - Танай XII, погребение 15 (по: [Бобров, Горяев, 2001]); 5 - Сопка-2/5 (по: [Молодин, Гришин, 2019])

плекса могильника Черноозерье I, отнесённого В.И.Молодиным к черноозерскому этапу позднекротовской культуры (рис. 35: 1-3). Схожий орнаментальный моносюжет, а равно идентичная техника исполнения присущи и единственному сосуду поздне-кротовского (черноозерского) могильника Сопка-2/5 (рис. 35: 5). Другие аналогии моносюжетной орнаментальной схеме этого горшка имеются в составе керамической коллекции Нижетомского ранне-/андро-ноидного комплекса. Сосуды с подобной орнаментацией найдены в Томском могильнике на Малом Мысе (рис. 1: 3, 4). В этом же могильнике известен каменный ящик из сланцевых плит и найдены ножи томского типа, подобные ряду черноозерских однолезвийных экземпляров [Комарова, 1952, с. 18, 19, рис. 8, 11, 15; Генинг, Стефа-нова, 1994, с. 36, рис. 2, 1; с. 40, рис. 6, 24; с. 54, рис. 20, 5], в совокупности не исключающие параметрического сходства с уцелевшей верхней частью ножа из могилы 15 Таная XII (рис. 34: 2).

Наконец, о непосредственной связи с Нижнетомским ранне-/андроноидным комплексом свидетельствует уникальный комплект танайского ритуального (шаманского?) инструментария, включавший речные гальки. Ближайший источник данных находок, как справедливо указывалось в первой публикации, это берега р. Томи [Бобров, Горяев, 2001, с. 247]. Расстояние от оз. Танай до Томи и Нижнетомского очага наскального искусства составляет менее 100 км. В свою очередь, от оз. Танай до Томского могильника на Малом Мысе около 180 км, от поселения Верхняя Санюшка I до Томского могильника на Малом Мысе вниз по течению Томи не более 150 км, а сухопутный маршрут ещё короче - около 90 км. Как видно, все три ключевые точки этого эпохально связанного и культурно близкого «треугольника» расположены в пределах внутрикультурной взаимодосягаемости.

Интерпретация уникального танайского захоронения позволяет остановиться на признании за погребённым здесь субъектом двух, вероятно, взаимосвязанных социокультурных статусов. Неординарный предметно-вещевой комплекс захоронения

указывает на очевидные жреческие прерогативы погребённого. Наиболее показательны два набора по семь предметов, в основном галек, символизировавших видимые четырнадцатые сутки лунного месяца и полнолуние. Свидетельства сакрализации и использования в ритуальных практиках (включая шаманские) камней известны у различных народов Сибири. Например, у ваховских хантов бытовало представление об особых камнях «кох-лунг» или «камень-дух», в которые шаманы могли заключать своих духов [Ку-лемзин, 2000, с. 74].

Одновременно особенности обряда и уникальная для Таная XII орнаментальная схема сосуда допускают инкорпорацию этого человека из культурно близкого сообщества, проживавшего, например, в Нижнем Притомье. При этом архаичный стиль орнаментальной композиции горшка из захоронения служителя культа подобен устойчивому использованию древних и малопонятных непосвящённым языков в сакральных текстах и литургиях. Полагаю, подобные традиции восходят к ранним формам мифоритуальных практик, включая «непонятный» язык камлающего шамана, употребляемый при исполнении определённых обрядовых действий.

III. Ирменские древности и ранне-/андроноидный комплекс Как отмечалось выше, в Нижнетомском очаге наскального искусства встречается ирменская орнаментация с андроновским и раннеандроноидными мотивами. Это субкультурные и/или производные составляющие Нижнетомского ранне-/андро-ноидного комплекса, но, судя по нижнему рубежу ирменских древностей, хронологически близкие трансэпохальному периоду. Ирменские материалы обнаружены здесь на поселениях Медынино-1, Писаная I, Си-неречка-1 и на стоянке Долгая I.

III.1. Андроновско-ирменские схождения Помимо «флажков» на керамике из Ме-дынино-1 (рис. 14: 2), уникальный орнамент ещё одного медынинского сосуда воспроизводит андроновские инвариантные комбинации Ё-5 и/или Ё-6 с треугольниками по венчику и сплошной ёлочной

орнаментациеи во второй и третьей зонах [Ковтун, 2016, табл. 140-143, 145], но с «жемчужинами» во второй зоне (рис. 36: 1). Ирменский сосуд с похожим орнаментом без «жемчужин» найден в кургане Нового-родец в Ленинск-Кузнецком районе Кемеровской области [Борисов, Бутьян, Илюшин, 2016, с. 136, рис. 2В] (рис. 36: 2). Других ирменских параллелей подобной ан-дроноидной орнаментальной композиции мне неизвестно. Андроновские соответствия орнаменту двух ирменских сосудов из указанных памятников найдены на Среднем Енисее (Лебяжье I, м. 9, Пристань I, огр. 7, м. 5, Сухое озеро I, к. 430, м. 3, к. 430, м. 7, Солёноозёрная I, м. 4, м. 20, Орак, м. 1), в Ачинско-Мариинской лесостепи (Кадат IX, м. 4), Томском (ЕК-II, м. 78, № 1, м. 252, № 3) и Новосибирском Приобье (Вахруше-во, к. 1, м. 2), Барабинской лесостепи (Пре-ображенка III, к. 17, п. 1, Старый Тартас-4, к. 9, п. 1, к. 17, п. 2), и в Восточном Казахстане (Малый Койтас, огр. 35, ящ. 4). Ещё одну группу параллелей составляют андроновские сосуды с аналогичным орнаментом, дополненным завершением декора третьей зоны треугольниками с обращён-ными к низу вершинами. За исключением трёх специфических северо-казахстанских экземпляров, ареал подобных сосудов включает Средний Енисей (Сухое озеро I, к. 94, м.), Кузнецкую котловину (Васьково V, к. 1, м. 2) и Барабинскую лесостепь (Пре-ображенка III, к. 21, п. 2, Старый Тартас-4, к. 19, п. 2 или 3) [Ковтун, 2016, с. 33-34, табл. 140-143, 145].

Таким образом, перечень параллелей ограничен исключительно западносибирскими экземплярами, и одно восточно-казахстанское исключение только удостоверяет данное правило. По обнаруженному вместе с керамикой с такой орнаментацией в кургане 17 Старого Тартаса-4 вотив-ному вислообушному топору [Молодин, Новиков, Жемерикин, 2002, с. 59, рис. 9, 2, 3; с. 60, рис. 10, 6] и дате по 14С одного из двух погребений этого кургана, время данной орнаментальной схемы в Барабе укладывается между последней четвертью XVII и началом XV вв. до н. э.

Территориально ближайшие к Меды-нино-1 и Нижнетомскому очагу наскального искусства андроновские захоронения Васьково V, в одном из которых найден сосуд с рассматриваемой орнаментацией (рис. 37: 5), датированы в Лаборатории археологических технологий ЛОИА АН СССР [Бобров, 1990, с. 87]. Калибровка полученных значений дала следующие результаты: кур. 1, м. 1 - 1569-1404 гг. до н. э. (92,0 %); 1607-1582 гг. до н.э. (3,4 %); кур. 1, м. 2 -1497-1292 гг. до н.э. (95,4 %). Это позволило сделать вывод, что без крайних значений хронология данного комплекса укладывается между второй четвертью XVI -финалом XV вв. до н. э. [Ковтун, 2016, с. 78]. Спустя пять лет выполнена новая калибровка полученных для Васьково V конвенциональных значений в новой версии программы и с дифференциацией вероятной достоверности датировок: кур. 1, м. 1 -1538-1400 гг. до н. э. (95,4 %); 1502-1438 гг.

///////////// 1ЧЧV%4\ VV4 Ч "у

Рис. 36. Андроновско-ирменские орнаментальные схождения: 1 - Меды-нино-1 (раскопки П. Г. Соколова); 2 -ОК Новогородец (по: [Борисов, Бутьян, Илюшин, 2016]); 3, 4 - ЕК-11 (по: [Матющенко, 2004]); 5 - Васьково V (по переопублик.: [Ковтун, 2016])

до н. э. (68,3 %); кур. 1, м. 2 - 1498-1291 гг. до н. э. (95,4 %); 1447-1383 гг. до н. э. (49,3 %). Полученные результаты без крайних значений указывают на время с окончания XVI - до последней трети XV вв. до н. э. для первого погребения, и на середину XV - начало XIV вв. до н. э., для второго захороне-

ния с керамикой рассматриваемого облика. Примечательно, что в обоих андронов-ских курганах Васьково V зафиксированы впускные ирменские захоронения [Бобров, Михайлов, 1989, с. 107].

Расстояние между Васьково V и расположенным к северо-востоку от него Меды-

Рис. 37. Стилизация и вариации раннеандроноидного мотива: 1 - Медынино-1 (раскопки П. Г. Соколова); 2 - Синеречка-1 (по: [Марочкин, Конончук, Юракова, 2013]); 3 - Томский могильник на Малом Мысе (по: [Комарова, 1952]); 4, 5 - Танай I (по: [Бобров, 1996]); 6 - Танай IV (по: [Бобров, Умеренкова, 2010]); 7 - Танай IV (по: [Бобров и др., 2012]); 8 - Калтышино V (раскопки В. Н. Жа-ронкина); 9 - Еловское поселение (по: [Косарев, 1974]); 10, 14-17 - ЕК^ (по: [Матющенко, 2001]); 11-13 - ЕК^ (раскопки В. И. Матющенко, рисунок А.Я. Труфанова); 18 - Еловское поселение (по: [Косарев, 1981]); 19 - Сухое озеро II (по: [Максименков, Вадецкая, 2022])

нино-1 составляет не более 68 км. Таким образом, Васьково V - территориально ближайший к Медынино-1 андроновский памятник с керамикой, обнаруживающей орнаментальные соответствия на медынин-ском сосуде. Поэтому васьковский комплекс удостоверяет территориально-хронологическую близость или даже смычку поздне-андроновских и ирменских сообществ.

III.2. Датировки по 14С и еловские параллели

Дополнительным подтверждением указанной хронологической близости представляется радиоуглеродная нижняя дата ирменского сосуда с поселения Синеречка-1, первоначально определённая XV в. до н. э. (XV-XI вв. до н. э.) [Марочкин, 2016, с. 86], а затем 1495-1055 гг. до н. э. (95,4 %) «в диапазоне XV-XI вв. до н. э. или без крайних значений XIV - начало XII в. до н. э.» [Бобров, Марочкин, 2020, с. 359, 360]. Других вероятностей калиброванных значений авторы не предлагают. Но опубликованная конвенциональная дата нагара с данного сосуда 3050±80 BP (SPb-1534) [Бобров, Марочкин, 2020, с. 359] позволяет верифицировать представления соавторов об алгоритмах интерпретации калиброванных датировок. Калибровка полученного значения ограничивает хронологические диапазоны 1457-1055 гг. до н.э. (94%) или 1417-1212 гг. до н.э. (68,3%). При этом нижняя дата 1495 г. до н.э. представлена лишь в самостоятельном допуске и с вероятностью не 95,4 %, как указывают соавторы опубликованной датировки, а всего лишь 1,5% при диапазоне 1495-1477 гг. до н.э. (OxCal v4.4.2 Bronk Ramsey (2020). Именно эта нижняя дата произвольно извлечена В. В. Бобровым и А. Г. Марочкиным из одного контекстуального ряда и ошибочно присовокуплена к совершенно иному вероятностному диапазону. В подобных методологически недопустимых суммированиях игнорируется математическая взаимообусловленность между величинами пограничных датировок и процентной достоверностью полученных значений.

Таким образом, в обоих случаях нижняя дата (1457 г. до н. э. (94 %) или 1417 г. до н. э. (68,3 %)), остаётся в пределах конца первой половины - последней четверти XV в.

до н. э. Какие «крайние значения» подразумевают В. В. Бобров и А. Г. Марочкин, понять невозможно, равно как необъяснимо и необоснованное омоложение на столетие объективного показателя по 14С. Аналогичная ситуация и с верхней датой, в реальности ограниченной либо серединой XI в. до н. э. (94 %), либо последней четвертью XIII в. до н. э. (68,3 %). Почему эту дату нужно определить началом XII в. до н. э. и что здесь следует считать «крайним значением», соавторы не поясняют. На крайние значения в данном случае указывают вероятностные определения с допуском 99,6 % и диапазоном 1539-968 гг. до н. э., но этот период слишком широк и потому неприемлем. Наиболее достоверным представляется хронологический диапазон с последней четверти XV в. до н. э. до последней четверти XIII в. до н. э. (68,3 %). Этот результат действительно исключает крайние значения более широких вероятностных допусков и соответствует последним датировкам ирменских древностей по 14С.

Сравнительно ранняя дата ирменских древностей Синеречки-1 представляется не случайной. Симптоматично, что именно в этом комплексе, расположенном в 14,5 км к северо-западу от Медынино-1, найдены хронологически показательные собственно ирменские параллели орнаменту меды-нинской керамики (рис. 37: 1, 2).

Сказанное подтверждается и радиоуглеродной датой костного образца от домашнего быка или коровы (Bos taurus) из заполнения ирменского сооружения на Ме-дынино-1, полученой в 2021 г. в ЦКП «Геоэкология» Лаборатории изотопных исследований РГПУ им. А. И. Герцена. Указанная дата составила 3110±45 ВР (SPb_3397), распределившись в калиброванных значениях по следующим показателям: 1460-1261 гг. до н. э. (92,1 %); 1432-1375 гг. до н. э. (37,3 %); 1351-1301 гг. до н.э. (31,0%) (OxCal v4.4.4 Bronk Ramsey (2021). Нетрудно заметить, что ирменский комплекс Медынино-1 бытовал в XV-XIV вв. до н. э., т. е. практически синхронно с однокультурным сообществом на местонахождении Синеречка-1.

Более отдалённой, но хронологически значимой параллелью сосудам из Меды-нино-1 и кургана Новогородец представля-

ется керамика из ЕК-П (рис. 36: 3, 4). Опубликованы радиоуглеродные даты андро-новских и еловских захоронений этого могильника [Матющенко, 2004, с. 352], отка-либрованные нами. Андроновское захоронение 64 датировано 3060±65 ВР, т. е. 14511122 гг. до н.э. (95,1%) или 1409-1257 гг. до н. э. (62,9 %), а погребение 291 - 3220±60 ВР, т.е. 1637-1390 гг. до н.э. (94,3%) или 1543-1428 гг. до н.э. (61,3 %). Вышеприведённая датировка по 14С древесины из захоронения 47 ЕК-П [Аванесова, 1991, с. 117] с ножом томского типа и браслетом с конусовидными спиралями [Матющенко, 2004, с. 68-71] определена 3160±65 ВР с отка-либрованными значениями 1544-1260 гг. до н.э. (94,5%) или 1504-1387 гг. до н.э. (60,6 %), что соответствует XVI-XIV вв. до н.э. Дата еловской могилы 112 определена 3150±55 ВР, т.е. 1530-1266 гг. до н.э. (95,4 %) или 1498-1390 гг. до н. э. (60,8 %). Другое еловское захоронение 338 датировано 3090±90 ВР, т.е. 1533-1076 гг. до н.э. (94,6 %) или 1444-1226 гг. до н. э. (68,2 %).

Кроме того, нами получены даты по 14С для двух фрагментов еловской керамики из могильника ЕК-1 До их публикации с соавтором исследования можно констатировать, что они не противоречат еловским датировкам В.И.Матющенко и укладываются в приведённый хронологический диапазон.

Таким образом, андроновское время ЕК-П начинается с конца XVII-XVI до н. э. и заканчивается, вероятно, не позднее начала XIV вв. до н.э. Сосуществовавший с андроновским еловский комплекс бытовал с последней трети XVI до XIV-XШ вв. до н.э. Приведённые датировки в основном совпадают с диапазоном васьковских погребений и с хронологией бытования рассматриваемого орнамента.

Ш.3. Стилизация раннеандроноидного мотива

Венчик ещё одного медынинского сосуда орнаментирован рядами смыкающихся заштрихованных треугольников, образующих традиционные ирменские ромбы, «размеченные» четырьмя точечными угловыми вдавлениями (рис. 37: 1). Территориально ближайшее культурное соответствие такому мотиву обнаружено в ирменском комплексе поселения Синеречка-1 в 14,5 км от

Медынино-1 (рис. 37: 2). Подобный мотив известен и в других памятниках ирмен-ской культуры. Но в данном случае примечательны его истоки, восходящие к мотиву «четырёхсекционные ромбы» танай-ской и еловской культур. Прототипы этого мотива известны в восточносалаирских памятниках танайской культуры в могильнике Танай I, на поселениях Танай IV и Кал-тышино V (рис. 37: 4-8), а также из Сара-товки-6 (раскопки А. М. Илюшина). В елов-ских комплексах типологически схожие орнаментальные построения фигурируют на керамике могильника ЕК-! и Еловского поселения (рис. 37: 9-18). Известен такой мотив и на карасукском горшке из Сухого озера II (раскопки Г. А.Максименкова) (рис. 37: 19). Применительно к Нижнетомскому очагу наскального искусства показательные соответствия представлены на двух сосудах из Томского могильника на Малом Мысе (рис. 2: 9; 37: 3), относящегося к Нижнетомскому ранне-/андроноидному комплексу.

Таким образом, имеются фактические обстоятельства, предположительно подтверждающие хронологическую близость между ранне-/андроноидным и раннеир-менским населением Нижнего Притомья. При этом особо примечательно, что орнаментальное построение на сосуде из Сине-речки-1 ближе танайско-еловским схемам, чем обычное воспроизведение данного мотива на ирменской керамике. В последнем случае четыре точечных углубления наносились на линии ромба, тогда как на синереченском сосуде они расставлены по его краям, подобно схожему мотиву на раннеандроноидной керамике. Похожее орнаментальное решение демонстрирует сосуд из ирменского могильника Танай II [Каталог музея КМАЭЭ, 2006, с. 30, рис. 2], находившегося в окружении раннеандро-ноидных памятников танайской культуры. Этот факт может рассматриваться в общем ряду вышеприведённой серии танайско-нижнетомских соответствий, удостоверяющих спорадические взаимодействия между ранне-/андроноидными сообществами этих регионов. Нижний рубеж танайской культуры по 14С ограничен концом XVII (?)-XVI вв. до н. э., а сосуществование с ирмен-ским социумом (Танай IV, Калтышино V, Ис-

ток, Саратовка 6 и др.) и даты поселения Калтышино V подтверждают верхнюю границу танайских сообществ в пределах XIV-XIII вв. до н. э. [Ковтун, 2020, с. 1-2; Ковтун, 2020а, с. 29]. Этот хронологический диапазон соотносится с хронологией еловских древностей и временем бытования Нижнетомского ранне-/андроноидного комплекса, также предшествовавших ирмен-ской культуре и некоторое время сосуществовавших с ней.

Учитывая непосредственную близость Верхней Санюшки I к Синеречке-1, а также к Писаной I, находящейся в прямой видимости и на расстоянии около или чуть более 3 км, можно предполагать период сосуществования малочисленных ранне-/ андроноидных групп и раннеирменских сообществ на берегах Томи около середины II тыс. до н.э. и/или немногим позднее. Аналогичная ситуация характерна для ран-неандроноидного циркумтанайского массива, а равно для отдельных синхронных комплексов Новосибирского Приобья.

Заключение

По металлокомплексу из Томских могильников на Малом и Большом Мысе, радиоуглеродным датам соответствующих материалов Верхней Санюшки I, нижней дате ножей томского типа, выгнутообушковому топору с гребнем и установленному по 14С нижнему рубежу последующей, в целом, ирменской культуры в Нижнем Прито-мье, Нижнетомский ранне-/андроноид-ный комплекс датируется XVI-XIV(XIII) вв. до н.э. Судя по количеству ранне-/андро-ноидных материалов и немногочисленной серии оглахтинско-томских и иных петроглифов данного времени, с учётом нижнего рубежа ирменских древностей, бытование ранне-/андроноидного комплекса в Нижнетомском очаге наскального искусства менее продолжительно. Содержание этого культурно-хронологического периода связано с Верхнесанюшкинским ранне-андроноидным субкультурным комплексом и определяется окончанием первой половины - серединой II тыс. до н. э.

Источники

Бобров В. В. Отчёт о полевых исследованиях памятников Танай-4, 4а в 1999 году. Кемерово, 1999 // Научно-отраслевой архив ИА РАН. Ф. 1. Р. 1. № 22324.

Бобров В.В. Отчёт о полевых исследованиях могильника Танай 12 в 2003 году (открытый лист № 466). Кемерово, 2003 // Научно-отраслевой архив ИА РАН. Ф. 1. Р. 1. № 28296. Бобров В. В. Отчёт о полевых исследованиях памятника Исток в Прмышленновском районе Кемеровской области в 2005 году (открытый лист № 1040). Кемерово, 2006. Кн. 2 // Научно-отраслевой архив ИА РАН. Ф. 1. Р. 1. Оп. 1. Кн. 45. № 33391.

Марочкин А. Г Отчёт о полевых исследованиях в Яшкинском районе Кемеровской области в 2014 году. Т. 1. О раскопках поселения Ивановка 1 в Яшкинском районе Кемеровской области в 2014 году (открытый лист № 833). Кемерово, 2015 // Архив музея-заповедника «Томская Писаница». Марочкин А.Г. Отчёт о раскопках поселения Ивановка 1 в Яшкинском районе Кемеровской области в 2015 году (открытый лист № 1158). Кемерово, 2016а//Архив музея-заповедника «Томская Писаница».

Марочкин А.Г. Отчёт о раскопках поселения Ивановка 1 в Яшкинском районе Кемеровской области в 2017 году (открытый лист № 1398). Кемерово, 2018 //Архив музея-заповедника «Томская Писаница».

Литература

Археологические памятники в зоне затопления Шульбинской ГЭС / Ахинжанов С. М., Ермолаева А. С., Максимова А. Г., Самашев З. С., Таймагамбетов Ж. К., Трифонов Ю. И. Алма-Ата: Наука, 1987. 280 с. Баранес А. П., Косарев А. Ф., Славнин В.Д. Еловский археологический комплекс //Учёные записки. Вопросы археологии и этнографии Западной Сибири. Томск: Изд-во ТГУ 1966. № 60. С. 58-70. Бейсенов А. З., Варфоломеев В. В., Касеналин А. Е. Памятники бегазы-дандыбаевской культуры Центрального Казахстана. Алматы: Институт археологии им. А. Х. Маргулана, 2014. 192 с. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М.: Прогресс-Универс, 1995. 456 с.

Бобров В. В. Новый тип андроноидных памятников в Ачинско-Минусинской лесостепи //Древние памятники Северной Азии и их охранные раскопки. Новосибирск: Изд-во ИИФиФ СО АН СССР, 1988. С. 5-23.

Бобров В. В. О взаимосвязи посуды и обряда погребения в андроновских могильниках Кузнецкой котловины //Древняя керамика Сибири: типология, технология, семантика. Новосибирск: Наука, 1990. С. 81-88.

Бобров В.В. Корчажкинская культура //Историческая энциклопедия Кузбасса. В трёх томах. Т. I «А» - «К». Познань: Издательский концерн «Штама», 1996. С. 345-347.

Бобров В. В. Окуневские реминисценции в культуре поздней бронзы Кузнецкой котловины //Оку-невский сборник. Выпуск 2: Культура и её окружение. СПб.: СПбГУ 2006. С. 322-324. Бобров В. В., Волков П. В., Герман П. В. Утинкинское погребение //Археология, этнография и антропология Евразии. 2010. № 4 (44). С. 76-84.

Бобров В. В., Герман П. В., Савельева А. С., Зимин А. А. Подъёмный материал с западного берега озера Танай // Материалы научной сессии ИЭЧ СО РАН. Кемерово, 2012. Вып. 4. С. 74-76. Бобров В. В., Горяев В. С. Погребение в каменном ящике могильника Танай 12 //Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 2001. Т. VII. С. 244-249.

Бобров В. В., Марочкин А.Г. К проблеме абсолютной хронологии ирменских древностей Кузнецко-Салаирской горной области // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 2020. Том XXVI. С. 357-363. Бобров В. В., Марочкин А .Г., Юракова А. Ю., Панкратова Л. В., Конончук К. В., Щербакова А. В. Новые материалы ранней - начала развитой бронзы на поселениях Нижнего Притомья // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2014. Т. XX. С. 108-111.

Бобров В.В., Михайлов Ю.И. Андроновские памятники Обь-Чулымского междуречья. Кемерово: Деп. в ИНИОН, 26.06.89, № 38518, 1989. 197 с.

Бобров В.В., Молодин В.И., Журба Т.А., Колонцов С.В., Кравцов В.М., Кравцов Ю.В., Соболев В.И. Археологические памятники Тогучинского района Новосибирской области. Новосибирск: Научно-производственный центр по сохранению историко-культурного наследия, 2000. 101 с. Бобров В. В., Мыльникова Л. Н., Мыльников В. П. К вопросу об ирменской культуре Кузнецкой котловины //Аридная зона юга Западной Сибири в эпоху бронзы. Барнаул: Изд-во АлтГУ 2004. С. 4-34. Бобров В. В., Умеренкова О. В. Исследование поселения Танай-4 //Проблемы археологии, этнографии и антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СОРАН, 1998. Т. IV. С. 197-200.

Бобров В. В., Умеренкова О. В. Жилища культуры постандроновского времени Кузнецкой котловины //Археологические изыскания в Западной Сибири: прошлое, настоящее, будущее (к юбилею профессора Т. Н. Троицкой). Новосибирск: Изд-во НГПУ 2010. С. 22-29.

Бобров В. В., Чикишева Т.А., Михайлов Ю. И. Могильник эпохи поздней бронзы Журавлёво-4. Новосибирск: Наука, Сибирская издательская фирма, 1993. 157 с.

Борисов В.А., Бутьян В.А., Илюшин А.М. Полевые исследования Кузнецкой комплексной архео-лого-этнографической экспедиции в 2015 году// Вестник Кузбасского государственного технического университета. 2016. № 4. С. 133-142.

Васильев Е.А. Гребенчато-ямочная керамика Среднего Приобья //Этнокультурная история населения Западной Сибири. Томск: Изд-во ТГУ 1978. С. 3-13.

Васютин С.А, Михайлов Ю.И. Новые результаты исследований ирменского могильника Вага-ново-2 //Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск: Изд-во ИАиЭ СО РАН, 1999. С. 341-344.

Генинг В. С., Стефанова Н. К. Черноозерье-1 - могильник эпохи бронзы Среднего Прииртышья. Екатеринбург, 1994. 66 с.

Глушков И. Г. Керамика самусьско-сейменской эпохи лесостепного Обь-Иртышья: дисс. ... к.и.н.: 07.00.06. Новосибирск, 1986. 222 с. + прил.

Грушин С. П., Леонтьева Д. С. Особенности погребального обряда андроновского населения в контактной зоне северо-западного Алтая (по материалам могильника Сигнал-!) // Вестник Томского государственного университета. 2020. № 64. С. 156-167.

Елизаренкова Т.Я. Мир идей ариев Ригведы //Ригведа. Мандалы V—VIII. Изд-е втор., испр. Приложения. М.: Наука, 1999. С. 452-486.

Ефремова Н. С. Сравнительная характеристика традиций и новаций в культовых практиках населения Западной Сибири в эпоху раннего металла // Труды V (XXI) Всероссийского археологического съезда в Барнауле-Белокурихе. Барнаул: Изд-во АлтГУ, 2017. Т. 1. С. 366-367. Живлов М.А. Андроновский арийский язык //Языки мира: Реликтовые индоевропейские языки Передней и Центральной Азии. М.: Academia, 2013. С. 217-220.

Зданович Г. Б. Бронзовый век Урало-Казахстанских степей (основы периодизации). Свердловск: Изд-во УрГУ 1988. 184 с.

Зубова А. В. Палеоантропологическая серия из могильника Танай-12 и происхождение населения корчажкинской культуры Кузнецкой котловины // Вестник археологии, антропологии и этнографии. 2014. № 3 (26). С. 90-98.

Кадырбаев М. К., Курманкулов Ж. Культура древних скотоводов и металлургов Сары-Арки. Алматы: Гылым, 1992. 247 с.

Калиева С. С., Логвин В. Н. Могильник у поселения Бестамак (предварительное сообщение) //Вестник археологии, антропологии и этнографии. 2008. Вып. 9. С. 32-58.

Карьялайнен К. Ф. Религия югорских народов / Пер с немец. Н. В. Лукиной. Томск: Изд-во ТГУ, 1995. Т. 2. 282 с.

Каталог коллекций музея «Археология, этнография и экология Сибири» КемГУ Кемерово: Скиф, 2006. Вып. 2. 124 с.

Кирюшин Ю. Ф. Энеолит и бронзовый век южно-таёжной зоны Западной Сибири. Барнаул: Изд-во АлтГУ, 2004. 295 с.

Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А. Скифская эпоха Горного Алтая. Барнаул: Изд-во АГУ, 1997. Часть I. Культура населения в раннескифское время. 232 с.

Кирюшин Ю. Ф., Шульга П. И. Андроновские погребения на реке Чарыш //Известия Алтайского государственного университета. 1996. № 2. С. 33-38.

Киселёв С. В. Андроновские памятники близ с. Усть-Ерба в Хакасии //Советская этнография. 1935. № 4-5. С. 206-209.

Киселёв С.В. Древняя история Южной Сибири. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. 364 с. (Материалы и исследования по археологии СССР (МИА). № 9).

Ковалевский С. А., Илюшин А. М. Керамический комплекс эпохи поздней бронзы поселения Сара-товка-6 //Этнокультурные процессы в Верхнем Приобье и сопредельных регионах в конце эпохи бронзы. Барнаул: Концепт, 2008. С. 18-32.

Ковтун И.В. Петроглифы Висящего Камня и хронология томских писаниц. Кемерово: Кузбас-свузиздат, 1993. 140 с.

Ковтун И. В. Изобразительные традиции эпохи бронзы Центральной и Северо-Западной Азии. Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 2001. 184 с.

Ковтун И. В. Основы морфологии андроновского орнамента //Известия Алтайского государственного университета. 2009. № 4-4 (64). С. 115-124.

Ковтун И. В. Шёпот духов (Этнолингвокультурные очерки мифологии нижнетомских писаниц). Кемерово: Азия-Принт, 2014. 171 с.

Ковтун И. В. Андроновский орнамент (морфология и мифология). Казань: Издательский дом «Казанская недвижимость», 2016. 547 с.

Ковтун И.В. Танайская культура//Западная Сибирь в транскультурном пространстве Северной Евразии: итоги и перспективы 50 лет исследований ЗСАЭК. Доклады XVIII Западносибирской археолого-этнографической конференции. Томск. 2020. [Электронный ресурс] / Режим доступа: https://Zclck.ru/RpW39 (дата обращения 20.04.2022).

Ковтун И. В. Танайская культура и переходное время от развитой к поздней бронзе в СевероЗападной Азии // Теория и практика археологических исследований. 2020а. Т. 32. № 4. С. 20-43. Ковтун И.В. Вислообушный топор с гребнем в Нижнетомском очаге наскального искусства // Археология Северной и Центральной Азии: новые открытия и результаты междисциплинарных исследований: сборник статей, посвященный 75-летию профессора Ю.Ф. Кирюшина. Барнаул: Изд-во АлтГУ, 2021. С. 157-164.

Ковтун И. В. Оглахтинско-томские петроглифы Нижнетомского очага наскального искусства // Вестник Кемеровского государственного университета. 2021а. Т. 23. № 1. С. 10-19. Ковтун И. В., Горяев В. С. Могильник Танай-12 и культурно-хронологические особенности андро-новской статуарной и изобразительной традиции // Историко-культурное наследие Северной Азии. Барнаул: Изд-во АлтГУ 2001. С. 53-63.

Ковтун И. В., Марочкин А. Г., Герман П. В. Радиоуглеродные даты и относительная хронология сей-минско-турбинских, крохалёвских и самусьских древностей // Труды V (XXI) Всероссийского археологического съезда в Барнауле-Белокурихе: сборник научных статей. Барнаул: Изд-во АлтГУ, 2017. Т. I. С. 269-274.

Ковтун И. В., Марочкин А. Г., Русакова И. Д. Археологические комплексы в устье р. Долгая и культурно-хронологическая атрибуция петроглифов Новоромановской писаницы //Материалы научной сессии ИЭЧ СО РАН. Кемерово: ИП Скобликов, 2010. Вып. 2. С. 84-95.

Комарова М. Н. Томский могильник, памятник истории древних племён лесной полосы Западной Сибири. М.: Изд-во АН СССР, 1952. Т. I. С. 7-50. (Материалы и исследования по археологии СССР (МИА). № 24).

Комарова М. Н. Памятники андроновской культуры близ улуса Орак //АСГЭ. Эпоха бронзы и раннего железа Сибири и Средней Азии. Л.: Изд-во Государственного Эрмитажа, 1961. Вып. 3. С. 32-73. Косарев М. Ф. Древние культуры Томско-Нарымского Приобья. М.: Наука, 1974. 167 с. Косарев М. Ф. Бронзовый век Западной Сибири. М.: Наука, 1981. 280 с.

Косарев М. Ф. Первый период развитого бронзового века Западной Сибири (самусьско-сеймин-ская эпоха) //Археология СССР. Эпоха бронзы лесной полосы СССР. М.: Наука, 1987. С. 268-275. Кузьмина Е. Е. Арии - путь на юг. М.: Летний сад. 2008. 558 с.

Кулемзин В. М. Культ медведя и шаманизм у обских угров // Медведь в древних и современных культурах Сибири. Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2000. С. 72-77.

Кутимов Ю.Г. Археологические исследования памятников бронзового века в западных районах Таджикистана //Вестник РФФИ. Гуманитарные и общественные науки. 2019. № 1. С. 163-177. Кущ Г. А. Могильник Аир-Тау в Восточном Казахстане //Маргулановские чтения. Алма-Ата: ИИАиЭ АН Каз. ССР; ЦСООПИК Каз. ССР, 1989. С. 227-228.

Логвин А. В., Шевнина И. В. Элитное погребение синташтино-петровского времени с могильника Бестамак // VII исторические чтения памяти Михаила Петровича Грязнова: сборник научных трудов. Омск: Изд-во ОмГУ 2008. С. 190-197.

Максименков Г. А., Вадецкая Э. Б. Могильник Сухое Озеро II как отражение эволюции раннего этапа карасукской культуры. СПб, Вологда: Древности Севера, 2022. 383 с.

Малютина Т. С. Фёдоровская культура Урало-Казахстанских степей: автореф. дис. ... канд. ист. наук. М, 1994. 27 с.

Маргулан А.Х. Бегазы-дандыбаевская культура. Алма-Ата: Наука, Каз. ССР, 1979. 360 с. Маргулан А. Х., Акишев К. А., Кадырбаев М. К., Оразбаев А. М. Древняя культура Центрального Казахстана. Алма-Ата: Наука, Каз. ССР, 1966. 435 с.

Марочкин А. Г. Периодизация археологических древностей юга Нижнего Притомья //Археология Южной Сибири. К 40-летию кафедры археологии Кемеровского государственного университета. Кемерово: КемГУ 2016. Вып. 27. С. 83-89.

Марочкин А. Г., Конончук К. В., Юракова А. Ю. Синеречка-1 - новый хроностратифицированный памятник на юге Нижнего Притомья //Материалы научной сессии ИЭЧ СО РАН 2013 года. Кемерово, 2013. С. 133-138.

Марочкин А. Г., Юракова А. Ю. Макаров С. С., Сизёв А. С. Глава 1. Первобытная история окрестностей современного города Кемерово (Среднее Притомье) //История города Кемерово и его окрестностей с древнейших времён до начала XX века. Кемерово: Кузбассвузиздат, 2021. С. 22-87. Марочкин А. Г, Юракова А. Ю., Панкратова Л. В., Сизёв А С., Щербакова А. В., Фальман А. В., Конончук К. В., Плац И.А. Крохалёвский комплекс поселения Ивановка 1 (Южные районы Нижнего Притомья) // Материалы научной сессии ИЭЧ СО РАН 2013 года. ИЭЧ СО РАН. Кемерово, 2013. С. 146-152. Марочкин А. Г., Юракова А. Ю., Плац И. А., Сизёв А. С., Веретенников А. В., Конончук К. В., Щербакова А. В., Минина К. П., Фальман А. В. Итоги раскопок разновременного памятника Ивановка-1 в Нижнетомском очаге наскального искусства (по материалам 2013-2018 гг.) //Учёные записки музея-заповедника «Томская Писаница». 2018. Вып. 8. С. 5-15.

Марочкин А. Г, Юракова А. Ю., Щербакова А. В., Плац И. А., Фальман А. В., Конончук К. В., Веретенников А. В. Раскопки поселенческих памятников на юге Нижнего Притомья // Учёные записки музея-заповедника «Томская Писаница». 2015. Вып. 2. С. 50-57.

Мартынов А.И. Карасукская эпоха в Обь-Чулымском междуречье//Сибирский археологический сборник. Материалы по истории Сибири. Вып. 2. Древняя Сибирь. Новосибирск: АН СССР, Сиб. отд-е, 1966. С. 164-182.

Матвеев А. В. Ирменская культура в лесостепном Приобье. Источники. Проблемы периодизации и хронологии. Новосибирск: Изд-во НГУ 1993. 181 с.

Матвеев А. В., Колесин А. Н., Соболев В. И., Зах В. А. Работы Новосибирской экспедиции // Археологические открытия 1976 года. М.: Наука, 1977. С. 221-222.

Матющенко В. И. Древняя история населения лесного и лесостепного Приобья (неолит и бронзовый век). Ч. 4: Еловско-ирменская культура. Томск: Изд-во ТГУ 1974. 188 с. (Из истории Сибири (ИИС). Вып. 12).

Матющенко В. И. Еловский археологический комплекс. Часть первая. Еловский I курганный могильник. Омск: Изд-во ОмГУ, 2001. 62 с.

Матющенко В.И. Еловский археологический комплекс. Часть вторая. Еловский II могильник. Доирменские комплексы. Омск: Изд-во ОмГУ, 2004. 468 с.

Михайлов Ю.И. Опыт реконструкции соматического кода в традиции использования оленных камней //Археология, этнография и музейное дело. Кемерово: КемГУ, 1999. С. 74-85. Михайлов Ю. И. К проблеме исследования коммуникативной символики каменных стел и изваяний в контексте палеосоциологического анализа комплексов эпохи поздней бронзы юга Западной Сибири //Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск: ИАЭт СО РАН, 2000. Т. VI. С. 334-339. Молодин В. И. Бараба в эпоху бронзы. Новосибирск: Наука, 1985. 200 с.

Молодин В. И. К вопросу о позднекротовской (черноозерской) культуре (Прииртышская лесостепь) // Археология, этнография и антропология Евразии. 2014. № 1 (57). С. 49-54.

Молодин В. И., Глушков И. Г. Самусьская культура в Верхнем Приобье. Новосибирск: Наука, 1989. 168 с.

Молодин В. И., Гришин А. Е. Памятник Сопка-2 на реке Оми. Т. 5: Культурно-хронологический анализ погребальных комплексов позднекротовской (черноозерской), андроновской (фёдоровской), ирменской и пахомовской культур. Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2019. 223 с. Молодин В. И., Епимахов А. В., Марченко Ж. В. Радиоуглеродная хронология культур эпохи бронзы Урала и юга Западной Сибири: принципы, подходы, достижения и проблемы //Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: История, филология. 2014. Том 13. Вып. 3: Археология и этнография. С. 136-167.

Молодин В.И., Марченко Ж.В., Гришин А.Е. Радиоуглеродная хронология позднекротовских и андроновских (фёдоровских) памятников центральной части Барабинской лесостепи (Западная Сибирь)//Труды III (XIX) Всероссийского археологического съезда. СПб.-М.-Великий Новгород, 2011. Т. I. С. 251-252.

Молодин В. И., Новиков А. В. Археологические памятники Венгеровского района Новосибирской области. Новосибирск: Наука, 1998. 139 с.

Новиков А. В. Исследования на могильнике ирменской культуры Камень I // Пространство культуры в археолого-этнографическом измерении. Западная Сибирь и сопредельные территории. Томск: Изд-во ТГУ, 2001. С. 62-64.

Новиков А. В., Степаненко Д. В. Камень-1 - могильник ирменской культуры в южнотаёжном Приобье//Археологические изыскания в Западной Сибири: прошлое, настоящее, будущее. Новосибирск: Изд-во НГПУ 2010. С. 39-60.

Пандей Р. Б. Древнеиндийские домашние обряды (обычаи). 2-е изд. М.: Высшая школа, 1990. 319 с. Полеводов А. В. Памятники андроновской культурно-исторической общности в Среднем Прииртышье //Пятые исторические чтения памяти Михаила Петровича Грязнова. Омск: ОмГУ, 2000. С. 99-101.

Посредников В.А. О Самусь IV и его времени //Проблемы хронологии и культурной принадлежности археологических памятников Западной Сибири. Материалы совещания 25-31 мая 1970 года. Томск: ТГУ, 1970. С. 101-115.

Рахимов С. А. Андроновская стоянка и могильник на р. Сыде (Красноярский край) // Краткие сообщения Института археологии. 1968. Вып. 114: Древности Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии. С. 70-75.

Савинов Д. Г., Бобров В. В. Титовский могильник (к вопросу о памятниках эпохи поздней бронзы на юге Западной Сибири) // Древние культуры Алтая и Западной Сибири. Новосибирск: Наука, 1978. С. 47-62.

Сумин В. А., Евтеева Е. М., Ануфриев Д. Е., Росляков С. Г. Археологические памятники Коченёвского района Новосибирской области. Новосибирск: Научно-производственный центр по сохранению историко-культурного наследия Новосибирской области, 2013. 272 с.

Ткачёв А. А. Центральный Казахстан в эпоху бронзы. Тюмень: Изд-во ТюмГНГУ 2002. Ч. 1. 289 с. Ткачёв А. А. Могильник эпохи бронзы Майтан. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2019. 529 с. Ткачёва Н.А., Ткачёв А. А. Эпоха бронзы Верхнего Прииртышья. Новосибирск: Наука, 2008. 304 с. Ткачёв В. В., Хаванский А. И. Керамика синташтинской культуры. Орск; Самара: Изд-во ОГТИ, 2006. 180 с.

Чикишева Т.А. Динамика антропологической дифференциации населения юга Западной Сибири в эпохи неолита - раннего железа. Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2012. 468 с. Zhang X., Good I., Laursen R. Characterization of dyestuffs in ancient textiles from Xinjiang // Journal of Archaeological Science. 2007. P. 1-9.