CC BY
58
СОЦИОЛОГИЯ И СОЦИАЛЬНАЯ РАБОТА
УДК 316
ЭЛИТА В СОЦИАЛЬНОМ ПРОСТРАНСТВЕ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
© 2009 г. В.И. Казакова, М.Н. Новикова
Нижегородский государственный технический университет им. Р.Е. Алексеева
filosof6@nntu.nnov.ru
Поступила в редакцию 14.01.2009
Рассматривается проблематика элиты переходного общества. Высшая страта определяется через характеристики социального пространства и времени. Элита рассматривается как неотъемлемая составляющая любого общества, сущность которой проявляется через право и возможность фиксировать себя и других в пространстве социальных координат. Особое внимание уделено таким аспектам, как социальные границы высшей страты, жизненное пространство элит и их эволюция в процессе цивилизационного развития. Затронута проблема «социальной судьбы» элиты в российском обществе, ее современные антиномии и оппозиции, перспективы их дальнейшего развития.
Ключевые слова: элита, стратификация, социальная мобильность, социальное пространство, социальное время, граница, переходное общество.
В социальном пространстве современной России практически о любой страте можно сказать, что она является скорее мифологемой, нежели частью реальности [1]. Мышление переходного периода концентрируется на понятиях семантически неопределенных, но заключающих в себе либо значимый элемент осмысления прошлого, либо некий «заряд предвидения» будущих общественных отношений. Нефальсифицируемое прошлое и неверифицируемое будущее прорисованы нечеткими контурами «элиты», «среднего
класса», «интеллигенции», «рабочего класса», исчезнувших и оплакиваемых либо рассматриваемых с точки зрения их «выращивания». Вне зависимости от
эмпирических социологических исследований они представляют собой некий знакосмысл -«симулякр», который тяготеет скорее к отсутствию, нежели к наличию означаемого. Социологически достоверные контуры
стратификации представлены скорее
количественно, нежели качественно:
обезличенные понятия «верхнего», «нижнего», «базового» оказываются наиболее
соответствующими «транзитивному» обществу. Соотнесение их с определенными социологическими рамками навевает образ некоего прокрустова ложа; страта, класс или слой - редко соотносимые и бессистемно
употребляемые понятия - рассматриваются с точки зрения наперед заданных функций.
Элита - пожалуй, единственная из страт, претендующая на то, чтобы быть объектом изучения отдельной специализированной области знания, выходящей за рамки собственно социального. Понятие элитарности, будучи разрабатываемо в различных сферах действительности, обладает несравненно большим методологическим потенциалом, чем комплекс представлений о любом другом социальном слое. Придание научного статуса комплексу знаний об определенной страте или социальной группе даже лишь на
терминологическом уровне является
действительно вопросом чрезвычайно
дискуссионным. Термин «элитология»,
вызывающий подчас некоторое неприятие со стороны западных обществоведов, можно, по-видимому, отнести к специфике русской социологической мысли. По сравнению с зарубежным аналогом «elite studies» она
охватывает более широкий спектр
исследований, ее акценты смещены более в сторону онтологических и феноменологических исследований, нежели эмпирических
обобщений. Выступая то как мифологема [2, 3], то как «конструкт, используемый для исследовательских целей» [4], то как образ жизни и способ самореализации [5], «элита» чрезмерно перегружена аксиологически и даже
в рамках эмпирической социологии задается априорно [4-11]. Серьезные расхождения вызывает также объем самого понятия, расширяющийся либо сужающийся в зависимости от задаваемой точки отсчета. Время возникновения элиты связывают подчас с индустриальным переворотом [1, 6, 10], что в целом является вполне обоснованным,
учитывая степень воздействия последнего на социальную дифференциацию. Вместе с тем более конструктивной представляется точка зрения, согласно которой элита есть неотъемлемая часть любого общества. Не являясь данью свойственных современной
социологии методологических упрощений, данное положение находит опору в концептах социального пространства и времени. Поиск унифицирующей основы, связующего звена любого общественного феномена всегда
обладает преимуществами над констатацией его специфики, даже будучи простой
экстраполяцией.
Признание существования элиты нежелательно для демократического мышления и крайне неудобно в рамках классового анализа. Элитология как специализированная область знаний есть, помимо прочего, еще и попытка вывести данную сферу исследований из-под неизбежного в этом случае влияния идеологических соображений. Понятие «elite», первоначально присущее миру вещей, распространяется на сферу социального в
период окончательного крушения
аристократии, фактической ликвидации правовых сословных барьеров, редукции человека к его социальной функции. Времени возникновения элитологии соответствует
потеря смыслов и значений, «одержимость реальным», инициированная индустриальным переворотом: подобно любому социальному дискурсу, она есть размышление о невозвратимом, рефлексия отчуждения.
Классовое самосознание, утратившее
естественные связи с природными истоками, реагирует на данную потерю идеей «циркуляции» элит, их вечного перманентного обновления. Этим унифицирующим приемом нивелируется ощущение невозвратимости утраты, трактуемой как неизбежное позитивное обновление изживших себя социальных слоев. Циркуляция элит, если принять ее в качестве методологического принципа, во многом аналогична идее циркуляции смыслов: чрезмерно интенсивный поиск новизны оборачивается пустотой неопределенности. В действительности место, занимаемое элитой в
социальном пространстве, в силу самой природы может принадлежать только ей одной: покидая его, она оставляет за собой не свободу, а небытие. Реконструкция новых контуров предполагает, пусть и на основе прежних принципов, иную форму и облик. Рассматриваемая в подобном контексте, условная демаркационная линия есть некое подобие «социальной рамки», образуемой самими людьми и неразрывно связанной с их самобытностью. Воздействие технического sui generis на социальное привело к радикальной трансформации сословных барьеров, изменило природу неравенства, тем не менее пространственно-временные характеристики высшей страты остались практически неизменными.
Рассматривая расслоение общества в рамках представлений о пространственной
неоднородности, можно говорить о его составляющей, определяемой через тенденцию обособления от окружающего социального поля, где «сама эта обособленность, принадлежность к «хорошему обществу» составляет одну из конституирующих основ личной идентичности, а равно и социального существования» [12, с. 120]. Подобный подход, помимо прочего, позволяет нивелировать осложнения, связанные с аксиологическим наполнением «элитного», поскольку пространственность сама по себе к нему безотносительна; элиты могут обладать самыми различными характеристиками, далеко подчас не «лучшими» в буквальном смысле этого слова. Дистанцирование от внешнего мира, задаваемое как самоцель и сопровождаемое предельным напряжением образуемых границ, является структурной необходимостью любой общественной системы; при этом всегда существует некий срез - «страж границы» [13], в рамках которого сохранение дистанций различной природы выступает как
детерминанта социального поведения. Ценностное наполнение данного способа
существования не требует никакого обоснования, никакого соотнесения с
функциональными соображениями, более того -отрицает саму их целесообразность. Доминирование элит осуществляется через установление границ различной онтологической природы, которые сводятся воедино на социальном уровне, детерминирующем
пространственность как таковую. Элиты
различных народов и эпох не равнозначны друг другу, и демаркация, проводимая между ними и простыми смертными - «the best and the rest»,
носит в каждом отдельном случае свой особенный характер. Малочисленные и стабильные в аграрном обществе, они текучи и динамичны в индустриальном, и
противостояние патрициев и плебеев иное, нежели представителя «золотого миллиарда» и рядового служащего в начале XXI столетия. Тем не менее узурпация элитой права на установление социальных демаркаций остается неизменной; претензия на нахождение как бы вне времени и пространства составляет суть ее властного алгоритма.
Будучи хранительницей традиций, элита обладает свойством ускользать от настоящего, ее реакция на переходное состояние неопределенности, «транзиции» всегда проста и категорична. Она обусловлена все той же близостью к предельному, «граничному»,
выявляемой на всех уровнях ее социального бытия. Транзиция - старое закончилось, новое еще не наступило - означает в первую очередь невозможность существования в прежних рамках, для того, кто близок к границе, самым простым выходом является трансгрессия. Обладая наибольшим числом степеней
свободы, элита избирает иные пространства: географические, субстратные,
информационные, культурные и т.д. Ее идеологией становится космополитизм, или эмиграция, или новая парадигма существования. При этом демаркационные линии собственно социальной природы
претерпевают радикальные изменения, поскольку прежние различия уже не могут быть здесь конструктивными элементами
взаимодействия. Взаимодействие технического и социального в процессе промышленной революции можно рассматривать с точки зрения некоего предела, за которым сословное неравенство утратило свое позитивное содержание и перестало быть фактором
прогрессивных изменений. Таким образом, доиндустриальная элита становится скорее особой формой жизни и мышления, нежели органом или инструментом коллективного целого. В то же время сопутствующий ей сословный барьер сменяется новым видом социальной демаркации - дихотомией элиты и массы. Существование последней в доиндустриальном обществе является вопросом столь же дискуссионным, сколь и для высшей страты; принимая универсалистскую точку зрения в отношении элиты, следует, по-видимому, принять аналогичную и в отношении массы. И элита, и масса наиболее прозрачно трактуются как психологические общности,
разделенные соответствующей дистанцией,
поскольку психические системы есть окружающий мир социальных. И то, и другое понятие обозначают определенный путь отчуждения, овеществления социальных
отношений, взаимозависимые товаризацию
человека и культуризацию вещи.
В рамках стратификации переходного
периода современная российская элита примечательна тем, что представляет собой, по всеобщему мнению, страту, практически не подвергшуюся радикальным изменениям [1, 3,
6, 9, 11]. Подобное единодушие выглядит достаточно парадоксальным на фоне дефицита социологических данных; аналогичные идеи в ряде аспектов высказываются и в отношении перехода от царской России к советскому государству. Перманентная устойчивость соответствующих демаркационных линий, связующих воедино контуры предметнофизического и социокультурного пространств, является, по-видимому, специфической особенностью российского менталитета. В нашей стране связь «между географией физической и географией душевной» проявляется в отсутствии резких социальных граней: «Россия никогда не была в западном смысле страной аристократической, как не стала буржуазной» [14, с. 544]. Антитеза «высшие» - «низшие» вообще в высшей степени нехарактерна для социального пространства России как в настоящее время, так и в предшествующие исторические эпохи. Незрелость российских сословий, нечеткость классовых демаркаций является одним из немногих пунктов стратификационного анализа, не вызывающих разногласий ни в классической традиции, ни в современных исследованиях. Разнообразие приставок (полу-, квази-, псевдо-, прото-, недо-), присоединяемых к понятиям сословия, класса или страты, опирается на широкий спектр обоснований - от бесправия крестьянства до специфики владения имуществом в советское время. Как власть, так и собственность через призму российского менталитета наделены глубоко
противоречивыми, подчас
взаимоисключающими характеристиками.
Отражая антиномичную природу русской духовности, они принципиально иным по сравнению с западной традицией образом задают границы социальных взаимодействий. Восходящая мобильность в общественном сознании обладает ярко выраженной негативной значимостью и трактуется через иррациональные понятия (грабеж, коррупция,
насилие, счастливый случай), в то время как нисходящая объясняется рационально - как нечто неизбежное и закономерное [1].
«Бремя пространства», различным образом сказываясь на социальной судьбе, в нашей стране означает много больше, нежели в рамках иных цивилизаций. В традициях аграрного общества господство есть в первую очередь господство над землей, и лишь вследствие этого оно есть господство также над обитающими на этой земле людьми. И то, и другое предполагает определенную меру, оказывающуюся в нашей стране превышенной: огромными размерами государственной территории оказываются подавленными и власть, и народ, и сама личность. Осуществление властных функций там, где становится чуждым само понятие порядка, а любая вещь - дело случая, в рамках традиционного общества усиливает сакральный характер элиты, призвание которой «ничего не доказывать, а просто существовать... жить, чтобы придать жизни смысл и значение» [15, с. 1103, 1121]. Основные тенденции
отечественных исследований социальной дифференциации затрагивают в первую очередь аспекты, выходящие за рамки реалистической интерпретации общественной иерархии; происходит явное смещение тематического плана из области социальной онтологии в сферу этики, на первый план выходят нравственные и психофизиологические аспекты расслоения российского общества: стратификационные
процессы описываются в терминологии «согласия - несогласия», «справедливости -несправедливости».
Дихотомия «элита - масса» в России в силу ряда обстоятельств обладает гораздо более глубоким характером по сравнению с западной традицией восприятия. Ее метафизический характер, мифологемность задают контуры основных социальных оппозиций; в конечном итоге все они сводимы к противостоянию народа и власти - «главному нерву российского духовного опыта» [16]. Граница элиты и массы - народа и власти, личности и государства -носит трансцендентный характер, она в силу самой постановки вопроса изначально интерпретируется как непреодолимая. Для российских элит и массы обособление жизненных миров никак не сдерживается юридически: их объединяет более или менее выраженная претензия на самодостаточность, обозначаемая взаимными запретами. Страна победивших пролетарских масс наложила вето на само понятие элиты, в то время как реальная правящая верхушка в корне пресекала любые
попытки исследования общественного мнения о ее функционировании. С советских времен ситуация не претерпела радикальных изменений: жизнь элиты остается
социологическим «нечто, проистекающим по умолчанию» [7], и любой сбой «дедуктивносоциологического метода» на практике оборачивается захлопнувшейся дверью [9]. «Несогласие с существующим - духовный опыт русской культуры» [16, с. 243], вокруг него организуется сама социальная жизнь, обусловленная тональностью двух миров, двух социальных систем, двух принципиально
различных форм социальной жизни. Эта черта, в целом присущая постиндустриальному характеру социальных взаимодействий, в России проявилась гораздо раньше, чем в западных цивилизациях, и проявляется радикально иным образом.
Применительно к российской
действительности можно наблюдать
чрезвычайно специфичный феномен
сакрализации масс. Социум, руководимый
заданной наперед целью, по сравнению с которой благоденствие и сама жизнь отдельных индивидов - ничто, рассматривает массы как вещество для возводимых режимом конструкций. Сакрализация элитарности, в свою очередь, наделяет высшую страту
мессианскими чертами, возлагая на нее бремя задач вселенского масштаба, выходящих далеко за рамки отечественных горизонтов. Пространственный размах искажает ритмы времени, инициирует его постоянное интенсивное обновление: систематически
повторяющаяся фальсификация прошлого,
искаженная историческая реальность, предстающая в новом свете после прихода к власти династии Романовых или большевистского переворота, задает очередной неестественный темп жизненных реалий.
Наведение порядка в пределах своего государства становится второстепенным, на первый план выходит имперский проект, ценой которого становится иррациональный отказ от стремления к материальному благополучию. В состоянии транзиции миссией высшей страты становится конструирование новой мифологии и новых имперского «царства целей», способных оправдать очередную версию беспорядка; в итоге конкуренция элит
становится механизмом установления
самодержавия, жесткой вертикали власти.
Противопоставление «элита - масса» и дуалистическое единство «гражданское
общество - государство» оказываются
взаимозаменяемыми и малоразличимыми обыденным сознанием [1]. Этому способствует также глубоко личный характер российского взаимоотношения индивида и общества. Интересно отметить, что традиционный для русского духовного опыта эгалитаризм переносит в настоящее время все негативное смысловое наполнение скорее на государство, нежели на верхний (или высший) слой [17]. Современные российские исследования последнего, в сущности, - взгляд снизу вверх, несмотря на остроумные замечания об изучении элиты как о лучшем способе туда попасть [18]. Метафизичность социологических исканий носит поэтический и возвышенный характер, вообще свойственный анализу «разрыва». В западной традиции мобильность,
рассматриваемая как естественная, и граница -как открытая и проницаемая побуждают к рациональному осмыслению и
конструктивному поиску усовершенствования; в рамках же отечественных исследований элита предстает как предмет мифологических грез о лучшей доле. Чисто некрасовский поиск «хорошего общества» ведет к тому, что и элита, и государство «благословляются Богом как инструмент, если не спасения, то ограждения человека от греха, которым так полон мир» [19, с. 36]. Диссонанс между сущим и должным отражается в «запросах на патриотичную элиту» [20], пожеланиях большей
«эффективности государственной власти и подконтрольности обществу» [3],
«демонстрации заслуг и ответственности, а не привилегий» [5]: общий итог выражается в структурировании требований, предъявляемых к верхней страте. Граница между элитой и массой - властью и народом - предстает как «граница между спасателями России и ее могильщиками» [21, с. 145]. Граница элиты и среднего класса вообще наиболее активно обсуждается не в серьезной социологии, а в публицистике [22, 23]. Традиционно она в России более четкая, чем между нижним и средним - это и результат обобщения исторических данных, и итог современных социологических исследований. Понятие «среднего», «срединного» для русской
цивилизации с ее пограничным характером и анормативными тенденциями никогда не обладало положительной ценностной значимостью. И если для западной цивилизации средний класс есть «осколки»
цивилизационного слома, то для России -культурного, что и находит отражение в современной угрозе «медитократии».
Высшей степенью самосознания элиты является вера в принадлежность иному миру, чем этот, закономерно усиливающаяся в эпоху радикальных трансформаций. Применительно к настоящему периоду можно говорить об определенной претензии на смысл - главный дефицит современности. Утрата смысла в заданных горизонтах инициирует обращение к реальности иного порядка, на приоритетное отношение к которой элита изначально заявляет свои права. Роль данной сферы в наши дни отводится виртуальной реальности,
информационному пространству. Вместе с тем неукорененность во времени, как и в пространстве, пренебрежение к прошлому со стороны «не помнящих родства» - своего рода «виртуализация» длительности для социальной сферы современной России является едва ли не большей проблемой, нежели виртуализация пространства под влиянием современных информационных технологий. Элита, становясь, по общему мнению, не столь замкнутой и однородной, как ранее, параллельно с этим виртуализируется. Выйдя за рамки
материальных интересов, высшая страта устанавливает более жесткие барьеры социальной действительности, ставя под сомнение последнюю как таковую.
Стратегией современной элиты - не только российской - является уход от простоты; временные элитные альянсы преодолевают национальные границы; в переходный период рождается новая классика предела. Современная глобализация актуализирует проблематику контроля над пространством, элита, как и в прежние времена, может быть отождествлена с «воротами» верхнего уровня социальной реальности. Как философский, так и социологический дискурсы сводятся здесь в конечном итоге к определению того, что лежит по ту сторону данной границы.
Список литературы
1. Социальное расслоение и социальная мобильность / Под ред. З.Т. Голенковой. М.: Наука, 1999. 191 с.
2. Дука А. «Элита» и элита: понятие и
социальная реальность // Общество и экономика. 2008. № 6. С. 132-146.
3. Ледяев В. Кого относить к элите? // Общество и экономика. 2008. № 3-4. С. 121-129.
4. Левада Ю.А. Элитарные структуры в советской и постсоветской ситуации // Общественные науки и современность. 2007. № 6. С. 5-15.
5. Ирхин Ю.В. Политические элиты вчера, сегодня, завтра // Социально-гуманитарное знание. 2008. № 2. С. 82-104.
6. Ашин Г.К., Охотский Е.В. Курс элитологии. М.: ЗАО «Спортакадемпресс», 1999. 368 с.
7. Беленький В.Х. Российский высший класс: проблема идентификации // СОЦИС. 2007. № 5. С. 13-21.
8. Белов М.Т. Властная элита как сектор процесса трансформации российского социума / Дисс... канд. соц. наук. Казань, 2005. 150 с.
9. Крыштановская О. Анатомия российской элиты. М.: Захаров, 2005. 384 с.
10. Мохов В.П. Об определении понятия «элита» // Общество и экономика. 2008. № 3-4. С. 130-143.
11. Новопашин С.С. Российская элита и ее роль в социокультурном пространстве России / Дисс... канд. соц. наук. Краснодар, 2003. 165 с.
12. Элиас Н. Придворное общество. Исследования по социологии короля и придворной аристократии. М.: Языки славянской культуры, 2002. 368 с.
13. Иншаков О.В., Фролов Д.П. Простой человек в социальном пространстве современной России // Личность. Культура. Общество. 2006. Т. VIII. Вып. 2 (30). С. 95-106.
14. Бердяев Н.А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX и начала XX века / Н.А. Бердяев. Русская идея. М.: ЭКСМО. - СПб.: Мидгард, 2004. 832 с. С. 541-573.
15. Шпенглер О. Закат Европы. Минск: Харвест, М.: АСТ, 2000. 1376 с.
16. Перспективы метафизики: классическая и
неклассическая метафизика на рубеже веков / Под ред. Л.Г. Тульчинского, М.С. Уварова. СПб.: Алетейя, 2000. 415 с.
17. Рывкина Р.В. Эгалитаризм массового сознания населения России как показатель конфликтности общества // СОЦИС. 2006. № 5. С. 75-82.
18. Карабущенко П.Л. Триады политического сознания: массы - элиты - лидеры. Астрахань: Изд. дом «Астраханский университет», 2004. 315 с.
19. Седых Т.Н. Теория «симфонии властей»: история и современность // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 2008. № 4. С. 31-37.
20. Понеделков А.В., Старостин А.М.
Региональные административно-политические элиты России: прошлое, настоящее, будущее // ПОЛИС. 2008. № 6. С. 86-98.
21. Делягин М.Г. Гармонизация интересов бизнеса и населения - условие национальной конкурентоспособности // ПОЛИС. 2008. № 3. С. 134-147.
22. Элита и средний класс [Электронный ресурс] // http:// suzdal-club. ru/rus/dialog/elite.
23. Шайхутдинов Р.Г. Функции, отличительные особенности и механизмы формирования элит
[Электронный ресурс]
//http://www.elitarium.ru/2007/03/21/mekhanizmv f ormirovanija jelit .html.
THE ELITE WITHIN MODERN RUSSIA SOCIAL SPACE V.I. Kazakova, M.N. Novikova
The article reveals with transitive society elite sociological and philosophical discourse. The definition of upper strata is based on the social space-time parameters. The elite is described as the any society strata, it’s main characteristic feature is the social distances fixation. The article focuses on such items as upper strata boundaries, elites vital space, elites evolution within civilization development. The authors also pay attention to «social fate» of Russian elite, it’s modern antinomies and oppositions, the perspectives of it’s further development.
