CC BY
31
© 2006 г. А.В. Зубарева
ЭНТРОПИЙНЫЕ ПРОЦЕССЫ В СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЕ
Энтропия как порядок
Сегодня принято считать, что современное общество вступило в эпоху глобализации. Можно обратиться к общепризнанным определениям глобализации, какими они приводятся в словарях.
Глобализация - это усиление взаимозависимости и взаимовлияния различных сфер общественной жизни и деятельности в области международных отношений [1].
Глобализация - процесс все возрастающего воздействия различных факторов международного значения (тесных экономических, политических связей, культурного и информационного обмена и др.) на социальную жизнь в отдельных странах [2].
От себя мы можем добавить, что процессы глобализации характеризуются тенденцией к всеобщему смешению. Как мы знаем, если смешать горячее и холодное, получится теплое, и это теплое не будет просто суммой холодного и горячего, это будет новая целостность. А если говорить о глобализации в сфере культуры, то возникающая сегодня единая мировая культура совсем не является суммой национальных культур, входящих в нее.
Нам представляется, что механизмы глобализации подчиняются общим законам энтропии. Как известно, с точки зрения термодинамики, энтропия выступает в качестве функции состояния системы, характеризующей ту часть внутренней энергии, которая не может быть превращена в работу. Согласно второму закону термодинамики, энтропия замкнутой системы возрастает, т.е. система стремится к выравниванию температур и установлению необходимого термодинамического равновесия, в котором она уже не способна совершать работу и теплообмен прекращается. Таким образом, конечным результатом действия второго закона термодинамики становится гомогенная система, лишенная формы, иерархии и какой-либо дифференциации.
Нас энтропия интересует в самом расширительном и символическом смысле. Здесь энтропия - антипод двоичности и полярности, на которых до сих пор держался наш мир, это постепенное отмирание противостояния, конфликта. Энтропийные процессы разворачиваются на наших глазах, охватывая наиболее благополучные регионы Земли. Там сжимаются все традиционные амплитуды, стираются казавшиеся непреодолимыми различия между «иметь» и «не иметь» (все население превращается в средний класс), между городом и деревней (основная часть жителей концентрируется в пригородах), между индустрией и сельским хозяйством, даже между полами (происходит феминизация мужчин и маскулинизация женщин).
Быстрее всего процесс деполяризации и слияния идет в сфере идеологии и культуры. Мы все чаще слышим и читаем о едином мире, о планетарном мышлении, о создании глобальной культуры. И действительно, энтропийные процессы глобализации уже берут свое во многих областях человеческой жизни.
Культурная энтропия
Прежде всего следует обратить внимание на культуру. Здесь происходит слияние и смешение стилистическое, структурное и идеологическое. Примером такого слияния могут послужить появившиеся сегодня новые виды искусства, представляющие собой комбинацию из театра и цирка, кино и анимации, живописи и музыки и т. п.
Нельзя не заметить, что сегодня наблюдаются энтропийные процессы и в сфере массовой и элитарной культуры. Разница между ними все больше стирается: в современной массовой культуре мы все чаще замечаем образцы культуры, которая еще недавно была элитарной, ее стилистические приемы, а нынешняя элитарная культура не устает паразитировать на произведениях культуры массовой (пародирование, ирония, гротеск, критика и т. п.).
Уже можно говорить о зарождении нового жанра в искусстве - жанра, в основе которого лежит принцип коллажа. Появилось уже достаточно большое количество произведений искусства, в частности кино, которые построены на принципе цитирования других фильмов. Таковы, например, фильмы из серии «Очень страшное кино», где в каждой части выбирается жанр для пародирования и наиболее известные фильмы-представители этого жанра, а потом из частей этих уже известных фильмов создается новое произведение, чья основная ценность состоит в том, чтобы быть узнанным зрителями. Здесь важна культурная компетенция воспринимающего субъекта (зрителя, читателя и т. п.) - он должен быть в состоянии прочесть цитаты, заложенные в произведении, иначе теряется весь смысл создания культурных текстов подобного рода. Культурная компетенция может выступать также в нескольких ипостасях - и здесь размывается понятие элитарности - при условии, если заимствование производится из текстов массовой культуры. Например, в случае с «Очень страшным кино», лишь носители культурного слоя массовой культуры могут распознать цитирование, и тем самым стать носителями уникального смысла, непонятного, скажем, тем зрителям, которые не знакомы с текстами-донорами, т. е. причисляют себя к культурной элите. В данном случае можно говорить о том, что именно массовый зритель становится элитой, ведь он в состоянии постигнуть смыслы, возможно, скрытые от других в силу их меньшей культурной «начитанности».
Известная концепция «двойного кодирования» явилась воплощением этого принципа: в любом произведении можно найти элементы и смысло-
вые слои культуры и элитарной, и массовой. Авторы теперь нарочно производят несколько типов кодирования текстов: кроме того, что это поднимает их статус как творцов, такой прием привлекает новую читательскую аудиторию, ведь момент узнавания - один из мощных стимулов для увеличения интереса читателей. Так, в книге П. Коэльо «Алхимик» кто-то может прочесть поучительную притчу, а кто-то насладится системой отсылок к «Сказкам тысяча и одной ночи». Можно взять в качестве примера творчество Бориса Акунина: цикл его романов об Эрасте Фандорине может показаться неискушенному читателю серией детективных романов, подобных сериалам про современных милиционеров, более же опытный и начитанный человек увидит, кроме чисто концептуального проекта воплощения многообразия жанров детектива в одной серии, еще и более тонкую ткань реминисценций к русской литературной классике. Таким образом, интеллектуалы могут обнаружить в произведениях этих авторов весь набор инструментов элитарной культуры, а обыватели будут захвачены интересным сюжетом.
Эти примеры иллюстрируют, что сегодня области существования массовой и элитарной культуры весьма неоднозначны и размыты, и существует тенденция к тому, что скоро эти понятия как таковые утратят смысл, образовав новый тип культуры.
Восток-Запад
До недавнего времени противопоставление Восток-Запад представлялось вполне традиционным. При этом под Западом понимались европейские страны и США, где основными доминантами являлись опора на ratio, дух индивидуализма, призыв к действию, культура потребления и т. п. Востоком же объявлялись страны, где основой были дух, созерцательность, размышления вместо действия, Дао вместо ratio и т. п. Список антагонистов можно продолжить до бесконечности, и так уж повелось, что России не будет в нем места. Но речь сейчас не об этом.
Мы предлагаем поговорить о зарождении нового типа культуры, в котором Востоку найдется место на Западе, а Западу - на Востоке.
Интерес к восточной культуре впервые зародился в Европе 300 лет назад, когда при дворе Людовика XIV появилась мода на «шинуазери» - китайские вазы, ширмы, веера, садовые домики. В следующем столетии ориентальная тематика проникла в большую литературу (Монтескье, Вольтер, Гете). Но Восток в то время привлекал литераторов только в качестве декорации, он был нужен для аллегории и изысканности. Вторая волна ориентализма поднялась в конце XIX в. и докатилась до нашего времени. На этот раз началось с моды на «жапонизм» (импрессионисты, «Чио-Чио-сан», «Гейша», Пьер Лоти), но с развитием научной ориенталистики, с появлением переводов философской и религиозной классики Востока любопытство сменилось глубоким интересом, который был усугублен еще и тем, что
Запад вступил в эпоху кризиса, начиная уставать от прямолинейности и утилитаризма. Увлечение Востоком означало в первую очередь отторжение западных ценностей, бегство от них. Восток становился для Запада не только фигурой антуража, но и родиной изначальных философских истин. Последние сто лет Запад учился понимать Восток, но это вряд ли привело бы к культурному синтезу, если бы не встречное движение Востока.
В дальневосточном культурном очаге (где проживала треть населения планеты) еще полтора века назад о Западе с его парламентами, железными дорогами и искусством Ренессанса почти ничего не знали, и знать не стремились, а европейцев презрительно называли «варварами». Даже после проникновения Запада на Восток и приобретения почетного звания «младшего брата» Восток долгое время привлекали лишь материальные аспекты оксидентальной цивилизации. Интерес к западной культуре возник с запозданием в несколько десятилетий, через знакомство с евроамери-канской политикой и идеологией. Поначалу письмо западного стиля воспринималось как заморская диковина, экзотика, причем до такой степени малопонятная, что ее приходилось адаптировать, приспосабливать к местной литературной традиции. Первые переводчики обычно не столько переводили, сколько переписывали западные романы, в результате чего те преображались до неузнаваемости (к примеру, роман «Путешествие Гулливера» был переведен как «Записки о павильонах и лабиринтах за морем»).
Однако период привыкания к западному образу мышления и западной эстетике продолжался недолго - ровно столько, сколько понадобилось восточным элитам, чтобы дать своим детям европейское образование.
Триумфальное вторжение западной литературы в ум и сердце Востока началось в первом десятилетии XX в. Важную роль в этой культурной экспансии сыграли произведения русских писателей, повлиявшие на формирование современных литератур Индии, Китая и особенно Японии. Сами японцы в начале прошлого века говорили, что, победив русских в войне, были наголову разбиты ими в литературе [3].
А если отвлечься от литературы и искусства и обратиться к культуре быта, то здесь взаимопроникновение культур наблюдается наиболее ярко. Весь мир одевается в одежду европейского образца, почти весь мир говорит или умеет говорить по-английски, но офисы так же во всем мире оборудуют по законам фэн-шуй, и во всех мало-мальски крупных городах мира люди регулярно обедают в китайских, японских и индийских ресторанах.
Приезжайте в любую столицу мира: и если вы не знаток национальной архитектуры и достопримечательностей, вы не догадаетесь, где вы. Машины изо всех стран света, одна и та же одежда, одна и та же реклама корпораций с мировым именем, одинаковые машины, рестораны, гостиницы. Даже национальный состав: сегодня в Париже арабов и африканцев едва ли не больше, чем европейцев. Национальные костюмы стали экзотикой не
только для иностранцев, но и для местных жителей - и с каждым годом этой экзотики становится все меньше, и это закономерно - мировая система стремится к уравновешенности, разнополярность изживает себя, культура становится мировой, а значит, одинаково понятной для всех, равнодоступной, образы, стили и направления искусства смешиваются, чтобы в итоге образовать некую новую, гомогенную культуру, ведь именно в этом состоит основное направление глобализации и суть второго закона термодинамики.
Энтропия как хаос
Напомним, однако, что существует несколько трактовок энтропии: в статистической интерпретации энтропия выступает как мера беспорядка в системе, мера хаоса.
И действительно, что есть дифференциация, как не нахождение каждой вещи и понятия на своем месте? И что есть гомогенность, как не всеобщее смешение элементов, хаос? Здесь мы сталкиваемся с подлинным драматизмом ситуации - получается, что мировая цивилизация стремится к хаосу. Предлагаем вспомнить Н. Винера, предпринявшего попытку приложить законы кибернетики к законам общества.
В его трактовке существует два подхода к понятию хаоса. «Августин-ский» подход предполагает, что хаос - всего лишь отсутствие порядка; «манихейский» же гласит, что хаос - самостоятельная сила. Здесь мы замечаем прямое отождествление Порядка с Добром, а Хаоса - со Злом, забывая, что Хаос, поглощающий все вокруг, не признает дуальности. Возможно поэтому волна протеста против глобализации напоминает поведение честолюбца, ведь человечество обладает прямо-таки параноидальной страстью к порядку, и если появляется сила, мешающая ее (этой страсти) осуществлению, то мы недоумеваем: а как же «человек - венец природы», «человек - мера всех вещей»?
Но хаос уже прочно занимает свои позиции - достаточно заметить, что данная работа находится на пересечении наук - социологии, кибернетики, эстетики, культурологии, лингвистики, и возможно, чего-то еще. Нынче практически все исследования стали междисциплинарными.
Ежедневно появляются науки, находящиеся на стыке дисциплин: математические теории прилагаются к законам жизни общества, достижения чисто естественных дисциплин становятся достоянием дисциплин гуманитарных. Закон аналогии становится одним из главенствующих в науке. Гуманитарные науки выводят законы, пытаются все выразить и объяснить с их помощью, забывая, что общество - не идеальный газ, а теории открытых систем одинаково применимы и к обществу, и к природе.
В связи с бытующими сегодня представлениями о мире как тексте представляется важным приложить теорию хаоса к современным текстам. Современный текст по своей природе энтропичен - он провоцирует чита-
теля и критика на бесконечное число интерпретаций, не уничтожающих, но подпитывающих друг друга, переставляющих акценты и не позволяющих зафиксировать внутренним зрением упорядоченную стройную картину.
Постструктуралистская критика остро поставила вопрос об упорядоченности текста. Действительно, что есть любая интерпретация, как не попытка упорядочить разрозненные элементы текста? Стратегия этого упорядочивания бывает различной: текст может быть рассмотрен как замкнутое целое или, напротив, максимально разомкнут, подключен к системам интертекстуальных связей. В любом случае остается внутреннее сопротивление текста, препятствующее его «умерщвлению», превращению в голую, однозначную схему. Происходит это во многом благодаря некой изначальной хаотичности любого текста, невозможности для «автора» заранее просчитать все эффекты, возникающие при восприятии его произведения.
Всегда найдутся «случайные» элементы, которые разрушат старательно выстроенную (критиком? автором?) структуру, провоцируя на новые трактовки и не давая тексту умереть.
Нельзя обойти стороной и взаимосвязь между теорией энтропии и теорией текста в том виде, в каком ее проанализировал В. Руднев. В книге «Прочь от реальности» он развивает теорию энтропии как второго закона термодинамики по Н. Винеру, и в рамках этой концепции рассматривает текст как нечто имеющее обратный вектор движения, противоположное реальности в их отношении ко времени.
Руднев напоминает, что со второй половины XIX в. наиболее общепринятой в рамках естественно-научной картины мира является интерпретация временной необратимости через второй закон термодинамики, согласно которому энтропия в замкнутых системах может только увеличиваться. Связь временной необратимости с возрастанием энтропии была статистически обоснована в конце XIX в. австрийским физиком Людвигом Больц-маном и в середине XX в. подробно разработана философом-позитивистом Гансом Рейхенбахом.
«Общая термодинамика, — писал Л. Больцман, — придерживается безусловной необратимости всех без исключения процессов природы. Она принимает функцию (энтропию), значение которой при всяком событии может изменяться лишь односторонне, например увеличиваться. Следовательно, любое более позднее состояние Вселенной отличается от любого более раннего существенно большим значением энтропии. Разность между энтропией и ее максимальным значением, которая является двигателем всех процессов природы, становится все меньше. Несмотря на неизменность полной энергии, ее способность к превращениям становится, следовательно, все меньше, события природы становятся все более вялыми, и всякий возврат к прежнему количеству энтропии исключается» [4].
По определению Г. Рейхенбаха, направление времени совпадает с направлением большинства термодинамических процессов во Вселенной — от менее вероятных состояний к более вероятным. Мы не можем оказаться «во вчера» потому, что в мире за это время произошли необратимые изменения, общее количество энтропии возросло.
Но поскольку в сторону возрастания энтропии направлены не все термодинамические процессы в разных частях Вселенной, а только большинство из них, то существует гипотетическое представление о том, что в тех частях Вселенной, где энтропия изначально велика и поэтому имеет тенденцию уменьшаться, время движется в обратном направлении. Связь с такими мирами, по мнению основателя кибернетики Норберта Винера, невозможна, так как то, что для нас является сигналом, посылающим информацию и тем самым уменьшающим энтропию, для них сигналом не является, так как у них уменьшение энтропии есть общая тенденция. И наоборот, сигналы из мира, в котором время движется в противоположном направлении, для нас являются энтропийными поглощениями сигналов.
Таким образом, поскольку энтропия и информация суть величины, равные по абсолютной величине, но противоположные по направлению, т.е. с увеличением энтропии уменьшается информация, то время увеличения энтропии и увеличения информации есть времена, направленные в противоположные стороны.
Любой текст есть сигнал, передающий информацию и тем самым уменьшающий, исчерпывающий количество энтропии в мире. Таким образом, поскольку любой предмет реальности в нашем мире изменяется во времени в сторону увеличения энтропии, а текст ее исчерпывает, то, следовательно, можно считать, что сам текст движется по времени в противоположном направлении, в направлении уменьшения энтропии и накопления информации. Таким образом, текст — это «реальность» в обратном временном движении. Поэтому то, что является текстом у наших временных антиподов, для нас — событие реальности и наоборот.
Переключение с точки зрения реальности на точку зрения текста есть переключение с увеличения энтропии на увеличение информации. Объект как предмет физической реальности изменяется во времени от менее энтропийного состояния к более энтропийному, т.е. разрушается; объект как текст изменяется во времени от более энтропийного состояния к менее энтропийному, т. е. созидается.
Вещи увеличивают энтропию, тексты увеличивают информацию. Вещи движутся в положительном времени, тексты — в отрицательном. Последнее кажется парадоксом, потому что мы привыкли представлять движение по времени как движение по пространству. Для нас движение от прошлого к будущему представляется в виде луча прямой, движущегося слева направо. Поскольку время текста направлено в противоположную
сторону по отношению ко времени реальности, то следующие три постулата Г. Рейхенбаха о необратимости энтропийного времени:
1) прошлое не возвращается;
2) прошлое нельзя изменить, а будущее можно;
3) нельзя иметь достоверного знания (протокола) о будущем [5] -в информативном времени текста соответственно меняются на противоположные:
1) прошлое текста возвращается, так как каждый текст может быть прочитан сколько угодно раз;
2А) с позиции автора прошлое текста изменить можно, так как автор является демиургом всего текста;
2Б) с позиции читателя нельзя изменить ни прошлое, ни будущее текста. Если читатель вмешивается в текст, пытаясь изменить его будущее, то это говорит о том, что он воспринимает текст как действительность в положительном времени;
3) можно иметь достоверные знания о будущем текста.
Время жизни текста в культуре значительно больше времени жизни любого предмета реальности, так как любой предмет реальности живет в положительном энтропийном времени, т.е. с достоверностью разрушается, образуя со средой равновероятное соединение. Текст с течением времени, наоборот, стремится обрасти все большим количеством информации.
В романе Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея» текст и реальность конверсивно меняются местами. Текст (портрет героя) стареет, тогда как герой остается вечно молодым. Но эта подмена на поверхности оборачивается глубинным сохранением функций текста; старея, он тем самым передает информацию герою о его злодеяниях, как бы став его этическим зеркалом. Смерть Грея восстанавливает исходную ситуацию: текст вновь молодеет, мертвый герой моментально превращается в старика.
Таким образом, чем старше текст, тем он информативнее, так как он хранит в себе информацию о своих прежних потенциальных восприятиях [6].
Существует еще одна трактовка энтропии - в рамках теории коммуникации. Здесь она рассматривается как характеристика системы, связанная с искажениями при передаче информации. Именно энтропия ответственна за «шум» на линии связи. Возрастание энтропии означает невозможность передачи информации - шум глушит сигнал. Любой элемент «шума» может быть осмыслен как «сигнал», потому что никто не знает, где начинаются помехи. Критик, старающийся охватить восприятие текста самыми разными читателями, оказывается в бесконечном лабиринте, из которого нет выхода [7].
Поэтому все наши попытки охватить единой мыслью современную ситуацию заранее обречены на неудачу. Мы живем в мире, стремящемся к глобализации, к гомогенности, к хаосу, и эта тенденция, как мы увидели, будет продолжаться, пока не установится полное равновесие и процесс
энтропии не прекратится. Остается только надеяться, что общество - и в самом деле не идеальный газ, и законы, действительные для замкнутых систем, окажутся неприменимыми в живой саморазвивающейся системе общественных отношений.
Литература
1. Поздяева С.М. Глобализация как важнейшая черта современного мира // Материалы Третьего росс. философского конгр.: В 3 т. Т. 3. Ростов н/Д.
2. Российская социологическая энциклопедия / Под ред. Г. В. Осипова. М., 1998. С. 95.
3. Чхартишвили Г. Но нет Востока и Запада нет // Иностр. литература. 1996. № 9.
4. Больцман Л. Лекции по теории газов. М., 1956. С. 524.
5. РейхенбахГ. Направление времени. М., 1962. С. 35-39.
6. Руднев В. Прочь от реальности. М., 2000. С. 12-19.
7. Зверев А. Энигма // Иностр. литература. 1996. № 3.
Ростовский государственный университет 31 мая 2006 г.
© 2006 г. А. С. Степаненко
ИСКУССТВЕННЫЙ ИНТЕЛЛЕКТ В КОНТЕКСТЕ ФИЛОСОФИИ ТЕХНИКИ
Сегодня искусственный интеллект рассматривается не только в качестве предмета одной из научных дисциплин, но и как ключевая технология будущего, представляющая собой совокупность методов, предназначенных для решения проблем в трудно формализуемых областях деятельности человека. Именно методы искусственного интеллекта дают возможность решать многочисленные сложные задачи, поскольку обладают большим числом степеней свободы с числом вариантов поиска решений, которые приближаются к бесконечности. Апологеты искусственного интеллекта считают, что интеллектуальные системы и организации смогут справиться с решением сложных проблем, которые стоят перед человеком в XXI столетии.
Действительно, развитие искусственного интеллекта как системы методов получения знаний превращает его в относительно самостоятельную силу научного и технологического освоения природного и социального миров, способную оказать направленное воздействие на природу и человека. Однако эффекты от применения искусственного интеллекта носят двойственный характер, следовательно, необходимо дать четкую философскую оценку данному явлению.
У философа не может не вызвать интерес упорное стремление апологетов теории искусственного интеллекта передоверить решение сложных задач, испокон веков решавшихся либо отдельными учеными либо науч-
