CC BY
18
with the literary language, in which the prefix гь is not fixed in the demonstrative pronouns.
With emotionally evaluative indicative coloring, there are used pronouns that are derived from varieties of pronouns without the prefix гь by the addition of the -e element. In the root, in some cases, the alternation of vowels takes place: Итте, итталла нясдихь! 'Look at them, at their sloppiness.'
These forms are used when they want to pay special attention to the index person(s). Depending on the tone of speech, they may contain either a condemnation by the speaker of the subject of speech, or admiration for him: -Яже! Ижила куц! 'At him, at his look!' (condemnation, contempt).
Interrogative pronouns in the Khudutskyi dialect are represented by the following forms: ча? 'Who?' (lit. чи?), ци? 'What?' (lit. се) чум? 'How much?' (lit. чум?), кутти? 'What? Which?' (lit. чиди?), цикъкъала? 'When?' (lit. мурт?).
In the interrogative pronouns ча 'who?' and ци 'what?' there are semasiologically opposed, as in many related languages, a person and not a person, a person and a thing. Question ча? 'who' refers to a person, and ци? 'what?' - to animals, things. In declension, interrogative pronouns ча? 'who?' in the Khudutskyi dialect there appears an indirect stem of chi, which in other dialects and in the literary language is the initial form, the direct stem.
Nom. ча? 'who?' ци 'what?'
Erg. чи-л? чи-л?
Genit. чи-ла? ци-ла?
Dat. чи-й? цили-й?
Komit. чи-ццил? чи-ццелли?
The interrogative pronoun ya 'who?' makes the form of a representative set of yaxban? (lit. yuxbanu?) 'who are they?'
The stem -Ky of the pronoun Kymu (lit. yudu) 'which' corresponds to the forms of other dialects with the root -y. "Since the Dargin language is characterized by the process of affrication of the rear-linguals, does the assumption of the secondary affricate of -y in the Akushin interrogative dectonym Huflu seem reasonable in relation to the back-lingual - in the corresponding forms of other dialects "[2, p. 33].
In addition to the above-mentioned interrogative pronouns with the greatest functional load, the following interrogative pronouns can be distinguished in the dialect: yuHapKa? 'where?' (lit. yuHaöaö?), yyMöunuu? 'who?' (lit. yyMöunuu?), Kyuanuü? 'how much?' (lit. cemoadunuo?), uumInu? 'how?' 'how many times?' (lit. yyüHa?).
Negative pronouns in the Khudutskyi dialect are represented by the following forms: yaKlanpa 'nobody' (lit. yunpa), uuKlanpa 'nothing' (lit. cenpa), uaanpa 'not one' (lit. uanpa). Negative pronouns are formed from interrogative ones with the help of the particle -anpa, e.g.: uuabyHanpa 'no', uuKanpa 'nothing'.
The declension of negative pronouns does not differ from ordinary declensions:
Khud. dial. Lit.lang.
Nom. чак1алра чилра 'nobody'
Erg. чак1аллира? чилира?
Genit. чак1аллара? чилара?
Dat . гьилк1аллий? чисра?
Komit. гьиццерка чиссерка
Adit. гьишшурка чичира
The pronoun чакал (without -ра) is not inclined. The case forms of negation are expressed by the -ра element, since the suffix -al disappears when the case forms are formed, conveying its negative semantics to the allied particle -ра, which does not carry such a load in the nominative case.
Библиографический список / References
The forms of the cases without the particle -p are identical with the forms of the interrogative pronouns ya? 'who?', yuna? (Gen.)' whose?, yuu? 'to whom? (Dat.).
The definitive pronouns in the dialect under study are represented by the following forms: abapiu 'each' (lit. abapun), duidapuui 'different, different' (lit. i^apiun), nedunpa 'all, all,' (lit. neSunpa), yaia-euxappa 'who- whatever, '(lit. cu-duaapa), abeu-abyha such as this '(lit. umabyHa) 'abeayrn' as that which is lower than the speakers '(lit. umabyHa), dyabyHa 'such as I '( lit. wyabywa), alyabyHa 'like you' (lit. xlyabyHa), i^uabyHanpa 'none' (lit. ceabyHanpa).
Most definitive pronouns are derived from personal and demonstrative pronouns, eg.: HyccaabyHa ^ Hycca + abyHa 'such as we are'; alymmaabyHa ^ alymma + abyHa 'such as you'; abeilabyHa ^ abeil + abyHa 'as that which is higher than the speakers.'
Definitive pronouns are inclined in all cases. Let us illustrate what was said by the paradigm of declension of the pronoun дuкlapцu 'other, different':
Khud. dial. Lit.lang.
Nom. дик1арци царх1ил' other'
Erg. дик1арцил царх1или
Genit. дик1арцила царх1ила
Dat. дик1арцилий царх1илис
Komit. дик1арцилиццил царх1илизил
Adit. дик1арцишу царх1изи
Lock. дик1арцишуб царх1иличиб
Abl. дик1арцишу царх1иличибях
Dest. дик1арцишурка царх1иливад
Indefinite pronouns. There are also indefinite pronouns in the described dialect: ча-вихарра 'someone' (lit. чи-биалра), ци-бихарра 'anything' (lit. се-биалра), чадил 'someone' (lit. чирил), чум-бихарра 'any' (lit. чум-биалра).
Indefinite pronouns are formed from interrogative pronouns with the help of a particle- бихарра (in lit. language - биалра): чина-бихарра 'somewhere' (lit. чина-би-алра).
Possessive pronouns. In the Khudutskyi dialect, as well as in the literary language, possessive pronouns as such are not represented. The functions of possessive pronouns are performed by the genitive forms of personal and reflexive pronouns.
Taking this into account, in the existing scientific literature, the Dargin language researchers attribute the forms of the genitive cases of personal pronouns to possessive pronouns.
In the dialect under study, as well as in the literary language, the possessive pronouns are represented by the forms of the genitive cases of the reflexive pronoun вах1ла 'his, her, his, hers' and personal pronouns: дила 'my, mine'; ниссала 'our, ours'; г1ила 'your, yours', г1ишшала 'your, yours'; цинна 'his, her, his, hers.'
Phrasal examples of the use of pronouns: ГЯзизла мехъ гьей бацлицциб бир-кьан цаб. 'Aziz's wedding will be this month.' Гьей замана атта еиккигьаехъун хъяли 'At this time, the father entered the house.' Цигъуна хабар сакъибдий? 'What news did you bring?' Г1у чина аргулдий? 'Where are you going?' Г1у чинавдий? 'Where are you?' Дуччилий микуппи черсайчанни цинна г1унру къант1 диркьу. 'Who cuts his nails at night, shortens his life.' Ит вали вач1иб ниссацил, ниссала шицци. 'He went with us to our native village.'
Our study revealed a lot of peculiar, distinctive features in the pronouns of the Khudutskyi dialect. The very forms of many pronouns are unique. For example, the personal pronoun of the 1st person is a different lexeme than in the literary language -du 'I'; there are also peculiar features in the declension of pronouns. In addition, some dialect pronouns have discrepancies with literary words.
1. Uslar P.K. Ethnography of the Caucasus. Linguistics. V. Hurkilin language. -Tiflis, 1892. S. 52 - 53.
2. Abdullaev Z.G. Dargin language. T. II. Morphology. - M., 1993. S. 9 - 10, 19.
3. Abdullaev S.N. Grammar of the Dargin language (phonetics and morphology). - Makhachkala, 1954.P. 139 - 140.
4. Magometov A.A. Kubachi language (studies and texts). - Tbilisi, 1963. S. 139.
5. Chikobava A.S. Introduction to Iberian-Caucasian linguistics: general principles and basic principles // EIKYA, -T. VII. - Tbilisi, 1980, p. 9 - 35.
6. Temirbulatova S.M. On the basics of reflexive pronouns of the Haidak dialect of the Dargin language Materials of the international symposium dedicated to the 100th birthday of A.S. Chikobava. Tbilisi, 1998.
Статья поступила в редакцию 05.12.19
УДК 81'44 DOI: 10.24411/1991-5497-2019-10279
Ahunzyanova R.R., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Naberezhnye Chelny State Pedagogical University (Naberezhnye Chelny, Russia),
E-mail: ahraisa@mail.ru
EPISTEMIC POSSIBILITY AND ITS MANIFESTATION IN THE ENGLISH AND TATAR LANGUAGES. The article deals with subjective type of modality -epistemic modality - which consists in qualifying the content of the proposition of the utterance in terms of its probability by the speaker. Utterances with epistemic modality have a character of inferences, in which the speaker makes a personal assessment, if the content of the proposition corresponds to reality, basing the inference on the knowledge of the situation the speaker possesses. The focus of the article is an epistemic possibility as a subtype of epistemic modality ,which denotes low or medium degree of likelihood of the content of the proposition and results from the limited or insufficient knowledge of the situation by the speaker. The actual research concerns representation of semantics of epistemic possibility in typologically diverse languages - the English and Tatar languages, which belong to the analytical and agglutinative language types correspondingly. The realization of the modal meaning is examined on different levels (morphological, lexical, syntactical) of the language system.
Key words: modality, epistemic modality, epistemic possibility, English language, Tatar language, semantics.
Р.Р. Ахунзяноеа, канд. филол. наук, доц., Набережночелнинский государственный педагогический университет, г. Набережные Челны, E-mail: ahraisa@mail.ru
ЭПИСТЕМИЧЕСКАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ И ЕЕ ВЫРАЖЕНИЕ В АНГЛИЙСКОМ И ТАТАРСКОМ ЯЗЫКАХ
В статье рассматривается субъективный тип модальности - эпистемическая модальность, которая заключается в оценке пропозиции высказывания говорящим с точки зрения ее вероятности. Высказывания с эпистемической модальностью главным образом имеют характер логических умозаключений, в которых говорящий лично оценивает, насколько содержание пропозиции соответствует действительности, основываясь на своем знании ситуации. В центре данного исследования находится эпистемическая возможность, которая выражает низкую или среднюю степень вероятности соответствия содержания пропозиции действительности и является результатом недостаточной или ограниченной осведомленности говорящего относительно описываемой ситуации. Целью настоящего исследования является рассмотрение репрезентации семантики эпистемической возможности в разноструктурных языках, в частности в английском и татарском языках, которые принадлежат к аналитическому и агглютинативному языковым типам соответственно. Реализация данного вида модальных значений исследуется на различных (морфологическом, лексическом, синтаксическом) уровнях языковой системы.
Ключевые слова: модальность, эпистемическая модальность, эпистемическая возможность, английский язык, татарский язык, семантика.
В свете антропоцентрической тенденции, которая наблюдается в языкознании в последние годы, становится актуальным исследование языка через призму личности использующего язык человека. В частности, особый интерес в данном отношении представляют когнитивные процессы человека и их отражение в языке и речи. Одним из наиболее очевидных способов представления ментальных состояний и операций человека в языковой структуре является эпистемическая модальность. Эпистемическая модальная рамка квалифицирует пропозициональное содержание высказывания с точки зрения оценки степени его соответствия объективной действительности, его достоверности. Данная оценка является субъективной и производится говорящим исходя из степени полноты и характера его знаний об анализируемой ситуации. Различные когнитивные состояния говорящего отражают различные степени его уверенности в истинности пропозиционального содержания, что, в свою очередь, находит выражения в двух видах эпистемической модальности - эпистемической необходимости и эписте-мической возможности. В случае эпистемической необходимости мы имеем дело с уверенным предположением. Это выводное предположение о высокой степени вероятности наличия связи между предметом и приписываемым ему признаком, базирующееся на интерпретации косвенных данных. Известный исследователь модальности Ф.Р. Пальмер формулирует суть эпистемической необходимости как единственно возможное заключение, это то, что ... или Невозможно, что не... [1, с. 43]. Так, видя свет в окнах, мы можем вывести уверенное заключение о том, что хозяин в данный момент находится дома. The windows are lit - John must be at home. Подчеркнем, что для высказывания с семантикой эпистеми-ческой необходимости важно наличие надежных оснований вывода, в качестве которых могут выступать данные перцепции (как в приведенном выше примере), предварительные знания относительно анализируемой ситуации, знания обычного положения дел (вывод по аналогии), личный опыт говорящего, фоновые знания, свидетельства других лиц. Эпистемическая возможность же связана с такой ситуацией, когда говорящий не обладает достаточной информацией для уверенного вывода. Он квалифицирует истинность пропозиции как возможную, однако в силу ограниченности своей осведомленности оценивает достоверность подобного заключения как низкую или среднюю. Существенной отличительной чертой данного вида модальности (в отличие от значения эпистемической необходимости) является альтернативность вывода: пропозиция может соответствовать или не соответствовать действительности с равной вероятностью или с большей вероятностью последнего варианта. Если в случае эпистемической необходимости вариант интепретации ситуации мыслится как наиболее вероятный, единственно возможный или наиболее естественный в ситуации, то в случае с эпистемической возможностью мы нередко имеем дело с разными вариантами трактовки ситуации. Так, в следующем примере герой пытается объяснить тот факт, что он вспотел, страхом или тем, что он находится в закрытом помещении с отоплением и явно не может отдать предпочтение ни одному из факторов, приводя их в высказывании как равновероятные. It may have been fear or it may have been the church's heating system, but sweat was running down his ribcage in cold rivulets (Blunt).
Хотелось бы отметить, что в ряде исследований вопроса рассматриваемый в данной статье круг модальных значений квалифицируется как значения неуверенного предположения [2], неуверенности, сомнения [3, 4, 5], а также значения средней и низкой степени достоверности [6], [7]. Подобная тенденция особенно характерна для татарского языковедения, где понятие эписте-мической возможности, несмотря на его достаточную распространенность в западном языкознании, как-то до сих пор не прижилось. Мы, однако, вслед за Н.Д. Арутюновой [8, с. 163] и В.М. Швец [8, с. 162 - 163] признаём когнитивный компонент, а именно эпистемическое состояние говорящего, связанное с недостаточной осведомленностью последнего, первичным относительно эмотивно-го. Значение эпистемической возможности является исходным, тогда как семы неуверенности, сомнения являются результатом подобного эпистемического состояния говорящего и связаны отсутствием достаточных знаний и с колебанием говорящего между различными альтернативными вариантами трактовки ситуации.
Исследованием эпистемической модальности, в частности эпистемической возможности, на материале английского языка занимались такие лингвисты, как Ф.Р Пальмер, Дж. Лайон, Дж. Коэйтс, Дж. Ньютс, Дж. Байби, Р Перкинс, У. Па-глиука М. Халлидей, Ф. де Хаан, П. Пьетрандреа и ряд других европейских и американских языковедов. Среди отечественных исследователей вопроса можно выделить, прежде всего, Е.И. Беляеву, которая рассматривает функционально-семантические поля модальности в английском и русском языках; Трошину А.В., изучающую эпистемические модальные модификаторы также в английском и русском языках; Межерицкую М.И., исследующую эпистемические модальные значения в английском и немецком языках. Стоит, однако, отметить, что термин «эпистемическая модальность» не так часто фигурирует как вид модальности в отечественном языкознании. Так, например, Е.А. Зверева рассматривает эпи-стемическую семантику как подтип модальности - выражения модального отношения говорящего к содержанию высказывания [9, с. 83], а Е.В. Горбунова и ряд других авторов изучают данный вид значений в рамках концепта вероятности. Помимо того, интересующие нас значения рассматриваются в рамках модальности достоверности, модальности предположения, модальности предположительности, модальности знания, модальности истинности, модальности сомнительной оценки, значения уверенности/неуверенности и других значений.
Что касается татарского языковедения, как уже было отмечено выше, исследователи не оперируют терминами «эпистемическая модальность», «эпистемическая возможность» и «эпистемическая необходимость». Данные значения рассматриваются в рамках модальности предположительности (предположения), (ГА. Медетова, Д.Г Тумашева, Л.Б. Волкова), значении предположения (Р.С. Газизов, Ф.А. Ганиев, Ф.Р Зейналов), значения уверенности/неуверенности (М.З. Закиев, М.А. Сагитов, Р.Г Сибагатов), значения проблематической и категорической достоверности (Р.Г Минниахметов) и других значений.
Постановка исследовательской задачи объясняется тем, что, во-первых, категория эпистемической модальности в татарском языке к настоящему моменту не была исследована в полном объёме на разных уровнях языковой структуры, равно как не была произведена субкатегоризация данного вида модальности; во-вторых, нами не было зафиксировано опыта сопоставления представленности данной категории в английском и татарском языках, что представляет особый интерес в силу разной типологической принадлежности сопоставляемых языков. Добавим, что именно сопоставление репрезентации исследуемой семантики в разных, особенно разноструктурных языках позволяет добиться более полной картины - комплексного многоаспектного описания эпистемической модальности и ее отдельных видов.
Материалом исследования послужили контекстные реализации эпистеми-ческих маркеров возможности в англоязычных и татароязычных произведениях современной художественной литературы. Помимо ведущего сопоставительного метода в исследовании задействованы такие методы, как анализ словарных дефиниций, компонентно-смысловой анализ, наблюдение языковых единиц в коммуникативном и лингвистическом контексте.
В обзорном плане приведем результаты исследования.
Согласно корпусу исследованных контекстных реализаций, как английский, так и татарский языки обладают разнообразным набором модальных модификаторов эпистемической возможности, обнаруживающих существенные семантические сходства, которые находят отражение в сходном контекстном употреблении. Однако состав данных модальных маркеров весьма разнится со структурной точки зрения. Так, единственная группа модальных операторов возможности, которая обнаруживает полный параллелизм семантического, структурного и, соответственно, синтаксического плана, - это модальные слова обоих языков. Модальные слова-маркеры эпистемической возможности английского языка представлены такими лексическими единицами, как apparently, maybe, perhaps, possibly, presumably, probably. Татарский язык располагает такими модальными словами, как ахры(сы), белки (бэлкем), ихтимал, курэсец, мегаен, шэт (шаять).
Как показал материал, группа модальных слов maybe, perhaps, possibly, probably английского языка находит соответствие в татарских модальных словах ихтимал, бэлки (бэлкем). Данные языковые средства выражают семантику эпи-
стемической возможности в логическом выводе умозрительного характера при отсутствии экспликации оснований инференции. Так, в следующих примерах видим семантически и синтаксически сходные контекстные реализации, когда модальные слова обоих языков употребляются для введения альтернативных предположений о возможном местонахождении человека. "Hi, Jonathan? This is Andrea Sachs from Runway magazine. I'm Miranda Priestly's assistant, and I needed to ask you a question about the flight yesterday. Oh, come to think of it, you're probably still in Paris, or maybe on your way back. Well, I just wanted to see if the books, and uh, well, you of course, made it to Paris in one piece. Can you call my cell? 917-555-8702. Please, as soon as possible. Thanks. 'Bye." (Weisberger). Белки хат язарга аца бе-тенлэй мемкин дэ тугелдер. Белки инде ул Гестапо тырнагына элэккэндер? Кем белсен, белки инде ул деньяда да юктыр! (А. Алиш).
Нами также зафиксирован функционально-семантический параллелизм английского модального слова apparently и татарских модальных слов ахры(-сы), куресец. Указанные слова вводят предположения, основанные на данных перцепции. Так, во всех примерах контекстных реализаций ниже имеем дело с объяснением причины наблюдаемого следствия. The instant he unlocked the door, they heard the water. The living room was filled with a cool, steady, dripping sound, like a greenhouse after the plants have been sprayed. Charles, who was the first to enter, said, "Oh, my God." Macon stopped dead in the hallway behind him. Apparently an upstairs pipe (in that cold little bathroom off Ethan's old room, Macon would bet) had frozen and burst, heaven only knew how long ago, and the water had run and run until it saturated the ceiling and started coming through the plaster. (Tyler). Гасыйм Сэлэхович та шэрэ килеш диярлек киц караватыньщ читенэ таянып, кузлэрен дэ ачарга иренеп, тик кенэ утыра. Эллэ ялкаулыктан, эллэ хэлсезлектэн? Икесе дэ бардыр ахрысы (9. Еники). Аякларым сызлый. Салкын тиде, куресец (Г.Кутуй).
Не обнаруживают межъязыковых функционально-семантических соответствий английское модальное слово presumably, а также модальные слова татарского языка мегаен и шаять (шет).
Частичный параллелизм структурного плана обнаруживают английские модальные глаголы could, may (might) и татарское модально-сказуемостное слово бугай. Все эти операторы в отличие от модальных слов - представителей лексического уровня языковой системы являются лексико-синтаксическими (лекси-ко-грамматическими) маркерами, поскольку они частично утратили лексическое значение и в предложении употребляются исключительно совместно в составе модального сказуемого, сообщая семантику эпистемической возможности относительно действия, выраженного основным глаголом. Тем не менее нельзя вести речь о полном структурном параллелизме, так как модальные глаголы английского языка предшествуют основному глаголу и используются только с его инфинитивными формами, тогда как модально-сказуемостное слово бугай всегда используется в постпозиции и может связываться с любыми временными формами финитного глагола и даже, реже, с другими частями речи. He thought about Marcus and wondered what his wife was like - that possibly she might be as driven and as high-powered as Marcus himself (Barrett). Алар тагын бер-ике суз алыштылар, тик сузсез торган чакларында ныграк а^лаштылар бугай, туктаусыз елмайдылар (А. Гыйлэ^ев). Ул мэктэп шэГюрнец аргы башында бугай (А. Алиш).
Что касается модальных частиц, то репертуар их однообразен в обоих языках: в каждом языке оператор эпистемической возможности представлен лишь одной частицей. Это частица hardly английского языка и частица татарского языка -дыр с ее фонетическими вариантами (-тыр, -дер, -тер). На этом, однако, сходства частиц заканчиваются. Во-первых, указанные частицы двух языков различаются в семантических оттенках реализации значения эпистемической возможности. В отличие от татарской частицы, которая реализует значение возможности со знаком «+», английская частица несет в себе параллельно с эписте-мическим значением возможности семантический компонент имплицитного отрицания. Во-вторых, частицы двух языков существенно различаются в частотности. Частица hardly является наименее частотным маркером эпистемической возмож-
Библиографический список
ности в английском языке среди выявленных нами языковых средств, тогда как частица -дыр (-тыр, -дер, -тер) является самым высокочастотным показателем семантики эпистемической возможности в татарском языке. Разница в эписте-мически-модальной семантической нагрузке частиц в двух языках превышает 40 раз. Наконец, со структурной точки зрения английская частица hardly принадлежит лексическому уровню языка и образует отдельную лексическую единицу, тогда как использование татарской частицы -дыр относится к морфологическим способам выражения семантики эпистемической возможности - частица присоединяется к слову в виде финальной морфемы. The Cedars has retained hardly anything of the past, of the part of the past that I knew here (Banville). Соц майор хэт-ле майорны монда ^ибэргэч, юк-бар гына ^ыелыш тугелдер бу (З. Зэйнуллин).
Каждый язык обладает уникальными в структурно-синтаксическом плане средствами выражения значения эпистемической возможности. Так, английский язык имеет в составе репертуара маркеров эпистемической возможности так называемые полумодальные (semi-modal), или маргинальные (marginal) глаголы типа seem, appear, которые функционируют частично как модальные, частично - как полнозначные глаголы. В отличие от модальных глаголов, они принимает окончание -s в форме третьего лица единственного числа настоящего времени, а также характеризуется использованием вспомогательного глагола do при образовании отрицания и вопроса.
Татарский язык имеет в наборе средств, эксплицирующих семантику эпи-стемической возможности, уникальную группу послелогов кебек, сыман, ши-келле, тесле, которые выражают модальные значения в составе сказуемого. М.З. Закиев и Р. П Минниахметов считают, что послелоги кебек, сыман, тесле и шикелле в составе сказуемого способны терять свойства послелогов и, не выражая уже синтаксических отношений, эксплицировать модальные значения вероятности, предположения, сомнения и неуверенности [2, с. 31], [10, с. 284]. Подобную способность «переквалифицироваться» в составе сказуемого, сменить функциональное назначение Р.П Минниахметов даже рассматривает как переход послелогов в модальные слова [2, с. 19]. Примечательно, что схожее явление зафиксировано лингвистами и на материале других тюркских языков, хотя природа подобного переосмысления пока не установлена.
Интересно, что именно эти два языковых средства, в структурно-синтаксическом плане уникальные для своих языков, обнаруживают значительные сходства семантики и контекстного функционирования. Так, в нижеследующих примерах указанные маркеры обоих языков используются при оценке физического состояния человека. При этом данная оценка носит выводной характер и основывается на наблюдении внешних признаков, симптомов. In a few hours all the pain and discomfort seemed to cease, and all the coughing and even the fever abated, and the deathly look on her face took on a new intensity (Toibin). Яхшыга таба узгэреш бар, хэле эйбэтлэнгэн тесле», - диделэр (Дэулэтов). В следующей паре примеров оценка характера, качеств личности, склонностей человека основана на наблюдении поступков, поведения, эмоциональных проявлений. He seemed incapable of giving or taking offence (Toibin). Абзыйныц аруы кул белэн юып алгандай юкка чыкты, аны куцел кутэренкелеге беркайчан да ташламый ши-келле (Сафин).
Наконец, еще одно уникальное для татарского языка средство - аналитическая модальная конструкция булса кирек, она функционирует подобно модальному слову и располагается всегда в конце предложения. Вакыт байтак узган булса кирж инде. Ишегалдына шактый калын булып яца кар тешкэн (Мехэммэдиев).
Таким образом, семантика эпистемической возможности представлена в обоих языках разнобразным набором модальных операторов разных уровней языковой системы. Доминантными маркерами значения в обоих языках являются модальные слова. Однако в целом отмечается значительный структурный алломорфизм языковых средств. При этом интересно отметить, что разноструктурные средства двух языков проявляют изоморфизм контекстно-семантического функционирования.
1. Palmer F.R. Modality and the English Modals. London, New York: Longman, 1979.
2. Беляева Е.И. Функционально-семантические поля модальности в английском и русском языках. Воронеж: ВГУ, 1985.
3. Минниахметов Р Г Модальные слова в татарском языке. Уфа: Башкирский университет, 1999.
4. Современный татарский литературный язык. Лексикология, фонетика, морфология. Москва: Наука, 1969.
5. Татарская грамматика: в 3-х т. Казань, Институт языка, литературы и истории имени Г. Ибрагимова: Татарское книжное издательство, 1993; Т. II.
6. Теоретическая грамматика английского языка. Ответственный редактор В.В. Бурлакова. Ленинград: Издательство ленинградского университета, 1983.
7. Минниахметов РГ. Модальные слова и частицы как лексико-грамматическое средство выражения модальности в татарском языке. Автореферат диссертации ... кандидата филологических наук. Уфа, 2000.
8. Ахапкина Я.Э., Бровко Е.Л., Воейкова М.Д. и др. Семантические категории в детской речи. Санкт-Петербург: «Нестор-История», 2007.
9. Зверева Е.А. Научная речь и модальность (система английского глагола). Ленинград: Наука, 1983.
10. Татарская грамматика: в 3-х т. Редакторы М.З. Закиев, Ф.А. Ганиев, К.З. Зиннатуллина. Казань, Институт языка, литературы и истории имени Г Ибрагимова: Татарское книжное издательство, 1995; Т. III.
References
1. Palmer F.R. Modality and the English Modals. London, New York: Longman, 1979.
2. Belyaeva E.I. Funkcional'no-semanticheskiepolya modal'nosti v anglijskom irusskom yazykah. Voronezh: VGU, 1985.
3. Minniahmetov R.G. Modal'nye slova v tatarskom yazyke. Ufa: Bashkirskij universitet, 1999.
4. Sovremennyj tatarskij literaturnyj yazyk. Leksikologiya, fonetika, morfologiya. Moskva: Nauka, 1969.
5. Tatarskaya grammatika: v 3-h t. Kazan', Institut yazyka, literatury i istorii imeni G. Ibragimova: Tatarskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1993; T. II.
6. Teoreticheskaya grammatika anglijskogo yazyka. Otvetstvennyj redaktor V.V. Burlakova. Leningrad: Izdatel'stvo leningradskogo universiteta, 1983.
7. Minniahmetov R.G. Modal'nye slova i chasticy kak leksiko-grammaticheskoe sredstvo vyrazheniya modal'nosti v tatarskom yazyke. Avtoreferat dissertacii ... kandidata filologicheskih nauk. Ufa, 2000.
8. Ahapkina Ya.'E., Brovko E.L., Voejkova M.D. i dr. Semanticheskiekategorii vdetskojrechi. Sankt-Peterburg: «Nestor-Istoriya», 2007.
9. Zvereva E.A. Nauchnaya rech' i modal'nost' (sistema anglijskogo glagola). Leningrad: Nauka, 1983.
10. Tatarskayagrammatika:v 3-h t. Redaktory M.Z. Zakiev, F.A. Ganiev, K.Z. Zinnatullina. Kazan', Institut yazyka, literatury i istorii imeni G. Ibragimova: Tatarskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1995; T. III.
Статья поступила в редакцию 05.12.19
УДК 80 DOI: 10.24411/1991-5497-2019-10280
Vasilyeva L.V., Cand. of Sciences (Pedagogy), senior lecturer, Department of Historical and Philological Disciplines, Branch of Stavropol State Pedagogical
Institute (Zheleznovodsk, Russia), E-mail: pocrova-oktybr@yandex.ru
Velichko I.V., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Historical and Philological Disciplines, Branch of Stavropol State Pedagogical Institute
(Zheleznovodsk, Russia), E-mail: pocrova-oktybr@yandex.ru
THE CONCEPT OF "MOUNTAIN" AS A CONSTRUCT TOPONYMIC PICTURE OF THE WORLD AT CAUCASIAN MINERAL WATERS. The article presents an analysis of the concept of "mountain" based on the material of the oronymy of the Caucasian Mineral Waters. The process of forming the toponymic vocabulary of the region from the point of view of the multi-ethnic, multi-confessional and multilingual nature of the linguistic picture of the world of the North Caucasus is described. The work considers the lexical and semantic characteristics of names of orographic objects. Two groups of primary and non-primary oronyms are presented. Each group is classified into subgroups with different topics. The proportional ratio of Russian-speaking, Turkic and native names is determined. The motives and the main methods of onymization are indicated. The influence of paralinguistic factors on the formation of a toponymic picture of the world of the Caucasian Mineral Waters is determined.
Keywords: concept, linguistic picture of the world, toponymic picture of the world, aronym, onymization.
Л.В. Васильева, канд. пед. наук, доц., филиал ГБОУ ВО «Ставропольский государственный педагогический институт», г. Железноводск,
E-mail: pocrova-oktybr@yandex.ru
И.В. Величко, канд. филол. наук, доц., филиал ГБОУ ВО «Ставропольский государственный педагогический институт», г. Железноводск,
E-mail: pocrova-oktybr@yandex.ru
КОНЦЕПТ «ГОРА» КАК КОНСТРУКТ ТОПОНИМИЧЕСКОЙ КАРТИНЫ МИРА КАВКАЗСКИХ МИНЕРАЛЬНЫХ ВОД
В статье представлен анализ концепта «гора» на материале оронимии Кавказских Минеральных Вод. Охарактеризован процесс формирования топонимической лексики данного региона с точки зрения полиэтнического, поликонфессионального и полиязычного характера языковой картины мира Северного Кавказа. Рассмотрены на основе лексико-семантической характеристики онимы орографических объектов. Представлены две группы оронимов: первичные и непервичные. Каждая группа классифицирована: в первой выделено шесть тем, во второй - 4. Определено пропорциональное соотношение русскоязычных, тюркских и аборигенных названий. Указаны мотивы и основные способы онимизации. Обусловлено влияние паралингвистических факторов на формирование топонимической картины мира Кавказских Минеральных Вод.
Ключевые слова: концепт, языковая картина мира, топонимическая картина мира, ороним, оним, онимизация.
Антропоцентрическая парадигма, определившая направление развития науки второй половины XX века, обусловила изменение вектора языковедческих исследований: произошел переход от структурного изучения языка «в самом себе и для себя» к анализу языкового материала в широком социокультурном и психологическом контексте. Термин «языковая картина мира» (ЯКМ) появился в 90-х гг. прошлого столетия и до сих пор не имеет однозначной трактовки. Наиболее точное определение данному понятию, на наш взгляд, дала А. Вержбицкая: «Языковая картина мира - это исторически сложившаяся в обыденном сознании данного языкового коллектива и отраженная в языке совокупность представлений о мире, определенный способ концептуализации действительности» [1, с. 34].
Для членения и категоризации окружающего мира этноса используют концепты, которые коррелируются с кодами культуры. В современном языкознании концептом обозначают слово-код, «сгусток культуры», неразделимо соединяющий в себе элементы сознания, действительности и языкового знака [2, с. 102]. Ядро ЯКМ составляют ключевые концепты, по определению А.А. Зализняка, «лингвоспецифические слова», перечень которых национально детерминирован. Например, для русской ЯКМ ключевыми концептами являются «судьба», «душа»,
«счастье», «справедливость». В качестве лингвоспецифических слов выступают и онимы, компоненты «пространственно-временных» понятий: «человек», «земля», «вода», «река», «гора», «время», «движение».
Широкий интерес к ономастике сопровождается появлением многочисленных работ эмпирического и теоретического уровня. В нашем исследовании мы опираемся на труды А.В. Суперанской, В.Д. Бондалетова, В.А. Никонова, Е.Л. Березович, М.В. Горбаневского, В.Л. Васильевой; а также использовали словарь топонимической терминологии Н.В. Подольской, топонимический словарь Е.М. Поспелова, краткий топонимический словарь Ставропольского края В.Л. Гаазова.
Концепт «гора» предполагает анализ онимов сухопутной поверхности. Ороним - «собственное имя любого элемента рельефа земной поверхности» [3, с. 104]. Орография КМВ представлена горами, равнинами, ущельями, плоскогорьями, отрогами, холмами. Мы проанализировали 69 положительных орографических объектов.
Оронимы КМВ сформированы как автохтонными этносами (кабардино-черкесским, осетинским), так и колонизационными (карачаево-балкарскими,
Таблица 1
Семантическая классификация первичных оронимов КМВ
Название подгрупп Оронимы Количество (%)
1. Квалификативные Кавказ, Эльбрус, Белая куча, Бештау, Красные камни, Северный холм, Серые скалы, Синие скалы, Большой Бермамыт, Малый Бермамыт, Джуца, Безымянная, Лохматая, Горячая, Железная, Лысая, Медовая, Острая, Шелудивая, Щелочная, Кокуртлы, Развалка, Свистун, Трахит 24 (35%)
2. Оронимы, содержащие названия животных Козьи скалы, Лисий нос, Бирючья горка, Кабан-гора, Кабанка, Орлиные скалы, Овечий, Бык, Верблюд, Змейка 10 (14%)
3. Оронимы, содержащие названия предметов материальной культуры Кольцо-гора, Крестовая гора, Пикетная горка, Бастион, Бекет, Миноносец, Броненосец, Кинжал 7 (10%)
4. Оронимы, образованные от названия вида деятельности Пастбищный хребет, Машук, Солдатская горка, Монахова 4 (6%)
5. Оронимы, содержащие названия растений Сосновая горка, Дубровка 2 (3%)
6. Оронимы, содержащие термин родства Два брата 1 (1%)
