CC BY
1442 Учёные записки музея-заповедника «Томская Писаница». 2022. Выпуск 15
УДК 902/904 DOI 10.24412/2411-7838-2022-15-42-58
МЕТАЛЛОКОМПЛЕКС РАННЕАНДРОНОИДНОЙ ЭПОХИ НИЖНЕГО ПРИТОМЬЯ
И. В. Ковтун
НАУЧНО-ПРОИЗВОДСТВЕННОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ «АРХЕОПОЛИС»
Статья посвящена анализу бронзовых изделий переходного раннеандроноидного времени Нижнего Притомья. Систематизированы ключевые признаки раннеандроноидых бронз, проведены параллели и установлены хронологические рубежи. Рассматриваются ареал, культурная принадлежность и абсолютная хронология типологически аналогичных изделий.
Ключевые слова: раннеандроноидные культуры, копья, нож томского типа, вислообушный топор, хронология, Томь
METAL COMPLEX OF THE EARLY ANDR0N0ID PERIOD IN THE LOWER TOM REGION
I. V. Kovtun
"ARCHAEOPOLIS" RESEARCH AND PRODUCTION ASSOCIATION
The paper analyzes bronze items of the transitional Early Andronoid period in the Lower Tom region. The author systematizes key features of early Andronoid bronzes, shows parallels for them and establishes their chronological boundaries. The study considers the area, cultural chronology and absolute chronology of typologically similar things.
Keywords: early Andronoid cultures, spears, Tom-type heavy knife, lop-butted axe, chronology, the Tom River
Введение
Металлокомплекс переходного времени от развитой к поздней бронзе в Нижнем Притомье, главным образом, олицетворяется серией изделий из Томских могильников на Малом и Большом Мысе, а также случайными находками. Это кинжал срубно-андроновского типа с выделенным перекрестием (перехватом), два копья со средней втулкой и лавролистной, или миндалевидной, формой пера, ножи томского типа, браслет с конусовидной спиралью, височная подвеска с раструбом (коническая или колокольчиковидная), двойная нашивная бляшка (рис. 1; 2) и т.д. Некоторые из перечисленных изделий охватывают более широкий временной диапазон. Поэтому для их культурно-хронологической идентификации значимы сочетания данных бронз в захоронениях и особенности погребального обряда последних.
I. Культурная принадлежность томских захоронений
Описания указанных могил с характерными экземплярами бронзовых изделий приводятся согласно реконструкции М. Н. Комаровой:
Томский могильник на Малом Мысе.
«Могила 5. На глубине около 85 см лежал головой на юг, ногами на север истлевший скелет. Слева у черепа стоял орнаментированный горшок. На груди лежал «бронзовый кинжал». У черепа найден обломок бронзовой бляшки. Около ног - два каменных орудия. Одно из них имеет вид трехгранного ножевидного инструмента. Поверхность одной грани его подшлифована. Другое каменное орудие определить не удалось.
... Могила 8. На глубине 135 см находилось погребение, обложенное с четырёх сторон плитами из сланца. Длина могилы -
195 см, ширина в головах - 76 см; высота плит - около 35 см. Плиты стояли наклонно под углом в 35°. Внутри этой каменной обкладки обнаружен скелет человека, ориентированный головой на ю.-ю.-в. Покойник был положен на спину. Кости частично перемешаны. Так, берцовые кости находились под бедренными, локтевые лежали верхними концами у черепа. Около правой стороны черепа стояло два горшка; один из них раздавлен. Около височных костей справа и слева найдены бронзовые серьги. Здесь же, у правой височной кости, обнаружена бронзовая бляшка. На середине груди лежало маленькое бронзовое зеркало.
Могила 9. На глубине 90 см обнаружен скелет, лежавший на спине, в вытянутом положении, головой на ю.-ю.-в. Кости оставались на своих местах. У головки левой бедренной кости найден бронзовый нож, а около него - желобчатая роговая пластинка. В 20 см к востоку от правой тазовой кости замечена бронзовая пуговица, а над поясничными позвонками - другая. В ногах скелета, справа, на глубине 80 см стоял глиняный сосуд. На глубине 90 см справа от костяка находилось «каменное копье».
... Могила 11. На глубине 101 см обнаружен скелет, лежавший на спине, головой на ю.-ю.-в. Все кости сохранили первоначальное расположение. Около черепа, «кажется, слева», стоял глиняный горшок. Между нижними концами берцовых костей найден каменный наконечник стрелы. Возле верхней части правого бедра находился массивный бронзовый кинжал, около которого лежали кусочки ткани, деревянных ножен из берёсты. С правой стороны черепа, около сочленения нижней челюсти, обнаружена бронзовая бляха. Недалеко от погребения, но на несколько большей глубине (120 см), справа от скелета найдена кучка каменных орудий. Относятся ли эти орудия к рассматриваемому погребению - трудно сказать, так как Адрианов на это не даёт прямых указаний. Одно из этих орудий, сделанное из мелкозернистого песчаника, служило вкладыше-вым лезвием» [Комарова, 1952, с. 19, 20].
Все погребённые в этих могилах лежали вытянуто на спине и ориентированы голо-
вой на юг или юг-юго-восток. Подобная поза ингумированных не позволяет однозначно относить данные захоронения к эпохе бронзы. Но сопровождавшие умерших хронологически симптоматичные бронзовые изделия указывают на вполне определённый период именно этой эпохи. При этом некоторые особенности положения и ориентировки погребённых, на мой взгляд, соответствуют сравнительному анализу В. И. Молодина и А. Е. Гришина серии захоронений ЕК-П и могильника Чер-ноозерье I: «Если рассмотреть отдельно совокупность могил с погребёнными в вытянутой позе и вне зависимости от облика помещённой в них керамики, то положение покойного, южные румбы в ориентировке могил, характер использования керамики - вполне вписываются в картину, зафиксированную, в первую очередь, на могильнике Черноозерье I.
Выявленные закономерности в характере расположения могил могут указывать на включённость на раннем этапе в андро-новский массив Еловского II могильника погребений с признаками несколько иной ритуальной практики. Причём половозрастные характеристики погребённых могут свидетельствовать о специфическом межродовом (возможно, фратриальном) варианте контактов. Несомненно, выборка мала, но достаточна, чтобы отметить наличие ритуальной традиции, по ряду признаков сопоставимой с позднекротовской, и контрастирующей с андроновским и остальным еловским массивом» [Молодин, Гришин, 2019, с. 141, 142].
Отчасти подобная культурно-хронологическая характеристика вполне применима и к вышеприведённым захоронениям Томского могильника на Малом Мысе. Таким образом, удостоверяется схожесть перечисленных раннеандроноидных комплексов, объединённых М. Ф. Косаревым в чер-ноозерско-томский вариант андроновской общности [Косарев, 1981, с. 118-131]. При этом уточняется происхождение, вероятная культурная принадлежность и композитный социокультурный состав сообществ, оставивших эти древности. Возможно, в Томском могильнике на Малом Мысе
наряду с иными компонентами представлены и периферийные северо-восточные проявления позднекротовского субстрата (черноозерского этапа), фигурирующего в данной поликультурной вариации многоликого феномена андроноизации. Об этом свидетельствуют сходные южные ориентировки и позы умерших, уложенных вытянуто на спине. На позднекро-товско-нижнетомские соответствия указывает и сходство декора ряда нижнетомских горшков с орнаментацией сосудов черноозерского этапа позднекротовской культуры из могильников Черноозерье I и Сопка-2/5 (см. статью автора в настоящем издании). Аналогичный вывод удостоверяется и эпохально единым комплексом бронзовых изделий из позднекротов-ских и нижнетомских захоронений Томского могильника на Малом, а также на Большом Мысе. Это кинжалы срубно-андро-новского типа с выделенным перекрестием (перехватом), браслеты с конусовидными спиралями или спиралью, однолезвийные выгнутообушковые ножи, типологически предшествующие томскому типу, копья
с короткой втулкой (включая экземпляр с нервюрой из Тартаса I) и округлые петельчатые бляхи. Все эти изделия находят прямые параллели в памятниках черноозер-ского этапа позднекротовской культуры. На сравнительно поздней фазе данного периода наблюдается генерация производных форм. Они представлены ножами томского типа из Томских могильников на Малом и на Большом Мысе, Черноозерья I и ЕК-П, а также конусовидными подвесками и двойными нашивными бляшками.
Височная подвеска с раструбом из Томского могильника на Малом Мысе (рис. 1: 7) имеет прямые, но до этого момента не отмеченные параллели из погребений елов-ской и танайской культур. В могильниках ЕК-П и Танай XII, соответственно, обнаружены совершенно аналогичные изделия [см. по: Матющенко, 2004, с. 370, рис. 419, 1-4, 11, 12; Умеренкова, 2011, с. 200, рис. 1, 13-18], протоформа которых восходит к поздним образцам андроновских серёг с раструбом. Ещё М. Ф Косаревым отмечалось, что наряду с другими бронзами Томского могильника на Малом Мысе эта под-
Рис. 1. Бронзовые изделия Нижнетомского ранне-/андроноидного комплекса: 1, 2, 5, 6 - Томский могильник на Большом Мысе; 3, 4, 7-9 - Томский могильник на Малом Мысе (по: [Комарова, 1952])
6
5
7
8
2
веска находит полные соответствия в ран-неандроноидном комплексе могильника Черноозерье I [Косарев, 1981, с. 121], найденные в погребениях 5 и 69 [Генинг, Сте-фанова, 1994, с. 8, 17, 36, рис. 2, 5-1, 2; 12, 69-1, 2]. При этом в погребении 5 такая подвеска найдена вместе с бронзовой бляхой с петелькой, аналогичной бляхе из могилы с такой подвеской из Томского могильника на Малом Мысе (рис. 1: 9).
Подробная сводка местонахождений, характеристика параметрических особенностей и обоснование абсолютной хронологии двух из числа вышеупомянутых категорий изделий опубликована автором ранее. Поэтому для ознакомления со сводками и хронологией браслетов с конусовидными спиралями и кинжалов срубно-андроновского типа следует обратиться к соответствующей монографии [Ковтун, 2016, с. 73-79]. Вместе с тем, необходимо заметить, что из западносибирских комплексов с упомянутыми браслетами к собственно андроновским относятся лишь алтайские памятники и, видимо, поселение Камышное-! в лесостепном Притоболье. Браслеты, обнаруженные в Томском могильнике на Большом Мысе, ЕК-П, Боро-вянке XVII, Сопке II и на поселении Камыш-ное II, представляют финальную фазу бытования подобных изделий1. Культурные группы, оставившие перечисленные комплексы, либо активно взаимодействовали с андроновцами в ходе экспансии, либо сформировались при ощутимом участии андроновского субстрата.
Браслеты из могильников Аймырлыг, ЕК-П, Томского на Большом Мысе, Боро-вянки XVII и из клада у с. Палацы отличает наиболее молодой возраст [Ковтун, 2016, с. 79]. Так, древесина из могилы 47 ЕК-П с подобным браслетом [Матющенко, 2004, с. 68-71] датирована 3160±65 ВР, т.е. 15441260 гг. до н.э. (94,5%) или 1504-1387 гг. до н. э. (60,6%). Применительно к браслету
5 см
Рис. 2. Бронзовые изделия Нижнетомского ранне-/андроноидного комплекса: 1-3 - Томский могильник на Большом Мысе (по: [Комарова, 1952]); 4 - р. Стрелина, южнее д. Терёхино Топкинского района Кемеровской области (по: [Марочкин, Боброва, 2017], фото Л. Ю. Бобровой)
из Томского могильника на Большом Мысе финал данной формы подтверждается и заметной параметрической редукцией изделия с утраченной бинарностью конусовидных спиралей (рис. 2: 1).
Отличная от погребённых на Малом мысе поза умерших зафиксирована в захоронениях с бронзовыми изделиями в Томском могильнике на Большом Мысе.
Томский могильник на Большом Мысе.
«Могила 18. На самом краю обрыва, под камнем, был найден раздавленный череп. Около него в оползающей земле лежала бронзовая серьга из проволоки. В 60-65 см
1 К этому же культурно-хронологическому ряду, вероятно, следует отнести и браслеты из Фирсово XIV. Здесь на площади андроновского кострища найден позднебронзовый нож так называемых кара-сукских форм и присутствуют атипичные и позднебронзовые мотивы на андроновской керамике [Шамшин, Ченских, 1994, с. 49, 50]. В элементном составе подобной орнаментации выделяется мотив диагональной «сетки» [см. по: Шамшин, 1997, с. 328, рис. 1, 52], типичный для поздних стадий эпохи бронзы. Возможно, часть материалов этого памятника отражает начавшийся процесс формирования корчажкинской (?) или иной андроноидной культуры лесостепного Алтая.
к северу от затылочного отверстия черепа находились тазовые кости с примыкающими к ним бедренными костями. Судя по их положению, скелет лежал на правом боку, с подогнутыми ногами, головой на юг. Между бедренными костями обнаружено бронзовое кольцо; на одной из костей лежали бронзовая игла и сердоликовый камешек. Несколько дальше к северу найдена бронзовая пуговица. Перед скелетом, между бедренными костями и черепом, находился бронзовый наконечник копья и просверленная на одном конце галька. Череп и наконечник копья обнаружены на глубине 50 см, кости ног с лежащими около них предметами - на глубине 70-75 см.
... Могила 20. На глубине 40-55 см обнаружен раздавленный череп, лежавший на правом боку, теменем на ю.-ю.-з. Перед ним находилось бронзовое зеркало и «кусок кости». Там, где должны были быть тазовые кости, лежала каменная булава. Недалеко от неё, по направлению на с.-с.-в., найдены бронзовый нож и бронзовая пластинка.
... Могила 22. На глубине 56 см лежали остатки двух трубчатых костей. В 10-30 см к югу от них находились бронзовый наконечник копья и бронзовый нож. На ноже сохранились остатки кожаных ножен и «верёвочки», на наконечнике копья - «остатки кожаных ножен» [Комарова, 1952, с. 32, 33].
В двух подлежащих определению случаях умерший был положен на правый бок с подогнутыми ногами (для могилы 20 предположительно) и ориентирован головой на юг, что соответствует и констатации «теменем на ю.-ю.-з.». Такое положение в сочетании с указанной ориентировкой погребённого встречается в захоронениях эпохи поздней бронзы, например, в могильниках ирменской культуры. Ориентация умерших головой на юг и юг-юго-запад суммарно зафиксирована в 15,65% еловских захоронений. При этом обрядовое расположение погребённого на правом боку здесь почти не практиковалось [Матющенко, 2004, с. 335, табл. 10; с. 337, табл. 13].
Кроме того, примечателен «сердоликовый камешек», найденный в могиле 18. Эта уникальная находка имеет редкие, хроно-
логически симптоматичные и до этого не отмеченные параллели из погребения та-найской культуры 12 могильника Танай XII и богатого ирменского захоронения могильника Камышенка [Умеренкова, 2013, с. 87, рис. 4; Умеренкова, 2015, с. 164; Чле-нова, 1981, с. 103, рис. 3, 20, 32; с. 105]. Уводящие далеко на юг сердоликовые параллели сопровождаются другими примечательными соответствиями между Томским могильником на Малом Мысе и захоронениями Таная XII. Это височные конические или колокольчиковидные подвески с раструбом из танайского погребения с сердоликовыми бусинами [см. по: Умеренкова, 2011, с. 200, рис. 1, 13-18] и подобный ящику из сланцевых плит в Томском могильнике на Малом Мысе каменный ящик из захоронения 15 Таная XII с набором ритуальных галек, также происходящих с берегов Томи (см. статью автора в настоящем издании).
II. Лавролистные средневтульчатые копья
Особый интерес представляют копья из Томского могильника на Большом Мысе с лавролистной формой пера и средней по длине втулкой (рис. 1: 1, 5). Форма наконечников с указанной конфигурацией пера и таким пропорциональным соотношением длины втулки и перьевой части восходит к отдельным сейминско-турбин-ским экземплярам, для которых лавролист-ный (миндалевидный) абрис перьевой части остаётся исключением. Помимо наконечника дротика из Телеутского Взвоза I все эти найденные в комплексах четыре специально выделенные автором своеобразных копья происходят из Турбино I [Ковтун, 2013, табл. 6, 2-4, 6]. Поэтому небезынтересна высказанная В. С. Бочкарё-вым идея о распространении и эволюции самого турбинского типа копий: «...в Восточной Европе эти наконечники исчезают вместе с сейминско-турбинскими древностями. Иначе сложилась их судьба в Южной Сибири. Там они получили прямое продолжение и развитие» [Бочкарёв, 2010, с. 132]. Исследователь не включил в число своих примеров нижнетомские наконечники. Но сейчас ничто не мешает это сделать, рассматривая подтип турбинских
копий с лавролистным (миндалевидным) пером в качестве хронологически отдалённой протоформы наконечников из Томского могильника на Большом Мысе и типологически аналогичных экземпляров.
Одной из типологически ярких параллелей наконечников Томского могильника на Большом Мысе представляется копьё Ростовкинского клада [Дегтярёва, Неско-ров, 2015, с. 33, 34, рис. 1, 1; 2, 1-3]. Соотношение пропорций втулки и перьевой части и лавролистная конфигурация пера сопоставимы с аналогичными параметрами нижнетомских изделий. Единственное отличие ростовкинского экземпляра - ромбическое сечение стержня пера. Сопутствующие ростовкинскому изделию серпы-косы нередко обнаруживались с керамикой собственно андроновского облика [Дегтярёва, Нескоров, 2015, с. 33-35]. В совокупности с нехарактерной для однотипных экземпляров лавролистной формой пера данное обстоятельство и определяет хронологический диапазон копья из этого клада. Указанное время представляется нижней границей подобных копий и верхним рубежом бытования предшествующих форм из петровских и синстадиальных комплексов (Бектениз, Кривое Озеро, Ащису, Кор-кино-1 и др.).
Параллельно лавролистной форме наконечников уже в собственно андроновской среде бытовали копья с длинной втулкой и листовидной формой пера, параметрически восходящие к более представительной разновидности сейминско-турбинских изделий. Такое копьё, например, происходит из собственно андроновского или нурин-ского (фёдоровского, по мнению авторов) могильника Нураталды I [Дегтярёва, Кузьминых, Ломан, Кукушкин, 2022, с. 61-63, рис. 3, 5], и его отличает не миндалевидная (лавролистная), а листовидная, расширяющаяся у основания форма пера. Возможно, данное обстоятельство косвенно свидетельствует о неандроновских истоках морфологии миндалевидных (лавролистных) наконечников из Томского могильника на Большом Мысе. Это коррелирует с идеей о нуртайском, ранненуринском и атасуском субстрате [Ковтун, 2020а, с. 22, 25], наряду с собственно андроновским компонентом,
присутствующим в составе раннеандроно-идных комплексов Западной Сибири.
Территориально ближайшие находки наконечников копий, подобных нижнетомским, сделаны в позднекротовском (чер-ноозерском) и пахомовском комплексах Тартаса I. Но позднекротовский (черно-озерский) наконечник также отличается от нижнетомских своеобразной продольной нервюрой на стержне пера и её диагональными ответвлениями к окончанию перьев (см. по: [Молодин, Гришин, 2019, с. 151, рис. 184, 16]). Примечательно и хронологически значимо, что эта морфологическая особенность не изменяет формы стержня пера с округлого на ромбический. Поэтому отмеченная деталь представляется имитацией ромбического сечения стержня, вероятно, присущего более ранним наконечникам копий. Соответственно, округлость стержня может свидетельствовать о более позднем бытовании позднекротовского (черноозерского этапа) образца сравнительно с вышеперечисленными экземплярами раннеандроновского времени.
Пахомовский наконечник копья напоминает лавролистную форму перьевой части нижнетомских изделий. Схожие параметры сближают и округлые, выраженные вплоть до острия, втулки тартасского и нижнетомских наконечников (см. по: [Мо-лодин и др., 2012, с. 234, рис. 2, 1; Молодин, 2015, с. 179-181; Молодин и др., 2020, с. 495, 496, рис. 2]). В одном ритуальном комплексе с тартасским наконечником и пахомовской керамикой найдены «фрагменты глиняной литейной формы, вероятно, для отливки копья с прорезным пером» [Молодин и др., 2012, с. 234]. Аналогичное сочетание двух указанных типов копий зафиксировано в кладе с высокого берега Иртыша у с. Предгорное близ Усть-Каменогорска (см. по: [Кузьмина, 1967, с. 214, 215, рис. 1, 1, 2; Ава-несова, 1991, с. 48, 197, рис. 42, 8, 9]). Ещё один известный автору случай совместного нахождения данных типов копий в закрытом комплексе связан с кладом у с. Брэнешть Оргеевского района Республики Молдова [Церна, Топал, 2013, с. 195, 196, рис. 4; 5].
Судя по схематичным рисункам Е. Е. Кузьминой, предгорновские наконечники и с литым, и с прорезным пером имеют четырёх-
гранное сечение втулки и стержня пера [Кузьмина, 1967, с. 215, рис. 1, 1, 2]. При этом предгорновский клад демонстрирует аналогичное ростовкинскому кладу сочетание наконечника копья с серпами-косами. Поскольку закрытые комплексы датируются по наиболее поздним находкам, пред-горновская комбинация предметов, включающая наконечник с прорезями, удостоверяет постандроновский верхний рубеж бытования этой серии изделий.
Таким образом, за нижний хронологический рубеж появления наконечников подобных форм в Западной Сибири возможно принять финал позднекротовских древностей. Заключительный черноозерский этап позднекротовских сообществ [Моло-дин, 2014, с. 50-53; Молодин, Гришин, 2019, с. 148] представляется составной частью поликультурной свиты раннеандроноид-ных образований. Даты позднекротовских захоронений Сопки-2/5 скорректированы до XIX-XVIII/XVII вв. до н. э. [Молодин, Епи-махов, Марченко, 2014, с. 148]. Хронология смешанного андроновско-позднекротов-ского комплекса могильника Тартас I, датированного XIX-XVI-XIV вв. до н. э. [Молодин и др., 2008, с. 326, 327], XIX-XV или XVII-XV вв. до н.э. [Мо^т et а1., 2012, р. 743], уточнялась и укладывается в XVII-XIV вв. до н. э. [Молодин, Марченко, Гришин, 2011, с. 251]. Кроме того, отмечалось, что «верхний предел позднекротовских захоронений не моложе XVI в. до н. э., а нижний предел не старше XIX в. до н. э.» [Мо^т et а1., 2012, р. 743].
Наконец, среди дат погребений Сопки-2/5 имеются и сравнительно поздние значения: № 119 (кург. 18, мог. 4) 1670-1370 гг. до н. э. или 1900-1100 гг. до н.э.; № 123 (кург. 18, мог. 8) 1750-1610 гг. до н. э. или 1780-1520 гг. до н. э.; № 134 (кург. 20, мог. 7) 1540-1370 гг. до н.э. или 1690-1250 гг. до н.э.; № 625 (скелет А) 1760-1610 гг. до н.э. или 17801520 гг. до н.э. [Молодин, Гришин, 2019, с. 152, 153]. Суммарно эти даты охватывают вторую четверть или даже вторую треть II тыс. до н. э. Бронзовые браслеты с конусовидными спиралями из погребений № 119 и 123, верхняя граница бытования которых синхронна формированию свиты ран-неандроноидных культур, также указывают на конец второй половины - середину II тыс. до н. э.
Таким образом, нижний хронологический предел бытования параметрически схожих форм копий в Западной Сибири ограничен финалом позднекротовских (черноозерских) сообществ. Совместные находки копий рассматриваемого типа с литейной формой наконечника с прорезями и с собственно наконечниками с прорезями, зафиксированные от Восточной Европы до Северо-Западной Азии (клад у с. Предгорное, Тартас I, клад у с. Брэнешть), сближают временные диапазоны данных изделий. Распространение копий с прорезями в Северо-Западной Азии традиционно увязывается, в основном, с алексе-евско-саргаринскими древностями, относимыми по 14С к XV/XIV-XII/XI вв. до н.э. [Дегтярёва и др., 2019, с. 28, 32]. Но непосредственные свидетельства хронологии подобных комплексов Южного Урала, При-тоболья и лесостепного Алтая по 14С, во всяком случае пока, не древнее XIV в. до н. э. [Епимахов, 2010, с. 46; Папин, 2015, с. 135, 136].
Одновременно следует отметить находки наконечника с прорезями и литейной формы для его производства в Еловском поселении [Баранес, Косарев, Славнин, 1966, с. 61, табл. 3, 1, 8], содержавшем как елов-ские, так и ирменские древности. При этом в собственно ирменских памятниках подобные наконечники не обнаружены. Отсутствуют они и в закрытых комплексах еловской культуры. Но количество елов-ских памятников многократно меньше ир-менских, территориально компактнее и еловский культурный ареал. Поэтому при прочих равных обстоятельствах еловская культурная принадлежность наконечника и формы из Еловского поселения представляется более вероятной.
Е. Е. Кузьмина отнесла среднеазиатские втульчатые копья с листовидным или узким пером, а также с ребром, к эпохе поздней бронзы. Она указала на однотипные изделия в позднесрубных комплексах, а также в позднебронзовых памятниках и в сериях случайных находок с территорий Украины, Поволжья, Приуралья, Прику-банья, Кавказа, «вплоть до минусинских степей», где их находки относительно редки [Кузьмина, 1966, с. 28, 29, 131, табл. VI, 57-59].
Е. Н. Черных определяет типоморфоло-гические характеристики таких бронз как литые наконечники копий со сплошной втулкой и круглым стержнем. Один наконечник относится к срубной культуре, ещё четыре происходят из Приуралья, местонахождение одного экземпляра не указано. Судя по сводной таблице, бытование подобных копий в основном соотносится с переходным временем от сейминского к предананьинскому хронологическому горизонту [Черных, 1970, с. 55, рис. 46, 4-9, табл. Г].
В классификацинной схеме Н.А. Аване-совой указанные копья отнесены к типу Б -втульчатым наконечникам с листовидным пером на длинной втулке. В этот таксон включены разновременные образцы, а экземпляры, наиболее близкие нижнетомским копьям, происходят из клада у с. Предгорное и из поселения Джанбас 21 (литейная форма) в Южном Приаралье [Аванесо-ва, 1991, с. 47, 197, рис. 42, 8, 23]. Но втулки этих копий заметно длиннее, чем у нижнетомских изделий, а на литейной форме возможна (?) ромбовидная форма стержня пера. Время бытования подобных наконечников соотносится с обширной серией схожих изделий из Восточной Европы, Северного Кавказа и, особенно, Северного Причерноморья. Отмечается, что тип копий, олицетворяемый наиболее близким нижнетомским изделиям наконечником из клада у с. Предгорное, представлен в «памятниках сабатиновского и белозерского времени Северного Причерноморья матрицами из района Днепропетровских порогов, из Островецкого поселения, из Пта-ховки» и датирован ХП-Х вв. до н. э. [Ава-несова, 1991, с. 48]. Следует заметить, что нижние даты сабатиновских комплексов сейчас удревнены вплоть до ХУТ/ХУ-ХТС вв. до н. э.
М. А. Итина датировала упоминавшуюся каменную форму копья из дома 2 поселения Джанбас 21 третьей четвертью II тыс. до н. э. Примечательно, что в этом же сооружении «была найдена бронзовая бляшка, по форме напоминающая бляшку из фёдоровского погребения у курорта Боровое», а также однолезвийный «хвостатый» нож [Итина, 1977, с. 128, 131, рис. 68, 4; с. 132, 145].
Подобные копья известны и в памятниках раннего атабаевского этапа маклашев-ской культуры Волжско-Камского региона, датированного ХГУ-ХШ вв. до н. э. [Чижевский, Лыганов, Кузьминых, 2019, с. 103, 104, 107, 108, 120, рис. 9]. Похожее изделие найдено в Младшем Волосовском могильнике, обнаруживающем, как установлено, черты сходства со средневолжскими древностями акозинской культуры, восходящими к кругу «текстильных» памятников Русской равнины, Волго-Окского междуречья и Восточной Балтики. Средневолжские древности отражают процесс колонизации данного региона «текстильным» населением в ХУ/Х^/ХШ/ХП вв. до н.э., а Младший Волосовский могильник представляется периферийным свидетельством этого процесса [Кузьминых, Чижевский, 2006, с. 168, рис. 6, 2].
Типологически схожий наконечник из Западной Сибири опубликован Ю. С. Гришиным. В иллюстрации указано о его происхождении из Минусинской котловины, а в описании сказано о сейминско-турбин-ской принадлежности данного изделия [Гришин, 1971, с. 18, табл. 9, 8].
Более отдалённые западные параллели представлены находками литейных форм подобных копий на территории Республики Молдова в бассейнах Прута и Днестра. Их бытование соотносится с эпохой металлургических центров Северного Причерноморья ХУ^ХШ вв. до н. э. [Sava, 2011, S. 183, 185, АЬЬ. 6, 7]. Сводка наконечников подобных и других копий и дротиков эпохи поздней бронзы этого региона опубликована в работе Е. И. Ушурелу. Исключая размер втулки, копья из Томского могильника на Большом Мысе параметрически наиболее близки варианту II наконечников дротиков с короткой втулкой типа Обуховка, найденных в Киевской, Черниговской, Черкасской, Винницкой, Житомирской, Полтавской и Сумской областях Украины. Напоминают нижнетомские и некоторые образцы варианта II наконечников копий и дротиков с короткой втулкой (тип Мариновка), хотя втулка первых в обоих случаях длиннее. Эти изделия отнесены к переходным вариантам от лобойковско-голоуров-ского металлокомплекса позднесрубной культуры Левобережной Украины и пер-
вой фазы ранних этапов культур Сабати-новка и Ноуа или Сабатиновка I и Ноуа I. Они датированы второй фазой раннего этапа культуры Сабатиновка или Сабати-новка I, ознаменовавшей сложение собственно раннесабатиновского набора изделий и типов или IV периодом поздней бронзы Восточной Европы, а в абсолютных датах XVI/XV-XIV вв. до н. э. [Ушурелу, 2017, с. 157, рис. 1, 2-12; с. 159, рис. 2, 16, 19, 20; с. 172, 173]. Некоторые экземпляры этой серии также ассоциируются с параметрами нижнетомских изделий.
Генерация позднебронзового типа копий с длинной втулкой Северного Причерноморья, подобно обоснованному выше схождению нижнетомских наконечников и их «лавролистных» турбинских прототипов, также связывается с копьями указанного металлокомплекса: «Проведённый детальный анализ подтвердил типологи-ческо-генетическую связь наконечников копий типа Одэиле Подарь и сейминско-турбинских. Но это связь не прямая, а опосредованная, через металлопроизводство постсейминского времени лесных районов Волго-Камья и предтаёжной зоны Сибири [Бочкарёв, 2010, с. 50], и появление и распространение в Северном Причерноморье наконечников копий типа Одэиле Подарь связанно с образованием и бытованием лобойковско-дербеденовской металлообрабатывающей зоны третьего периода поздней бронзы Восточной Европы (XVI/XV-XIV вв. до н.э.) (BzB2/ С1-С2 по центрально-европейской хронологической схеме)» [Ушурелу, 2016, с. 164, 167, рис. 2, 6-9].
Таким образом, очерченный круг типо-морфологических соответствий и параметрических прототипов позволяют определить время бытования наконечников копий из Томского могильника на Большом Мысе XVII(?)/XVI-XIV вв. до н. э.
III. Ножи томского типа
Ещё одна немногочисленная категория бронзовых изделий в составе ранне-/ан-дроноидного комплекса представлена ножами томского типа из Томских могильников на Малом и на Большом Мысе (рис. 1: 2, 3, 6; 2: 2, 3). Типологически аналогичный экземпляр обнаружен на левом берегу ле-
вого притока Томи р. Стрелина в 31 км от устья, южнее д. Терёхино Топкинского района Кемеровской области [Марочкин, Боброва, 2017, с. 72]. Данная находка (рис. 2: 4) представляется сегментарной составляющей если не Нижнетомского очага наскального искусства, то нижнетомского сообщества, проживавшего поблизости во второй трети II тыс. до н. э. или чуть позднее. В отношении культурного облика последнего авторами высказана своеобразная точка зрения: «Круг аналогий для ножей подобного рода очерчивается достаточно чётко, что позволяет уверенно соотнести его с комплексами ирменской культуры поздней бронзы» [Марочкин, Боброва, 2017, с. 72], а также: «Случайные находки собственно ирменских вещей (нож д. Терёхино) не выпадают из общего территориального контекста» [Марочкин, Боброва, 2017, с. 76]. Но изделия, подобные терёхинскому клинку, известные в качестве так называемых ножей томского типа, происходят не только и не столько из ирменских комплексов. Помимо вышеприведённых пяти экземпляров из Томских могильников на Малом и на Большом Мысе они найдены в ЕК-! ЕК-П, Сопке II, Протоке, Осинкинском могильнике, Черноозерье I, Боровянке XVII (?), Старом Саде, Журавлёво IV, а также на поселениях Еловское, Ирмень I, Тух-Эмптор IV и др. (сводка по: [Ковтун, 2016, с. 79, 80]) и т.д.
Судя по количеству экземпляров, найденных в ЕК-П, и, возможно, суммарно превосходящих все прочие находки ножей подобного облика, их название следует изменить на ножи «еловского» или «томско-еловского» типа. Такое наименование более правомерно, так как отражает ключевую фазу и локацию раннеандроноидного культурогенеза, обусловивших генерацию данных изделий. Последующая редукция формы, в том числе и в ирменской среде, шла по линии утраты «выгнутообушко-вости» и «хвостатости» клинка, а также появления кольцевых и монетовидых на-верший. Но эти разновидности ножей представляются изделиями уже иного типологического ряда.
Истоки всех перечисленных образцов восходят к сейминско-турбинской и елу-
нинской (Цыганкова Сопка 2) выгнуто-обушковой форме. Более поздняя фаза трансформации этого параметрического канона сейминско-турбинской эпохи и возникновения прямой протоформы томского типа фиксируется по ножу из могильника Майтан [Ткачёв, 2003, рис. 76, 10; 2019]. Возможно, в том числе и этим сходством объясняются атасуские мотивы на ранне-андроноидной керамике Южной Сибири. Таким образом, ножи томского типа представляются финалом деградации выгну-тообушкового стандарта и частью неоднородного постсейминско-турбинского оружейного комплекса.
Ещё одно подобное изделие в июне 2022 г. было передано автору жителем г. Юрги И.В.Смагиным (рис. 3: 1). Нож сопровождали три бронзовых украшения: пластинчатый браслет и два кольца. Судя по составу, весь комплект бронзовых изделий происходит из захоронения поздней бронзы или переходного от развитой бронзы к позднебронзовому времени. Общая длина ножа - 11,6 см, длина рукояти -4,5 см, а клинковой части - 7,1 см. Ширина рукояти составляет 2 см, а максимально широкой части в основания клинка - 2,5 см.
Место находки, сделанной третьим лицом, пожелавшим остаться неизвестным, определено окрестностями д. Мануйлово Болотнинского района Новосибирской области. Данное местонахождение располагается приблизительно в 35-38 км от Ту-тальской писаницы. Поэтому описываемая находка территориально сопредельна району локализации петроглифов Томи. Соответственно, обладатели набора бронзовых изделий могли быть причастны к культурогенезу середины - третьей четверти II тыс. до н. э. в Нижнетомском очаге наскального искусства.
Нижняя дата в относительной хронологии подобных ножей определяется их находками в еловских захоронениях и стратиграфией ЕК-П, где могила 280 перекрывает могилу 281. Первая содержала ирмен-ский сосуд, а вторая - сосуд баночной формы с ямочным орнаментом, нож томского типа в деревянных ножнах, бронзовую бляшку и бронзовый двулопастной наконечник стрелы с выделенной втулкой [Ма-
тющенко, 1980, рис. 28, 9; 30, 2; 2004, с. 158, 159, рис. 241; Ковтун, 1999, с. 23]. На доир-менское время указывает и находка из могильника Боровянка ХУП в Среднем Прииртышье, близкого черноозерско-томскому [Погодин, Полеводов, 2003, с. 56-60], а точнее черноозерско-позднекротовскому кругу памятников.
Абсолютная хронология рассматриваемых изделий подтверждается и их происхождением из памятников с кинжалами срубно-андроновского и «киммерийского» типов, а также браслетами с конусовидными спиралями. Совстречаемость с последними в закрытых комплексах (ЕК-П, Боровянка ХУП) удостоверяет нижний хронологический рубеж ножей томского типа. Известна уже приводившаяся датировка по 14С древесины из захоронения 47 ЕК-П [Аванесова, 1991, с. 117] с ножом томского типа и браслетом с конусовидными спиралями [Матющенко, 2004, с. 68-71], определённая 1544-1260 гг. до н.э. (94,5%) или 1504-1387 гг. до н. э. (60,6 %). Согласно этим значениям нижняя дата ножей томского
Рис. 3. Бронзовые изделия Нижнетомского ранне-/андроноидного комплекса (условно): 1, 2 - нож из окрестностей д. Мануйлово, Болотниковского района Новосибирской области (фото автора)
типа и одновременно верхний рубеж браслетов с конусовидными спиралями укладываются в диапазоне XVI-XIV вв. до н. э.
IV. Вислообушный топор с гребнем
Недавно в Нижнетомском очаге наскального искусства, недалеко от Тутальской писаницы, случайно нашли бронзовый вислообушный топор с гребнем (рис. 4). Данный топор представляет один из характерных типов бронзовых изделий восточной азиатской зоны Евразийской металлургической провинции [Агапов, Дегтярёва, Кузьминых, 2012, с. 54]. Ключевые морфологические параметры изделия позволяют отнести его к числу бронзовых вислообуш-ных топоров с выраженным гребнем без отверстия, с укрепляющим эллипсовидную втулку-проушину валиком, окаймлённым двумя рельефными рёбрами жёсткости и с овальным пяточным выступом, без следов использования. Втулка-проушина выступает над рельефным валиком, переходящим в боковые стенки шестигранного клинка, а также под ним, оканчиваясь утолщённым валиковым ободком вокруг устья втулки. Судя по литейным швам, изделие отлито в двухсторонней форме. Поломо-
Рис. 4. Выгнутообушковый топор с гребнем. Случайная находка близ с. Поломошное Юргинско-го района Кемеровской области (фото автора)
шинский экземпляр отличается коллекционной сохранностью и не имеет очевидных признаков употребления в производственных практиках (рис. 4).
Типологически аналогичные топоры выделены Н.А. Аванесовой в тип В. Они обнаружены в северо- и центрально-азиатских ареалах, простирающихся от Южного Урала до Енисея, включая Киргизию, Семиречье, Центральный, Северный и Восточный Казахстан, а также Барабу и районы лесостепного Алтая [Аванесова, 1991, с. 11; Моло-дин, Новиков, Гришин, 1998, с. 294-297, рис. 2; Молодин, Новиков, Жемерикин, 2002, с. 59, 60; Бейсенов, Дуйсенбай, Ахияров,
2015, с. 30, 31, фото 4; Тишкин, Фролов,
2016, с. 124, 125; Тишкин, Фролов, 2017, с. 75; и др.]. Южный рубеж распространения таких топоров ограничен литейной формой из поселения 16 Кайрак-Кумов в Северном Таджикистане [Аванесова, 1991, с. 16, рис. 14, 72], хотя выраженность гребня этого экземпляра прослеживается слабо. Восточная периферия центрально-азиатской серии подобных изделий представлена случайной находкой вислообушного топора с гребнем на севере Синьцзян-Уйгур-ского автономного района КНР, в уезде Тачэн (Чугучак) [Бехтер, Хаврин, 2002, с. 75, рис. 11]. Кроме того, известен вислообуш-ный топор из Ховдского музея (Монголия), но с отверстием-петлёй на месте гребня (информация и фото предоставлены А.А.Тишкиным). Ещё один самый северный экземпляр вислообушного топора с гребнем происходит из окрестностей селькупского поселения Золотые Юрты с притока Парабели р. Кёнга [Матющенко, 1973, рис. 6, 1].
Морфологически и территориально наиболее близким поломошинскому топору представляется изделие из окрестностей пос. Северный Первомайского района Алтайского края [Тишкин, Фролов, 2017, с. 79, рис. 8; 9]. Особенное сходство им придают двойные рельефные рёбра жесткости, окаймляющие валик, укрепляющий втулку-проушину (рис. 4: 2, 3). Эта почти уникальная инвариантная деталь в стилизованном виде встречается ещё на одном алтайском экземпляре из с. Карпова [Тишкин, Фролов,
2017, с. 78, рис. 6; 7] и не повторяется ни
на одном из известных вислообушных топоров с гребнем. Экземпляр из окрестностей пос. Северного - не только ближайшая территориальная и морфологическая параллель поломошинскому изделию, но и единственный вислообушный топор с правобережья Оби. Совпадение не повторяющейся морфологической детали топоров из окрестностей пос. Северного и с. Поло-мошное указывает на единую праформу и общность истоков металлургической школы. Находка алтайского экземпляра сделана за пределами ареала корчажкинских памятников, тяготеющих к пойме правого берега Оби, и вне территории левобережных саргаринско-алексеевских комплексов, в степной зоне, занятой андроновским населением. Поэтому культурная принадлежность топора из окрестностей пос. Северного, вероятнее всего, связана с позднеан-дроновскими древностями.
Поломошинский топор территориально не соотносится с известными металлургическими очагами второй трети II тыс. до н. э. и обнаружен за пределами северо- и центрально-азиатских районов концентрации подобных изделий. Он найден на северозападной оконечности Кузнецкой котловины и географически «связывает» Цен-трально-/Северо-Казахстанский, Обь-Иртышский и среднеенисейский ареалы вис-лообушных топоров с гребнем и без него. В этом качестве топор из окрестностей с. Поломошное уникален и его появление в Нижнетомском очаге наскального искусства нуждается в культурно-историческом объяснении. Такая интерпретация обусловлена культурно-хронологическим контекстом вислообушных топоров с гребнем, бытование которых ранее соотносилось либо с андроновским массивом, либо с эпохой поздней или даже финальной бронзы. Исчерпывающий историографический обзор этих культурно-хронологических версий уже выполнен [Тишкин, Фролов, 2017, с. 80-82], что исключает необходимость аналогичного экскурса. Но очевидно, что при отнесении данных изделий к андронов-скому [Аванесова, 1991, с. 15] или саргарин-ско-алексеевскому [Агапов, 1988, с. 85-86; Дегтярёва, Нескоров, 2015, с. 38] культурному горизонту, а равно к эпохе развитой
и поздней [Кузьмина 1966, с. 13; Иванов, 2013, с. 487; 2014, с. 91, 95], либо финальной [Бехтер, Хаврин, 2002, с. 75] бронзы преобладали доводы косвенной аргументации. Объективной причиной тому остаётся исключительно редкое нахождение рассматриваемых изделий в закрытых комплексах с установленной культурной принадлежностью и определённой датировкой. Однако подобные находки известны и должны верифицировать представления о времени бытования вислообушных топоров с гребнем и о культурной принадлежности использовавших их сообществ.
Частью вышеупомянутой аргументации представляется синхронизация подобного типа топоров с периодом бытования восточной зоны культур валиковой керамики. Они были найдены в составе комплексов валиковой керамики на поселении Чаг-линка и местонахождении Степняк [см. по: Кожомбердиев, Кузьмина, 1980, с. 140, 142; Аванесова, 1991, рис. 12, 35, 36] в Северном Казахстане и отнесены к числу древностей алексеевско-саргаринской культуры, датированной ХУ/Х^-ХШ/ХП вв. до н. э. [Дегтярёва, Нескоров, 2015, с. 38]. Радиоуглеродные даты валиковых комплексов Южного Урала и лесостепного Притоболья охватывают период с Х^ по Х(Щ вв. до н. э. [Епи-махов, 2010, с. 46], а единичное более древнее значение признано недостоверным [Матвеева, Аношко, Цембалюк, 2006, с. 36]. Даты саргаринско-алексеевских комплексов лесостепного Алтая не образуют устойчивого диапазона, указывая на время от ХТС до К вв. до н.э. [Папин, 2015, с. 135, 136]. Следовательно, вероятная сопряжённость валиковой саргаринско-алексеевской керамики Северного Казахстана и вислообуш-ных топоров с гребнем может свидетельствовать лишь о верхнем хронологическом диапазоне данных изделий, начинающемся не ранее Х^ в. до н. э. Сведений, удостоверяющих время финала этой разновидности вислообушных топоров, пока нет.
Об обоснованной датировками по 14С нижней дате и о культурной принадлежности вислообушных топоров с гребнем следует судить по их находкам в закрытых комплексах. Они представлены двумя во-тивными, т. е. нематериалоёмкими копия-
ми таких топоров и одним полноразмерным экземпляром. Вотивные изделия найдены в андроновском погребении 1 кургана 17 барабинского могильника Старый Тартас-4 [Молодин, Новиков, Гришин, 1998, с. 294-297, рис. 2; Молодин, Новиков, Же-мерикин, 2002, с. 59, 60] и в северо-казах-станском андроновском (нуринском) могильнике Шондыкорасы II (судя по масштабу, не более 6 см в длину) [Сакенов, 2013, с. 47, рис. 9, 3; Ковтун, 2016, с. 84]. Полноразмерный вислообушный топор с гребнем обнаружен у разваленных стен бегазы-дандыбаевского мавзолея № 1 Сангыру-1 [Бейсенов, Дуйсенбай, Ахияров, 2015, с. 30, 31, фото 4].
Дата барабинского захоронения с вотив-ным топориком определена 3290±60 BP, т.е. 1700-1430 (94,2 %) гг. до н.э. [Molodin et al., 2012, p. 740, table 1]. Современная калибровка и дифференцированный вероятностный диапазон указывают на более молодые значения: 1692-1438 гг. до н. э. (93 %) или 1626-1498 гг. до н.э. (67,2%) (oxCal v4.4.2 Bronk Ramsey (2020)). В последнем случае хронологический период сужается от последней четверти XVII до начала XV вв. до н. э. Наряду с другим периферийным курганом 19, также отстоявшим от основной части могильника, это один из наименее возрастных курганов Старого Тартаса-4.
Датировка мавзолея № 1 Сангыру-1, у стен которого найден вислообушный топор с гребнем, не производилась. Но установлены три даты других захоронений этого могильника: мавзолей 7 - 1496-1474 гг. до н.э. или 1461-1427 гг. до н.э. (68,3%), 1505-1408 гг. до н.э. (95,4%); ограда 13 -1386-1339 гг. до н.э. или 1317-1268 гг. до н.э. (68,3%), 1406-1256 (0,942) гг. до н.э. или 1251-1231 (0,058) гг. до н.э. (95,4%); ограда 2 (или ограда 3 Сангыру-Ш) - 14941479 гг. до н.э. или 1456-1408 гг. до н.э. (68,3%), 1502-1387 (0,952) гг. до н.э. или 1338-1319 (0,048) гг. до н.э. (95,4%) [Бейсенов, Варфоломеев, Касеналин, 2014, с. 169, табл. 7; Бейсенов, 2015, с. 119]. Приведённые датировки охватывают период с фи-
нала XVI-XV вв. до н. э. по XIV - середину XIII вв. до н. э.
Таким образом, вислообушные топоры с гребнем бытовали у андроновцев либо на всём протяжении XVII в. до н. э., либо с его окончания до начала XV в. до н. э. Этот период совпадает и с установленным по 14С временем андроновского культурного массива на Среднем Енисее [Поляков, 2019, с. 167-171; Поляков, Святко, 2019, с. 19], где найдены такие топоры. При этом в могиле 2 кургана 2 среднеенисейского андро-новского могильника Ланин Лог также обнаружен вотивный вислообушный топор, но без гребня [Вадецкая, 1986, с. 49; Аванесова, 1991, с. 14; Ковтун, 2000, с. 118120, табл. II, 2, 3; 2016, с. 84]. Для данного могильника известны три радиоуглеродные даты [Аванесова, 1991, с. 14; Poliakov, Lazaretov, 2020, p. 6, table 3], две из которых выполнены по дереву из соседнего кургана 1 и условно корректны: кург. 1, мог. 1 -3390±70 BP, т. е. 1830-1514 гг. до н. э. (87,6 %) или 1767-1609 гг. до н.э. (59,8%); кург. 1, мог. 3 - 3360±65 BP, т. е. 1777-1501 гг. до н. э. (90,5 %) или 1693-1599 гг. до н.э. (41,5 %) или 1591-1542 гг. до н.э. (18,8%) (OxCal v4.4.2 Bronk Ramsey (2020)). При этом в монографии Н. А. Аванесовой конвенциональная дата дерева из кург. 1 мог. 3 определена 3360±65 BP, а в статье А.В. Полякова и И.П.Лазаретова - 3660±65 BP. Согласно информации А. В. Полякова эта датировка приведена по публикации 1969 г., где её значение определено 1710 г. до н. э. [Семен-цов, Романова, Долуханов, 1969, с. 258]2. К сожалению, современная калибровка конвенционального показателя не даёт корректных значений и указывает на диапазон между XXIII и XIX вв. до н. э. При использовании приемлемой датировки из мог. 1 кург. 1 - 1830-1514 гг. до н. э. (87,6 %) или 1767-1609 гг. до н.э. (59,8%) и сужении вероятностного диапазона очевидно её пересечение с андроновской эпохой Среднего Енисея. Такие датировки укладываются между второй третью XVIII-XVII вв. до н. э. и концом XVI в. до н. э. Судя по Шам-
2 Автор признателен А. В. Полякову за разъяснения относительно источника приведённой датировки, о котором мне не было известно. Вероятно, в монографии Н.А. Аванесовой допущена опечатка в одной цифре.
шинскому кладу [Кожомбердиев, Кузьмина, 1980, с. 141, 142, рис. 1, 15, 16], подобные протоформы рассматриваемого типа топоров доживают и сосуществуют с вислоо-бушными топорами с гребнем. Поэтому наряду с последними андроновские сообщества могли одновременно использовать и параметрически архаичные экземпляры. Хотя сам факт находки вотивного топорика подобного типа на окраине андроновской ойкумены косвенно удостоверяет постан-дроновский возраст значительной части вислообушных топоров с гребнем.
У представителей свиты раннеандро-ноидных культур, включая бегазы-данды-баевскую, унаследовавших андроновскую традицию изготовления бронзовых топоров подобного типа, такие изделия появляются не позднее конца XVI в. до н. э. Это время соответствует диапазону переходного периода от развитой к эпохе поздней бронзы в Северо-Западной Азии. В Нижнетомском очаге наскального искусства древности данного периода составляют Верхне-санюшкинский раннеандроноидный субкультурный комплекс. Но собственно ан-дроновские памятники здесь пока неизвестны. Один фрагмент с поселения Писаная IV, украшенный зигзагово-геометрической орнаментацией, недостаточно информативен для его однозначной культурной аттестации. Поэтому не исключена и причастность данной находки к числу раннеандро-
ноидных древностей этого района. Следовательно, поломошинский выгнутообушко-вый топор с гребнем относится либо к предполагаемому андроновскому, а скорее к ран-неандроноидному времени. Этот период в целом представлен Нижнетомским ран-не-/андроноидным массивом и входящим в него Верхнесанюшкинским раннеандро-ноидным субкультурным комплексом.
Заключение Комплекс рассмотренных бронзовых изделий из Томских могильников на Малом и Большом Мысе, ножи томского типа и выгнутообушковый топор с гребнем, найденные в Нижнетомском очаге наскального искусства и на сопредельных территориях, совокупно указывают на XVI-XIV(XШ) вв. до н. э. В это время в нижнем течении Томи возникают и бытуют два различных ранне-андроноидных субкультурных комплекса: Томский и Верхнесанюшкинский. Судя по номенклатуре бронзовых изделий и другим данным, существование первого оказалось более продолжительным. Время Верхнесанюшкинского раннеандроноид-ного субкультурного комплекса ограничено окончанием первой половины - серединой II тыс. до н. э. В дальнейшем население, оставившее этот небольшой, но оригинальный след в переломных исторических коллизиях раннеандроноидной эпохи, скорее всего, растворилось среди ирмен-ских сообществ.
Источники
Матющенко В. И. Отчёт об исследовании могильника ЕК-II. 1980 // Научно-отраслевой архив РАН. Литература
Аванесова Н.А. Культура пастушеских племен эпохи бронзы Азиатской части СССР. Ташкент: Фан, 1991. 200 с.
Агапов С.А. О культурной принадлежности «топоров с гребнем» //Хронология и культурная принадлежность памятников каменного и бронзового веков Южной Сибири. Барнаул: Изд-во ИИФиФ СО АН СССР, АГУ 1988. С. 85-86.
Агапов С.А., Дегтярёва А.Д., Кузьминых С.В. Металлопроизводство восточной зоны общности культур валиковой керамики // Вестник археологии, антропологии и этнографии. 2012. № 3 (18). С. 44-59.
Баранес А. П., Косарев М. Ф., Славнин В.Д. Еловский археологический комплекс //Учёные записки Томского государственного университета (ТГУ). 1966. № 60. С. 58-70.
Бейсенов А. З. Памятники верховьев реки Атасу в Центральном Казахстане // Вестник Томского государственного университета. История. 2015. № 3 (35). С. 111-122.
Бейсенов А. З., Варфоломеев В. В., Касеналин А. Е. Памятники бегазы-дандыбаевской культуры Центрального Казахстана. Алматы: Институт археологии им. А. Х. Маргулана, 2014. 192 с.
Бейсенов А. З., Дуйсенбай И. К., Ахияров И. К. Исследования в северной Бетпакдале // Археология Западной Сибири и Алтая: опыт междисциплинарных исследований. Барнаул: Изд-во АлтГУ 2015. С. 28-31.
Бехтер А. В., Хаврин С. В. Степные бронзы из провинции Ганьсу и Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая и проблемы восточной линии синхронизации //Центральная Азия и Прибайкалье в древности. Улан-Удэ; Чита: Изд-во БГУ 2002. С. 73-78.
Бочкарёв В. С. Культурогенез и древнее металлопроизводство Восточной Европы. СПб: «Инфо Ол», 2010. 231 с.
Вадецкая Э. Б. Археологические памятники в степях Среднего Енисея. Л.: Наука, 1986. 180 с. Генинг В. С., Стефанова Н. К. Черноозерье-1 - могильник эпохи бронзы Среднего Прииртышья. Препр. Екатеринбург, 1994. 66 с.
Гришин Ю. С. Металлические изделия Сибири эпохи энеолита и бронзы. М.: Наука, 1971. 89 с., 19 илл. (Свод археологических источников (САИ). Вып. В 3-12).
Дегтярёва А.Д., Виноградов Н.Б., Кузьминых С.В., Рассомахин М.А. Металлические изделия алек-сеевско-саргаринской культуры Среднего и Верхнего Притоболья //Вестник археологии, антропологии и этнографии. 2019. № 4 (47). С. 28-44.
Дегтярёва А. Д., Кузьминых С. В., Ломан В. Г., Кукушкин И. А. Металл в ритуалах эпохи бронзы Казахстана (по материалам могильника Нураталды 1) //Российская археология. 2022. № 2. С. 60-75. Дегтярёва А. Д., Нескоров А. В. Ростовкинский клад бронзовых изделий эпохи бронзы (культурная интерпретация) //Вестник археологии, антропологии и этнографии. 2015. № 3 (30). С. 32-41. Епимахов А. В. «Тёмные века» эпохи бронзы Южного Зауралья //Российская археология. 2010. № 2. С. 39-50.
Иванов С. С. Новые находки вислообушных топоров из Прииссыккулья //Бегазы-дандыбаевская культура Степной Евразии. Алматы: ТОО НИЦИА «Бегазы-Тасмола», 2013. С. 485-488. Иванов С. С. Новые находки орнаментированных вислообушных топоров эпохи бронзы из Кыргызстана //Теория и практика археологических исследований. 2014. № 1 (9). С. 91-100. Итина М.А. История степных племён Южного Приаралья (II - начало I тысячелетия до н.э.). М.: Наука, 1977. 239 с. (Труды Хорезмской археолого-этнографической экспедиции. Х). Ковтун И. В. Хронология андроновских браслетов с конусовидными спиралями //Археология, этнография и музейное дело. Кемерово: КемГУ 1999. С. 21-26.
Ковтун И. В. Андроновские сосуды с подквадратным устьем //Сохранение и изучение культурного наследия Алтая. Барнаул: Изд-во АлтГУ, 2000. Вып. XI. С. 118-120.
Ковтун И. В. Предыстория индоарийской мифологии. Кемерово: Азия-Принт, 2013. 702 с. Ковтун И. В. Андроновский орнамент (морфология и мифология). Казань: Издательский дом «Казанская недвижимость», 2016. 547 с.
Кожомбердиев И., Кузьмина Е. Е. Шамшинский клад эпохи поздней бронзы в Киргизии // Советская археология. 1980. № 4. С. 140-153.
Комарова М. Н. Томский могильник, памятник истории древних племён лесной полосы Западной Сибири. М.: Изд-во АН СССР, 1952. Т. I. С. 7-50. (Материалы и исследования по археологии Сибири (МИА). № 24).
Косарев М. Ф. Бронзовый век Западной Сибири. М.: Наука, 1981. 280 с.
Кузьмина Е. Е. Металлические изделия энеолита и бронзового века Средней Азии. М.: Наука, 1966. 152 с. (Свод археологических источников (САИ). В4-9).
Кузьмина Е. Е. Клад из с. Предгорное и вопрос о связях населения евразийских степей в конце эпохи бронзы // Памятники эпохи бронзы юга Европейской части СССР. Киев: Наукова думка, 1967. С. 214-216.
Кузьминых С. В., Чижевский А. А. К проблеме культурной принадлежности Младшего Волосовского могильника //Южный Урал и сопредельные территории в скифо-сарматское время: сборник статей к 70-летию Антона Харитоновича Пшеничнюка. Уфа: Гилем, 2006. С. 162-170. Марочкин А. Г., Боброва Л. Ю. Случайные находки археологических предметов в южных районах Нижнего Притомья //Вестник Кемеровского государственного университета. 2017. № 4. С. 70-79.
Матвеева Н. П., Аношко О. М., Цембалюк С. И. Материалы бархатовской культуры финала бронзового века с Коловского городища (лесостепное Притоболье) //Российская археология. 2006. № 2. С. 24-38.
Матющенко В. И. Древняя история населения лесного и лесостепного Приобья (неолит и бронзовый век). Ч. 3: Андроновская культура на Верхней Оби. Томск: Изд-во ТГУ 1973. 118 с. (Из истории Сибири (ИИС). Вып. 11).
Матющенко В. И. Еловский археологический комплекс. Часть вторая. Еловский II могильник. До-ирменские комплексы. Омск: Изд-во ОмГУ, 2004. 468 с.
Молодин В. И. Тартас-1 - уникальный археологический комплекс на юге Западносибирской равнины (краткий обзор исследований последних лет) // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. 2015. № 4 (81). С. 179-181.
Молодин В. И., Гришин А. Е. Памятник Сопка-2 на реке Оми. Т. 5: Культурно-хронологический анализ погребальных комплексов позднекротовской (черноозерской), андроновской (фёдоровской), ирменской и пахомовской культур. Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2019. 223 с. Молодин В. И., Епимахов А. В., Марченко Ж. В. Радиоуглеродная хронология культур эпохи бронзы Урала и юга Западной Сибири: принципы, подходы, достижения и проблемы //Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: История, филология. 2014. Т. 13. Вып. 3: Археология и этнография. С. 136-167.
Молодин В. И., Марченко Ж. В., Гришин А. Е. Радиоуглеродная хронология позднекротовских и ан-дроновских (фёдоровских) памятников центральной части Барабинской лесостепи (Западная Сибирь) //Труды III (ХК) Всероссийского археологического съезда. СПб.-М.-Великий Новгород: ИИМК РАН, 2011. Т. I. С. 251-252.
Молодин В. И., Наглер А., Хансен С., Дураков И. А., Кобелева Л. С., Ефремова Н. С., Новикова О. И., Мыльникова Л. Н., Васильев С. К., Васильева Ю. А., Ковыршина Ю. Н., Кудинова М. А., Мосечкина Н. Н., Нена-хов Д. А., Нестерова М. С., Сальникова И. В. Ритуальные комплексы восточного ареала пахомовской культуры на памятнике Тартас-1 (Обь-Иртышская лесостепь) //Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск: Изд-во ИАЭ СО РАН, 2012. Т. ХУШ. С. 231-236.
Молодин В. И., Новиков А. В., Гришин А. Е. Результаты последнего года полевых исследований могильника андроновской культуры Старый Тартас-4 // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск: Изд-во ИАЭт СО РАН, 1998. Т. IV С. 294-299.
Молодин В. И., Новиков А. В., Жемерикин Р. В. Могильник Старый Тартас-4 (новые материалы по андроновской историко-культурной общности) //Археология, этнография и антропология Евразии. 2002. № 3 (11). С. 48-62.
Молодин В. И., Парцингер Г., Марченко Ж. В., Пиецонка Х., Орлова Л. А., Кузьмин Я. В., Гришин А. Е. Первые радиоуглеродные даты погребений эпохи бронзы могильника Тартас-1 (попытка осмысления) //Труды II (ХУШ) Всероссийского археологического съезда в Суздале. М.: ИА РАН, 2008. Т. I. С. 325-328.
Папин Д. В. Хронология памятников эпохи поздней бронзы степного и лесостепного Алтая //Вестник Кемеровского государственного университета . 2015. № 2 (62). Т. 6. С. 135-138. Погодин Л. И., Полеводов А. В. «Шаманские» погребения могильника эпохи бронзы Боровянка-ХУП в Среднем Прииртышье // Социально-демографические процессы на территории Сибири (древность и средневековье). Кемерово: КемГУ; ИАЭт СО РАН, 2003. С. 56-60.
Поляков А. В. Радиоуглеродные даты памятников андроновской (фёдоровской) культуры на Среднем Енисее //Записки Института истории материальной культуры РАН. 2019. № 20. С. 163173.
Поляков А. В., Святко С. В. 2009-2019: новые данные по радиоуглеродной хронологии эпохи бронзы Минусинских котловин //Древности Восточной Европы, Центральной Азии и Южной Сибири в контексте связей и взаимодействий в евразийском культурном пространстве (новые данные и концепции). Т. II. Связи, контакты и взаимодействия древних культур Северной Евразии и цивилизаций Востока в эпоху палеометалла (¡УЧ тыс. до н. э.). СПб.: ИИМК РАН, Невская Типография, 2019. С. 18-20.
Раxuмов CA. Андроновская стоянка и могильник на р. Сыде (Красноярский край) //Краткие сообщения Института археологии. Древности Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии. М.: Наука, 1968. Вып. 114. С. 70-75.
Сакенов С.К. Алакульские и нуринские комплексы могильника Шондыкорасы II //Известия Национальной академии наук Республики Казахстан. Серия общественных и гуманитарных наук. 2013. № 3 (289). С. 35-49.
Семенцов A. A., Романова E. H., Долyxанов, П. М. Радиоуглеродные даты лаборатории ЛОИА // Советская археология. 1969. № 1. С. 251-261.
^шшн A.A., Фpолов Я.В. Проушные металлические топоры Обь-Иртышского междуречья: тенденции изменений форм в конце эпохи бронзы и начале раннего железного века //Вестник Томского государственного университета. История. 2016. № 4 (42). С. 124-128.
Пш^н A.A., ФpоловЯ.В. Топоры эпохи бронзы с территории лесостепного Алтая //Археология, этнография и антропология Евразии. 2017. Т. 45 (№ 2). С. 74-83.
Ткачёв A.A. Бронзовый век Центрального Казахстана: дис. ... д-ра ист. наук. М., 2003. 390 c. Ткачёв A.A. Могильник эпохи бронзы Майтан. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2019. 529 с. Умеpенкова О. В. Культурное взаимодействие в эпоху поздней бронзы на территории Кузнецко-Салаирской горной области (на основе анализа украшений) //Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2011. № 6 (12). Ч. I. C. 197-202.
Умеpенкова О. В. Сложносоставные украшения эпохи бронзы Западной Сибири // Вестник Кемеровского государственного университета. 2013. № 3 (55). Т. 4. С. 83-90.
Умеpенкова О. В. Съёмные украшения эпохи бронзы Западной Сибири // Вестник Кемеровского государственного университета. 2015. № 2 (62). Т. 6. С. 156-166.
Ушypелy E. Наконечники копий с цельным пером и вильчатым оформлением втулки эпохи поздней бронзы Северного Причерноморья // Culturi, Procese ji Contexte în Arheologie: Volum omagial: Oleg Levijki la 60 de ani / Centrul de Arheologie al Inst. Patrimoniului Cultural, Acad. de Çtiinje a Moldovei; ed.: Livia Sîrbu [et. al.]. Chijinäu: S. n., Tipogr. «Garamont-Studio», 2016. P. 162-167. Ушypелy E. И. Наконечники копий и дротиков с короткой втулкой эпохи поздней бронзы Северного Причерноморья // Старожитносп степового Причорномор'я i Криму. ХХ. Запорiжжя, 2017. С. 156-177.
Цеpна С., Топал Д. Два новых клада и единичные находки металлических изделий эпохи бронзы -раннего гальштатта с территории Республики Молдова // Tyragetia, s.n., vol. VII [XXII], 2013. № 1. P. 189-204.
Чеpныx E.H. Древнейшая металлургия Урала и Поволжья. М.: Наука, 1970. 185 с. (Материалы и исследования по археологии СССР (МИА). № 172-1).
Чuжевскuй A.A., Лыганов АВ., Кyзьмuныx С.В. Ранний (атабаевский) этап маклашеевской культуры //Археология евразийских степей. 2019. № 2. С. 99-123.
Членова H.Л. Ирменское погребение с богатым инвентарем//Краткие сообщения археологии Сибири, Средней Азии и Кавказа. М.: Наука, 1981. Вып. 167. С. 100-108.
Шамшuн A. Б. Фирсовский археологический микрорайон. Некоторые итоги и перспективы исследования // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Новосибирск: Изд-во ИАиЭ СО РАН, 1997. Т. III. С. 326-331.
Шамшuн A. Б., Ченскux О.A. Новый памятник андроновской культуры в Верхнем Приобье //Археология и этнография Сибири и Дальнего Востока. Барнаул: Изд-во АГУ 1994. С. 47-50. Molodin V.I., Marchenko Z. V., Kuzmin Y.V., Grishin A.E., Van Strydonck M., Orlova L.A. 14C chronology of burial grounds of the andronovo period (middle bronze age) in Baraba forest steppe, Western Siberia // Radiocarbon. 2012. Vol. 54, № 3-4. P. 737-747.
Poliakov A. V., Lazaretov I. P. Current state of the chronology for the palaeometal period of the Minusinsk basins in southern Siberia //Journal of Archaeological Science: Reports 29 (2020) 102125. P. 1-18. Sava E. Neue Gussformenfunde der späten Bronzezeit aus dem Gebiet zwischen Prut und Dnestr // Der Schwarzmeerraum vom Äneolithikum bis in die Früheisenzeit (5000-500 v. Chr.); Band 2: Globale Entwicklung versus Lokalgeschehen. - Rahden / Westf.: Leidorf, 2011. S. 178-187. (Prähistorische Archäologie in Südosteuropa. Bd. 27).
